 |
Доказательство от противного.
|
|
|
|
Как нам избавиться от Достоевского, или Что такое русская философия?
Русской философии нет. В западном или, точнее, в античном понимании, как логически стройной системы взглядов -- нет. Вернее, то, что здесь развивалось в этом духе, России не принадлежит. И в этом смысле ничего нового и оригинального русская философия не представляет.
Это было бы действительно прискорбно и даже унизительно для русской мысли, если бы не одно немаловажное обстоятельство: дело в том, что философии как таковой вообще нет. То есть некоторой науки, поставившей своей целью объяснение человека посредством хотя бы и очень длинной цепи логических рассуждений и достигшей на этом пути мало-мальски значительных результатов, такой науки не только в России, но и нигде не создано.
Тем не менее, мы попытаемся все-таки доказать, что русская философия, а точнее нравственная философия, существует, и основателем ее является Федор Михайлович Достоевский.
Доказательство от противного.
После отпадения от философии, натурфилософия как естественная наука достигла ошеломляющих успехов. За 300-400 лет физика, химия и биология смогли не только проникнуть в глубочайшие вопросы мироздания, но и прокормить человечество. На чем основаны такие результаты? Оказалось, мир, окружающий человека, устроен таким чудным образом, что в основании всякой современной теории лежит нескольких основополагающих уравнений, из которых огромная научная масса выводит множество полезных практических приложений. В сущности, физические, например, уравнения -- суть некоторые высказывания, то есть некая логически связанная последовательность слов. Поразительно, что наш Мир устроен именно таким примитивнейшим образом. Гораздо вероятнее, чтобы устройство мира не поддавалось никакому упрощенному языку. Однако мы имеем дело как раз с невероятным миром. Это обстоятельство в свое время подметил А.Эйнштейн. В письме к М.Соловину он писал:
|
|
|
"Вы находите удивительным, что я говорю о познаваемости мира (в той мере, в какой мы имеем право говорить о таковой), как о чуде или о вечной загадке. Ну что же, априори следует ожидать хаотического мира, который невозможно познать с помощью мышления. Можно (или должно) было бы лишь ожидать, что этот мир лишь в той мере подчинен закону, в какой мы можем упорядочить его своим разумом. Это было бы упорядочение, подобное алфавитному упорядочению слов какого-нибудь языка. Напротив, упорядочение, вносимое, например, ньютоновской теорией гравитации, носит совсем иной характер. Хотя аксиомы этой теории и созданы человеком, успех этого предприятия предполагает существенную упорядоченность объективного мира, ожидать которую априори у нас нет никаких оснований. В этом и состоит “чудо”, и чем дальше развиваются наши знания, тем волшебнее оно становится. Позитивисты и профессиональные атеисты видят в этом уязвимое место, ибо они чувствуют себя счастливыми от сознания, что им не только удалось с успехом изгнать Бога из этого мира, но и “лишить этот мир чудес”. Любопытно, что мы должны довольствоваться признанием “чуда”, ибо законных путей, чтобы выйти из положения, у нас нет. (Курсив мой. -- В. Л.) "
Перед этим поразительным, чудесным успехом логической программы, продемонстрированным естествознанием, совершенным провалом выглядит ее приложение в науках о человеческом сознании. За две с половиной тысячи лет (срок, впрочем, сам по себе не такой уж и долгий) от Аристотеля до Сартра западная философия прямиком прошагала в тошнотворно-мертвенный тупик, в котором нет никакой возможности занять определенную точку зрения. С одинаковым правом вы можете считать, что весь мир, включая человека, -- результат игры воображения, или наоборот, мир -- объективная реальность, фотографируемая, осязаемая, кусаемая и т.д. и т.п.
|
|
|
А, собственно, мог ли быть иной результат? Могла ли наука или научный метод объяснить человека? Причину этой неудачи прекрасно вскрыл и М.М.Бахтин, но об этом позже.
Вот что по этому поводу писал человек, который ввел в обиход понятие неэвклидовости и, по выражению А.Эйнштейна, оказал самое на него сильное влияние, писал более ста лет назад:
"Мы вполне поверили, да и теперь еще верим, что положительная наука вполне способна определить нравственные границы между личностями единиц и наций (как будто наука, — если б и могла это она сделать, — может открыть эти тайны раньше завершения опыта, то есть раньше завершения „всех судеб человека на земле)" (Ф.М.Достоевский "Мы в Европе лишь стрюцкие").
Как пишет Бердяев, Достоевский был не просто гениальным писателем, но очень умным человеком (что, конечно, не одно и тоже). Сколько в этой фразе смысла -- от космологической проблемы начальных условий Коши до Библейских откровений.
Итак, в чем же состоит философия Достоевского? Да и есть ли она вообще? Существование таковой можно доказать от противного (в обоих смыслах, последнее как раз и спасет нас от логических схем).
То и дело раздаются голоса о том, как бы нам избавиться от Достоевского? Вот, например, показательный пример, приводимый В.Розановым:
" -- Нужно преодолеть Достоевского, -- это взял темою себе в памятной речи, посвященной Достоевскому, в Религиозно-Философском собрании (Должно быть, в 1913 или 1914 году) -- Столпнер(*). -- Диалектика, философия и психология всего Достоевского... такова, что пока она не опрокинута, пока не показана ее ложность, дотоле человек, русское общество, вообще Россия -- не может двинуться вперед..."
Я уж не говорю о наскоке А.М.Горького против "достоевщины" или известных высказываниях В.И.Ульянова-Ленина.
Приведу совсем свежие примеры из наших современников. Вот, например, показательный крик души из романа современного властителя умов В.О.Пелевина: "О, черт бы взял эту вечную достоевщину, преследующую русского человека! И черт бы взял русского человека, который только ее и видит вокруг!"
|
|
|
Чем-то же помешал Федор Михайлович нашему безусловно умному прозаику.
Но вот еще одно мнение, из эссе Татьяны Ахтман: "Так, вряд ли можно назвать Россию, которую, по словам Тютчева, "умом не понять, в которую можно только верить" -- цивилизацией. Россия -- социальное явление, существующее по иному принципу, в котором "разумная жизнь" не самоценна, а зависима от декларативной национальной идеи, а значит, ущербна, что, увы, подтверждено исторической безысходностью: "хотели как лучше, а вышло как всегда". Пресловутая "духовность" русского народа скорее похожа на душевный недуг, истории которого подчинена вся ее литература. На путанице в понимании духовности и психики в сознании людей вырос образ "большой души", списанный с клинических психопатов автором гениальных детективных романов из русской жизни Ф.М. Достоевским. Его признание национальным философом и духовным отцом России обходится непозволительно дорого. "
Последних два высказывания -- это совсем уж свежее из 1996-1997 годов. Вообще, так или иначе, видно, существует что-то связанное с Достоевским, что-то очень важное, иначе откуда такой напор в течении ста лет? Причем, это что-то заведомо глубоко русское, неискоренимое, значительное -- настолько, что применяются глаголы "преодолеть", "избавиться" и проч. Давайте же разберемся, отчего нас призывают отказаться.
Плюрализм или полифония?
Быть может, первым, кто сформулировал самую главную идею Ф.М.Достоевского, был М.М.Бахтин. Правда, в первых своих работах о Достоевском, Бахтин в основном исследовал литературный метод писателя. Именно Бахтин подметил главное открытие Достоевского в литературном жанре, не совсем удачно (в чем он сам признавался) названное полифонией. Именно полифония, а не психология или детективный сюжет, о чем писали все предыдущие исследователи (включая таких виртуозов жанра как Зигмунд Фрейд) является ядром литературной революции, совершенной Достоевским, завершившим историю монологического романа. Но было ли это открытие только литературным? Не являлась ли полифония чем-то большим, нежели техническое литературное средство? Несомненно, да. Это понимал сам Бахтин, и именно поэтому возникли замечательные его работы "Искусство и ответственность" и "Философия поступка". Да и все философское наследие Бахтина говорит о том, что он не только понимал значение Достоевского как философа, но и пытался всегда придерживаться этой самой философии.
|
|
|
Итак, чем же может быть полифония в общечеловеческом смысле? Почему она возникла в России? И что она такое за штукенция?
Бахтин подметил еще одну важную особенность творчества Достоевкого - практически полное отсутствие крылатых фраз. Кроме красоты, которая спасет мир, к месту и не к месту употребляемой то здесь, то там, вы ничего и не вспомните. Поразительно, сколь мало Достоевский придумал в этом смысле по сравнению, например, с Грибоедовым, Гоголем, не говоря уж о западных эквилибристах типа Ларошфуко. Неужели от скудости литературного таланта или неумения формулировать коротко и ясно? Или из-за постоянной спешки вечно бедного, не вылезающего из долгов писателя? Как же так, такой талант, а не смог?! Вот, например, в двадцатом веке таких литераторов полным-полно -- Хармс, М.Булгаков, Ильф и Петров, и т.д. Или Достоевский не был склонен к парадоксам, -- этим зернам любой крылатой фразы? Отчего его герои говорят так длинно и путано, будто из кожи вон лезут, только бы их не поняли правильно?
Да, не мог! Да, делал так, чтобы не дай Бог не поняли! Да, не умел, не хотел и не желал! Да, не перекладывал на своих героев ответственности за сказанное.
Что же это за странное нежелание, что это за русская разухабистость, несдержанность и порывистость? Глянь, просвещенная Европа строит логического человека, а Федор Михайлович вместе со своим подпольным героем все язвит да усмехается, да тут же берет свои слова поминутно назад! Скоморошество какое-то сплошное или минепия, Господи прости. (Вы чувствуете, я потихоньку перехожу на полифонический стиль, но пока рановато, так как пишу в основном для европейцев по духу, по стилю мышления, по призванию. Нет, Бахтин, часто сожалел, что ему приходиться писать о полифонии, оставаясь в рамках европейского монологического метода. В этом, кстати, беда Бахтина: он пытался сидеть сразу на двух стульях, чем, впрочем, и я сейчас занимаюсь).
Однако переберемся на Европейский стул. То есть Аристотелевский. Вот что пишет М.М. Бахтин в работе "К философии поступка":
|
|
|
"Поскольку отвлеченно-теоретический самозаконный мир, принципиально чуждый живой единственной историчности, остается в своих границах, его автономия оправданна и ненарушима, оправданы и такие философские специальные дисциплины, как логика, теория познания, психология познания, философская биология, которые пытаются вскрыть теоретически же, т.е. отвлеченно-познавательным образом, структуру теоретически познаваемого мира и его принципы. Но мир как предмет теоретического познания стремится выдать себя за весь мир в его целом, не только за отвлеченно-единое, но и конкретно-единственное бытие в его возможном целом, т. е. теоретическое познание пытается построить первую философию (prima philo-sophia) или в лице гносеологии, или [2 нрзб.] (биологических, физических и иных разновидностей). Было бы совершенно несправедливо думать, что это преобладающая тенденция в истории философии—это специфическая особенность нового времени, можно сказать только XIX и XX вв."
"Участное мышление преобладает во всех великих системах философии, осознанно и отчетливо (особенно в средние века) или бессознательно и маскировано (в системах XIX и XX вв.). Наблюдается своеобразное улегчение самого термина “бытие, “действительность. Классический кантовский пример против онтологического доказательства [?], что сто талеров действительных не равны ста талерам только мыслимым, перестал быть убедительным; действительно, исторически единожды наличное в определенной мной единственным образом действительности несравненно тяжелее, но взвешенное на теоретических весах, хотя бы и с прибавлением теоретического констатирования его эмпирической наличности, в отвлечении от его исторически ценностной единственности, едва ли окажется тяжелее только мыслимого. Единственное исторически действительное бытие больше и тяжелее единого бытия теоретической науки, но эту разницу в весе, очевидную для живого переживающего сознания, нельзя определить в теоретических категориях."
"Теоретический мир получен в принципиальном отвлечении от факта моего единственного бытия и нравственного смысла этого факта, “как если бы меня не было”, и это понятие бытия, для которого безразличен центральный для меня факт моей единственной действительной приобщенности к бытию (и я есмь) и принципиально не может ничего прибавить и убавить в нем, в своем смысле и значении оставаясь равным себе и тождественным, есть я или меня нет, не может определить мою жизнь как ответственное поступление, не может дать никаких критериев для жизни практики, жизни поступка, не в нем я живу, если бы оно было единственным, меня бы не было."
Чего, спрашивается, здесь Бахтин наводит тень на плетень? Да пытается следовать Ф.М., а следовать ему в форме монологической статьи невозможно. Вот как выглядит мысль проводимая Бахтиным, на западном языке. Представьте себе, что вы работаете в рамках формальной логики и пытаетесь вывести закон человека. В логической методе вы обязаны сформулировать некую формулу человека, чем, собственно, с изначальных античных времен занималась европейская философия. Итак, у вас есть такая формула (она может быть и длиной в несколько томов, а может быть в одной красивой фразе типа - "человек звучит гордо"), например, такое высказывание
Z = X +iY
Следите внимательно, речь идет не просто о формуле. Это может быть большой труд "Капитал", или "Этика" или "Приключения Кандида". А может быть и E = mc2. Положим, вы ее открыли, и она объясняет всего человека. Она настолько хороша и объективна, что ее подхватили массы, и она живет сама по себе, то есть как бы без автора. Например, как закон всемирного тяготения: камни падали всегда вниз и до человека, и до конкретно меня, и дальше будут падать вниз. Закон всемирного тяготения не зависит ни от "меня", ни от "него", от "Ньютона". Следовательно, меня-то там любимого не содержится! Вот, положим, помру я, и что же -- Луна с орбиты соскочит, или закон сохранения энергии нарушится!? Вряд ли. Следовательно нет меня в той формуле. Следовательно, нельзя теорию человека от личности отрывать. Причем не просто там от человека вообще, а именно от конкретного меня.
Конечно, это вовсе не означает победу релятивизма или солипсизма. Мир вовсе не повисает в безвоздушном пространстве моего воображения. Мир очеловечивается. Признается, что человек не сводится... (крылатая цитата прилипла). И здесь неизбежно возникает вопрос веры. Потому что несводимость человека к теории может быть признана только после признания (нелогического) абсолютной Истины.
Итак, любое конкретное высказывание, претендующее на объяснение человека, не может быть оторвано от высказывающего. Но как это сделать в философской статье? Трудновато. Вот в записках из подполья -- пожалуйста, а еще лучше -- в романе. Но каким должен быть этот роман. Ведь романы пишут люди, а не герои романов. И здесь выходит на первый план полифония. Для чего герои Достоевского так необузданны, так несговорчивы, так живы? И тут мы должны отличить полифонию от плюрализма, который, в сущности, сводится к монологичности. Монологический роман -- это роман, в котором герои (они могут быть даже очень разными и разделять разные убеждения) на самом деле подчинены авторской воле. Читая такой роман, вы чувствуете, как автор гнет свою линию, претендуя на абсолютное знание в созданном им мире. Другое дело -- полифонический роман. Грубо говоря, полифонический роман строится "по образу и подобию". В полифоническом романном мире живут люди, наделенные свободой воли. Но, чтобы создать такой роман, автор должен уметь входить в положение. Не умом, не логикой, не признанием примитивного плюрализма: у тебя есть свое мнение, и я признаю право его иметь, но останусь все-таки при своем. Не то и не так в полифонии. Полифония -- это когда автор не просто констатирует разность взглядов, а сам, лично, влезает в шкуру чужого миропонимания, то есть относится к другому чувствительно. Ему жалко, говоря русским языком, героя, ему жалко его души, его тела, его взглядов, он готов пожертвовать собой и не просто признать формальное право -- слиться, вочеловечиться, что и называется ответственностью автора. Что же скажете вы -- какая же тут абсолютная Истина если каждый станет своей точкой зрения жертвовать ради какого-то там сочувствия. Да в том и состоит абсолютная Истина -- в действии, в этом акте сочувствия, в желании понять другого. а не услышать и хмыкнув отойти в сторону со своей личной селедкой! А быть может, даже и пойти за него, другого, на страдание.
Теперь ясен и ответ, отчего в полифоническом романе вы не встретите красивостей в виде крылатых фраз. Все это -- стигматы монологического взгляда на мир. Все это ужасное обезъянничание с формальной логикой, все эти попытки выработать формулу без автора, то есть без человека.
|
|
|
