Жизнь и смерть реформатора

Активное милосердие и неуклонное стремление опираться на национальные кадры составляют заметное различие во взглядах Федора и Петра. Старший брат отнюдь не отторгал иноземцев – именно в его царствование прославились, например, генерал‑майоры Афанасий Трауернихт и Патрик Гордон, полковники Грант, Россворм и Верст, западноевропейские инженеры, мастера, художники; даже авантюрист Франц Лефорт нашел себе местечко на службе. Но их опыт и знания царь использовал для обучения россиян, добиваясь, чтобы те превзошли учителей, как это стало с первыми генералами.

Было у братьев и немало родственных черт: энергий, неспособность сидеть без дела, стремление вмешиваться во все и вся, стиль указов, гипертрофированная склонность к регламентации жизни подданных. Уже при венчании на царство Федор Алексеевич велел всем явиться в золотой одежде, а ненарядно одетых – гнать в темный угол между Столовой и Сборной палатами. В дальнейшем он беспрерывно распоряжался, как должны выглядеть «золотчики», а в 1680 году издал роспись, в какие дни года носить при дворе золотую, бархатную или шелковую одежду, причем нарушителей гнали с церемоний. Наконец, в октябре 1681 года вместо старинной одежды (ферязей, охабней, однорядок и т. п.) мужчинам и женщинам велено было носить европейское короткое платье. Этот указ был быстро внедрен, поскольку в старой одежде стрельцы не пускали в Кремль – а кто же хотел удалиться от двора!

Царь то запрещал являться в Кремль на извозчиках, то определял, сколько, кому и когда впрягать лошадей в кареты и сани, то отговаривал младших придворных сходить с лошадей и кланяться в землю перед боярами, то регламентировал дуэли (искоренить их даже в Кремле он был не в силах), то серчал на толчею в Столовых сенях, то измышлял правила прохода разных чинов во дворец…

Федор учредил под контролем приказа Каменных дел единые меры для кирпича и белого камня, причем для проверки велел кирпичникам ставить на каждом десятом кирпиче личное клеймо. Но если Петр при каждом удобном случае стремился заглянуть в карман подданных, то Федор, указав строить в Китай‑городе только каменные здания, выдал всем хозяевам десятилетнюю ссуду на строительство и многим простил этот долг.

В.Н.Татищев, писавший уже в послепетровские времена о затеях Федора, видел в этих невозвратных ссудах сплошное разорение казны, тогда как старший брат Петра усматривал прибыль в увеличении зажиточности подданных, защите от пожаров, возросшей красоте и величии своей столицы. Великолепием своего дворца и столицы царь с успехом потрясал воображение иностранцев, что было немаловажно, так же как и организованная им при своем венчании сакрализация самодержавной власти (он даже миропомазался, вопреки традиции, в алтаре, как архиерей).

Однако Федор Алексеевич знал меру, как свидетельствует указ от 8 июня 1680 года, интересно раскрывающий характер государя. Царь рассердился, узнав, что придворные в челобитных стали уподоблять его Богу: «И то слово в челобитных писать непристойно… а если кто впредь дерзнет так писать – и тем за то от него… быть в великой опале!» Тут, вполне в духе Петра, мысль его перескочила на иную тему: являются к нему во дворец из домов, где есть заразные больные, – сие есть «безстрашная дерзость… и неостерегательство его, государева, здоровья». Лучше бы поздравляли с праздником и здоровья желали, а не Богу уподобляли.

Читатель знает Петра I как жизнерадостного кутилу, а соцарствовавшего с ним Ивана – как аскета‑богомольца. Федор сочетал в себе эти качества без крайностей. Он неукоснительно исполнял царские обязанности на церковных церемониях, но мысли его не всегда возносились при этом к небу. Мы помним, как на богомолье в Соловецкой пустыни он развлекался стрельбой из лука. А в 1679 году на крестном ходе он углядел в толпе зрителей девушку, был сражен наповал, но по привычке к быстрым решениям реагировал мгновенно: шепнул постельничему И.М. Языкову узнать, кто такова.

Языков проследил, разузнал и доложил: дочь смоленского шляхтича Агафья Симеоновна Грушевская, живет в доме тетки, жены окольничего С.И. Заборовского. Царь Федор послал Языкова в дом познакомиться с семьей поближе, а вскоре велел объявить Заборовскому, «чтоб он ту свою племянницу хранил и без указа замуж не выдавал». Намерение государя жениться вопреки вековечным правилам повергло родню в шок, Милославский даже брякнул по‑русски прямо: «Мать ея и она в некоторых непристойностях известны!»

Федор поверил, впал в тоску, кушать перестал, но преданные слуги уговорили его проверить слова дяди. И.М. Языков и А.Т. Лихачев (воспитатель царевича Алексея Алексеевича) поехали к Заборовскому и, ужасно смущаясь, вопросили «о состоянии» невесты. Все «уставили бороды» и задумались, «как стыд о таком деле девице говорить», однако Агафья Симеоновна вышла к гостям сама и сказала напрямик, «чтоб оне о ея чести ни коего сомнения не имели и она их в том под потерянием живота своего утверждает»!

Царь вновь поверил в счастье, прогарцевал, направляясь со свитой в Воробьево, мимо дома Заборовских, узрев свою милую в «чердачном окошке», и 18 июля 1680 года отпраздновал свадьбу. Царица простила И.М. Милославского, «разсудя слабость человеческую», но царь, встретив его как‑то в темном закутке дворца с подарками Агафье Симеоновне, разъярился: «Ты прежде непотребною ея поносил, а ныне хочешь дарами свои плутни закрыть!» – и вытолкал боярина в шею, насилу государя успокоили.

Счастье Федора Алексеевича длилось не долго. 11 июля 1681 года он радостно объявил стране о рождении царевича Илии, но 14 числа скончалась царица, а утром в четверг 21 июля – и младенец. Неизвестно, влюбившись или по настоянию приближенных, обеспокоенных отсутствием наследника, царь 12 февраля 1682 года объявил о выборе второй супруги – Марфы Матвеевны Апраксиной, дочери незнатного дворянина (зато свойственника И.М. Языкова).

Пятнадцатого февраля была скромно сыграна свадьба, без обычного чина и при запертом Кремле. Супружеское общение с пятнадцатилетней девушкой, вдобавок к бремени реформ и государственного управления, оказалось непосильной ношей. Царь слег, и только 21 ‑го сумел принять придворных с Поздравлениями, а 23‑го царь и царица дали свадебные «столы».

Отход царя от непосредственного управления взволновал столицу. На посаде, особенно в стрелецких и солдатских полках, ширился ропот против «налогов начальнических и неправедных обид», против «временщиков», с которыми стакнулось мелкое начальство. Видно, Федору так и не удалось наладить государственную машину, способную «мирствовать многое множество людей» справедливостью и правосудием без бдительного ока самодержца.

Даже больной, царь продолжал принимать важные государственные решения. Так, получив известия об опасности угрожавшей русским поселениям в Приамурье со стороны Цинской империи, он резко потребовал от патриарха назначить епископов в Даурские, Нерчинские и Албазинские остроги «для исправления и спасения людей, пребывающих в тех градех».

Одновременно он двинул войска Казанского округа под командой П.В. Большого Шереметева в Симбирск, а с «Сибирским полком на китайцы» велел идти К.О. Хлопову. Федор Алексеевич не желал позорно жертвовать Амуром, как это сделало правительство Софьи и подтвердило правительство Натальи Кирилловны. Однако царь не знал, что совсем рядом, в кольце стрелецких слобод вокруг Москвы, закипает гнев на «бояр и думных людей», приказавших высечь челобитчика; обратившегося в Стрелецкий приказ с жалобой на особенно свирепого полковника.

В этой «неправде» многие обвиняли И.М. Языкова – невеликого политика, только с 1680 года возглавившего Оружейную, Золотую и Серебряную палаты и получившего боярство, но близкого к царю комнатного человека, значение которого увеличивалось при болезни государя. Говорили также, что Языков, Лихачевы и Апраксины стакнулись со сторонниками царевича Петра и именно они уговорили Федора облегчить ссылку Матвеева и Нарышкиных. Предвидя кончину государя, многие видные роды во главе с патриархом Иоакимом уже готовили переворот с целью отстранения от законного наследства шестнадцатилетнего царевича Ивана в пользу десятилетнего Петра.

Двадцать третьего апреля знать пировала в палатах патриарха: были даже друзья Федора Алексеевича – В.В. Голицын и В.Д. Долгоруков. А на окраинах Москвы и в Бутырках лучшие полки русской армии, собравшись «в круги» по казачьему обычаю, приняли решение о совместном выступлении против «тяжелоносия» полковников. В тот же день два десятка стрелецких полков и дивизия выборных солдат направили во дворец представителей с жалобой на одного полковника – Семена Грибоедова.

Ни Языков, никто другой не посмели отказать в передаче этой челобитной царю, который сразу понял значение объединения всей гвардии против одного начальника. Двадцать четвертого апреля 1682 года Федор Алексеевич указал: «Семена послать в Тотьму, и вотчины отнять, и ис полковников отставить». Это был самый последний указ государя, лишившегося сил и неотвратимо близившегося к могиле. Он мог бы остановить назревавшее вооруженное восстание, но «верхи» уже не боялись царского контроля. Полковник был посажен в тюрьму – и через сутки выпушен, а 27 апреля 1682 года, «сей же час» по смерти Федора Алексеевича, на престол был посажен малолетний Петр.

Известие о смерти Федора, «иже име леты довольны, и разум совершен, и бе милосерд», и воцарении Петра, «иже млад сый и Российскаго царствия на управление не доволен», означало для подданных, что бояре и приказные люди, «не имея над собою довольнаго… правителя и от неправды воздержателя, яко волки имут нас, бедных овец, по своей воли во свое насыщение и утешение пожирати». Это известие означало также, что подданные «лучше избрали смерть, нежели бедственный живот», и что те, кто в эти дни беспечно плетет интриги во дворце, вскоре полетят на копья и будут «в мелочь» изрублены восставшими.

Восставшие, на несколько месяцев захватившие власть в Москве и успевшие даже поставить памятник своей победе над «изменниками‑боярами и думными людьми», исповедовали в своем понимании те же идеи, что и царь Федор: общей правды, равного правосудия, уважения государственных функций всех сословий и т. п. Поражение, нанесенное им «мужеумной» царевной Софьей, на долгое время определило трагическую судьбу русского либерализма. Царствование же Федора Алексеевича было на столетия вычеркнуто из истории.

 

А. Богданов

 

Софья Алексеевна

 

 

Восставшая Москва

Днем 27 апреля 1682 года Софья была у постели умирающего брата Федора – царя‑преобразователя, чье семилетнее правление, будучи наконец описанным, войдет в историю страны одной из великих страниц. С ней находился брат – шестнадцатилетний царевич Иван – и сестры по отцу Алексею Михайловичу и матери – Марии Ильиничне Милославской. Десятилетний царевич Петр, сын второй жены царя Алексея Натальи Кирилловны Нарышкиной, со своими родичами и сторонниками был занят другим делом.

Не успел государь скончаться, как бояре, придворные и приказные дельцы и духовенство во главе с патриархом Иоакимом нарекли царем малолетнего Петра, рассчитывая полюбовно поделить между собой реальную власть. Большинство «в верхах» не хотело возвращения недавно отстраненных от правления Милославских, которое было бы неизбежно при воцарении Ивана. Хорошо продуманный дворцовый переворот осуществлялся успешно – немедленно была проведена присяга Петру в Кремле, готовились к рассылке «крестоцеловальные грамоты» для всей страны.

Но за стенами сказочного Кремлевского дворца с его золочеными теремами и переходами, висячими садами и прудами, за украшенными изумрудными шатрами кремлевскими башнями лежал вовсе не сказочный огромный город, жители которого оставляли за собой право «свое суждение иметь».

Население крупнейшего города Европы имело для этого основания. Оно производило в России больше всего товаров и вело самые крупные торговые операции, было довольно по тем временам образованно. В целом по стране священники и купцы были грамотны почти стопроцентно, монахи – на семьдесят пять процентов, дворяне – на шестьдесят пять процентов, посадские люди – на сорок процентов, крестьяне – на пятнадцать процентов, причем в столице темп роста грамотности с 1670‑х по 1690‑е годы вырос втрое!

Москвичи проявляли повышенный интерес к отечественной и переводной литературе, сами переписывали, редактировали и составляли множество публицистических сочинений, «тетрадей» по острым современным вопросам, в обсуждении которых «на пиршишах и на торжищах и где‑либо сойдется кто друг с другом» участвовали даже «жены и детищи».

Никогда, кроме XX века, Россия не испытывала столько народных восстаний, сколько в «бунташном» XVII столетии. Что ни говори, а тихим предпетровское время назвать нельзя! Начавшись гражданской войной (осложнившейся, как у нас водится, интервенцией), век был просто заполнен крестьянскими, казацкими и городскими восстаниями, в которых москвичи нередко выступали заводилами, и небезрезультатно.

Соляной налог побудил посадских людей столицы в 1648 году показать властям, что народ устал от произвола. Волна восстаний прокатилась по множеству городов. Правительство вынуждено было созвать Земский собор для принятия знаменитого Уложения, на два столетия ставшего основным законодательным актом государства. В 1662 году восставшие москвичи убедили правительство отказаться от разорительной денежной реформы, с помощью которой власти пытались поправить финансы за счет народа.

В апреле 1682 года Москва поднялась на крупнейшее за все столетие восстание, чтобы не позволить боярам за спиной неспособного к правлению ребенка – Петра – «государством завладеть». Вслед за столицей народ восстал во многих других городах; волнения охватили и Дон, где всего десятилетие назад было подавлено восстание Разина.

Положение блокированного в центре Москвы царского двора усугублялось тем, что все квартирующие в столице военные силы были на стороне восставших. Лишившись возможности даже помыслить о том, чтобы, по обыкновению, «перевешать» бунтовщиков, власти заметались. Нет, «верхи» не отказались от междоусобной борьбы: к середине мая коалиция заговорщиков раскололась, оскорбленная прорвавшейся к власти группировкой Нарышкиных и Матвеева. Новые хозяева Кремля вовсю даровали себе чины и имущества. Однако ни одного разумного шага к спасению не было сделано.

Стрельцы и солдаты московского гарнизона не случайно оказались во главе восстания. Они взволновались еще зимой, при жизни царя Федора, требуя оградить их от «налогов начальнических и нестерпимых обид» временщиков, которым они подвергались едва ли не в большей мере, чем «черные» жители столицы. Весть о волнениях всколыхнула вскоре провинциальные гарнизоны, но главное – регулярные полки придали восстанию организованность, несвойственную скоротечному бунту (что впоследствии дало основание домыслам о «заговоре Софьи», «Хованщине» и т. п.).

Пятнадцатого мая 1682 года тщательно подготовленное в «кругах» стрелецких и солдатских выборных людей вооруженное восстание началось. Рано поутру во главе с новоизбранными командирами, с развернутыми знаменами и полковыми оркестрами, в полном вооружении и с пушками из опоясывающих Москву стрелецких слобод и Бутырских казарм двинулись к центру города колонны лучших в России войск, прославленных за столетие многими победами, разгромивших в недавней войне (1672–1681 годов) отборные силы и знаменитейших полководцев Османской империи.

Стрельцы и солдаты были единодушны – старых командиров, прислужников и «ушников» начальства из своей среды они заблаговременно истребили и разогнали, полковники давно бежали в страхе. Двигавшиеся со стороны Бутырских казарм выборные солдатские полки аккуратно сковали генерала Аггея Алексеевича Шепелева, проявившего во время восстания такую же неустрашимость, как и в 1678 году, когда он, надев шляпу на шпагу, шел впереди своей дивизии на штурм Чигиринских высот, набитых окопавшимися янычарами великого визиря Кара‑Мустафы.

Горожане, шедшие за стройными колоннами и собиравшиеся в огромные толпы, проявляли меньше единодушия. Так и должно было быть – на улицы вышли люди и по занятиям, и по убеждениям разные: от богатейшего промышленника до наемных работных людей. Посему перед собой стрельцы и солдаты послали глашатаев кричать, что бояре‑изменники не только отравили царя Федора (вестимо отравили – иначе откуда узнали, что он не проживет еще нескольких часов, когда присягали Петру?!), но покусились уже на жизнь царевича Ивана: отравили или задушили.

Это подняло на Кремль и неустойчивых, не верящих в общее дело восстания. Впрочем, сопротивления почти не было. Привилегированный Белый полк влился в ряды пестрых стрельцов (голубые кафтаны с желтыми патронташами и сапогами, коричневые с красными и т. п.) и традиционно черных солдат в тяжелых кирасах и шлемах. Стремянной полк открыл ворота Кремля. Несколько мушкетных залпов снесли с Ивановской площади боярских и дворянских вооруженных холопов.

Строго по составленному и тщательно обсужденному в «кругах» списку выстроившиеся перед дворцом восставшие потребовали выдачи сорока «изменников»: издевавшихся над народом правителей, главных заговорщиков, отнявших власть у царевича Ивана и подозреваемых в отравлении царя Федора. Выведенных напоказ царя Петра и царевича Ивана восставшие проигнорировали, патриарха и видных государственных мужей не стали слушать: «Не требуем никаких ни от кого советов!»

С Петром на всю жизнь остался ужас, пережитый им, когда восставшие выбрасывали из дворца на копья и «рубили в мелочь» его родственников и иных царедворцев. Животный страх слился с ненавистью, впитанной с малолетства, когда мать и родичи царевича, после неудавшейся попытки захвата власти по умершем царе Алексее, в завистливой злобе прозябали на задворках пышного двора царя Федора Алексеевича.

Богомольный 16‑летний царевич Иван был повергнут в оцепенение происходящим на глазах душегубством и окончательно отказался от занятий делами мирскими. Во всполошенной ворвавшимися во дворец стрельцами царской семье было множество царевен – теток и сестер Ивана и Петра, – в том числе знаменитая советница царя Федора, строительница и меценатка Татьяна Михайловна. Они вместе с Натальей Кирилловной прятали преследуемых от разъяренных восставших, воспользовавшись даже покоями юной вдовы Федора царицы Марфы Матвеевны Апраксиной, но активно вмешаться в события были не способны.

Между тем обстоятельства требовали выступления на политической авансцене члена царской семьи. Подавляющее большинство государственных деятелей и царедворцев, застигнутых во время ежедневного утреннего собрания во дворце, даже не отдавало себе отчета, что не подвергается непосредственной опасности, поскольку восставшие ищут именно объявленных «изменников», и помышляло лишь о бегстве.

Правда, трудно было спокойно созерцать расправы, тем более что стрельцы убили кое‑кого по ошибке, обознавшись.

Гибель князя Михаила Долгорукова, а затем его отца Юрия Алексеевича с несколькими военными, не столько помешавшими, сколько разозлившими стрельцов сопротивлением и угрозами, усилила панику. Правящая верхушка была деморализована.

Хотя уже 17 мая восставшие, добившись признания в отравлении царя Федора и завершив казни, объявили о воцарении в столице спокойствия (и даже помиловали оставшихся в живых «изменников»), большинство бояр, окольничих думных дворян и дьяков разбежалось по своим вотчинам, забившись, «аки подземные кроты», в дальние деревни.

Лишь немногие из родовой знати – часть Одоевских, И.М. Милославский, В.В. Голицын, Хованские, М.П. Головин и др. – сочли недостойным бросить царскую семью в руках восставших. Восемнадцатого мая они образовали новое правительство на месте истребленного и разогнанного. Сложность состояла в том, что для жителей столицы, восставших против попытки «верхов» «царством владети паче прежнего, и людьми мять, и обидети бедных, и продавать», новые власти не являлись авторитетом.

Но юный Петр и Иван, царицы и царевны оказались небеззащитны. Из их перепуганной толпы выступила царевна Софья Алексеевна, обладавшая незаурядным умом, отмеченным еще знаменитым просветителем Симеоном Полоцким, у которого она осваивала курс «свободных наук» вместе с будущим царем Федором Алексеевичем.

 

 

Царевна‑умиротворительница

Первым побуждением царевны была, разумеется, борьба за власть своего клана – Милославских и их круга. На похоронах Федора Алексеевича 28 апреля она, вопреки традиции, шла за гробом, заставив Петра с матерью в возмущении покинуть церемонию. Вероятно, она действительно опасалась за жизнь брата Ивана, когда в первых числах мая возмущение народа дворцовым переворотом не удалось утишить даже официальными сообщениями, будто Петр избран на царство Земским собором, «всенародно и единогласно».

Но обстоятельства штурма Кремля и последующие действия восставших показали «мужеумной царевне», что спасать следует уже не отдельных людей и права кого‑то на престол, а само царство. Софья стала выступать перед восставшими от имени царской семьи, не выказывая ни малейшего испуга перед смятенными толпами с окровавленным оружием. Ее поистине пугало другое – невиданная организованность бунта, с самого начала установленная стрельцами и солдатами дисциплина.

Закрыв кабаки и публично казнив тех, кто бросился грабить (в том числе нескольких своих товарищей), служивые заявляли, что решили установить свой порядок всерьез и надолго. Публично выступая от имени законного наследника престола Ивана Алексеевича (что Софья могла бы только приветствовать), восставшие довольно спокойно согласились с настоянием патриарха Иоакима, архиереев и вельмож, чтобы Петр корону сохранил, а затем позволили боярам предать забвению стрелецкое требование, чтобы Иван был «первым», а Петр – «вторым» царем.

«Царистские иллюзии» были лишь внешней оболочкой стремления служивых стать постоянными гарантами «общей пользы», правды и справедливости для «всяких чинов людей», начиная с защиты «государева здоровья». Софья спешила удовлетворить стрельцов и солдат, истощая казну и обложив данью монастыри, чтобы выплатить им недоданное жалованье за десять лет, обещая прибавки и поблажки, выдав им «головой» ненавистных полковников.

Но «заводчики» восстания выступали не только от своего имени: они требовали жалованных грамот, удовлетворивших бы интересы всех служилых людей второго сорта – «по прибору» (в отличие от дворянства, служившего «по отечеству» за поместные оклады). Во избежание нового взрыва народного бунта и ради успокоения волнений, охвативших многие российские города, пришлось утвердить грамоты о правах и обязанностях: купцов и промышленников, плативших казенные налоги и исполнявших ряд государственных функций посадских людей‑горожан; ямщиков; пушкарей; воротников (городской стражи) и т. п.

За казенный счет на Красной площади был возведен памятник победе восставших над «изменниками‑боярами», «чтобы впредь иные, помня ваше государское крестное целование, чинили правду» и не наносили «обиды» подданным. Многие современники по достоинству оценили это поразительное событие, как и новое название московских полков – «надворная пехота» – «правое крыло» царской власти! Утверждая право «служилых по прибору» на место в системе государственной власти, восставшие послали во все правительственные учреждения – приказы – по двое «выборных». Вскоре в центральных ведомствах отбою не стало от поверивших в правосудие челобитчиков.

В успокоенную внешне Москву возвращалась знать, вновь закипели придворные страсти, уезжали в деревни свергнутые временщики, в том числе глава клана Милославских Иван Михайлович, лишь ненадолго получивший изрядную власть, но вскоре «задвинутый» сомкнувшимся за спиной Петра большинством придворных. Двадцать пятого июня, когда Иван и Петр были венчаны на царство, Наталья Кирилловна торжествовала, заняв первое место при царях. Имя Софьи даже не всегда упоминалось среди членов царской семьи!

Придворные вели себя так, как будто «невегласы‑мужики» не «тщались» на их глазах «государством управляти», диктуя свою волю Думе и приказам. Между тем система власти трещала по всем швам в центре и на окраинах, откуда тщетно взывали к Москве воеводы. Софье, В.В. Голицыну, Одоевским и некоторым приказным деятелям (Ф.Л. Шакловитому, Е.И. Украинцеву и др.), понимавшим меру опасности, пришлось спасать самодержавное государство, невзирая на придворные распри.

Виднейший сторонник Петра патриарх Иоаким, дискредитировавший себя в глазах народа участием в придворных интригах, в начале июля подвергся смертельной опасности. Сторонники сожженных по его настоянию в апреле лидеров старообрядчества (протопопа Аввакума, Епифания и др.), пользуясь сочувствием многих стрельцов, горожан и даже знати (например, нового главы Стрелецкого приказа Ивана Хованского), двинулись на Кремль, чтобы искоренить «никонианское» духовенство.

Царская семья и двор были уведомлены, что если кто‑то из них заступится за церковные власти – то всем, начиная с юных царей, «от народа не быть живым». Софья запретила патриарху выходить на площадь и приказала расколоучителям явиться на «прение о вере» в Грановитую палату. «Ужаса смертного исполненные» бояре умоляли царевну не ходить, спасти себя и всех «от напрасныя смерти».

«Если и так, – сказала Софья, – то будь воля Божья; однако не оставлю я святой Церкви и ее пастыря, пойду туда!» Она заняла в Грановитой палате царское место, посадив рядом с собой царевну Татьяну Михайловну. Наталья Кирилловна охотно уступила на этот раз первенство, расположившись в кресле под троном с царевной Марией Алексеевной и патриархом Иоакимом.

В ходе «прений» царевна взяла на себя главную роль, доведя расколоучителей до неистовства и продемонстрировав выборным стрельцам, что их протеже – враги государственного порядка и буяны. Хитроумнейшими маневрами она избежала вспышки бунта, затянула «прения» до вечера, когда толпы москвичей стали расходиться по домам, привлекла на свою сторону часть стрельцов. Ночью, когда раскоучители остались с немногими сторонниками, они были схвачены и вскоре казнены. Церковная иерархия была спасена.

Даже вернейшие сторонники Петра поняли, что, пока восставшие могут вещать от имени царей, ситуация катится к катастрофе. Они доверились Софье – и та смогла, усыпив бдительность восставших, вывезти царскую семью из Москвы и «странным путем», уйдя от охраны и запутав погоню, спрятать ее за стенами Троице‑Сергиева монастыря.

Пока двор обмирал от страха, готовый разбежаться при очередном ложном известии о походе стрельцов из Москвы (где даже на Новый год, 1 сентября, не осталось ни одного дворянина!), назначенный главнокомандующим князь Василий Голицын и думный дьяк Разрядного приказа Федор Шакловитый сумели за месяц собрать армию более ста тысяч человек, против менее чем двадцати пяти тысяч стрельцов и солдат (не считая, правда, «черных людей» Москвы).

Тем временем Софья нанесла свой удар, выманив из Москвы и казнив по подложному доносу князя Ивана Хованского со старшим сыном Андреем (17 сентября). Тем самым она лишила восставших возможности придать своим действиям хоть какую‑нибудь видимость одобрения со стороны знати. По всей стране было объявлено, что все московское восстание с самого начала – результат заговора Хованских, стремившихся к царской власти.

Официальная пропаганда делала все, чтобы не допустить распространения сведений об истинных причинах и целях восстания. Объявленные по городам и весям россказни, о злохищном умышлении Хованских как бы объясняли, почему с мая по август правительство шло на поводу у бунтовщиков. Ирония истории состояла в том, что несколько лет спустя такое же обвинение было брошено самой премудрой царевне Софье.

Криво усмехнулась история и Голицыну – видному военному и дипломатическому советнику царя Федора, приложившему немалые усилия для завершения перехода русской армии в регулярный строй, начатого еще в 1630‑х годах. Благодаря военно‑окружной реформе 1679 года русская армия стала регулярной на четыре пятых своего состава. Она насчитывала пятьдесят пять тысяч вооруженных по последнему слову техники стрельцов, шестьдесят одну тысячу триста солдат, тридцать тысяч пятьсот рейтар, полки и эскадроны драгун, гусар, отдельные артиллерийские соединения и т. д.

Как раз в конце 1681‑го – начале 1682 года собор «великих государевых ратных и земских дел», обсудив под председательством Голицына современную ситуацию в европейском военном деле, пришел к решению о расформировании последних сил дворянского ополчения – Государева двора (отменив заодно местничество). Но по этим реформам Центр России, где шла мобилизация против восставших, был лишь базой пополнения полков, расположенных в пограничных военных округах!

Голицын не решился снимать войска с границ, на которые, по сведениям Посольского приказа, уже напали кочевники и куда жадно посматривали поляки и шведы, турки и татары. Только из Великого Новгорода он вызвал сорок тысяч более или менее организованных бойцов. Закаленные в непрерывных войнах прошлых десятилетий полки западных и юго‑западных округов остались на местах, тем более что они сами волновались и не были полностью дворянскими. Строитель регулярной армии оказался командующим древним ополчением из дворян и их холопов – единственной силой, пригодной для карательных функций. Неудивительно, что двор временами готов был сдаться на милость восставших, а храбрые вояки Голицына вместо похода на Москву думали о зимовке под Троицей!

Политическая мудрость, с которой Софья сумела «утишить» восстание путем переговоров, постепенно заставив стрельцов и солдат отказаться от всех опасных для самодержавия требований, ставит ее в ряд выдающихся государственных деятелей Европы XVII века. Разделяя и подкупая, уговаривая и устрашая, пугая молчанием и произнося пламенные речи, царевна сначала привела стрельцов и солдат к перемирию без признания ими «вины», затем заставила принять новые «жалованные грамоты» взамен прежних (закреплявших победу восстания) и снести памятник на Красной площади, руками смирившихся с отказом от целей восстания подавила отдельные вспышки недовольства. В ноябре 1682 года двор вернулся в столицу. В январе 1683 года история восстания завершилась.

 

 

⇐ Предыдущая15161718192021222324Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: