Органичность и импровизационность поведения актера в заданной

Партитуре действий

Студенты начинают овладевать грамотностью в пост­роении этюда. Они определяют событие, вокруг которого сочиняют этюд, раскрывая это событие в поступках участ­ников. Учатся отделять главное событие, давать ему про­стор во времени и пространстве, подчиняя ему второсте­пенные для мысли этюда подробности, сжимая их, отодвигая на второй план. Но выделение главного не должно приводить к схематизму поведения, который уби­вает жизнь, веру, правду на сцене. Умение сочетать за­данную режиссером партитуру действий с органичностью, импровизационностью поведения — качество очень цеп­ное в актере.

Но свобода импровизации приходит к актеру вместе с высоким профессионализмом, высокий профессионализм актера предполагает его колоссальную внутреннюю подвижность, когда логика поведения образа легко ста­новится логикой поведения актера, характер мышления «примеряет на себя», а свойственная образу природа чувств заража­ет нервный аппарат актера и становится его собственной. Пока нет еще этого высокого профессионализма, свобода импровизации возникает от знания темы, то есть лишь в очень близких, знакомых актеру-студенту обстоятельст­вах, когда фантазия его питается хорошо знакомой дейст­вительностью. Поэтому этюд очень хорошее начало для воспитания верного сценического самочувствия. Этюд на близком жизненном материале раскрепощает природу актера, помогает импровизационности. Этюд «Чабаны» сделан был двумя студентами — хакасом и киргизом. Те­ма этюда был взята из хорошо им знакомой жизни ско­товодов.

Действенная партитура этюда была такова.

Нерадивый чабан заснул на работе. Верхом подъез­жает его сменщик, видит спящего, проверяет, починил ли

Стр. 32

тот изгородь загона,— нет, не починил. Обнаруживает пустую бутылку из-под водки. Овцы в загоне блеют и беспокоятся. Он направляется туда водворить порядок. В это время проснулся нерадивый чабан, видит узелок приехавшего, его лошадь, привязанную в нескольких ша­гах, понимает, что заснул не вовремя, и тоже бросается к овцам. Овцы успокоены. Оба чабана возвращаются. Приехавший обвиняет и уличает сдающего смену в том, что тот спал, пил водку на работе, не починил изгородь вовремя: «Теперь, если что случится, отвечать буду я за твою беспечность». Но тот не желает слушать нравоуче­ний. Возникает ссора. Сдающий смену чабан бросает приехавшему обвинение в том, что тот вечно лезет впе­ред, в ударники, беспокоится об очередной премии. При­ехавший оскорблен и швыряет уезжающему его разбро­санные вещи: «Убирайся отсюда, лентяй!» Тот, отруги­ваясь, нахлестывает воображаемую лошадь (стол за первой кулисой), вымещая на ней злобу, вскакивает на нее и уезжает. Оставшийся чабан раскладывает вещи — халат, котелок — и все еще ворчит на уехавшего, отшвы­ривает подальше пустую бутылку, пытается крепить изго­родь. И вдруг горизонт темнеет, начинает свистеть ве­тер — идет песчаная буря. Чабан из последних сил сдерживает под ветром изгородь. Овцы блеют и мечутся в страхе внутри загона. И вдруг слышится топот лошади­ных копыт. Совесть зазрила уехавшего, и он вернулся помогать спасать стадо от возможного бедствия, так как изгородь не починена вовремя по его вине. Соскочив с ло­шади, преодолевая песок и ветер, он упорно продвигается вперед и, достигнув товарища, всем своим телом навали­вается на падающую изгородь, и вдвоем им удается удер­жать ее.

Буря прошла так же быстро, как и возникла. Оба ча­бана отряхиваются от засыпавшего их песка, сплевывают песок, отирают пот, умываются из жбана, поливая друг другу воду на руки. Во время умывания они иногда взглядывают друг на друга. Вот один плеснул на друго­го из кружки, оба рассмеялись. Очевидно, теперь они вместе починят изгородь.

Точное знание быта чабанов, деталей в их поведении, знание на своем опыте, что такое самум, помогло студен­там создать очень интересный и убедительный этюд. До­статочно было видеть, как они вскакивают или соскакива­ют с коня (стол и на нем стул за первой кулисой), чтобы быть уверенным в существовании там лошади. Именно

Стр. 33

подлинное понимание всем существом изображаемой ими жизни рождало неожиданные импровизации в поведении. Взбешенный справедливыми упреками чабан, собираясь ускакать, отвязывает свою лошадь, чтобы затем вскочить на нее. И вдруг поводья натянулись — воображаемая ло­шадь, взволнованная скандалом, взметнулась на дыбы, и студент отлично сыграл сцену борьбы с лошадью, усми­рения ее, в запале спора с партнером вымещая на ней злобу на товарища.

Или достаточно было видеть изогнутое тело студента, пробивающегося боком сквозь воображаемый самум, его руки, защищающие лицо, сощуренные глаза, скользящие назад ступни, чтобы поверить в зыбкий песок под ногами, песок и ветер вокруг него. Его тело физически «помнило», что это такое — самум. Знание давало свободу, необходи­мую для интересной, выразительной импровизации пове­дения.

Я говорю об этом не для того, чтобы похвалить этюд, а чтобы на конкретном примере показать, какова сила точного знания, ощущения, какую убедительность прино­сит оно в этюд, в отрывок, в пьесу в противовес отвлечен­ному, приблизительному представлению «вообще» о том или ином явлении. Знание того, как это бывает в жизни, дает свободу актеру, расковывает его способность к им­провизации, он уверен, что не ошибается, импровизируя.

Студенты должны учиться выхватывать из жизни точ­ные, верные, типичные для данных предлагаемых обстоя­тельств черты в поведении, в мышлении человека и орга­нично переносить их на сцену. Тогда и зритель будет откликаться на них: «До чего верно: именно так это и бы­вает в жизни». Зритель будет узнавать людей, явления, события, верить в них, и открывать, и отмечать для себя все новые стороны как будто бы уже и известных ему яв­лений, но показанных театром с новой для него глубиной проникновения в их сущность либо повернутых театром в новом для него ракурсе.

Не будем забывать, что главное все же не просто в жизненной точности выхваченных деталей, а в том, какие детали отобрал из жизни художник для создания убеди­тельной, впечатляющей сценической картины. Вот этот отбор и есть искусство.

Стр. 34