В. Г. Белинский. Герой нашего времени

Белинский о Бестужеве-Марлинском

 

<…> Марлинский был … зачинщиком русской, народной, повести. <…> Между множеством натяжек, в его сочинениях есть красоты истинные, неподдельные; но кому приятно заниматься химическим анализом, вместо того, чтобы наслаждаться поэтическим синтезом. М. – это не реальная поэзия – ибо в его произведениях нет истины жизни, нет действительности, такой, какая она есть: в них все придумано, все рассчитано… как это бывает при делании машин. Словом – это внутренность театра, в которой искусственное освещение борется с дневным светом и побеждается им. Это не идеальная поэзия – ибо нет в них глубокости мысли, пламени чувства, нет лиризма, а если и есть всего этого понемногу, то напряженное и преувеличенное насильственным усилением, которое не бывает следствием глубокого, страдательного чувства. (Пристрастие к "блесткам" и "цветистой фразеологии" – остротам и метафорическому стилю – сам М. объяснил не только характером своего дарования, но и "жанровыми" особенностями произведения: "…это в моей природе: я невольно говорю фигурами, сравнениями… Иное дело - повесть, иное – роман…Краткость первой, не давая место развернуться описаниям, завязке и страстям, должна вцепляться в память остротами… ") <…> Русские пер­сонажи повестей г. Марлинского говорят и действуют, как немецкие рыцари; их язык риторический, вроде монологов классической тра­гедии, и посмотрите, с этой стороны, на «Бориса Годунова» Пушки­на— то ли это?.. Но, несмотря на все это, повести г. Марлинского, не прибавивши ничего к сумме русской поэзии, доставили много пользы русской литературе, были для нее большим шагом вперед. <...> В повестях г. Марлинского была новейшая европейская ма­нера и характер; везде был виден ум, образованность, встречались отдельные прекрасные мысли, поражавшие и своею новостию и сво­ею истиною; прибавьте к этому его слог, оригинальный и блестящий в самых натяжках, в самой фразеологии — и вы не будете более удивляться его чрезвычайному успеху. <...>

 

Борьба В. Г. Белинского против имевших широкую популярность роман­тических произведений А. Марлинского, начатая критиком в «Литературных мечтаниях» и продолженная в статье «О русской повести и повестях г. Гоголя» имела громадное значение для разработки новой эстетики и утверждения пушкинско-гоголевского направления, принципов реализма и народности в русской литературе. Белинский обрушился не только на пристрастие Марлинского к эффектам, сюжетным натяжкам, неестественности описаний. Прежде всего критика не удовлетворяло отсутствие типических характеров, подменённых абстрактными страстями: «Все герои повестей сбиты на одну колодку и отличаются от друг друга только именами». Эти мысли были развиты в статье «О русской повети…», где критик указывает на определённое историческое значение повестей М.

Белинский о Кольцове

 

<...>К числу «гениальных талантов» принадлежит и талант Кольцова. <...> Кроме песен, созданных самим народом и потому называю­щихся «народными», до Кольцова у нас не было художественных народных песен, хотя многие русские поэты и пробовали свои силы в этом роде, а Мерзляков и Дельвиг даже приобрели себе боль­шую известность своими русскими песнями, за которыми публика охотно утвердила титул «народных». <...> _Кольцов родился для поэзии, которую он создал. Он был сыном народа в полном значении этого слова. Быт, среди которого он воспитался и вырос, был тот же крестьянский быт. Кольцов вырос среди степей и мужиков. Он не для фразы, не для красного словца, не воображением, не мечтою, а ду­шою, сердцем, кровью любил русскую природу и все хорошее и прекрасное, что живет в натуре русского селянина. Не на словах, а на деле сочувствовал он про­стому народу в его горестях, радостях и наслаждениях. Он носил в себе все элементы, русского духа, в особенности — страшную силу в страдании и в наслаждении, способность бешено предаваться и печали и веселию и вместо того, чтобы падать под бременем самого отчаяния <...> Нельзя было теснее слить своей жизни с жизнию народа, как это само собою сделалось у Кольцова. <...> Кольцов знал и любил крестьянский быт так, как он есть на самом деле, не украшая и не поэтизируя его...Поэзию этого быта нашел он в самом этом быте, а не в риторике, не в пиитике, не в мечте, даже не в фантазии своей, которая давала ему только об­разы для выражения уже данного ему действительностию содер­жания. И потому в его песни смело вошли и лапти, и рваные каф­таны, и всклокоченные бороды, и старые онучи, — и вся эта грязь превратилась у него в чистое золото поэзии. <...> Истинная оригинальность в изобретении, а следовательно, и в форме, возможна только при верности поэта действительности и истине, чем Кольцов обладал в высшей степени. <...> С этой стороны, его песни смело можно равнять с баснями Крыло­ва. Даже русские песни, созданные народом, не могут равняться с песнями Кольцова в богатстве языка и образов, чисто рус­ских. <...> Кольцов... никогда не проговаривается против народности ни в чувстве, ни в выражении. Чувство его всегда глубоко, сильно, мощно и никогда не впадает в сентиментальность, даже и там, где оно становится нежным и трогательным. В выражении он также верен русскому духу.

 

Со времени выхода первого сборника стихотворений А. В. Кольцова (1835) его творчество стало объектом ожесточенной общественно-литературной борьбы. В. Г. Белинский уже в первой статье о Кольцове, представлявшей собой рецен­зию на сборник его стихотворений, зорко подметил реалистические и демократи­ческие черты самобытного дарования поэта, противопоставив его по­зицию жизни «бенедиктовщине» и псевдонародности. Статья вызвала озлобленные выпады «Северной пчелы» против Белин­ского и Кольцова, которая издевательски писала о «хлопотах о бессмертии скром­ного продавца баранов», слагавшего «на досуге изрядные песенки» (1846, № 165).

В. Г. Белинский. О русской повести и повестях г. Гоголя («Арабески» и «Миргород»)

 

<…> Отличительный харак­тер повестей г. Гоголя составляют — простота вымысла, народность, совершенная истина жизни, оригинальность и комическое одушевле­ние, всегда побеждаемое глубоким чувством грусти и уныния. При­чина всех этих качеств заключается в одном источнике: г. Гоголь - поэт, поэт жизни действительной. <...> Не заставляет ли каждая повесть вас говорить: «Как все это просто, обыкновенно, естественно и верно и, вместе, как оригинально и ново!» Не удивляетесь ли вы и тому, почему вам самим не пришла в голову та же самая идея, почему вы сами не могли выдумать этих же самых лиц, так знако­мых вам, и окружить их этими самыми обстоятельствами, так наскучивши­ми вам в жизни действительной и так занимательными, очарова­тельными в поэтическом представлении? Не знакомитесь ли вы с каж­дым персонажем его повести так коротко, как будто вы его давно знали, долго жили с ним вместе? <...> Эта простота_ вымысла, эта нагота действия, эта скудость драматизма, самая эта мелочность и обыкновенность опи­сываемых автором происшествий — суть верные, необманчивые при­знаки творчества; это поэзия реальная, поэзия жизни действитель­ной, жизни, коротко знакомой нам. <…> Что такое почти каждая из его повестей? Смешная комедия, которая начинается глупостями, про­должается глупостями и оканчивается слезами и которая, наконец, называется жизнию. Сколько тут поэзии, сколько философии, сколько истины!.. <…> Совершенная истина жизни в повестях г. Гоголя тесно со­единяется с простотою вымысла. Он не льстит жизни, но и не кле­вещет на нее; он рад выставить наружу все, что есть в ней прекрас­ного, человеческого, и в то же время не скрывает нимало и ее безоб­разия. В том и другом случае он верен жизни до последней степени. Она у него настоящий портрет, в котором все схвачено с удивитель­ным сходством, начиная от экспрессии оригинала до веснушек лица его. <...> Повести г. Гоголя народны в высочайшей степени. <…> Один из самых отличительных признаков творческой оригиналь­ности или, лучше сказать, самого творчества состоит в типиз­ме, если можно так выразиться, который есть гербовая печать ав­тора. У истинного таланта каждое лицо — тип, и каждый тип, для читателя, есть знакомый незнакомец. <...>

_ Комизм или гумор г. Гоголя имеет свой, особенный характер: это гумор чисто русский, гумор спокойный, простодушный, в котором автор как бы прикидывается простачком. Гоголь очень мило прикидывает­ся; и хотя надо быть слишком глупым, чтобы не понять его иро­нии, но эта ирония чрезвычайно как идет к нему. Впрочем, это только манера, и истинный-то гумор г. Гоголя все-таки состоит в Верном взгляде на жизнь и, прибавлю еще, нимало не зависит от карикатурности представляемой им жизни. Он всегда одинаков, никогда не изменяет себе, даже и в таком случае, когда увлекает­ся поэзиею описываемого им предмета. Беспристрастие его идол.

<...> Причина _этого комизма, этой карикатурности изображений заключается не в способности или направлении автора находить во всем смешные стороны, но в верности жизни. <...> Г-н Гоголь сделался известным своими «Вечерами на хуторе». Все, что может иметь природа прекрасного, сельская жизнь простолюдинов обольстительного, все, что народ.может иметь оригинального, типического, все это радужными цветами блестит в этих первых поэтических грезах г. Гоголя. Это была поэзия юная, свежая, благоуханная, роскошная, упоительная, как поцелуй люб­ви... <...> «Арабески» и «Миргород» носят на себе все признаки зреющего таланта. В них меньше этого упоения, этого лирического разгула, но больше глубины и верности в изображении жизни. <...> «Тарас Бульба» есть отрывок, эпизод из великой эпопеи жизни целого народа. Если в наше время возможна гомерическая эпопея, то вот вам ее высочайший образец, идеал и прототип!.. Если говорят, что в «Илиаде» отражается вся жизнь греческая в ее геро­ический период, то разве одни пиитики и риторики прошлого века запретят сказать то же самое и о «Тарасе Бульбе» в отношении к Малороссии XVI века?.. <...> И какая кисть, широкая, размашистая, резкая, быстрая! Какие краски, яркие и ослепительные!.. <...>

Гоголь владеет талан­том необыкновенным, сильным и высоким. По крайней мере, в на­стоящее время он является главою литературы, главою поэтов<...> Я забыл еще об одном достоинстве его произведений; это лиризм, которым проникнуты его описания.таких предметов, которыми он увлекается. <...>

И пусть г. Гоголь описывает то, что велит ему описывать его вдохновение, и пусть страшится описывать то, что велят ему описывать или его воля, или гг. критики (имеется в виду статья С. П. Шевырева о «Миргороде»).

 

Уже в «Литературных мечтаниях» В. Г. Белинский отнес Н. В. Гоголя к «числу необыкновенных талантов», а «Вечера на хуторе близ Диканьки» похвалил за их «остроумие, веселость, поэзию и народность». В статье «О русской повести…» Белинский, разрабатывая важ­нейшие вопросы эстетики реализма, охарактеризовал Гоголя как гениального писателя, главу новой литературной школы, раскрыл особенности его творческого метода и стиля, своеобразие его «гумора». Выводы эти критик обосновывает не только теоретически, но и в плане историко-литературном, широко анализируя эволюцию русской прозы в связи с развитием общественной жизни. В его истол­ковании острый обличительный характер гоголевской сатиры — закономерный ответ на запросы общества. Так во многом совпали оценки творчества Гоголя Пушкиным и Белинским. Против статьи Белинского резко выступил Л. Ф. Воейков (под псев­донимом А. Кораблинский) в «Литературных прибавлениях к Русскому инвалиду» (1835, № 83, 84, 86).

 

В. Г. Белинский. Герой нашего времени

 

<...> Мы должны требовать от искусства, чтобы оно показы­вало нам действительность, как она есть, ибо, какова бы она ни была, эта действительность, она больше скажет нам, больше на­учит нас, чем все выдумки и поучения моралистов...Наш век гнушается лицемерством. Он громко говорит о своих грехах, но не гордится ими; обнажает свои кровавые раны, а не прячет их под нищенскими лохмотьями притворства. Он знает, что действительное страдание лучше мнимой радости. Для него польза и нравственность только в одной истине, а исти­на — в сущем, т. е. в том, что есть. Потому и искусство нашего века есть воспроизведение разумной действительности. <...>

Он (Печорин) много перечувствовал, много лю­бил и по опыту знает, как непродолжительны все чувства, все привязанности; он много думал о жизни, и знает, как не­надежны все заключения и выводы для тех, кто прямо и смело смотрит на истину, не тешит и не обманывает себя убеждениями, которым уже сам не верит... Дух его созрел для новых чувств и но­вых дум, сердце требует новой привязанности: действительность — вот сущность и характер всего этого нового. Судьба еще не дает ему новых опытов, и, презирая старые, он все-таки по ним же судит о жизни. Отсюда это безверие в действи­тельность чувства и мысли, это охлаждение к жизни, в которой ему видится то оптический обман, то бессмысленное мелькание китайских теней... Это переходное состояние духа, в котором для человека все старое разрушено, а нового еще нет, и в котором че­ловек – есть только возможность чего-то действительного в будущем и совершенный призрак в настоящем. Тут-то возникает в нем то, что на простом языке называется и «хандрою», и «сомнением», и другими словами, далеко не выражающими сущности явления, и что на языке философском называется рефлексиею. <...> В состоянии рефлексии человек распадается на два человека, из которых один живет, а другой наблюдает за ним и судит о нем. Тут нет полноты ни в каком чув­стве, ни в какой мысли, ни в каком действии: как только зародится в человеке чувство, намерение, действие, тотчас какой-то скрытый в нем самом враг уже подсматривает зародыш, анализирует его, исследует, верна ли, истинна ли эта мысль, какая их цель, к чему они ведут,— и благоуханный цвет чувства блекнет, не распустившись

Вы говорите, что в Печорине нем нет веры. Но ведь это то же самое, что обвинять нищего за то, что у него нет золота. Разве Печорин рад своему безверию? Вы говорите, что он эгоист? Но разве он не презирает и не ненавидит себя за это? Душа Печорина не каменистая почва, но засохшая от зноя пламенной жизни земля: пусть взрыхлит ее страдание и оросит благодатный дождь, — и она произрастит из себя пышные, роскошные цветы небесной любви... Этому человеку стало больно и грустно, что его все не любят, — и кто же эти «все»? — Пустые, ничтожные люди, которые не могут простить ему его превосходства над ними. <…> Мы и не думаем оправ­дывать его в поступках, ни выставлять его образцом и высо­ким идеалом чистейшей нравственности: мы только хотим сказать, что в человеке должно видеть человека и что идеалы нравственности существуют в одних классических трагедиях и морально-сентимен­тальных романах прошлого века. В идеях Печорина много ложного, в ощущениях его есть искажение; но все это выкупается его богатою натурою. <...> Печорин Лермонтова - это Онегин нашего времени, герой нашего времени. Несходство их между собою гораздо меньше рас­стояния между Онегою и Печорою. Иногда в самом имени, которое истинный поэт дает своему герою, есть разумная необходимость, хотя, может быть, и не видимая самим поэтом... Со стороны художественного выполнения нечего и сравнивать Онегина с Печориным. Но как выше Онегин Печорина в художест­венном отношении, так Печорин выше Онегина по идее. Впрочем, это преимущество принадлежит нашему времени, а не Лермонтову. Что такое Онегин? <...> Он является в романе человеком, которого убили воспитание и светская жизнь, которому все наскучило. Не таков Печорин. Этот человек не равнодушно, не апатически несет свое страдание: бешено гоняется он за жизнью, ища ее по­всюду; горько обвиняет он себя в своих заблуждениях. В нем неумол­чно раздаются внутренние вопросы, тревожат его, мучат, и он в рефлексии ищет их разрешения: подсматривает каждое движение своего сердца, рассматривает каждую мысль свою. Стараясь быть как можно искреннее в своей исповеди, не только откровенно признается в своих истинных недостатках, но еще и выдумывает небывалые или ложно истолковывает самые естественные свои дви­жения.

«Герой нашего времени» - это грустная дума о нашем времени. Но со стороны формы изображение Печорина не совсем художе­ственно. Однако причина этого не в недостатке таланта автора, а в том, что он не в силах был отделиться от него и объектировать его. Мы убеждены, что никто не может видеть в словах наших желание выставить роман г. Лермонтова автобиографиею. Субъективное изображение лица не есть автобиография: Шиллер не был разбой­ником, хотя в Карле Мооре и выразил свой идеал человека. <...>

Чтобы изобразить верно данный характер (Печ.), надо совершенно отде­литься от него, стать выше его, смотреть на него как на нечто окон­ченное. Печорин скрывается от нас таким же неполным и неразгаданным существом, как и является нам в начале романа. Оттого и самый роман, пора­жая удивительным единством ощущения, нисколько не поражает единством мысли и оставляет нас без всякой перспективы, которая невольно возникает в фантазии читателя по прочтении художествен­ного произведения и в которую невольно погружается очарованный взор его. Единство ощущения, а не идеи, связывает и весь роман. В «Онегине» все части органически сочленены, ибо в избранной рам­ке романа своего Пушкин исчерпал всю свою идею, и потому в нем, ни одной части нельзя ни изменить, ни заменить. «Герой нашего вре­мени» представляет собою несколько рамок, вложенных в одну большую раму, которая состоит в названии романа и единстве ге­роя. Части этого романа расположены сообразно с внутреннею не­обходимостью; но как они суть только отдельные случаи из жизни хотя и одного и того же человека, то и могли б быть заменены другими. Основ­ная мысль автора дает им единство, и общность их впечатления поразительна, не говоря уже о том, что «Бэла», «Максим Максимыч» и «Тамань», отдельно взятые, суть в высшей степени художе­ственные произведения. «Княжна Мери», и как отдельно взятая повесть, менее всех других художественна. Из лиц один Грушницкий есть истинно худо­жественное создание. Драгунский капитан бесподобен, хотя и явля­ется в тени, как лицо меньшей важности. Но всех слабее обрисованы лица женские, потому что на них-то особенно отразилась субъек­тивность взгляда автора. <...> Однако при всем этом недостатке художественности, вся повесть насквозь проникнута поэзиею, исполнена высочайшего интереса. Каждое слово в ней так глубоко знаменательно, самые парадоксы так поучительны, каждое положение так интересно, так живо обри­совано! Слог повести — то блеск молнии, то удар меча, то рассыпа­ющийся по бархату жемчуг! Основная идея так близка сердцу вся­кого, кто мыслит и чувствует, что всякий из таких, как бы ни противоположно было его положение положениям, в ней представ­ленным, увидит в ней исповедь собственного сердца. <...>

Уже в первом отклике на лермонтовский роман (см.: «Отечественные записки», 1840, № 5) В. Г. Белинский оценил его как «произведение, представляющее собою совершенно новый мир искусства», отличающееся «глубоким чувством действительности, верным инстинктом истины, простотой, художественной обри­совкой характеров, богатством содержания», «самобытностью и оригинальностью. В комментируемой статье («Отечественные записки», 1840, № 6) было дано первое развернутое истолкование романа. Хотя здесь и сказались последние отзвуки «примирения с действительностью», некото­рая отвлеченность от конкретно-исторических обстоятельств, порождающих Печориных, однако в целом Белинский верно оценил значение романа как новый шаг в развитии русского реализма. «Лермонтов великий поэт: он объектировал современное общество», — писал Белинский В. П. Боткину 13 июня 1840 г. Этот тезис критика как раз и противостоял истолкованию романа консервативной кри­тикой. Рецензент «Сына отечества» (1840, ч. 2, № 4) причислял «Героя нашего времени» к числу «мертвых, безжизненных или живущих чужою, судорожною жизнью изданий, где природа забыта, искусство не являлось». Императора же возмутило, что Лермонтов занимается «жалкими, очень мало привлекательными личностями, которые, если бы они и существовали, должны были быть оставлены в стороне» (Дела и дни, кн. 2, 1921, с. 189). Таким образом, спор об оценке лермонтовского романа приобретая острый политический характер, перерос в борьбу по таким важнейшим пробле­мам, как отношение к действительности, принципы ее изображения, вопрос о герое-времени, о свободе и правах личности и т. д.

 

123Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: