 |
К патографии льва толстого
|
|
|
|
(К вопросу об эпилептических припадках у Льва Толстого)
О том, что Лев Толстой страдал какими-то припадками, было известно давно. Еще Ломброзо говорил об этих припадках, определяя их как эпилептические, и утверждал, что они сопровождались галлюцинациями, а также считал эти припадки наследственными. Однако до последнего времени подтверждения в том, что действительно он страдал такими припадками, мы не имели. По крайней мере, не было документальных данных, доказывающих, во-первых, что припадки действительно имели место у Льва Толстого, и, во-вторых, что припадки эти (если доказано, что они были) действительно были эпилептическими, а не какими-либо другими (истерическими, аффект-эпилептическими или какими-нибудь другими).
Лишь только теперь, когда в печати появился целый ряд документов, можно этот вопрос снова поставить на обсуждение и осветить его в достаточной мере. Пользуясь такими документами, мы попытаемся осветить этот вопрос с современной точки зрения, не претендуя на освещение его полностью. Прежде всего проверим: были ли у Льва Толстого какие-либо припадки вообще? Из новейших литературных документов, касающихся Льва Толстого, мы находим целый ряд подтверждений, что припадками Лев Толстой действительно страдал. Так, например, подтверждение этому мы имеем в недавно вышедшем дневнике одного из близких друзей Льва Толстого — Гольденвейзера ("Вблизи Толстого"—том I и II, 1923 г.). Так, на с. 312 этого дневника (II том) мы читаем:
"Из письма О.К.Толстой — 4-го октября 1910 года:
...Узнала, что вчера Л. И. был болен, обморок, и что вызывали доктора..."
Письмо А. К. Чертковой к нам. "l.5 часа ночи 4 октября 1910 г. Ясеньки Тульской губ.
|
|
|
Дорогие друзья, пишу ночью. Вечером прислали из Ясной (от Саши) "Л. Н очень плохо... Обмороки..."
Владимир Григорьевич поехал туда и просидел от 7 час. до 1 часу ночи в комнате Душана. Сейчас Владимир Григорьевич вернулся домой. Л. Н-чу лучше, пульс восстановлен, и заснул. Но видеться не пришлось: он очень слаб, все в забытьи...
Оказывается, что утром было тяжелое объяснение у Л. Н—ча с Софьей Андреевной в связи с уходом из дома дочери и ее письма к Варваре Михайловне.
Дай Бог, чтоб эта болезнь Л. Н-—ча пробудила бы совесть у Софьи Андреевны и послужила бы ей уроком на будущее"
"Письмо А.К. Чертковой к нам:
"8 октября 1910 г. Ясеньки Тульской губ.
...Л. Н. еще слаб, но уже выезжал верхом........ Нам рассказывали, что его обмороки (о которых я сообщала) сопровождались ужасными конвульсиями, особенно в ногах... Говорят, вид припадка был ужасный и повторился пять раз в продолжение от 6 до 12 час ночи...
Затем в дневнике В. Ф. Булгакова (секретаря Л. Толстого) на с. 336 3-го октября (изд "Задруга", 1898 г.) читаем:
“...Писал сегодня Л. Н. статью о социализме, начатую по совету Душана для журнала чешских анархистов. Меня он просил не переписывать ее, а оставить до приезда Ал Л-ны, зная, что ей эта лишняя работа будет приятна.
Ездил верхом с Душаном. Вернувшись с прогулки, проходил через "ремингтонную".
— Хорошо съездили, без приключений, - улыбнулся он и забрал с собой со стола полученную на его имя с сегодняшней почтой книгу.
И ни он, ни я никак не предполагали того, что должно было случитьея сегодня. Случилось это вечером.
Л. Н. заспался, и, прождав его до 7 часов, сели обедать без него. Разлив суп, С. А-на встала и еще раз пошла послушать, не встает ли Л. Н
Вернувшись, она сообщила, что в тот момент, как она подошла к двери спальни, она услышала чирканье о коробку зажигаемой спички. Входила ко Л. Н-чу. Он сидел на кровати. Спросил, который час и обедают ли. Но Софье Андреевне почудилось что-то недоброе: глаза Л. Н-ча показались ей странными.
|
|
|
— Глаза бессмысленные... Это - перед припадком. Он впадает в забытье... Я уж знаю. У него всегда перед припадком такие глаза бывают.
Она немного поела супу. Потом, шурша платьем, отодвинула стул, поднялась и снова пошла в кабинет.
Дети - Сергей Львович и Татьяна Львовна - недовольно переглянулись: зачем она беспокоит отца?
Но на вернувшейся С.А. лица не было.
— Душан Петрович, подите скорее к нему!..Он впал в беспамятство опять лежат и что-то такое бормочет ... Бог знает что такое!
Все вскочили точно под действием электрической искры. Душан, за ним остальные побежали через гостиную и кабинет в спальню.
Там - темнота. Л.Н. лежал в постели. Он шевелил челюстями и издавал странные, негромкие, похожие на мычание, звуки.
Отчаяние и за ним ужас прокрались в эту комнату. На столике у изголовья зажгли свечу. Сняли со Л. Н-ча сапоги и накрыли его одеялом.
Лежа на спине, сжав пальцы правой руки так, как будто он держал ими nеpo, Л. Н. слабо стал водить руной по одеялу. Глаза его были закрыты, брови насуплены, губы шевелились, точно он что-то пережевывал во рту
Душан всех выслал из комнаты. Только П. И. Бирюков остался там, присев в кресло в противоположном от постели углу. Софья Андреевна, Сергей Львович, я, Татьяна Львовна и Душан, подавленные, вернулись в столовою и принялись за прерванный обед...
Только что разнесли сладкое, прибежал Павел Иванович.
— Душан Петрович, у Л. Н-ча судороги!
Снова бросались все в спальню. Обед велено было совсем убрать. Когда мы пришли, Л.Н. уже успокоился. Бирюков расказывал, что ноги больного вдруг начали двигаться. Он, подумал, Л. Н-чу хочется почесать ногу, но, подошедши к кровати увидел, что и лицо его перекошено судорогой.
— Бегите вниз. Несите бутылки с горячей водой к ногам. Горчичники нужно на икры. Кофею, кофею горячего!
Кто-то отдавал приказания, кажется, Душан и С.А-на вместе. Остальные повиновались и вместе с приказывавшими делали все, что нужно. Сухонький Душан бесшумно, как тень, скользил по всем направлениям комнаты. Лицо С.А-ны было бледно, брови насуплены, глаза полузакрыты, точно веки опухли... Нельзя было без боли в сердце видеть лицо этой несчастной женщины. Бог знает, что в это время было у нее на душе, но практически она не потерялась: уложила бутылки вокруг ног, сошла вниз и сама приготовила раствор для клистира... На голову больного, после спора с Душаном, наложила компресс…
|
|
|
Л.Н. был, однако, еще не раздет. Потом я, Сергей Львович (или Бирюков) и Душан раздели его: мы с С. Л-чем (или Бирюковым — даже не заметил) поддерживали Л. Н-ча, а Душан заботливо, осторожно, с нежными уговариваниями больного, хотя тот все время находился в бессознательном состоянии, снимал с него платье...
Наконец, его покойно уложили.
— Общество... общество насчет трех... общество на - счет трех...
Л.Н бредил.
— Записать,—попросил он.
Бирюков подал ему карандаш и блокнот. Л.Н. накрыл блокнот носовым платком и по платку водил карандашом. Лицо его по-прежнему было мрачно.
— Надо прочитать,—сказал он и несколько раз повторил: “разумность... разумность”.
Было тяжело, непривычно видеть в этом положении обладателя светлого, высокого разума, Льва Николаевича.
— Левочка, перестань, милый, ну, что ты напишешь? Ведь это платок, отдай мне его, — просила больного С.А на, пытаясь взять у него из рук блокнот. Но Л.Н. молча отрицательно мотал головой и продолжал упорно двигать рукой с карандашом по платку...
Потом... Потом начались один за другим страшные припадки судорог, от которых все тело человека, беспомощно лежавшего в постели, билось и трепетало. Выкидывало с силой ноги. С трудом можно было удержать их. Душан обнимал Л. Н-ча за плечи, я и Бирюков растирали ноги. Всех припадков было пять. Особенной силой отличался четвертый, когда тело Л.Н-ча перекинулось почти совсем, поперек кровати, голова скатилась с подушки, ноги свесились по другую сторону.
С.А-на кинулась на колени, обняла эти ноги, припала к ним головой и долго была в таком положении, пока мы не уложили вновь Льва Николаевича как следует на кровати.
Вообще, С.А-на производила страшно жалкое впечатление. Она подняла кверху глаза, торопливо крестилась мелкими крестами и шептала: “Господи! Только бы не на этот раз, только бы не на этот раз!.." И она делала это не перед другими: случайно войдя в ремингтонную, я застал ее за этой молитвой.
|
|
|
Александре Львовне, вызванной мною запиской, она говорила:
— Я больше тебя страдаю: ты теряешь отца, а я теряю мужа, в смерти которого я виновата!..
Александра Львовна внешне казалась спокойной и только говорила, что у нее страшно бьется сердце. Бледные тонкие губы ее были решительно сжаты.
После пятого припадка Л Н. успокоился, но все таки бредил.
— 4, 60, 37, 38, 39, 70 — считал он,
Поздно вечером пришел он в сознание.
— Как вы сюда попали — обратился он к Душaнy и удивился, что oн - болен.
— Ставили клистир? Ничего не помню. Теперь я постараюсь заснуть.
Через некоторое время С. А-на вошла в спальню, стала что-то искать на столике около кровати и нечаянно уронила стакан.
— Кто это?—спросил Л. Н.
— Это я, Левочка.
— Ты откуда здесь?
— Пришла тебя навестить.
— А!
Он успокоился. Видимо, он продолжал находиться в сознании.
Болезнь Л. Н-ча произвела на меня сильное впечатление. Куда бы я в этот вечер ни пошел, везде передо мной, в моем воображении, вставало это страшное, мертвенно-бледное, насупившееся и с каким-то упрямым, решительным выражением лицо. Стоя у постели Л. Н-ча, я боялся смотреть на это лицо: слишком выразительны были его черты, смысл же этого выражения был ясен, и мысль о нем резала сердце. Когда я не смотрел на лицо и видел только тело, жалкое, умирающее, мне не было страшно, даже когда оно билось в конвульсиях: передо мной было только животное. Если же я глядел на лицо, мне становилось невыносимо страшно: на нем отпечатлевалась тайна, тайна великого действия, великой борьбы, когда, по народному выражению, "душа с телом расстается".
Видно мала еще моя вера, если я боялся этого?
Поздно ночью приехал из Тулы доктор (Щеглов). Но он уже не видал Л. Н - ча. Душан объяснил ему болезнь как отравление мозга желудочным соком. На вопрос наш о причине судорог приезжий доктор отвечал, что они могли быть обусловлены нервным состоянием, в котором находился Л. Н. в последнее время, в связи с наличностью у него артериосклероза.
Во все время болезненного припадка, внизу, в комнате Душана, сидел вызванный тайно из Телятенок Александрой Львовной ближайший друг больного В.Г.Чертков, вход которому наверх воспрещен. Белинький доставлял ему сведения о состоянии Льва Николаевича.
4 октября
Все миновало. Ночью Л. Н. спал. Утром проснулся в сознании. Когда Бирюков рассказал ему содержание его бреда, слова: “душа, разумность, государственность”,—он был доволен, по словам Бирюкова и Ал. Л-ны.... "
|
|
|
Итак, из всех этих данных видно, что Лев Толстой был подвержен судорожным припадкам, трактуемым близкими иногда как "обмороки", "забытье". Эти припадки сопровождаются, во-первых, полной потерей сознания, во-вторых, судорогами, начинающимися сначала в отдельных частях тела, а затем переходящими в общие судороги всего тела.
Судорога начинается тем, что "он шевелил челюстями и издавал странные, негромкие, похожие на мычание звуки". "Губы шевелились, точно он что-то пережевывал во рту"... "Лежа на спине, сжав пальцы правой руки, так, как будто он держал ими перо. Л. Н слабо стал водить рукой по одеялу". Затем судорога переходит на нижние конечности: Бирюков рассказывал, что ноги больного вдруг начали двигаться, он подумал, что Л. Н-чу хочется почесать ногу, но,подошедши к кровати, увидел, что и лицо его перекошено судорогой. Потом начались один за другим страшные припадки судорог, от которых все тело человека, беспомощно лежавшего в постели, билось и трепетало, выкидывало с силой ноги. С трудом можно было удержать их..."
Это описание припадка настолько характерно описано (не врачом), классические картины эпилептических судорог настолько ясны, что тут никакого сомнения быть не может в их достоверности.
Также мы видим, что после припадка у больного - полная амнезия всего происшедшего, ибо после припадков, поздно вечером, когда Л. Толстой пришел в себя, он удивился Душану, который все время находился у постели больного: “Как Вы сюда попали?” обратился он к Душану и удивился, что болен:
— Ставили клистир? — Ничего не помню...
Точно также 4-го утром, проснувшись в полном сознании, когда Бирюков рассказал ему содержание бреда, он доволен был содержанием.
Об этих амнезиях после припадков отмечает также и сын его, Илья Львович, в своих воспоминаниях об отце. На с. 228 мы читаем:
“...Несколько раз с ним делались какия-то необъяснимые внезапные обмороки, после которых он на другой день оправлялся, но временно совершенно терял память.
Видя в зале детей брата Андрея которые в это время жили в Ясной, он удивлённо спрашивал, "чьи это дети? "—встретив мою жену, он сказал ей: "ты не обидься, я знаю, что я тебя очень люблю, но кто ты, я забыл", и, наконец, взойдя раз после такого обморока в залу, он удивленно оглянулся и спросил: " А где же брат Мишенька?" (умерший 50 лет тому назад).
|
|
|
