 |
Урна из синего Авантюрина, урна с прахом Марка Валерия еще долго путешествовала по местам боевых действий, пока с первым караваном не была отправлена в Рим.
|
|
|
|
А сам Марк Валерий – он был СВОБОДЕН!
Ратим
Тысячи людей собрали своды огромного амфитеатра. Гремели фанфары и колыхались на ветру огромные вымпелы.
В толпе легче всего затеряться. Да и кто станет искать его здесь? Петр смешался с толпой и прошел на трибуну. Римские одежды и звание патриция позволили ему расположиться на первых рядах. На его поясе висел фамильный гладиус Валериев.
Боевая колесница с двумя огромными чернокожими гладиаторами сражалась сразу против пятерых львов. Шум толпы превратился в гигантский рев, заглушающий слова и крики. Звенела тетива тяжелого лука. Один из львов ударом опрокинул коня, и колесница кубарем покатилась в сторону. Чернокожие гладиаторы повскакивали и схватили копья. Левая рука одного из них болталась плетью – она явно была сломана в нескольких местах. Рев толпы превратился в рычащий рокочущий грохот. Бой был окончен. Один из гладиаторов погиб. Второй израненный, стоял в центре арены, победно вздымая руки к Солнцу. Рев толпы постепенно утихал. Вновь зазвучали фанфары.
- А сейчас – долгожданные детские бои! На арене – знаменитый Ратим. Ратим и группа из двенадцати юных гладиаторов сразится с галльскими камышевыми котами.
На арене появились дети. Маленькие, почти игрушечные гладиусы висели на их поясах.
Медленно поползла вверх решетка, открывая вход, где располагались клетки. Длинный коридор уходил вглубь амфитеатра. И из него, как из чрева чудовища раздавался разномастный рык тысячи самых разных бойцовых животных. Тысячи глаз не отрываясь, смотрели на черное жерло открывшегося прохода. Тысячи людей с нетерпением ждали появления галльских камышовых котов. Тысячи ушей пытались выделить из общего рева их приглушенное урчание. Сорока сантиметров в холке, некрупные хищники прибрежной и болотистой территории Галлии, камышовые коты были как раз тем хищником, которого можно было выпустить против слабовооруженных девятилетних мальчишек.
|
|
|
Возбуждение толпы нарастало, и вдруг сменилось слитным многоголосым воплем ужаса. Вместо камышовых котов, оглашая арену голодным рыком, выбежали три тигра. Ответственный за бойцовых зверей, отставной солдат Донат, переменился в лице. Даже старые багровые шрамы, перечеркивающие все его лицо, побледнели и приобрели землисто-серый оттенок. Глаза бывалого солдата расширились от ужаса. Он перемахнул через ограждение одним прыжком, и проскользнул под опускающуюся решетку. Перекрывая рычание животных, в туннеле слышался крик Доната:
- Где этот паршивый раб! Он не доживет до каменоломен!
Волосы встали дыбом на детских головах. Подкашивающиеся от ужаса ноги словно пристыли к посыпанной песком арене.
- Не разбегаться! Построить клин! Впере-е-д! – прозвенел в воздухе голос Ратима. И выхватив гладиус, совсем еще юный галл ринулся на огромных хищников. За ним правильным клином, побежали остальные дети. Добежав до первого тигра, Ратим стрелой взвился в воздух, ударив обеими ногами в массивную холку, оттолкнулся, перекувырнулся и скользнул под огромную тушу зверя. И оказался прямо под открытым незащищенным животом. Ратим рубанул. Со всей силы. С полной выкладкой. И резко перекатился, уходя от удара огромной лапы.
Что-то дернулось в душе Петра. То, как этот мальчишка докручивал удар. Не прямо, как полагалось, а чуть наискось – так вел удар он сам. Перед его глазами был он сам и три ягуара на улицах израильского города. А ведь ягуар гораздо меньше тигра. А Ратим, в свои девять, гораздо меньше двадцатилетнего Петра. Петр крутанулся, уходя из-под броска второго ягуара.
|
|
|
И к удивлению Петра, тем же движением, Ратим ушёл от лап второго тигра.
Удар меча наотмашь по голове, скорее разозлил зверя, и Петр присел, сомкнув обе руки на рукояти меча. Как раз в момент прыжка. И сила человека слилась с силой зверя, и клинок легко вошел в грудь ягуара.
Ратим сел на землю, вытянув в струну спину, руки и меч, враспор, четко по линии пути прыгнувшего тигра. И легкий сухой треск отразился в ушах Петра страшным грохотом. Как будто рушился весь Мир.
Там, где фамильный клинок Валериев легко выдержал, маленький, плохо сделанный детский гладиаторский клинок переломился у рукояти.
Пружиной, Ратим взвился в воздух. Выброшенная вперед лапа прочертила острыми когтями глубокие борозды на спине Ратима, но не остановила его. Ратим взлетел на приступок трибуны. И его глаза встретились с глазами Петра. И маленькая детская ручонка протянулась к нему.
- Что?! – удивился Петр, - Ты хочешь, чтобы я вытащил тебя отсюда?
Но непонимание отразилось в глазах Ратима.
- Меч! Дайте мне меч! – прокричал он.
Но ужас охватил Петра. Вот он протягивает меч, и все оборачиваются к нему. И каждый в этой многотысячной толпе узнает его. «Это же он! – кричат люди, - «Это же Каменное Сердце!» «В тюрьму его!» «В тюрьму мерзкого сектанта!» «В тюрьму – разрушителя храмов!»
- Я… не могу… я – не могу… прости…, - выползли из Петра задушенные слова. И слезы текли у него из глаз.
И потухли глаза Ратима. И никогда еще Петр не видел такого презрения, обращенного ему прямо в глаза. И мальчик спрыгнул обратно вниз, туда, где разъяренные тигры терзали его друзей. Он подхватил обломанный клинок, со всей силы сжав его в ладони. Кожа лопнула, и клинок уперся в кость, но так он, по крайней мере, держался в руке. Ратим нырнул под ближайшего хищника, уперев вторую ладонь в основание клинка. И все его существо вложилось в этот рывок. Изо всей силы, упершись в землю, он ударил в то единственное место, где мог нанести зверю какой-то урон. Он ударил в мягкий живот, пропарывая его. И на него обрушились зловонные внутренности зверя. Ратим перекатился и почти успел отпрыгнуть. Но силы покидали его. На долю мгновения задержался его прыжок. И тяжелые челюсти второго зверя сомкнулись на детской спине, ломая кости и позвоночник.
|
|
|
Из тоннеля послышались вопли ужаса. На арену бежал раб, открывший не те клетки. За его спиной слышался стук тяжелых сандалий отставного солдата Доната. Раб кинулся на закрывающую выход решетку. И страшным ударом Донат вбил его голову между толстыми прутьями. Решетка медленно поползла вверх, и, подхватив первое попавшееся под руку оружие, отставной солдат бросился на арену.
Тигры не сразу обернулись на нового врага. Израненные дети лежали на арене, и тигры, опьяневшие от крови, остервенело терзали их тела. Донат раскрутил над головой тяжелое копье, шибанув им в ухо ближнему зверю, проламывая череп и вгоняя толстое древко прямо в мозг хищника. Донат выхватил тяжелый галльский меч и присел, готовясь встретить прыжок второго тигра. Но следом за Донатом на арене появились вооружённые люди, и в тигра уже летели их копья. Третий, сраженный Ратимом тигр, всё ещё волочил по песку выпущенные кишки, рычал, и скрёб когтями землю. Мощным ударом Донат добил его. Арена напоминала бойню. Оглядев окровавленные тела двенадцати растерзанных детей, и поняв, что спасать не кого, Донат рухнул на землю и закричал. Из глаз видавшего всякое отставного солдата текли слезы.
И громовая тишина накрыла амфитеатр. И в абсолютной тишине были слышны биения сердец. Медленно с трибуны поднялся легат Клавдий Краск, в его голосе звенел металл:
- Мы не желаем участвовать в подобных зрелищах! – Краск направился к выходу. Люди молча начали вставать и выходить.
Петр сильно осунулся и постарел. Эти полчаса боя стоили ему нескольких лет жизни. «Я не мог. Я ничего не мог сделать!» - думал Петр, - «Это все Рим! Это проклятый Рим!»
Он поднялся и направился к выходу.
Чья-то тяжелая рука легла ему на плечо.
- Иуда Валерий? – его взгляд встретился с взглядом патриция Магнуса.
- Я узнал только сегодня утром. Я послал людей за деньгами. Он должен был быть выкуплен сегодня днем. Я не успел всего на пару часов!
- О чем ты?!
- А ты не понял? Ратим – сын Варты. Твой сын! Разве ты не почувствовал это в своем сердце, Иуда?
|
|
|
- Что?! Проклятый Рим! Ненавижу!
- Мне нужна твоя помощь, Иуда. Завтра состоится заседание сената. На этом заседании, я намерен протолкнуть закон о запрете детских гладиаторских боев. У закона будет много противников – слишком многие получают на этих боях большие деньги. Если бы кто-то из Валериев выступил в мою поддержку, это сильно облегчило бы мою задачу. Твой отец погиб. Вся моя надежда – только на тебя, Иуда.
- Но я не могу.
- В сенате мало кто ассоциирует Иуду Валерия из знаменитой семьи Валериев с бунтарем, организатором сект и разрушителем храмов, по имени «Каменное Сердце». Ты будешь в безопасности.
- Мне нельзя. Меня не поймут.
- Кто не поймет?! Твои сектанты? Сделай это ради своего отца, Иуда!
Петр покачал головой.
- Если тебе плевать на отца, сделай это хотя бы ради своего сына, который погиб. Неужели, ты предашь и его?! А кто еще погибнет, если эти бои не запретить?!
- Нет. Это может повредить тому, что я делаю.
И потухли глаза Магнуса.
- Почему ты не дал ему меч? Он имел на него законное право! Он имел на него большее право, чем ты! Он – был настоящим Валерием! Он! А не трусливая собака, вроде тебя! Убирайся, Иуда!
- Я не мог! Я не виноват! Это все Рим! Это проклятый Рим!
- Убирайся! Клянусь, я камня на камне не оставлю от твоей паршивой секты! Я сделаю это ради Ратима! Я сделаю это ради моего близкого друга, Марка Валерия! Беги быстрее, Каменное сердце! Потому что я настигну тебя! Предатель, предавший всех!
Петр бежал. Он смешался с толпой и скрылся из Рима.
Смерть Ратима потрясла Рим. Патриций Магнус много встречался со знатными патрициями, сенаторами и боевыми офицерами, и сумел-таки протолкнуть закон о запрете на детские гладиаторские бои.
Еще до гибели Марка Валерия, патриций Магнус много говорил с ним об Иешуа. С ним, и с легатом Литицием, командующим северо-восточным пограничным легионом. Литиций показывал им книгу, в которой были записаны все деяния, проповеди и рассказы Иешуа.
- Этот человек – делал великое дело, - сказал тогда патриций Магнус, - И никто не вправе творить всякие мерзости, прикрываясь его именем!
И не было более страшного гонителя на христианство, чем патриций Магнус. И действия Магнуса всегда были одни: храм уничтожить, сектантов выпроводить за границу Империи, зачинщиков и организаторов секты – заключить под арест, особо рьяных – казнить.
* * *
Тильда оглядела притихших детей. Что ещё можно им успеть рассказать? Что они поймут, и правильно ли? Дети молчали и ждали.
Ратим таки сумел сделать то, чего не смогла сделать его мать. Даже ребенок – он сумел погибнуть, как воин, с оружием в руках, защищая тех, кто ему близок и дорог. Своей смертью, он положил конец детским гладиаторским боям. И умирая – он обрел свободу. Его душа покинула Рим. И улетела в родные галльские леса. Где он родился снова.
|
|
|
Но страшной была смерть Петра. Яхве уводил его от любой опасности. Патриций Магнус гнался за ним по пятам. Но Петр всегда уходил сухим из воды. Умер патриций Магнус. Погиб на границе легат Литиций. Христианство установилось в Риме. Пошли на спад победоносные походы римских легионов. Великая империя, империя – мечта о едином и справедливом Мире, рушилась и осыпалась. Рухнуло знаменитое «Римское Право». Внутренние раздоры стали рвать империю на части.
Петр умер богатым. Денег и связей хватало на все, что он только мог пожелать. Он умер, окруженный огромной толпой людей. Одни боялись его, другие уважали и почитали. Но никто не любил его. Никого не тянуло к себе холодное и жестокое Каменное Сердце. И страшнее полного одиночества – одиночество в толпе. Иуда Валерий, апостол Петр, Каменное Сердце, умер один, окруженный огромной толпой шумящих и галдящих его последователей и почитателей.
Предавший любовь – не увидел ее больше НИКОГДА! Он сочинил свою лживую историю того, как все это было. Но его история не сохранилась. Сохранились истории других четверых, из тех одиннадцати, что предали все то, чем жил, чем дышал и за что боролся тот, кто шел в бой, когда бессильны были сами Боги – Иешуа из Назарета.
- Тетя Тильда, лживые истории про Иешуа сочинили апостолы. А правдивую историю о том, как все это было, кто-нибудь записал? И как отличить ложь от правды?
- Думайте сердцем. Когда слышишь ложь – в сердце звенит. Многие люди привыкли ко лжи, и поэтому не различают этот звон. В мире, которым правят попы – врут все и всегда. И звон слышишь настолько постоянно, что он сливается. Мы же попались по другой причине. Как говорят – слышим звон – а не знаем, где он. Мы, славяне, слишком долго не знали, что такое ложь. Не принято у нас было врать. И потому, когда слышали звон в сердце – не ведали, что он значит. И только купцы, которые бывали во многих странах – как-то умели отличить правду от кривды. Да купцы и сейчас, крест только для отвода глаз носят, а сами, как прежде, под Волосом-Велесом ходят. Но это уже другая история, и я расскажу вам ее в следующий раз. А сейчас, пойдемте, я вам кое-что покажу.
И она повела их, одной ей ведомой тропкой. И вывела к крохотной избушке, спрятавшейся под спускающимися до самой земли раскидистыми ветвями огромной древней ели. Тильда вошла внутрь и вынесла аккуратно сложенный лист очень древнего пергамента.
- Что это, тетя Тильда? Буквы какие-то странные, непонятные?
- Это – Римская грамота – язык древней империи. В наше время, на западе, попы пишут на нем свои книги, чтобы придать им большую правдоподобность.
- Это, как у нас, попы пишут свои книги специальной грамотой, для пущей важности?
- Да. Но это письмо – настоящее, римское. Старый волхв, Велимудр, умирая отдал мне его. Сказал, что когда-то ему привез это письмо купец. Предупредить пытался. И про Чернобога говорил. Да Велимудр тогда это всерьез не воспринял. А зря.
- Тетя Тильда, а переведи, что там написано?
- Это листок из дневника римского боевого офицера, который получил приказ арестовать Иешуа из Назарета. Вот, слушайте:
ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ИУДЫ
Моё имя – Литиций. Я – командир легиона. На севере Армении неспокойно, уже 300 лет Армения под римским ректоратом. Солдатам нужен отдых. Легион расквартирован. Я получил приказ Понтия Пилата о выводе людей для задержания мятежников. Вечером я вызвал к себе центуриона Тулия, велел ему взять 30 человек. Когда отряд ушёл, мне стало неспокойно, и я решил встретить их.
Задержанный не производил впечатления отъявленного негодяя – мятежника, напротив, он был похож на философа. Его взгляд был чётким и ясным, и он не боялся смотреть в глаза, даже мне, хотя, конечно узнал знаки отличия легата.
На другой вечер я вызвал к себе Тулия.
- Ты говорил с ним?
- Это запрещено, мой легат! – по военному отчеканил центурион.
- Я знаю, что запрещено. – Мой взгляд центурион выдержал с похвальным спокойствием. Я повторил вопрос с нажимом:
- Ты – говорил с ним?
- Да, говорил. – Чуть тише, но так же спокойно ответил Тулий.
- Что скажешь?
- Он не похож ни на бунтаря, ни на разбойника.
- Такое же впечатление и у меня.
На следующий день был приём у Понтия Пилата, а ещё через сутки я отправился к пленнику.
Этот человек был опасен. Я чувствовал это в его взгляде, но гордость боевого офицера не позволила мне оставить охрану. От пленника исходило ощущение необыкновенной силы. Я понимал, что, несмотря на весь мой опыт и выучку, мне с ним не справиться. Пленник явно почувствовал моё напряжение и сел так, чтобы я мог видеть его руки. Его поза говорила о том, что нападать он не собирается.
- Ты… – израильский повстанец. – Пленник промолчал.
- Ты затевал бунт против императора…
- Нет, не против императора, - ответил он, - а против еврейского бога. Не понимаю, почему меня задержали? Разве еврейский бог не враг вам?
Его слова ошеломили меня. Я с удивлением присмотрелся к нему:
- А разве ты – не еврей?
- Да, я - еврей. И именно по этому я делаю, то, что делаю. Этот бог выпил все соки из нашего народа. Из гордых и свободолюбивых он сделал нас слабыми рабами.
- Но разве Рим не дал вам автономию?
- Рим? Может быть…, но еврейский бог – никогда! – В его словах проскальзывала боль и горечь. Я снова спросил:
- А нашим богам ты веришь?
Он взглянул на меня со смешанным чувством печали и надежды:
- Боги... Ни римские, ни греческие боги никогда не стремились отнять у людей свободу, гордость, честь и любовь... Они учат и нужно лишь услышать их, каждому, кто имеет уши! Боги всегда рядом, надо лишь увидеть их, ведь каждый имеет для этого глаза!..
В тот вечер я ушёл. Но что-то заставляло приходить к нему снова. Каждый день, всё время его заключения мы говорили.
- Ты не виновен! – твердил я, - Это ошибка, и суд должен признать тебя невиновным.
Он лишь печально улыбался, словно знал что-то недоступное моему пониманию.
- Да! Но меня не оправдают.
- Откуда ты знаешь?
- Попроси ответа у своих богов. – С нескрываемой болью ответил узник. В тот вечер он остановил меня, когда я уже уходил:
- Ты ещё не знаешь, легат, но это наша последняя встреча. Можно попросить тебя об одолжении? – Он внимательно и спокойно смотрел на меня и точно знал, что я выполню его просьбу. – Найди в городе человека, его зовут Иуда. Он из города Кариот. Скажи ему две фразы: я прошу, чтобы он уходил со спокойным сердцем, и у него есть подарок от меня для тебя, легат.
Я был озадачен такой просьбой. В тот же вечер я вызвал центуриона Тулия:
- Тулий, как быстро можно найти в городе человека?
- За 2 дня если поднять на поиски полцентурии, а если поднять всех – то за несколько часов.
- Возьми всех свободных людей, и постарайтесь управиться до вечера – приказал я.
- Что, это настолько важно для тебя? – удивился Тулий.
- А насколько важно для тебя то, - глядя в глаза центуриону, ответил я, - Что говорил тебе заключённый повстанец?
Тулий выдержал взгляд, только переспросил имя человека, которого нужно найти.
- Не арестовывать его. Я сам приду к нему.
- Да, мой легат! Как скажешь. – Центурион вышел почти бегом.
В этот же день был найден дом, где скрывался Иуда из Кариот.
Я постучал в дверь, и был немало удивлён необычайным сходством Иуды и Иешуа. Тот же прямой, открытый взгляд, то же ощущение внутренней силы, та же необъяснимая боль, и ещё, пожалуй, усталость, ставшая уже привычной.
- Здравствуй, Иуда из Кариот. Я – легат Литиций. Я принёс тебе слова Иешуа. Он просил, чтобы ты уходил со спокойным сердцем, и ещё сказал, что у тебя есть подарок от него для меня.
- Подарок?! – Взгляд Иуды, казалось, проник мне в самую душу. Потом он вышел в заднюю комнату и принёс книгу, тщательно завёрнутую в промасленные кожи.
- Это записи, которые вели мы с Магдаленой. Здесь все проповеди Иешуа, здесь всё, чему он учил.
Я взял книгу, и меня охватило чувство, что я держу величайшую драгоценность этого мира, самое ценное, что только есть на земле. Я склонил голову в знак признательности:
- Удачи тебе, Иуда из Кариот, и спасибо за подарок, за доверие. Помни о словах Иешуа, уходи со спокойным сердцем.
Иуда кивнул, его прощальная улыбка была адресована скорее не мне, а Иешуа. Отдав книгу, Иуда словно постарел на десять лет, но в его взгляде прибавилось несгибаемой решимости.
* * *
- То есть была Евангелия, написанная самим Иудой?
- Да. Но ее пока не нашли. Возможно ее бережно хранит один из армянских кланов, где служил легат Литиций? Возможно ее где-то спрятали потомки патриция Юлиана или друзья Марка Валерия, с которыми легат Литиций был очень дружен? Это пока не известно. Легат Литиций погиб на Армянской границе, и детей у него не осталось. Церковь сжигает все книги, чтобы раз, и навсегда искоренить любое знание.
- Да! И у нас, в деревне сожгли все книги на Славянском. Оставили только на этой их новой грамоте – Кириллице.
- Поэтому, тот, кто сохранил настоящее Евангелие, вынужден был очень тщательно его скрывать. Кто знает – когда оно всплывет, и не попадет ли в руки церковникам, которые его перепишут, переврут, или уничтожат.
- Тетя Тильда, а зачем они сам язык искореняют? Что для них плохого в русских словах?
- Что плохого, - усмехнулась Тильда, - а то, что неспроста у нас, на Руси, ложь не знали – ее на нашем-то языке не записать!
АЗБУКА
Посмотрели византийцы на Русь, и видят, что Русь, хоть и большой кровью, а крестить все-таки удалось, да вот только толку от этого все меньше становится. Вот уже и яйца крашеные, которые они своей Богине, Ладе, на день посевной дарили, снова у них появились. Теперь, правда, они их к Пасхе приурочили. Да только Пасха у них почему-то всякий раз на Ладин день приходится. То случайно совпало, то в подсчетах они видите ли, ошиблись. Вот уже и Масленицу, и даже Купальскую Ночь свою они отстоять пытаются. А кашу из распаренного зерна с ягодами, так называемую «кутью», которую они всегда на праздник своей Богине Макоши, на день сбора урожая, подавали, теперь стали подносить покойному на похороны. Это у них намек такой: «Ты, брат, не печалься, это мы тут для вида плачем и убиваемся. А на самом деле очень за тебя рады и всяческого счастья тебе желаем. Так что ты, брат, не теряйся, и от этого их Бога-то, заморского, поганого сбегай. Да к нашим родным Богам. А мы уж если что - подсобим».
И поняли византийцы, что если дальше так пойдет, то славяне исподволь, да потихонечку своих Богов то и вернут. У них и так, вон, скоро дойдет до святого Перуния, со святым Даждьбогием и святым Велесием. Так от христианства скоро только название и символ останется. Да и то, они уже крест диагональный выдумали. Якобы Андреевский. Да к нему только круга не хватает - и получится Солнечный Крест - символ их славянского Бога - Даждьбога. А они ведь и круг добавят - не поленятся.
И тогда отправил император Базилевс - византийский на Русь двоих умнейших и образованнейших людей. Дабы они славянский язык изучили, и Библию-то на этот язык перевели. Дабы не могли впредь славяне, ссылаясь на то, что византийского они не знают, да потому библию они не читали, да со слов так поняли, да и вообще, так оно всегда и было, потихоньку-помаленьку, да своих родных Богов возвращать.
Так и приехали на Русь Кирилл и Мефодий. И один из них был грек, а другой византиец. И думали они за несколько лет со своей задачей справиться, потому как люди они образованные и к языкам весьма и весьма способные. Да не тут-то было...
Стали Кирилл и Мефодий славянский язык изучать - и ужаснулись. В славянском языке слово «женщина», «рождающая», «родить», и слово «Бог», «рождающий», происходят от одного и того же корня. И как им, спрашивается, объяснить, что женщина - это сосуд греха и порочна по своей сути, когда само слово «женщина» фактически звучит на их языке, как «божественная»?!
И как им объяснить, что занятие любовью - это грех, блуд, когда у них все, что связано с этим процессом настолько священно, что сам процесс занятия любовью называется тем же словом, что и Богослужение, священнодействие?! Когда мы говорим им: «Приходите в церковь на Богослужение», а они могут запросто понять это как: «Приходите в церковь, и займемся там любовью»?!
Как им объяснить, что земля - это собственность, что человек должен владеть землей: «придите и владейте», когда в их языке слово «Земля» и слово «Мать» - это опять-таки одно и то же слово?!
Стали тогда Кирилл и Мефодий славянские слова изменять и искажать. И «женщина» стало теперь звучать у них не как «божественная», а примерно как «раба мужа» (- жена –не имеющая–чина). И земля стала у них называться не словом «мать», а чем-то вроде слова «вещь», «грязь». Для Богослужения и для занятия любовью, они придумали слова, максимально отличающиеся по смыслу и звучанию, да еще в довесок слово «девственность», которое на славянском языке обозначалось тем же словом, что и «детство», «девственница» - значит «маленькая», «еще ребенок», «еще не выросшая», они заменили словом «невинность», подразумевающим виновность всех тех, у кого этой девственности нет. А некоторые слова Кирилл с Мефодием и вовсе заменили на византийские и греческие - чтобы люди их не понимали, а просто запоминали. Вот слово «виднокрай» - это край видимого. Так за него и сходить можно. А слово «горизонт» - это что-то непонятное и неведомое. Там наверняка живут двухголовые люди с клыками, как у вепрей, да и вообще творятся всякие ужасы. Так что нам туда не надо. Разве что герой какой найдется. Правильно! А то – разлазились тут славяне, понимаешь ли?! До Византии им - три тысячи верст - не круг! В Греции были, в Китае были, в Индии были! К японцам - и к тем наведывались! Не фиг! Пусчай сидят дома - и не высовываются!
И все вроде бы у Кирилла и Мефодия ладно пошло. Вроде бы и дело спориться начало. Да вот только стали они эти свои новые, измененные да искаженные слова на бумагу записывать - а не выходит ничего.
Выяснилось, что греки и римляне записывают слова звуками, то есть в виде букв. Восточные же народы, китайцы, маньчжуры и прочие, записывают слова понятиями, иероглифами, то есть они записывают не то, как это слово звучит, а то, что оно означает.
Так вот, славяне и европейцы записывают свои слова в виде рун. В которых указывалось и звучание, и значение слова.
Стали Кирилл и Мефодий эти свои новые слова записывать - а не получается ничего. Звучание подберут - значение не пойми какое выходит. Значение подберут - звучание никакое. В общем ерунда какая-то выходит. Стали выяснять, в чем дело. Оказалось, что у славян и у европейцев, все их мировосприятие, все их мироощущение вбито в их язык и в их письменность. Оказалось, что их общение с природой, и их вера, и их Боги намертво вбиты в язык и письменность этих народов. И сам язык не позволяет вносить никакие изменения, затрагивающие сущность их мировосприятия. А значит, сколько ни сжигай их священные книги, сколько ни казни, сколько ни пытай их, и сколько бы лет, или даже веков не прошло - только ты за порог - и они тут же вернут и родных Богов и родную веру. Потому, что все их знания записаны не в книгах и писаниях, а вшиты в саму структуру языка. А значит, достаточно им сохранить хоть немного записей на родном языке, записей абсолютно любого содержания, и по ним они восстановят все свои священные книги.
А значит, пока не вырвешь с корнем этот язык, пока не сотрешь саму память о нем, не навязать им ни чужих Богов, ни чужой веры, ни чужих взглядов на Мир. Это поняли и католики, и православные. Вот и пишет сейчас весь запад - римской имперской грамотой, а все славяне измененной и дополненной греческой.
И стали Кирилл и Мефодий искоренять русскую письменность. А чтобы было на чем вести дела и писать книги, стали создавать они новую грамоту. А за основу взяли греческий язык, раз уж и вера христианская звалась на Руси «Верою Греческой». И очень много пришлось тогда им поработать. Потому что греческий алфавит едва ли содержал половину тех звуков, которые были в славянском языке. А новые буквы не должны были казаться здесь лишними и несоответствующими. Так, то, что они надеялись сделать за несколько лет, и стало трудом всей их жизни.
Так и создали Кирилл и Мефодий свою знаменитую «Кириллицу». И тогда собрали Кирилл и Мефодий священников из всех краев и областей - чтобы все знали, и никто на незнание сослаться не мог. И отслужили они огромный обряд. И были на нем лица светские и духовные, и священники со всех церквей и князья и бояре, и сам Государь Великоросский.
И предали Кирилл и Мефодий страшной анафеме славянский язык и славянскую письменность. И получили тогда священники новую грамоту. И библию, на эту грамоту переведенную. А Государю Великоросскому советовали Кирилл и Мефодий старый язык искоренить, ибо в нем, как сказали они, есть великое зло.
И издал тогда Государь указ, что: «За использование старого языка и рунической письменности, казнить смертию, как за государеву измену».
Имена
Одна очень хорошая девушка работала на ремонте христианской православной гимназии. Однажды она прибежала домой с расширенными от ужаса глазами, саму всю трясет, слова вымолвить не может.
Что случилось? - спрашиваю я ее.
Понимаешь, читаю я этот церковный календарь, где значения имен указаны. Сперва, просто интересно, какое имя что означает. Сижу, разбираюсь. А потом смотрю, в скобках, после каждого имени указано «рим.», «греч.» - от какого народа и из какого языка это имя произошло. Просматриваю весь календарь. Думала, ошиблась. Просматриваю еще раз. Да я этот их календарь на десять рядов просмотрела! Еврейские! Византийские! Римские! Греческие! А русского ни одного, понимаешь?! И вообще славянского ни одного! Это что же выходит?! Это что же получается?! Да они же!... Они же у нас все отняли?! Они же... Даже наши имена отняли! И, потом, посмотри! Ну ладно, Иван - Хуан, Ганс, Джованни. Мария - Мэри. Алексей - Алекс. Сергей – Сердж. Эти имена много где используются. Эти имена могли и сами к нам прийти. А Пантелеймон, Полиграф, Фрол, Ефросинья, Авдотья! И таких имен - половина календаря! Этих же имен нет больше нигде в Мире! Они якобы и есть - чисто русские! Но все они – чужие! Среди них нет ни одного русского! Ни одного славянского! Эти имена сюда специально завозили! Чтобы отнять у нас наши имена!
Ведь они же у нас все отняли, понимаешь?! Они же даже имена наши отняли!.. Многие иностранцы, побывавшие в России, - немного успокоившись добавляет она, - описывают русский народ, как вялый, апатичный, ленностный, сильно пьющий народ. И это славяне! Для которых три тысячи верст - не круг, в Византию просто в набег скататься. Просто за то, что там русскому купцу видите ли морду набили! Вялый. Ленивый. Апатичный. Сильно пьющий. Открой любой медицинский справочник, или спроси у любого врача, что значит, когда человек вялый, апатичный, не хочет ничего делать, много пьет? В медицине это называется «депрессивный психоз». Такое происходит с человеком, пережившим очень сильную утрату или очень сильное горе. Такое бывает, когда у человека семья гибнет в автокатастрофе, когда умирает от рака ребенок, когда гибнет любимая девушка, офицер, вернувшийся с войны и потерявший все свое подразделение, мальчишек, которых он фактически сам вырастил. Человек, переживший очень сильное горе. А если такое происходит с целым народом?! Так вот оно что?! Целый народ - переживший сильное горе! Наш язык! Наша вера! Наши имена!
Да! Это была последняя ловушка славян против всяких иноземных врагов. В «Книге Перуна» сказано «Придет Чернобог из-за моря. Сила его будет несметна. И очень многие погибнут от рук его. Я, Перун Сварожич, прошу детей моих, избравших путь мой, что бы ни случилось, что бы ни произошло, уберегите Землю-Матушку, не отдайте ее в кровавые лапы жестокого Чернобога». И тогда, славяне сделали последнюю ловушку для врагов своих. Они спрятали язык свой, саму основу, саму структуру языка, в свои имена. Чтобы, даже если сумеет враг отнять все, даже язык, сумели бы они по именам своим восстановить язык свой. А по языку уже восстановить и все остальное.
Но нужно отдать должное величайшему уму и проницательности Кирилла и Мефодия. Сумели они распознать и эту ловушку славян. И тогда привезли из Византии и Греции списки самых разных имен из самых разных народов. И составили они первый церковный календарь. И отныне каждого ребенка после рождения отвозили в церковь, и священник во время крещения нарекал ребенка тем именем, которое было ближайшим по церковному календарю. А родителям ребенка даже запрещалось присутствовать при обряде крещения. Вместо них назначались крестная мать и крестный отец. Так что родители не только не выбирали ребенку имя, но и узнавали его последними. А использование любых других имен, кроме того, которое священник давал при крещении – каралось казнью.
Что ж, давайте почтим данью уважения Кирилла и Мефодия. Людей выдающегося ума и выдающейся проницательности. Людей поистине незаурядных. Людей, сделавших делом всей своей жизни создание нового русского языка и новой русской грамоты. И выдающихся... Врагов славянского народа!
Послесловие к рассказу
(Наталья Плотникова)
|
|
|
