XV. На подступах к решению основного вопроса современности

Восстание масс

X. Первобытный человек и история

Природа подстерегает нас. Она всегда стремится взять верх. Там, в первобытном лесу, мы можем безнаказанно чувствовать себя дикарями. Мы даже можем остаться ими навсегда. И тогда нам будет грозить лишь одна опасность — столкновение с цивилизованными людьми. В принципе можно допустить сущест­вование народов, никогда не выходивших из первобытного состояния. Такие народы действительно есть, Брейссиг назвал их «племенами вечной зари». Они остались навсегда созерцать холодный восход солнца, в их краях никогда не наступит полдень.

Это происходит в мире, где торжествует природа, но этого не может случиться в цивилизованном мире, таком, как наш. Цивилизация не подстерегает нас, она не может воспроизводить сама себя без посторонней помощи. Она — искусственного происхождения и для поддержания своего существования нуж­дается в художнике и мастеровом. Если вы хотите только пользо­ваться дарами цивилизации, но не желаете ничего делать для поддержания ее существования, ваше дело проиграно — в одно мгновение она испарится. Стоит на секунду отвлечься — и вот ее уже нет, пропала! Как будто бы кто-то сорвал покрывало, прикрывавшее цивилизацию, обнажив первобытную сущность девственного леса, прятавшегося под ним. В диком лесу всегда есть где-то первобытное, и наоборот, все первобытное приходит к нам из леса.

Романтиков всех времен и народов постоянно притягивали к себе сцены насилия — ведь в них природное, звериное начало вновь и вновь побеждало слабую человеческую женственность. Поэтому они и избирали такие сюжеты, как: Деда и дрожащий от страсти лебедь, или же бык и Пацифая, Антиопа и овладе­вающий ею козел. Не случайно их внимание привлекало весьма неприличное, на их взгляд, зрелище руин, где геометрические, обтесанные человеческой рукой глыбы камней задыхались в объятиях дикой природы. Стоило художнику-романтику завидеть какое-либо строение, как он тут же, окинув взором все здание от крыши до фундамента, начинал искать глазами «желтый гулявник», знак того, что в конце концов все возвращается в природу, что природа торжествует везде.

Было бы глупо смеяться над нашим романтиком. И романтик прав — по-своему. Эти невинно-порочные образы подводят нас к огромной и извечной проблеме, проблеме отношений между цивилизацией и стоящей за ее плечами природой, между рацио­нальным и космическим началом. Я прошу у вас позволения вернуться к этому (и вполне в романтическом духе) в другом месте и в другое время.

 

чивается в обратном порядке, пока в начале ленты не появляется Педро. Так что со всеми этими «анти» происходит то, что, согласно одной из легенд, произошло с Конфуцием, который родился, естественно, после рождения своего отца, однако же — черт возьми! — в момент рождения ему уже было восемьдесят лет, в то время как его отцу всего тридцать. Любое «анти» — это не более чем упрощенный и менее категорический вариант «нет».

Было бы очень просто, если бы мы сказали «нет» и этим зачеркнули бы все свое прошлое. Сущность времени состоит в том, что оно всегда геvenant (возвращающееся — франц.), ему свойственно возвращаться, мы можем зачеркнуть наше прошлое, но оно неизбежно вернется, поэтому единственный способ от него избавиться — брать его в расчет, а не отбрасывать прочь. Прошлое надо брать в расчет, чтобы избежать его повторения, чтобы защитить себя от его мести. Одним словом, надо жить на «высоте времени», остро чувствовать специфику историчес­кого момента.

Прошлое всегда право — по-своему. Если не признать его правоту, оно начнет не только требовать признания, но и навя­зывать нам свою правоту. Либерализм был также по-своему прав, нужно признать эту его правоту per saecula seaculorum (на все времена — лат). Но он был прав не во всем, и нам надо иметь это в виду, если мы хотим его усовершенствовать. Европе нужно было сохранить свой либерализм. Это было одним из условий для его преодоления.

Я говорил здесь о фашизме и большевизме, не углубляясь в тему, затрагивая лишь анахронический аспект этих явлений. На мой взгляд, в наше время торжествует все то, что может, в какой-то степени, быть признано анахроническим. Сегодня торжествует человек-масса, и, соответственно, любой вид дея­тельности, который будет носить отпечаток его первобытной натуры, непременно будет увенчан успехом. В своей работе я

совсем не собирался раскрывать сущность фашизма или больше­визма. Точно так же я не намерен разрешать здесь извечного спора между революцией и эволюцией. В этом эссе я лишь старался определить, какой характер носят революция или эволюция: исторический или анахронический.

Вопросы, которые я пытаюсь разрешить в своей работе,— это вопросы нейтральные с политической точки зрения, пос­кольку касаются более глубоких слоев культуры, чем те ее сферы, где идет политическая грызня. И консерватор, и радикал в равной степени являют собой тип человека-массы. Разница в их политических взглядах — а она во все времена не была такой уж значительной — отнюдь не мешает им воплощать в себе тип одного и того же человека, человека восставшей толпы.

Европа не может вздохнуть спокойно до тех пор, пока ее судьба не перейдет в руки по-настоящему современных людей, которые могли бы в пульсации настоящего момента услышать пульсацию прошлого, которые были бы «на высоте сегодняш­него существования», отвергая любые проявления архаики и дикости. Нам следует глубоко усвоить уроки исторического опыта человечества, чтобы избежать ошибок прошлого, чтобы не вернуться в прошлое.

XV. На подступах к решению основного вопроса современности

Вот этот вопрос: Европа осталась без морального руко­водства. Дело не в том, что человек-масса стал приверженцем новой морали, отменив за ненадобностью старую. Проблема состоит в том, что он всеми силами противится подчинению своего существования любым законам морали. Не доверяйте мо­лодым, когда они говорят о "новой морали". Я категорически отказываюсь верить в то, что сейчас можно найти на континенте

 

 

хоть одну группу людей, которая смогла бы предложить новый ethos, пусть отдаленно, но схожий с моралью. Говорить о "новой морали"— еще более безнравственно. Такой разговор свиде­тельствует о поисках путей незаметного провоза контрабандного товара.

Именно поэтому было бы наивно с нашей стороны обвинять современного человека в безнравственности. Он бы пропустил это обвинение мимо ушей, а скорее всего принял бы его за комплимент. В наше время те, кто кичатся своей безнравствен­ностью, имеют больше шансов приобрести дешевую популяр­ность.

Если (как я это постоянно делал в своей работе) мы будем брать в расчет этические притязания христиан, «идеалистов», либералов, скроенных на старинный лад и т.п., то есть тех групп, которые достались нам в наследство от прошлого, то, как бы мы ни искали, мы не сможем найти сегодня ни одной социальной группы, которая бы не считала, что вправе требовать от жизни все, не беря на себя никаких нравственных обязательств. Как бы ни маскировался человек-масса, как бы ни звал себя — реак­ционером, или революционером,— пытаясь пустить нам пыль в глаза, раньше или позже мы обнаружим, что в глубине души он решительно отклоняет необходимость исполнения любого долга, бессознательно ощущая себя вправе творить все, что он только ни пожелает.

Любое дело, которому бы он ни пытался посвятить свою жизнь, неизбежно приведет к тому же результату, станет для него лишь еще одним поводом уклониться от конкретных обязан­ностей. Те, кто называют себя реакционерами или антилибе­ралами, утверждают, что их деятельность по спасению родины и Государства дает им право наплевать на все остальные нормы человеческого общежития и давить своего ближнего, в особен­ности в том случае, если этот ближний — личность неординар­ная. Точно так же поступают и так называемые революционеры:

их поверхностный энтузиазм, их любовь к пролетариату и ко всем униженным, их требования социальной справедливости не что иное, как маска, под которой скрывается стремление уклониться от выполнения любого вида обязанностей. Они не желают следовать правилам вежливости, честного, благородного поведения и, что самое главное, не желают прислушиваться к мнению и уважать тех, кто стоит выше их в моральном или интеллектуальном отношении. Я знаю, что многие вступают в ту или иную рабочую партию как раз для того, чтобы утвердить свое право на попрание интеллекта, получая глубокую внутреннюю радость от отсутствия необходимости раскланиваться перед ним. Что касается других политических движений, стремящихся навязать свою диктатуру, то я уже обращал внимание на то, как их лидеры неустанно поют осанну человеку-массе, втаптывая в грязь любые проявления неординарности.

Это стремление уклониться от выполнения любого долга в какой-то степени объясняет смешную и в то же время скан­дальную особенность нашего времени, а именно приверженность «молодости» как таковой. Вряд ли вы найдете сейчас явление более гротескного характера. Как это ни смешно, но люди ста­раются заявить о своей собственной «молодости» именно потому, что они знают, что у молодого больше прав, чем обязанностей. Поэтому они и стараются оттянуть их выполнение вплоть до того возраста, который древние греки называли «зрелостью». Всегда считалось, что молодой человек в силу своей молодости освобождается от необходимости свершать великие деяния в настоящем. И уж тем более нелепо было бы требовать от него их свершения в прошлом. Молодой человек всегда жил и живет в долг. Такова уж человеческая природа. Зрелые люди всегда предоставляли это псевдоправо молодым. В этом выражалось их иронически-трогательное отношение к молодости. Однако та уверенность, с которой молодые выдви­гают это псевдоправо в качестве действительного права сегодня,

 

 

не может не потрясать нас до глубины души. Тем самым молодые играют на руку более старым, которые теперь могут спокойно сказать, что они уже что-то свершили в жизни.

Молодость стала своего рода шантажом. В это трудно пове­рить, но это действительно так. Мы живем во времена всеобщего шантажа, созерцая его гримасы. Две другие его формы, допол­няющие первую, это шантаж насилием и шантаж несерьезным отношением к жизни. И первое, и второе служат одной и той же низменной цели — освобождению «среднего» человека от любых форм подчинения.

И не старайтесь придать благородные черты современному кризису, пытаясь представить его в виде конфликта двух моралей или двух цивилизаций: одной — заходящей и другой — вос­ходящей. У человека-массы просто нет никакой морали. Ведь в основе морали лежит ощущение потребности подчинения своей жизни высшим принципам долга, осознание потребности служе­ния великому делу. Однако, наверное, я совершил ошибку, сказав, что у него «просто нет морали». Дело не в том, что это существо всеми силами пытается отделаться от необходи­мости исполнения морального долга. Давайте не будем упрощать ему задачу. От исполнения морального долга не так-то легко отделаться, Того, что мы зовем аморальностью — словом, неправильно образованным даже с точки зрения грамматики,— на самом деле не существует. Если вы хотите не подчиняться никаким правилам поведения, то вам придется уо1епз по!еп5 (независимо от вашего желания — лат.) прийти к отрицанию любой морали, а это уже не просто аморально, это антимо­рально. Отрицание морали имеет форму морали, но без ее содержания.

Почему вдруг мы смогли поверить в аморальность самой жизни? А потому, что современное состояние культуры и циви­лизации со всей наглядностью нас убеждают в этом. Именно сейчас приходится Европе собирать горькие плоды своего

духовного развития. Европейцы долгое время строили без устали прекрасное здание своей культуры, но у этого здания не было фундамента.

В своей работе мне хотелось набросать портрет европейца определенного типа. В первую очередь я ставил перед собой задачу анализа его поведения перед лицом той цивилизации, которая его породила. Мне пришлось прибегнуть к такому анализу потому, что я уверен, что подобное существо не может быть представителем новой цивилизации, ведущим борьбу с пережитками прежней цивилизации. Этот «герой» отрицает любую цивилизацию, а ведь за этим отрицанием кроется самый настоящий паразитизм. Человек-масса до сих пор живет за счет того, что сам же и отрицает, пользуясь богатствами, которые накопили и создали другие. С одной стороны, вопрос построения диаграммы его психологии не следует смешивать с другим чрез­вычайно важным вопросом, а именно: где искать порочный корень тех болезней, от которых никак не может избавиться европейская культурыа? Но, с другой стороны, очевидно, что в конечном счете именно они порождают описанную нами форму человеческого существования.

Однако эта сложная и чрезвычайно важная проблема выхо­дит за рамки нашего исследования. Для ответа на этот вопрос потребовалось бы написать другую большую работу, повествуя о том, как эти болезненные черты современной европейской культуры, подобно отдельным голосам, вплетаются в контра­пункт других ее проявлений, составляя единую тему челове­ческой жизни. Возможно уже не за горами то время, когда нас­тупит момент в полный голос поведать человечеству об истинной сущности нашего бытия.

 

 

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: