Северная седловина – муссонный снег

 

Победу и добычу оставь другим.

Утрату и поражение возьми себе.

III Далай-лама,

Соднам-джамцо.

 

Ледник Восточный Ронгбук

 

Уже к полудню солнце спряталось за плотным слоем облаков. Поднялся сильный ветер. Чен укрепляет свою палатку дополнительными реп-шнурами. Мне хочется посмотреть келью отшельника, стоящую недалеко от нашего лагеря. У Нены нет желания составить мне компанию, так что я иду один. Пока я хожу, она записывает в дневнике:

«Когда меня переполняют чувства и хочется высказаться, у Райнхольда или нет времени, или нет настроения. И снова я одна со своими мыслями. Иногда этот человек меня подавляет. Но я понимаю, что это как раз то, что мне надо – самостоятельный человек, сильная личность. В своей внутренней неуверенности я ищу, на что опереться в жизни. Однако временами мое собственное Я настолько подавляется, что я едва выдерживаю. Проклятие! Я доверяю его мнению, но зачем же лишний раз напоминать мне: „Ты этого не можешь“ или „Ты никогда не влезешь туда“. Неужели он не понимает, что мне необходимо мечтать: „О, может быть, я когда-нибудь взойду на Маттерхорн по Северной стене“. Конечно, я понимаю, как трудно это осуществить. Но я терпеть не могу, когда говорят, что мне что-то недоступно, пока я сама в этом не убедилась.

Временами я становлюсь нелогичной. Когда Райнхольд меня злит, я в ответ обижаю его и обвиняю в том, что он меня обижает. В глубине души я понимаю, что неправа, но это меня не удерживает. Я становлюсь невыносимой для него. Райнхольд исключительно терпеливый и предупредительный человек, насколько я его уже знаю. Может быть, потому, что он знает, как отвратителен иногда бывает сам. За то время, что я сижу здесь в лагере и пишу, я пережила уже несколько маленьких кризисов.

Женщины, в общем-то, счастливее в обстановке домашнего хозяйства, и мы еще дома распределили наши обязанности так: я забочусь о кухне, о лагере, аптеке, он занимается организацией, разведкой и описанием маршрута. Мы поставили наш лагерь вполне сносно, насколько это было возможно при постоянном ветре. Цао разбудил меня в первую же ночь, у него была высокая температура. Я отправила его в Шигацзе. Я стряпаю, стираю, убираю. У меня не остается времени, чтобы посидеть, почитать или пописать. Выполнять всю необходимую работу мне не трудно. Но когда я один раз попросила Райнхольда помочь мне, то получила ответ: «Оставь меня в покое, разве ты не видишь, что я читаю?»

Вчера мы вернулись из пятидневного похода. Мы прошли по меньшей мере 150 километров. К концу у нас уже не было продуктов, и теперь нам обоим нужен отдых. Вчера, как только мы пришли, Райнхольд лег и стал читать. «Разве ты не понимаешь, что я должен работать? – сказал он, читая в это время о людях, которые путешествуют на лодках, или Марселя Пруста. Когда он изучает карты и материалы по Эвересту, я это понимаю. Я тоже могла бы принимать в этом участие, но он меня не допускает.

11 июля 1980 г. Я жалею о том, что совершила мою сегодняшнюю прогулку не одна, как сначала хотела. Когда я готовила обед, у меня было хорошее настроение, много сил. За едой я предложила погулять. Никакого ответа. После уборки я гворю: «Ну, так я пойду одна». «Нет», – говорит он. Мне нравится гулять одной. Я любуюсь природой, предаюсь своим мыслям, прихожу в согласие сама с собой. Райнхольд уютно лежит в спальном мешке и говорит: «Подожди, я дочитаю, и мы пойдем вместе». Я спрашиваю, долго ли ждать. «Полчаса». Тогда я предлагаю ему дочитать после прогулки. Ответа нет. Когда я уже думаю, что из всего этого ничего не получится, он говорит: «Я иду с тобой, примерно через двадцать минут». Тогда я готовлю кофе. Двадцать минут давно прошли. Райнхольд говорит: «Пошел дождик». «Нет, – возражаю я, – только немного капает». Время идет. Вдруг Райнхольд поднимается: «О'кей, я иду. Но только своим темпом». Я отвечаю, что не могу превратить задуманную прогулку в спринтерский бег, ибо именно так Райнхольд понимает «свой темп» ходьбы. Мы собираемся. И вдруг Райнхольд стоит в полной готовности перед палаткой и говорит: «Я ухожу!» Это само по себе невинное замечание выводит меня из равновесия, и я ору: «Если ты готов, чудовище, то иди! Но после того, как я ждала тебя полчаса, ты мог бы по крайней мере подождать, пока я надену другие носки». «Зачем?» «Потому что эти слишком тонкие для ботинок». Я меньше минуты вожусь с носками и вижу, как Райнхольд уходит. Я устремляюсь за ним, пытаюсь его догнать. Он идет по берегу реки, я – ближе к склону, вдоль которого можно выйти от палаток на трассу. Преодолеваю подъемы и спуски, надеясь встретиться с ним перед выходом на трассу. Но он идет быстро. Пока я поднимусь на один пригорок и только взгляну вдаль, он уже на следующем холме. Я останавливаюсь и в оцепенении гляжу на него. Он оборачивается и смотрит на меня. Потом идет дальше. Я не верю своим глазам.

Ему, по-видимому, кажется, что мы гуляем вместе. А у меня больше нет желания бежать за ним. Как часто я делаю попытки идти рядом, но почему-то всегда оказываюсь сзади. Я понимаю, что можно держать дистанцию при прокладывании пути или на трудном рельефе. Но когда люди решили вместе погулять!

Мне грустно, и я одна спускаюсь к реке. Спустя некоторое время я уже не вижу Райнхольда. Я прыгаю с камня на камень по широкому ложу потока. Почему я придаю такое большое значение нашим отношениям? Почему я все время вижу его перед собой? Я бегу дальше и пытаюсь все выбросить из головы. Останавливаюсь в одном уютном, защищенном от ветра местечке перед скальной балдой на склоне морены. Это место мне нравится. Отсюда я могу, как львица, растянувшаяся на камнях, оглядеть все вокруг. Я думаю о волке, который опять пробежал по морене у Ронгбукского монастыря. Вдруг все пришло в движение. Камни превратились в яков, а человек, которого мы ждем из деревни, появляется то там, то здесь. Как нечистая сила. Я шарю глазами по осыпи, я жду волка. Я знаю, что мне будет страшно, и размышляю, как я буду обороняться.

Теперь, когда я пишу, я опять ясно вижу глаза волка, и я знаю теперь, что это глаза Райнхольда, когда он взбешен. Его глаза становятся колючими, холодными голубыми стрелами. Они как нож. Волки окружают меня. Я возвращаюсь к палатке и успокаиваюсь. Я думаю о том, что мне сказать, когда Райнхольд будет меня выспрашивать. Но я больше не печалюсь, что он без меня ушел вперед».

Сегодня после обеда я побывал под Эверестом. Я снова и снова изучаю его мощные чистые линии. Белое покрывало муссона одело его плечи, над которыми царит по-прежнему черная скальная вершинная пирамида. Эверест выглядит как волшебная птица с распростертыми крыльями. Теперь мне понятна старая Мудрость ламаистов: «Эверест – это птица, которая взлетела выше других птиц».

Сегодня мне попадались и дикие животные – несколько зайцев, а выше горные бараны. Все они окрашены здесь в цвет морены. Когда они не движутся, их невозможно отличить от камней.

Наш переводчик вернулся из Шигацзе отдохнувшим. Он нанял в долине яков для дальнейшего марша в передовой базовый лагерь.

13 июля мы, наконец, выходим с тремя яками и двумя погонщиками. Переходим через русло реки и идем вверх по долине, по ее орографически правой стороне. Впереди на морене главного потока ледника стоят десятиметровые земляные пирамиды высотой до 10 метров. Они напоминают собор Гауди в Барселоне (Собор Святого семейства выдающегося архитектора современности Антонио Гауди-и-Корнета (1852—1926) – шедевр мировой архитектуры. Выполнен в стиле модерн, для которого характерны извилистые линии и мотивы естественного декора).

День чудесный. Джомолунгма высится в конце долины как гигантский заслон. Меня все время забавляет, что я воспринимаю Джомолунгму не как одну, а как две горы. С непальской, южной стороны, откуда я на нее взошел в 1978 году, – это черная пирамида, большей частью загороженная горной грядой Лхоцзе – Нупце и не имеющая ничего общего с горой, которая привольно раскинулась перед глазами со стороны ледника Ронгбук.

Хотя долина Ронгбука узка, я не чувствую себя в замкнутом пространстве. Через боковые ущелья над фирновыми полями хорошо просматривается далекий горизонт. С одного места удалось даже заглянуть за барьер Гималаев в Непал. Удивительно, что такие перспективы открываются из глубины долины.

Далекие слои горизонта, просвечиваемые, как матовое стекло, манили меня уже в первых детских прогулках по горам. Эти четкие, прозрачные слои остались в памяти как сильнейшее из моих детских впечатлений. Теперь я понимаю, что в горах я нахожусь в зависимости именно от горизонта. Вспоминаю, как вскоре после развода с женой я вел группу в Доломитах и разрыдался, увидев, как раздвигается горизонт. Горизонт вызывает у меня самое сильное переживание во время восхождений на вершины. Я понял это только здесь, в Тибете.

Огромные моренные валы нескончаемы. Трудно представить, какие массы камней и льда постоянно передвигает этот мощный глетчер.

Мы разбили бивак в мульде в начале ледника Восточный Ронгбук. Носильщики получили свой дневной паек – чай, суп и консервы. Мы с Неной купаемся в крошечном ярко-синем озерке. Потом я сижу в палатке наших погонщиков, а Нена в это время пишет.

«Мы шли вверх по течению реки Восточный Ронгбук, высматривая места лагерей предшествующих китайских и японских экспедиций. Яки двигались медленно, а устав, ложились. Без рюкзаков идти было легко. Кое-где еще попадались зеленые кустики какого-то пахучего растения. Между скальными глыбами пробивалась трава. Дикие куропатки с криком взлетали из-под самых ног. У меня было прекрасное настроение. Река там выглядит как ледяной гейзер – быстрая и холодная. Она вырывается из-под засыпанного камнями ледника, образуя сначала большое озеро, а потом каскадами низвергается в долину. Мы обошли это озеро, залезли на моренную насыпь и оказались... в огромной мусорной яме. Озерко тоже загажено. Я еще раз разочаровываюсь в человечестве».

На следующий день наши яки, как серны, взбираются на ледник. Человек, не имеющий альпинистских навыков, не может здесь, в высокогорье, поспеть за этими ловкими, умными и осторожными животными. В одном месте, где прошел селевой поток – яки слышали, как грохотали камни, – они мотают головами и не делают ни шага вперед. Погонщики – крестьяне, хозяева яков – пытаются вести животных дальше. Тогда яки сбрасывают грузы и убегают. Это нас сильно задерживает, мы тащим ящики сами и порядком изматываемся, затем переводим боязливых животных через опасное место. Тибет – единственная горная область в мире, где яки поднимаются на высоту до 6500 метров. Это возможно только благодаря тому, что между двумя мощными ледовыми потоками до самого основания ледовой стены Северного седла тянется моренная гряда.

На высоте 6000 метров мы решили сделать промежуточный лагерь, который служил бы складом продуктов и вещей для обратного пути. Тщательно выравниваем площадку, ставим палатку. Вокруг громоздятся грязно-белые ледовые башни на фоне вертикальных ледовых стен. Столь причудливого пейзажа я еще не видел.

На третий день после выхода из базового лагеря мы уже идем вверх по срединной морене, которая лежит ниже уровня поверхности льда, представляя собой желоб, вытаявший в леднике. Таким образом, мы идем в коридоре между ледовыми стенами, мимо ледовых башен и отвесов. В Тибете ветер видоизменяет не только облака, но и скалы, холмы, лед. Я явственно вижу, что это высокогорное пространство волнуется, как море, дышит, как кожа, колышется, как лава. Я не слишком-то разбираюсь в метеорологии и очень мало в геологии или географии. Но то, что я здесь вижу, слышу, осязаю, относится к числу именно тех вещей, которые дают мне и силу, и радость жизни.

 

 

Трог

 

Яки на леднике Восточный Ронгбук

 

Итак, мы приближаемся по моренному потоку к месту передового базового лагеря под северно-восточной стеной Эвереста. Сама вершина еще очень далека. Отсюда она выглядит искусственно приставленной к леднику. Яки устали, на них тоже действует высота. Мы с Неной ставим нашу крошечную палатку. В тот же день яки спускаются вниз.

Что меня здесь в первый же день напугало, так это лавины. Они грохочут повсюду – на северо-восточном склоне, на стене Северного седла. Я не ожидал, что дело обстоит так скверно. Я знал, что стена Северного седла с ее бездонными трещинами и крутыми склонами таит много опасностей, – это самый опасный участок всего восхождения, – но так много лавин я все-таки не ожидал.

Ни один альпинист до меня не поднимался на Северное седло в одиночку. Только религиозный фанатик Уилсон пытался это сделать. Может быть, я еще более ненормальный, чем Уилсон. Разве мои шансы теперь, в муссон, не равны нулю? Каждая лавина – это сомнение и потеря уверенности в себе. Тибетцы говорят, что приближение к тронам богов вызывает их немилость. Даже добыча руд подвергается проклятию, потому что она нарушает равновесие материального и духовного мира. Тот, кто раскалывает камни, освобождает дьявола, который может прийти на землю. И я не просто буду тут стучать молотком – я буду мешать богам.

В следующие дни без конца смотрю в бинокль на Северную седловину. Этот провал на высоте 7000 метров – моя следующая цель. Гигантские ледовые отколы у начала стены не внушают доверия. Ледовый склон под перевальной линией избороздили лавинные желоба. Снег настолько мягкий, что в него проваливаешься почти по пояс. А что, если моя фантазия и мое честолюбие заманили меня в ловушку?

 

Десять долгих дней

 

Мы ничего не потеряли, оставив Чена и Цао ждать нас в нижнем базовом лагере. Цао мог снова заболеть высотной болезнью, а Чен не смог бы без него общаться с нами.

Я сосредоточил свое внимание на изучении погоды и альпинистских трудностей восхождения. Если верить индийским статистикам, то погода подчиняется шестнадцатилетнему циклу, и мы сейчас находимся в сухом периоде цикла. Однако вопреки статистике каждый день идет снег, и, кроме того, часто наступают резкие похолодания.

Нужно по крайней мере четыре дня хорошей погоды, чтобы от передового базового лагеря дойти до вершины. В данный момент дело представляется совершенно безнадежным. На склонах Северного седла все еще лежит пушистый, по пояс, снег, лавиноопасность колоссальная. Желтые скалы под первой скальной ступенью также кажутся сейчас совершенно непроходимыми из-за свежего снега.

 

Передовой базовый лагерь

 

Я начинаю обдумывать, как выйти на вершинную пирамиду ниже канта гребня. Под самой вершиной вроде не очень сложно. А вот в большом кулуаре и ниже его, метров на триста ниже канта гребня, лавиноопасный снег на наклонных плитах. Можно ли надеяться пройти по муссонному снегу недельной давности? Этот вариант смущает меня и тем, что, идя ниже гребня, я буду слишком далеко от пути, которым шел Мэллори. А мне очень хотелось бы что-нибудь найти от него.

Погожее утро. Мы с Неной сидим на перемычке под северо-восточным гребнем, изучаем восточную стену. Я смотрю на эту стену, снежный покров которой изрезан бороздами лавин, и вдруг отчетливо понимаю, что Мэллори и Ирвин могут лежать только на северном склоне. Никаких фактических доказательств нет, есть только ощущение, как если бы мне об этом сказал сам Мэллори. Восточная стена прямо от кромки гребня, где шли Мэллори и Ирвин, обрывается так круто, что они должны были из осторожности держаться северной стороны. И если сорвешься, лучше падать на северную сторону – на восточной нигде не задержишься.

 

Склоны Эвереста у Северного седла

 

На том месте, где мы сейчас сидим, полковник Бэри при разведке Эвереста в 1921 году видел на снегу странные следы, что дало новую пищу старой легенде. Еще в начале века один путешественник рассказывал о диком человеке, которого он встретил высоко в Гималайских горах. Он считал, что это был йети, мифический снежный человек, о котором тибетцы рассказывают занимательные истории на протяжении столетий. Меня забавляют эти рассказы. Мы тоже видим на снегу следы, напоминающие огромные ступни. Это углубления, проделанные или птицами, или камнями и подтаявшие под действием солнца. Представить себе, что здесь, на этой высоте, могут жить крупные животные, – абсурд.

Мы с Неной уже хорошо адаптировались к высоте. Я много лет занимаюсь физиологическими исследованиями, но конкретно о своей высотной адаптации я сужу только по субъективным ощущениям: по скорости, с которой могу идти, и по тому, болит голова или нет. Меня вполне устраивают эти кустарные доказательства, я слежу за своей скоростью и обычными рефлексами, не задаваясь вопросом, каким путем организм достигает нужной степени адаптированности. Одно мне совершенно ясно: высота делает меня раздражительным и нервозным, но на мою волю она не влияет.

В первый же ясный день я поднимаюсь к подножию стены Чанг Ла, меня интересует состояние снега. Отсюда видно далеко на восток, до самого массива Канченджанги. Далекие, сверкающие на солнце горные цепи сливаются с облаками. Горизонт размыт. Мне хочется подняться на стену. Но еще не снято внутреннее напряжение, нет уверенности.

 

Вид с перевала Рапью Ла на Макалу

 

Страх похож на сжатый кулак: в отличие от окрытой ладони он требует затрат энергии. Нужно много душевных сил, чтобы преодолеть все, что в моменты опасности при одиночном восхождении будет лезть в голову. Начинать восхождение можно только тогда, когда страх иссякнет.

 

Фирновый склон на Лхоцзе

 

Конечно, не трудно себя мобилизовать, победить страх, не позволить ему овладеть тобой. Но трудно другое: остановить все мысли. Идти вверх и в то же время, как кошка, готовиться к прыжку – это особое искусство.

 

Вид на Эверест с востока

 

Может быть, надо было с самого начала отказаться от этого восхождения и жить себе спокойно? Разве у меня нет уже всего этого – доказательств победы над собой, признания? Не флаги на вершине, не удостоверения – не эти внешние доказательства я имею ввиду. Однако кое-что еще меня мучит, не дает спокойно жить – это потребность доказать всему миру, что Эверест можно покорить в одиночку. Глупец, который со своей жаждой любви и нежности стремится к холодным вершинам. Однако же у меня еще есть повод не идти: слишком тепло, слишком плохая погода... Пока Нена стряпает или пишет, я, не отрываясь, смотрю на вершину Эвереста. Нена понимает, что происходит во мне.

 

Неприступная восточная стена Эвереста

 

«Все эти дни я плохо переносила высоту 6500. Болела голова, я была зла, как ведьма. Mне известно, что высота провоцирует депрессию и агрессивность. Временами я чувствовала себя так скверно, что думала, что Райнхольд никогда больше не возьмет меня с собой. Он все понимает. Но и у него есть свои проблемы. Его невероятные способности, его неукротимая творческая энергия, его жажда смовыражения так велики, что они могут его погубить».

 

Предполагаемый след йети

 

Кто был первым?

 

С возможностью взойти на Эверест с севера связана одна историческая загадка. Пару дней назад, лежа здесь в палатке, я прочитал кое-что, воодушевившее меня.

В 1975 году на пути к вершине один китайский альпинист видел замерзшего. На западе об этом узнали впервые только в 1979 году. Вполне возможно, что это было тело Мэллори или Ирвина.

Исчезновение обоих тогда, в 1924 году, – равно как и за двенадцать лет до этого смерть капитана Скотта у Южного полюса, – явилось сильным потрясением для викториански мыслящих гималайских героев в Великобритании. С тех пор вот уже полстолетия остается загадкой, не достигли ли эти двое вершины, сорвавшись на спуске с нее. Ледоруб одного из них, найденный в 1933 году под северовосточным гребнем, где произошел, по-видимому, срыв, долгие годы считался доказательством их успеха на вершине. Не исключено, что они взошли на вершину, а сорвались уже на спуске от усталости. Свидетельство китайца Ван Хунбао поддерживает эту гипотезу. Ван Хунбао нашел тело выше 8000 метров и как раз над тем местом, где был найден ледоруб. Ван сообщил, что «одежда разорвана на части и сдута ветром» и что «мертвый был англичанином». Ван все это впервые рассказал в 1979 году участникам японской эверестской экспедиции, в которой он работал носильщиком. На следующий день, прежде чем японцы узнали конкретные подробности, Ван был сметен лавиной, попал в трещину и погиб.

 

Между Рапью Ла и Северным седлом

 

Раньше сказали бы, что на этой истории лежит проклятие. Тем более меня подмывает найти какие-нибудь новые доказательства.

 

Муссон над передовым базовым лагерем

 

Ответ на вопрос, был ли покорен Эверест в 1924 году, по-видимому, нужно искать у погибших. Я имею в виду вот что. У Мэллори был фотоаппарат «Кодак», а у Ирвина – так называемое «карманное кино», род переносной кинокамеры. Если эта двойка была на вершине, они сфотографировали ее. Даже если они повернули назад, не доходя до вершины, они сняли, конечно, высшую достигнутую ими точку. Фирма «Истман-Кодак» в Рочестере считает, что – при условии, что внутренность камеры была плотно пригнана, – заснятые кадры не погибли от мороза. Итак, тот, кто найдет одну из камер, сможет доказать, были ли Мэллори и Ирвин на вершине до Хиллари и Тенцинга.

Вопрос о первенстве на вершине родился вместе с альпинизмом и не раз приводил к нелепейшим дискуссиям. Этот вопрос волнует не альпинистов, а широкую общественность, потому что здесь включается своего рода чувство национальной гордости. Когда в 1953 году Хиллари и Тенцинг вернулись в Катманду после успешного восхождения, они столкнулись с этой проблемой в самой ее грубой форме. В мире разгорелись споры: кто именно из них двоих первый ступил на высшую точку? Хиллари, говорили одни, Тенцинг, возражали другие (индийцы и непальцы). Мэллори и Ирвин, думали ветераны.

Дискуссии шли дни и ночи. По прибытии в город Тенцинг подписал документ, в котором значилось, что он был на вершине пятью минутами раньше Хиллари. Когда один журналист спросил его, как же он мог такое сказать, он только развел руками. «Все уговаривали меня. Я был совершенно сбит с толку. Я, собственно, и не знал, что я подписываю... На вершине мы были почти одновременно».

Допытывались и у Хиллари. Он сказал только следующее:

«Последние метры впереди шел я. Тенцинг страховал. Я считаю, что это абсолютно все равно, кто первым был на высшей точке. Ни один из нас не мог бы этого сделать без другого».

Как писал по этому поводу один индийский журналист, будь Хиллари первым, непальские коллеги поносили бы его как агента англо-американского блока.

Думаю, что героизм на горе во славу нации есть глупость, я не признаю таких «побед».

 

Лавинный снег

 

Наш крошечный передовой базовый лагерь, в котором мы с Неной живем вот уже несколько дней, стоит на месте лагеря III экспедиций двадцатых годов. Обычно около девяти часов утра мы вылезаем из палатки, поставленной на склоне на выложенной камнями площадке. Нена готовит завтрак, я без конца наполняю снегом алюминиевую кастрюлю. Просто невероятно, сколько требуется снега, чтобы получить совсем немного воды. Слабый ручеек между мореной и ледником оттаивает только ближе к полудню. Потом мы снова залезаем в палатку и ждем, пока вода согреется. Все это звучит так обыденно, но на высоте 6500 метров дается с трудом. Даже процесс еды требует здесь волевых усилий. Твердая пища не лезет в рот, но пить я могу много. Сейчас самое время или подниматься на Северную седловину, или спускаться в нижний базовый лагерь.

На мир камня и льда опускается ночь. Высоко над нами вершина Эвереста, покрытая холодной тенью. Уже три дня я жду хорошей погоды, чтобы сделать разведывательный выход на Северное седло. Надо занести повыше немного снаряжения и продуктов, протоптать ступени. Какая будет погода завтра?

 

Подъем на стену Чанг Ла

 

Сплю тревожно, часто выглядываю наружу. В два часа ночи небо чистое, звездное. В восемь часов я готов к старту. Это совсем не поздно для больших высот. Здесь ранние выходы переносятся организмом намного труднее, чем в более низких горах. Через полчаса я уже у подножия стены Северного седла. Снег рыхлый, но я начинаю подъем по стене. Я весь поглощен подъемом. Никаких колебаний больше нет. Вот доказательство того, что деятельность разрешает все сомнения.

Сидеть в лагере надоело, я счастлив, что могу что-то делать. Муссон меня больше не волнует. Правда, я снова вижу на небе его посланцев, но теперь уже все равно пойду до верха. Ботинки погружаются только на несколько сантиметров, и я надеюсь, что на стене снег схвачен морозом. Сегодняшний день, 22 июля, покажет, как быть дальше. У подножия стены высота 6600 метров. Я иду вверх без остановок, хотя и не очень быстро. После первой трещины начинаю проваливаться в снег чуть ли не по пояс. Господи, этого мне еще не хватало. Но теперь я не поверну назад. Медленно, очень медленно, метр за метром пробираюсь вверх, думая все время только о том, чтобы не спустить лавину. Мокрый снег проникает через гетры, попадает внутрь пластиковых ботинок, которые вскоре начинают издавать чавкающие звуки. Несмотря на все предосторожности, снег то и дело сползает из-под ног. Я застреваю, не дойдя 200 метров до высшей точки седловины. С трудом освобождаюсь из тисков этого прямо-таки злонамеренного снега. Идти на вершину – дело абсолютно безнадежное.

А зачем, собственно, сегодня любой ценой лезть на седловину? Однако же всякий раз, когда мне удается немного продвинуться вперед, отдохнуть и отдышаться, я снова полон сил. Я буду там сегодня!

Впереди огромная трещина, рассекающая поперек весь ледник. В большой мульде перед трещиной я круто беру влево – надеюсь найти место, где можно перейти трещину. Подхожу. Нет, здесь не перейти. Злой, грузно топаю взад-вперед вдоль трещины, нахожу, наконец, снежный мост значительно правее того места, куда я сначала направился. Не знаю, насколько этот мост прочен. Придется, видимо, сделать побольше шаг, чтоб ступить не на мост, а на противоположный край трещины. Пытаюсь упереться в него ледорубом – готово! К моему разочарованию, и выше трещины снег рыхлый и тяжелый. Склон очень крутой. Но теперь я уже не отступлю. Надо же, наконец, залезть на эту перемычку.

Дохожу до рампы, косо уходящей направо к седлу. Пока я стою, изучая эту косую широкую полку, я замечаю, до чего же я устал. Шаг за шагом иду по рампе вверх. Ей нет конца. По опыту всех моих экспедиций мне знакомо обманчивое чувство, когда считаешь, что ты уже у цели, а оказывается, что впереди еще очередной взлет. Поэтому я не смотрю вверх, а просто работаю и работаю, не испытывая никаких чувств. И вот он, конец пути.

Осматриваюсь и вижу, что нахожусь даже немного выше самой точки седловины: слева от меня гребень круто обрывается в сторону северной стены. Я ослеплен ярким светом. Смотрю на северную стену, и она на глазах у меня становится все больше и больше. Меня поражает не ее крутизна, а необозримость ее белых полей.

Сажусь на корточки и некоторое время смотрю на запад, где узнаю много знакомых вершин: Чо Ойю, Пумори, Гиачунг Канг. Потом смотрю вниз, в сторону Западного цирка ледника Кхумбу. Там все тихо, никаких признаков экспедиций. Синее небо распростерлось над горами, как бескрайняя крыша палатки. И снова далекая перспектива пробуждает во мне воспоминания детства...

Первые десять лет своей жизни я прожил на дне узкого ущелья, видя вокруг себя лишь крутые склоны – обрывистые известняковые скалы, обнаженные или покрытые лесами. Естественно, что для такого ребенка переломным моментом в жизни должен быть день, когда он увидел над собой широкое небо. Со мной это произошло гораздо раньше, чем я попал на равнину. Впервые передо мной открылся горизонт, когда я лазил по горам. Огромное впечатление произвело само лазание – насколько помню, скальные стены поразили меня тем, что оказались гораздо больше, чем представлялись из родной деревни. Но самым главным было впечатление от необъятности далей, открывшихся передо мной с вершины. Это было фантастическое зрелище. Тогда я впервые ощутил, что за самыми далекими горами есть еще горы, а за ними – еще и еще. Мир имеет свойство раздвигаться. Меня трогает, что и эта экспедиция стала путешествием в детство – я это понял сейчас.

Я целиком поглощен воспоминаниями. Все, что я услышал, прочитал и увидел, принадлежит моей душе, и в то же время моим рукам, моим глазам и этому горизонту из стекла, который обогатил мою жизнь больше, чем все остальное. Мне показал его отец, а мать позволила мне выйти в этот большой мир. Именно в этой поездке я осознал, что иду к горизонту.

А вершина? Теперь это невозможно. Выше Северного седла потребуются по меньшей мере две ночевки. Погода слишком неустойчива, лавинная опасность слишком велика. Конечно, самая трудная часть горы уже пройдена, я нахожусь выше 7000 метров. Я много часов пробивался, топтал снег, чтобы обезопасить себе путь. Некоторое время сижу на солнце, наслаждаясь видами и моей собственной усталостью. Оставляю спальный мешок, палатку. Потом, соскальзывая, падая, спускаюсь вниз. Нена встречает меня в палатке горячим супом. Мы не хотим здесь оставаться. Нам здесь больше не нравится. Почти все камни покрыты снегом. Питьевую воду приходится топить из снега. Очевидно, скоро и сверху опять пойдет снег. Я целый день месил тот же снег на стене Северного седла. Хватит! Нена, несмотря на лишения, в хорошей форме. Некоторое время она смогла бы еще продержаться здесь. Но кто знает, в какой из следующих моментов откажут физические или душевные силы? На этой высоте все возможно. Мы ведь здесь больше недели.

Спускаемся. Начинается снегопад. По продуваемому ветром леднику мимо промежуточного лагеря дальше вниз, к базовому лагерю.

Приходим уже вечером. Чен и Цао готовят нам ужин.

 

Трещины и сераки у подножия стены Чанг Ла

 

 

Наша команда в базовом лагере

 

Итак, придется переждать. Но теперь, когда я побывал на Северной седловине, я уже яснее представляю обстановку на Эвересте в муссонное время.

 

Под северной стеной

 

«Неутомимость этого человека невозможно описать словами. Он часто напоминает мне „Простого человека“ Элтона Джона: „У меня есть все, что нужно человеку, но мне этого недостаточно“. Он для меня вопрос, на который нет ответа, задача, которая ждет решения. Откуда берется эта сила, это упорство, заставляющее его преодолевать все новые трудности? Феномен Райнхольда Месснера состоит также в том, что он все время взвинчен, хотя его нервы в полном порядке. Можно только удивляться силе, которой он обладает, но он иногда способен парализовать волю тех, кто находится рядом с ним. Он считает, что я должна все делать наравне с ним, и мне это часто удается. Он заставляет меня быть сильной личностью, и я охотно была бы таковой, если бы это было возможно. К счастью, я хороший ходок, но здесь, на большой высоте и в тяжелых условиях, все движения затруднены. „Ты такая медлительная“, – говорит он, хотя я всего лишь не такая быстрая, как он. Он производит впечатление все время спешащего человека. Он хочет успеть везде. Когда мы, пройдя много километров, добираемся, наконец, до какой-нибудь захватывающей дух вершины, оказывается, что мы должны спешить спуститься с нее. Это не та спешка, которая приводит к критическим ситуациям. Спешка Райнхольда – это его побуждающий импульс, и горы здесь ни при чем. Этот импульс – его сущность. Он делает его тем, что он есть. Он гонит его в одиночку на высоту 8000 метров, потом обратно, в Лхасу, в Шигацзе. Он определяет его жизнь. Он возносит его к облакам и уничтожает одновременно.

Из отрывочных сведений о его жизни и из опыта наших отношений у меня создалось впечатление, что Райнхольд объединяет в себе две совершенно противоположные личности. Может быть, это и есть раздвоение?

Он легок на подъем и проворен, как никто другой, и в то же время склонен к бездельничанью. Он делает множество дел одновременно и перерабатывает большое количество информации. Он кричит и ругается, думает и понимает. Иногда он полон величайшей нежности ко мне, а иногда его охватывает дикая ярость. Он объединяет в себе так много характеров, что от этого можно сойти с ума.

 

Нена во время восхождения на Лхо Ла

 

После четырехдневного отдыха в базовом лагере мы проделали еще одно турне. Последнюю ночь мы с ним провели почти под самым Лхо Ла – перевалом на высоте 6000 метров, ведущим в Непал. Шел снег. В этот день мы много прошли, то вместе, то каждый сам по себе. Перед вечером расчистили несколько больших камней ото льда и положили наши тоненькие матрацы на это холодное ложе между большими скальными блоками. Куски пластика, которые Райнхольд захватил с собой из базового лагеря, служили нам крышей. Они задерживали снег, но не более. Всю ночь вода капала Райнхольду на голову. Он не жаловался, не прятался, а спокойно спал. Утром я была совершенно измотана и хотела только одного – возвратиться назад. Райнхольд поднялся еще на несколько сотен метров вверх, оттуда осмотрел северную стену Эвереста. Он знал, что ночевки на большей высоте будут много хуже. Но что-то гнало его вверх».

 

Северная стена Эвереста

 

Огромная северная стена Эвереста поднимается передо мной, как мощная пирамида, чистая, неодолимая стена из льда и камня. Ни один альпинист, применив все крючья и веревки мира, ни за что не смог бы в муссонное время даже близко подойти к вершине, идя прямо в лоб. Правее, в длинном снежном кулуаре, лезли японцы, склон здесь крут и труден, но маршрут логичен. Левее большого кулуара в муссон идти тоже опасно: здесь склон с высоты 7500 метров обрывается прямо на ледник Главный Ронгбук. Истоки ледника покрыты свежевыпавшим снегом, да и на самой стене чудовищно много снега. Я надеялся, что на северной стене из-за ее крутизны снег не удерживается. Я заблуждался. Сейчас на вершинном гребне висит нежное белое облако, знаменитое «перо» Эвереста. Надеюсь, что ветер сдует снег с гребней, ребер и с вершины.

У меня также была мысль просмотреть путь к Северной седловине со стороны ледника Главный Ронгбук. Можно было бы подойти к ней по этому разорванному трещинами леднику. Под седлом крутой и отягченный новым снегом фирновый склон. Этот путь представляется мне еще опаснее, чем тот, который я уже прошел с противоположной стороны.

 

На пути к Лхо Ла

 

 

Вид на Северную вершину с ледника Восточный Ронгбук

 

 

На морене ледника Центральный Ронгбук

 

Подъем на высоту Лхо Ла по пояс в снегу вынуждает меня окончательно оставить эту мысль. Мы поворачиваем и идем в базовый лагерь.

Под высоким летним солнцем поверхность ледника в его долинной части превратилась в зернистое месиво. А еще ниже ледяные рифы, вчера еще тусклые и серые, светятся на фоне ярко-синего неба. Это не спокойная голубизна при хорошей погоде, это насыщенное, мутное небо муссона, потрясенное грозой. Белые оборванные слои облаков скользят по бездонной лазури.

Вся усталость и вся меланхолия слетели с меня. Я открываюсь, раскрепощаюсь, подобно тому, как раскрывается передо мной ландшафт. Я полон надежд. Полон надежд, несмотря на то, что все силы природы против меня.

Холодно. Ледяной ветер дует в лицо в узких проходах среди бастионов Северной вершины Эвереста. На смену царству льда приходит другой мир, другой облик Гималаев – серо-бурые предгорья Тибета, настраивающие на иную тональность. Кажется, что и краски здесь взяты из другого спектра. Преобладает землистый цвет. Все подернуто патиной, даже дождевая радуга. В тонком мареве выделяются отдельные тона. На северо-западе видна долина, должно быть, это долина Ронгбука, там черные тени отсвечивают чем-то синим. Вереницы холмов дальше на север отливают красным цветом.

Долинные понижения отделяются от возвышенностей только мягким переходом от светлого к темному, подобно тому, как на леднике, покрытом снегом, на его ровной поверхности по теням можно распознать трещины.

Мы с Неной спускаемся в направлении предполагаемого ручья и д<

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: