Э. В. Ильенков и проблема идеального (по материалам Ильенковских чтений-99)

Е. В. Мареева

 

18-20 февраля 1999 г. в г. Зеленограде проходили юбилейные Ильенковские чтения. Стечение обстоятельств сблизило две даты: 75 лет со дня рождения Э.В. Ильенкова и 20 лет с момента его смерти. Мы живем в другой стране, в другую эпоху. Советская философия завершилась, стала фактом истории. И в этой истории место у Э.В. Ильенкова особое. Он не был "официальным" советским марксистом и не был "подпольным антимарксистом", как определил свою тогдашнюю позицию Ю.М. Бородай. Скорее всего, он был "подпольным марксистом", заметил один из участников последних Чтений. И это очень точное определение места Ильенкова в советской философии и его взаимоотношений с властью.

О том, что Э.В. Ильенков вызывал подозрения у философского начальства уже в аспирантские годы, говорил в своем выступлении в первый день Чтений его товарищ тех лет в.И. Коровиков. В 50-е годы подозрительным было внимание к философской классике, настораживал анализ первоисточников, который раскрывал противоречивую и нетривиальную суть марксизма. Тезисы, предложенные Ильенковым и Коровиковым для дискуссии, согласно которым предметом марксистской философии является не "мир в целом", а мышление, как известно, положили конец их преподавательской деятельности. После официального разгрома и изгнания обоих преподавателей с философского факультета МГУ Коровиков ушел в журналистику, а Ильенков остался, причем остался он не только в философии, но и на тех же идейных позициях.

Э.В. Ильенков никогда после этого не преподавал, но создал философскую школу. Вокруг него были друзья и ученики, которые занимались не "диаматом", а диалектической логикой, не "истматом", а материалистическим пониманием истории. Даже по поводу социализма у Ильенкова была своя точка зрения, вытекающая из работ Маркса и, тем не менее, вполне крамольная для советской науки. Этому было посвящено выступление на юбилейных Чтениях Г.Г. Водолазова, который увидел в Ильенкове противника как абстрактно-социалистических, так и абстрактно-либеральных установок и ценностей. Согласно Ильенкову, подчеркнул Водолазов, социализм, который добился формального обобществления материального и духовного богатства, не преодолел отчуждения. Как не может его преодолеть либерализм в экономике и в политике, где подлинным выражением либеральной точки зрения является теория правящей элиты. Отчуждение индивида от собственности и власти - общий порок казарменного коммунизма и либерализма, при всех их внешних различиях. И это было ясно Ильенкову задолго до перестройки 80-х и реформ 90-х годов.

Сегодня отчетливо видно, что в спорах 60-70-х годов о предмете и функциях марксистской философии, в которых Ильенков принимал живое участие, противостояли друг другу консервативный и революционно-критический варианты марксизма. Об этих двух тенденциях в развитии марксизма в ХХ в. шла речь в выступлении Г.П. Солодкова (Ростов-на-Дону). Той революционной устремленности, которая нашла выражение в западном неомарксизме Грамши, Лукача, Корша, а затем Хоркхаймера, Адорно и Хабермаса, не было и не могло быть в советском "истмате". Как всякая апологетика настоящего, это учение об обществе по духу и по сути было позитивистским. И в этом смысле советский "истмат" сродни современной социологии, идущей от О. Конта. Заказчик другой, но цели и метод одни и те же. Отказ от революционной стороны марксизма, по мнению Солодкова, стал важнейшим условием существования всей общественной науки в СССР.

Но у всякого позитивизма главный враг - это Гегель. Именно в отношении к этой фигуре коренным образом разошелся Ильенков с представителями уже не "истмата", а "диамата". Формально Гегель признавался предшественником Маркса, но его диалектический метод не вписывался в учение об общих законах развития, которое Ильенков иронично называл "диалектикой кипящего чайника". Принципиальное отличие материалистической диалектики в "диамате" от диалектической логики Ильенкова проанализировал в своем выступлении С.Н. Мареев. Для "диамата" как учения о законах "мира в целом", отметил он, в качестве главного авторитета подошел бы все тот же Конт. Ведь в гегелевской диалектике нет той стабильности, равновесия и сбалансированности всего со всем, в котором нуждался "диамат", призванный дополнять "истмат" в формировании "марксистско-ленинского мировоззрения" в его наиболее общем и абстрактном виде. Таким образом, и в понимании диалектики Ильенков оказывался марксистом, стоящим в оппозиции к официальной точке зрения. По его убеждению, материалистическая диалектика в марксизме не дополняет знание исторического процесса, а совпадает с ним как материалистическим пониманием истории. И понять это тождество можно лишь, пройдя школу гегелевской спекулятивной диалектики без боязни оказаться "в душной сфере мышления".

Как при советской власти, так и при теперешней "демократии" революционно-критическая сторона марксизма явно оказалась некстати. Но многолетнее общение Ильенкова с представителями так называемой конкретной науки выявило интерес к марксизму совсем с другой стороны. Именно в области психологии, педагогики, экономической науки еще в 60-е годы обозначился интерес к методологическим возможностям диалектики в той форме, в какой ею владел Ильенков. И это сделало возможным проводить ежегодные Ильенковские чтения после его кончины.

О тех окольных путях, которыми уже в 80-е годы многие шли к Ильенкову и его творчеству, говорил в своем приветственном слове к участникам юбилейных Чтений заместитель префекта г. Зеленограда М.Ю. Тихонов. В работах Ильенкова специалисты разного профиля неожиданно находили ответы на свои казалось бы частные вопросы. Предпосылкой их адекватного решения оказывался выход в ту методологическую плоскость, в которой идет речь о специфике мышления, природе идеального, проблеме всеобщего. Одни приходили и уходили, другие оставались. И они составили то ядро Ильенковских чтений, усилиями которого это ежегодное мероприятие стало "работающим органом". На Чтениях уже который год не просто вспоминают Ильенкова, перечисляя заслуги выдающегося мыслителя. Здесь обсуждают поставленные им проблемы, продвигаясь по уже проложенному пути.

На пленарном заседании особое место занял доклад А.В. Суворова - бывшего воспитанника Загорского интерната для слепоглухонемых детей. Судьба Суворова и еще нескольких человек напрямую связана с Ильенковым, который участвовал в эксперименте А.И. Мещерякова по формированию у таких детей не просто психических функций и жизненных навыков, но развитого воображения и творческого мышления. Методологической основой этого эксперимента стали идеи Спинозы - Фихте - Гегеля - Маркса о деятельной природе воображения, которое по сути есть корень наших творческих способностей. В результате четверо воспитанников интерната окончили психологический факультет МГУ, а наивысших результатов добился как раз Суворов, к которому у Ильенкова была искренняя привязанность. Будучи уже доктором психологических наук, Александр Суворов продолжает исследования в указанном направлении.

Именно с воспитанниками Загорского интерната Суворовым, Сироткиным, Лернером и Корнеевой приезжал Ильенков в Ростовский университет в 1976 г. Тогда я слушала его выступление первый и последний раз в жизни. Причем студенты философского факультета были вполне подготовлены для такого общения. Ведь среди наших преподавателей в те годы был близкий друг Ильенкова А.В. Потемкин, его ученик А.Г. Новохатько и много "сочувствующих" его идеям. Больше друзей и последователей у Ильенкова было, наверное, лишь в Алма-Ате. Осознание того, насколько уникальная атмосфера царила на философском факультете в Ростове в те годы, приходит именно теперь. Незнание классической традиции воспринималось большинством студентов как убожество, игнорирование спецкурсов - как демонстративная ущербность.

Мы еще не осознавали, что находились в духовном оазисе, созданном нашими преподавателями. О жерновах философской цензуры пришлось узнать позднее. В 1984 г. у автора этой статьи состоялась повторная защита кандидатской в ВАКе. В диссертации, проходящей по ведомству "диамата", было "слишком много" истории философии и явно выраженный деятельностный подход, которым издавна "грешили" ростовчане. Соискателя пожалели, проводив напутствием: "В дальнейшем никакого Канта и Фихте. Только Маркс, Энгельс, Ленин". Следующего ростовчанина с нетрадиционным взглядом на категорию материи лишили степени кандидата наук.

Если у официального философского начальства в области истории философии была четкая граница между "классиками" и "мальчиками для битья", то у Ильенкова все выглядело иначе. История философии в "Диалектической логике" и других работах Ильенкова предстает как путь сложных поисков, прозрений и заблуждений, причем заблуждений чаще всего гениальных, а значит достойных анализа и восхищения. Если истина - это результат, взятый вместе с его становлением, то марксизм он рассматривал в связи с тем, что делали Платон и Аристотель, Спиноза и Гегель, в соотношении с тем, что происходило в философии в ХХ в. Теория в работах Ильенкова как будто прорастает из истории. Соответственно творчество самого Ильенкова раскрывает полноту своего содержания в контексте истории философии, развития науки и культуры в целом.

Какова палитра интересов Ильенкова, хорошо видно из выступлений, тезисы которых опубликованы под редакцией организатора юбилейных Чтений Г.В. Лобастова. Это природа творчества, мышление и "искусственный интеллект", проблема личности, диалектика как логика и теория познания, особенности эстетической фантазии и нравственного чувства, проблема отчуждения и социализм, метод построения теоретической науки, соотношение науки и философии, методология историко- философского процесса. Эти вопросы обсуждались на второй день заседаний.

Проблем, которыми интересовался и занимался Ильенков, было много, но позиция у него с начала и до конца была одна. И каждый раз он поворачивал ее новой гранью, откликаясь на злобу дня. Когда-то Ильенков участвовал в дискуссиях о предмете философии, доказывая, что адекватный предмет для нее - это объективные формы мышления. Спор со сторонниками "искусственного интеллекта" стал поводом для написания им книги "Об идолах и идеалах". Затем было столкновение с Д.И. Дубровским по проблеме идеального.

Идея - идеальное - идеал. Об этой "триаде" шел серьезный разговор и на юбилейных Ильенковских чтениях. Многим ученикам Ильенкова сегодня кажется, что он был расточителен, когда тратил силы и талант на борьбу с психофизиологическим редукционизмом. При этом не учитывают, что Ильенков обладал выдающимся просветительским даром и в такого рода редукционизме видел точку зрения обыденного сознания, с позиций которого берется обсуждать проблему идеального любой "нормальный" гражданин. В результате принципиальной важности задача как в науке, так и в преподавании философии заключается в том, чтобы понять и объяснить: идеальное порождается не головой или мозгом, а тем способом жизнедеятельности, в который включен человек.

Эта точка зрения, будучи уже теоретической, предполагает трансформацию обычного представления о сознании, иной взгляд на соотношение объективного и субъективного, материального и идеального. В опубликованном в материалах Чтений тексте исследователя из Канады Д. Бэкхарста "Проблема идеального в наследии Ильенкова" сделан акцент именно на этом моменте. Теоретическая точка зрения, как показывает Бэкхарст, предполагает выход за пределы распространенного представления об идеальном как одном из вариантов психики или особом отражении действительности. В первом случае, как известно, изучают отношение "сознание - мозг", во втором рассматривают отношение "сознание - мир". У Ильенкова вопрос о происхождении и сути идеального ставится по-другому. Он характеризует идеальное как качество мира культуры, в котором материальное, т.е. природа оказывается "снята" посредством деятельности человека. Мир культуры, согласно Ильенкову, идеален не потому, что бесплотен, а потому что вовлеченные в него тела живой и неживой природы живут иной жизнью, подчиняются иным, а именно - социальным законам.

Вспомним, что сам термин "идеальное" возник на закате античности и исторически связан с "идеями" Платона, которые существуют как бы в двух ипостасях: как общее в человеческом уме и общее вне человека - в так называемом занебесье. Соответственно адекватная теоретическая постановка проблемы идеального связана с вопросом о способах существования всеобщего - в форме понятия, закона природы, социальной нормы и идеала. Идеальность сознания Ильенков связывает с его способностью отражать сущность и меру любого вида, всеобщие характеристики бытия. В этом, в соответствии с классической традицией, он видел отличие идеи, или понятия, от представления.

Но в свое время философскую общественность шокировали рассуждения Ильенкова об идеальности не только сознания в форме идей, но и вещей, и, наоборот, отождествление им идеального с некими "объективными представлениями", определяющими мысли и поступки отдельных индивидов. Здесь следует уточнить, что трактовка идеального Ильенковым, помимо тех, с кем он был в корне не согласен, подвергалась критике М.А. Лифшицем, к которому Ильенков относился с неизменной симпатией. Именно здесь, как свидетельствуют последние Чтения, - узел споров по проблеме идеального среди последователей этого философа.

В свое время Лифшиц обозначил ряд слабостей позиции Ильенкова, причем, не упростив и не передернув его взглядов, что большая редкость в философской полемике. Об этих спорных моментах у Ильенкова не первый раз шла речь на Ильенковских чтениях. И, как и прежде, это обсуждение упиралось в другой более фундаментальный вопрос о совместимости понимания идеального Ильенковым и Лифшицем.

М. Лифшиц считал мысль Ильенкова об идеальности всех вещей, вовлеченных в социальный процесс и преобразованных человеком, слишком общей и потому требующей уточнения. Если идеален результат деятельности художника, то как быть с трудом рабочего? Идеальна ли материальная деятельность человека? Идеализирует ли человек действительность в процессе труда?

Ответ на эти вопросы будет отрицательным, если не рассматривать само идеальное и процесс идеализации в развитии. На этот методологический ключ к поставленному вопросу указали на Чтениях в. Лазуткин (Москва) и в. Рыбин (Челябинск). Из чего следует, что идеальные значения несет в себе не только художественное произведение, но, как считает С.Мареев, любое творение рук человеческих, если это сделано по-человечески, т. е. в соответствии с универсальной мерой самого материального бытия.

И все же есть разница между идеальностью полена, предназначенного для печи, и идеальностью Буратино, сделанного из того же полена. Идеальный момент представлен в культурной форме любого предмета, созданного человеком для человека. И в этом смысле нужно согласиться с Ильенковым в том, что любая деятельность идеализирует, выделяя в предмете его существенные черты. Но мера идеальности дров сопоставима, но не равна идеальности Буратино как произведения искусства. В искусстве происходит то оборачивание формы и содержания, при котором идеальная форма становится целью, а ее предметная основа только средством. И в свете данного уточнения, следующего из эстетических взглядов того же Ильенкова, указанная слабость оборачивается новой силой этой позиции.

Не только Лифшиц, но и другие критики упрекают Ильенкова в том, что, обсуждая проблему идеального, он не провел существенной границы между истинной и ложной формой, подлинным и мнимым бытием. Острие критики в этом случае направлено против объявления Ильенковым формы стоимости идеальным в его характерном виде. Новые аргументы против понимания формы стоимости как идеального были приведены при обсуждении этой проблемы и на юбилейных Чтениях.

Напомним, что в объяснении природы идеального Ильенков делает акцент на принципе представленности одного в другом. Уже в немецкой классике, в частности у И.-Г. Фихте, был осмыслен принцип полагания деятельности в форме иного, а именно - предмета. "Quid pro quo" означает "одно вместо другого". И в немецкой классике, а затем в марксизме в нем видят способ существования идеального, мира культуры, мышления. В культурной форме дров уже присутствует момент идеализации предмета. Но когда из древесины сделан угольник или наглядное пособие, перед нами новый шаг в процессе идеализации мира человеком. Именно там, подчеркивал Ильенков, где в одном объекте деятельностью человека представлена природа другого объекта, всеобщие характеристики бытия, перед нами собственно идеальное.

Однако вернемся к идеальности формы стоимости, которая является выражением абстрактного труда и в этом качестве демонстрирует наибольшую пластичность. Непосредственную универсальность формы стоимости Ильенков видел в ее безразличии к тому материалу, в котором она в данный момент представлена. Но в этом конкретном случае безразличие деятельности к предмету, как верно замечает в материалах Чтений И. Раскин, сравнимо с безразличием дьявола к своим личинам. Ведь абстрактный труд - это отчужденная деятельность человека. И по сути своей такая деятельность есть превращенная форма идеального.

Нельзя не согласиться с Раскиным и в том, что адекватной, а не превращенной формой идеального является личность человека. И выражает этот подлинный образ идеального не рынок, а прежде всего искусство. Что касается безличности и лицемерности, то в искусстве и классической культуре в целом они всегда ассоциировались с силами зла, с сатанинскими силами.

Итак, рынок абстрагирует человеческую деятельность от ее конкретного содержания, доводя это безразличие до "чистой формы" в виде денег. Идеальность денег сопоставима с идеальностью гильотины. Идеализация денег по-своему тоже убивает, уничтожая человеческое в человеке. В этих случаях способ деятельности человека, который И. Кант называл "культурой умения", противостоит ее смыслу и сути, выраженным в искусстве и нравственности. Идеальное здесь присутствует только как способ человеческой деятельности, отчужденный от ее главной цели - развития личности.

Ильенковская трактовка идеального помогает прояснить зависимость идеального значения от тела знака в науке. Речь идет об относительной независимости значения от знака, без которой невозможно мыслить скрытую от чувств сущность и отношения в самой действительности. Теоретическая деятельность не является отчужденной формой, но, представляя сущность при помощи образов и знаков, теоретик действует совсем не так, как художник. О существенных различиях между теоретической и эстетической формой идеального тоже шла речь на прошедших Чтениях.

Одним из предрассудков обыденного сознания, перенесенным в эстетику, является отмежевание "материального носителя" от идеального образа в искусстве. Тем самым игнорируется существенное отличие искусства от науки. Игнорируется то, что звуки в искусстве неотделимы от музыки, а краски от изображения. Уже в споре средневековых иконопочитателей с иконоборцами шла речь об одухотворении телесного, или, на современном языке, о поглощении идеальной формой природного тела в искусстве. Грубо говоря, скульптура -это не мул, несущий поклажу эстетической формы в лице, к примеру, Давида. Специфика художественной деятельности в том, что она превращает мула в саму поклажу, а глыбу мрамора превращает в образ Давида. Таким образом, художественный образ не просто не безразличен к собственной телесности. Идеальная форма в искусстве непосредственно сливается со своим содержанием. Суть искусства в опосредованном деятельностью тождестве идеального и материального. И такое понимание идеального в искусстве напрямую вытекает из соотношения натуры и культуры по Ильенкову.

Не так в науке и философии, т.е. в теоретическом мышлении, где нетождественность смысла и его носителя является условием самого научного поиска. Достоинство ильенковской концепции идеального заключается в обосновании того, что наша мысль всегда предметна, а идеальное всегда опредмечено - в словах и текстах, образах искусства и понятиях науки, и, конечно, в орудиях труда. Поэтому о "материализации" мысли Ильенков говорит в кавычках. Снять кавычки - значит признать существование чистого духа до материи. А чистая беспредметная мысль, идеальное как антипод материального, согласно Ильенкову, являются кардинальными иллюзиями человечества. Но анализ теоретической формы идеального позволяет продуктивно обсуждать и этот вопрос, причем в наиболее адекватном виде. Это вопрос о корнях и сущности идеализма.

Надо сказать, что и здесь юбилейные Чтения позволили сделать существенный шаг вперед. И прежде всего там, где речь идет о формировании представлений о бестелесной мысли в античной философии. В материале С.Н. Бычкова "Абстрактно-общее и математика" скрупулезно показано, как именно у стоиков появляется "лекта" - прообраз формально-логического представления о понятии в качестве бестелесной мысли. "Лекта" стоиков была следствием субъективизма в трактовке бестелесных форм в уме- перводвигателе у Аристотеля, а те, в свою очередь, не могли появиться в философии без предварительного умения обращаться с объектами аксиоматически построенной геометрии. Так аксиоматически построенная геометрия стала необходимым, хотя и не достаточным условием рождения представлений о бестелесном идеальном. С другой стороны, именно математика при помощи стоиков поспособствовала тому, что место мышления в понятиях заняло преобразование абстрактно-общих представлений, которое получило широкое распространение в классической науке и философии.

В данном случае речь шла о культурно-историческом движении, в рамках которого сформировалось представление о бестелесной мысли. Если же уточнять социальные корни идеализма, то к ним следует отнести существование тех объективных мыслительных форм и представлений, анализ которых в творчестве Ильенкова многими, по преимуществу сторонниками "диамата", воспринимался как явно выраженное гегельянство.

Обвинения в гегельянстве М.Лифшиц связывал с отсутствием у Ильенкова ясного и четкого критерия, позволяющего различать истинные и неистинные формы коллективных представлений. Эвальд Ильенков, писал в свое время Лифшиц, очень хорошо понял одну сторону дела и не без основания увлекся ею. Этим "увлечением" Ильенкова стали объективные формы сознания, а именно правовые нормы и моральные установления, эстетические каноны и категории логики, которые в отношении отдельного индивида выступают в качестве реально повелевающей силы.

Наличие таких объективных мыслительных форм в культуре - необходимое условие мышления и поведения отдельного человека. Тем не менее, еще одну слабость позиции Ильенкова Лифшиц видел в том, что у него любая представленность означает идеальность. А в результате в культуре все кошки оказываются серы, и фетишистское иллюзорное сознание уравнивается с сознанием, выражающим подлинные идеалы человечества. Но не каждая общественная форма и не каждое коллективное представление, подчеркивал он, раскрывает нам тайну идеального. И здесь не разобраться, как считал Лифшиц, без различения понятий Ideale и Ideelle, которое ввел в философию Ф.-В.-Й. Шеллинг и которым пользовался К. Маркс.

Попытка осмыслить религиозную форму самосознания с таких синтетических позиций была представлена на Чтениях Г.В. Лобастовым. То, что сознание способно искать истинные ориентиры не только в теории, такой же исторический факт, отмечает Лобастов, как и то, что поднявшееся над заблуждением сознание еще не означает и не гарантирует достижения истины самим бытием. А потому анализ идеального невозможен там, где не определена мера воплощаемости в самом бытии истины и заблуждения. В этом аспекте вопрос о религии не является вопросом о том, существует ли Бог. Вопрос о религии у Ильенкова, подчеркивает Лобастов, был вопросом о коллизиях человеческого идеала, его возвышении над бытием и его зависимости от бытия. И пока человеческая сущность не развернута адекватным образом в своей полноте в действительности, идеал будет представать в самосознании человечества как нечто вынесенное вовне и сочетающее в себе черты божества и убожества.

К этому стоит добавить, что в таком случае идеал выступает не просто в качестве объективной силы, а в качестве некоей деспотической инстанции, которая предписывает индивиду нормы мысли и поведения. Понятие Ideelle у Маркса связано с отражением незрелой формы явления и процесса, в отличие от Ideale как мысленного отражения зрелой формы, в которой бытие выразило свою сущность, соответствуя, на языке гегелевской философии, своему понятию. В этом свете религия - это Ideelle самосознания человеческого рода, тогда как искусство и классическая философия приближаются к его Ideale. И движение от отчужденной к истинной форме совпадает здесь с формированием адекватного отношения к идеалу, не имеющему ничего общего с подчинением внешнему диктату.

Стоит согласиться с Лифшицем в том, что пафос, связанный с одной стороной дела, завел Ильенкова слишком далеко, когда в решении проблемы идеального он стал уходить от собственных выводов, сделанных еще в работе "Об идолах и идеалах". Здесь, однако, мы подходим к важнейшему пункту в критике Лифшицем позиции Ильенкова. К тому, в чем Лифшиц видел причину всех слабостей ильенковской трактовки идеального, а именно: к природе идеала, в котором по общему признанию таится разгадка тайны идеального.

Отсутствие критериев для различения материального и идеального, истинного и неистинного, подлинного и превратного Лифшиц связывал с так называемым культурно-историческим редукционизмом. Речь здесь идет, образно говоря, о родине наших идеалов. Ни Ильенков, ни Лифшиц не считали этой родиной Небо. Но по Ильенкову ею была и есть культура, а согласно Лифшицу - природа. И игнорирование природной меры совершенства, по убеждению Лифшица, с необходимостью приводит к путанице с истинными и ложными формами.

Точка зрения Лифшица на идеал в свете соотношения природы и культуры была ясно и емко изложена в материалах А.К. Фролова. Идеальность духа у Лифшица, как показывает Фролов, может быть адекватно понята не в рамках культуры, а значительно шире - в контексте развития природы, в котором культура есть одно из проявлений природных возможностей. В рамках такой онтологической гносеологии, как называл ее сам Лифшиц, идеальность сознания определяется не столько характером и способом отражения, сколько его объектом. Фролов отмечает мысль Лифшица о том, что уже в природе присутствуют предметы, которые являются зеркалом данного круга явлений, выражением их всеобщего значения, и в этом качестве они идеальны.

Именно такие объекты, достигшие естественного предела в своем развитии, а значит и определенного совершенства, сообщают идеальность нашему сознанию. Истинное сознание или дух в его подлинном виде, отражая указанные природные формы, оказывается не Ideelle, а Ideale, и, тем самым, зеркалом зеркал, идеалом идеалов. И в этом своем качестве, убежден Лифшиц, дух реализует подлинное назначение человека, который есть "отработанный естественным процессом развития орган идентичных себе, достигших известного самобытия вещей".

Но если культура - это лишь орудие природы, с помощью которого последняя приходит к своему адекватному самоотражению, то ставить орудие и орган выше самого субъекта - это, безусловно, редукционизм. И Ильенков, у которого природа идеального объясняется устройством мира культуры, оказывается на обочине рассмотрения сути дела.

Но это при условии, если суть дела именно такова, как она представлена в онтогносеологии. А если культура - это не одно из орудий природы, а результат ее диалектического снятия? В этом случае все выглядит иначе, потому что как раз в вопросе о соотношении природы и культуры - исток принципиального расхождения между Лифшицем и Ильенковым. И, находясь на противоположной позиции, можно вынимать камни уже из фундамента онтогносеологии, в свою очередь, рискуя разрушить ее стройное здание.

Итак, здесь речь идет не об отдельных слабостях, а о фундаментальном различии в подходе к проблеме идеального. И намеченное расхождение позиций нельзя объяснить тривиальностью взглядов одного из оппонентов. Спор Лифшица и Ильенкова о природе идеального интересен тем, что в нем стянуты в единый узел важнейшие философские проблемы, и полемика такого уровня неизбежно заставляет вспоминать великих.

Дух Гегеля безусловно витает над любыми рассуждениями о развитии как самоотражении бытия. В гегелевской философии Абсолютный дух проходит путь от природы к культуре, осознает себя в абсолютном идеализме, и на этом завершается история его самопознания. У Лифшица уже не дух, а природа восходит по ступеням совершенствования и самопознания. Но человек как орган самопознания и самоотражения природы у Лифшица, в отличие от Гегеля, отработан "естественным процессом развития", а значит его способности, включая способность к идеальному отражению, есть нечто аналогичное родовому качеству. Соловей поет, лев рычит, а человек говорит, мыслит и отражает суть природного бытия. Таковы его родовые отличия от других существ и тел природы. И в понимании специфики родовых отличий людей "общественная физиология", как считает Лифшиц, нам не помощник.

Здесь стоит вспомнить, что Л. Фейербах в свое время также не принял идеализм Гегеля как отчужденный взгляд на сущность человека. И в пику идеализму отнес все идеальное в человеке к миру природы. Теоретический ум, художественный вкус, моральное чувство и даже религиозная вера у Фейербаха - естественные способности человека. И то же самое мы видим у Лифшица. Все ненормальное и вырожденное в нашей жизни, с этой точки зрения, - плод культуры, а нормальная жизнь без уродств и извращений - проявление естественной природы человека.

Человек в своей практике, утверждает Лифшиц, должен раскрывать объективные качества природы. Там, где труд раскрывает и развивает идеальность природных форм, он реализует свое изначальное всемирное назначение. Но там, где человек начинает привносить принципиально новое в природную норму, он вступает на путь искусственных и превращенных форм. Творчество, по Лифшицу, - это работа с чистыми формами природы. А всякая серьезная трансформация природной формы, попытка выйти за пределы меры природы - путь к отчужденным формам, а с ними к разложению и гибели человечества.

Перед нами явно выраженная негативная реакция на отчужденные формы культуры. И здесь стоит вспомнить критику Лифшицем всякого рода модернизма, с которым он вплотную столкнулся в 20-е годы, будучи студентом ВХУТЕМАСа. Но отрицание отчужденных форм культуры у Лифшица переходит в отрицание положительной специфики культурного бытия вообще. В работах Ильенкова Лифшиц увидел пример того, как признание специфики культуры переходит в признание и оправдание ее отчужденных форм. Но верно и другое, а именно то, что, признав человека порождением природы, мы не избавляемся от апологетики отчужденных форм.

То, что апологетика отчужденной формы возможна на почве противопоставления природы культуре, демонстрирует неклассическая философия. Ведь натуру противопоставил культуре не только Фейербах, но и Ницше. Но если Ницше воспевал естественную жизнь, в противовес прозябанию в границах отчужденной культуры, то у современных последователей Ницше, именуемых постмодернистами, а точнее - постструктуралистами, жизненные силы проявляют себя прежде всего в патологии. Все проявления индивидуальной и социальной жизни здесь творятся желанием, а слуга желания как стихии -художник и безумец, колдун и дьявол, ребенок и шизофреник. Их цель - свести с ума культуру. У Фейербаха характерным проявлением человеческого в человеке является моральное чувство и религиозная вера, у Делеза - садомазохистские наклонности.

Вообще, противопоставление натуры культуре предполагает жесткие правила игры. И если мы, вслед за Лифшицем, признаем, что идеал - это форма природы, достигшая своих естественных пределов, то вполне правомерно считать, что лучший соловей идеален, так как в нем представлен весь соловьиный род, а аппетит царя зверей идеален, поскольку в нем выражается тенденция к экологическому равновесию саванны.

Последний пример про царя зверей приводится самим Лифшицем, когда он критикует Ильенкова. Но почему лев идеален, когда пожирает антилопу, а человек идеален не в роли хищника, а там, где выступает зеркалом природы? Здесь возможны два ответа, если оставаться верным основам избранной позиции. Первый ответ: таково устройство нашего организма. Второй ответ: такова наша природа и изначальная роль в мироздании. Именно так проявляется преформизм, который содержится в любой разновидности фейербахианства.

Справедливости ради нужно заметить, что тот же преформизм лежит в основе гегелевской философии, где не только формы природы, но и развитие культуры предзадано неотрефлектированным состоянием Абсолютного духа. И в этом пункте Фейербах не преодолел гегельянства. В определенном смысле в преформизме Фейербаха представлена консервативная сторона гегелевской системы. А преодоление преформизма возможно лишь там, где от Гегеля идут не к Фейербаху, а к Марксу, акцентируя внимание не на элементах его системы, а на методе, который не предполагает развития без диалектического снятия, и, прежде всего, снятия природы в культуре.

В преформизме в духе фейербахианства характерно именно то, что он вынуждает смазывать специфику идеального в собственном смысле, или постулирует ее без всяких объяснений. Фейербах постулировал идеальность человеческих чувств в качестве "теоретиков". Создается впечатление, что Лифшиц идет по другому пути, хотя бы тогда, когда утверждает, что уже любовь скорпионов, где оплодотворенная самка поедает самца, предвещает Ромео и Джульетту.

Проще всего в этом пункте выдвинуть против Лифшица обвинение в редукционизме. Ведь существует разница между убийством другого и самоубийством, а, тем более, самоубийством на почве любви, веры, убеждений, а не под влиянием инстинкта. Но пример с любовью скорпионов интересен еще и потому, что позволяет прояснить и высветить своеобразие любви как идеального чувства, возможного лишь благодаря культуре.

На Ильенковских чтениях уже звучала критика преимущественного анализа идеального в качестве всеобщих форм и объективированных представлений в мире культуры, в то время как это лишь условие существования идеального в его высшей форме - в форме человеческой личности. Так в материалах юбилейных Чтений С. Найденкин в импровизированном споре Ильенкова с религиозным философом в. Соловьевым акцентирует внимание на нравственном аспекте идеального, в противовес "холодному, практико-теоретическому" разговору об идеальном и его предпосылках.

Третирование эмпирического субъекта от имени и в пользу трансцендентального субъекта действительно свойственно классической философии, а точнее - объективному идеализму. И в реабилитации отдельного индивида в качестве субъекта состоял положительный пафос неклассической философии, который остался одним лишь пафосом без реальных результатов. Ведь неклассическая философия, как известно, бросилась в другую крайность, лишив этого отдельного индивида каких-либо трансцендентальных предпосылок, а вместе с ними и возможности становления личности.

Но проблема, резко высвеченная Кьеркегором и Ницше, Ясперсом и Хайдеггером, осталась открытой. И, восходя от абстрактного к конкретному в анализе идеального, мы должны перейти с одного полюса проблемы на другой. Для Ильенкова суть исследуемой проблемы - в о

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: