Федерализм, социализм и антитеологизм

Михаил Бакунин

Мотивированное предложение Центральному комитету Лиги Мира и Свободы от М. Бакунина

Женева.

Господа!

Дело, занимающее нас сегодня, это организовать и окончательно упрочить Лигу Мира и Свободы на осно­ве принципов, сформулированных предшествующим рас­порядительным комитетом и принятых первым конгрес­сом. Эти принципы составляют отныне нашу хартию, обя­зательную основу всей нашей последующей деятельности. Мы не имеем права отнять от них хотя бы малейшую часть, но мы можем и даже обязаны их развивать.

Выполнение этой обязанности представляется в насто­ящее время тем более настоятельным, что, как всем из­вестно, вышеупомянутые принципы были сформулирова­ны наскоро, под давлением тяжелого женевского госте­приимства... Мы набросали их, так сказать, между двумя грозами, мы были вынуждены смягчить выражения, что­бы избежать большого скандала, который мог бы приве­сти к полному уничтожению нашего дела.

Ныне, когда благодаря более искреннему и широкому гостеприимству города Берна мы свободны от всякого местного, внешнего давления, мы должны восстановить эти принципы во всей их целостности, отбросив всякую двусмысленность как недостойную нас, недостойную ве­ликого дела, которое мы призваны начать. Умолчание, полуправда, урезанные мысли, любезные смягчения и уступки трусливой дипломатии — все это непригодно для совершения великих дел: они требуют возвышенного сердца, ясного и твердого ума, четко поставленной цели и неукротимой смелости. Господа, мы начали великое дело, поднимемся же на его высоту. Оно будет великим или смешным, середины быть не может, и чтобы оно бы­ло великим, необходимо по меньшей мере, чтобы благо­даря нашей смелости и искренности мы тоже стали вели­кими.

Не академический разбор принципов предлагаем мы теперь вашему вниманию. Мы не забываем, что собрались здесь главным образом, чтобы согласовать политические средства и меры, необходимые для осуществления наше­го дела. Но мы знаем также, что в политике не может быть честной и полезной практической деятельности без теории и ясно определенной цели. В противном случае, сколь мы ни воодушевлены самыми широкими и свободо­любивыми чувствами, мы могли бы прийти к совершенно противоположным практическим результатам: мы могли бы начать с республиканскими, демократическими и со­циалистическими убеждениями, а кончить как бисмаркианцы или как бонапартисты.

Сегодня мы должны сделать три вещи:

1) Определить условия и подготовить элементы ново­го Конгресса.

2) Организовать нашу Лигу, насколько это будет воз­можно, во всех странах Европы, распространить ее даже, и это нам кажется существенным, на Америку и учредить в каждой стране национальные комитеты и провинциаль­ные подкомитеты, предоставив каждому из них закон­ную, необходимую автономию и подчинив их всех иерар­хически Центральному комитету в Берне. Дать этим ко­митетам полномочия и необходимые инструкции для пропаганды и принятия новых членов.

3) Для этой пропаганды основать газету. Не очевидно ли, что для того, чтобы хорошо выпол­нить эти три вещи, мы должны предварительно вырабо­тать принципы, которые бы определили, уже без всякой двусмысленности, природу и цель Лиги. Эти принципы, с одной стороны, вдохновят и направят нашу как пись­менную, так и устную пропаганду, а с другой стороны, по­служат условиями и основой при принятии новых чле­нов. Последний пункт, господа, представляется нам чрез­вычайно важным. Ибо будущее нашей Лиги полностью зависит от склонностей, идей и тенденций как политиче­ских и социальных, так и экономических и нравственных, от этой массы новых людей, для которых мы откроем на­ши ряды. Образуя институт в высшей степени демократический, мы не будем претендовать на управление нашим народом, т. е. массой наших приверженцев, сверху до­низу, и как только мы организуемся, мы никогда не по­зволим себе навязывать им авторитарно наши идеи. На­против, мы хотим, чтобы все наши провинциальные под­комитеты и национальные комитеты, вплоть до централь­ного или интернационального комитета, избирались сни­зу доверху голосованием наших приверженцев во всех странах и поэтому стали верным и послушным выраже­нием их чувств, идей и воли. Но ныне, именно потому, что мы решили подчиняться во всем, что будет касаться общего дела Лиги, желаниям большинства, ныне, покуда мы находимся еще в малом числе, не должны ли мы, ес­ли мы не хотим, чтобы наша Лига когда-либо уклонилась от своей первоначальной идеи и от направления, придан­ного ей ее инициаторами, не должны ли мы принять ме­ры, чтобы никто, имеющий намерения, противополож­ные этой идее и этому направлению, не смог сделаться ее членом? Не должны ли мы организоваться таким обра­зом, чтобы огромное большинство наших приверженцев оставалось всегда верным вдохновляющим нас сегодня-чувствам, и установить такие правила приема членов, что­бы даже при смене личного состава наших комитетов дух Лиги остался неизменным?

Мы можем достигнуть этого не иначе, как выработав и определив наши принципы столь ясно, чтобы никто, бу­дучи в том или ином отношении против них, не смог проникнуть в наши ряды.

Нет сомнения, что если мы будем избегать столь ясно выражать действительный характер своих принципов, число наших приверженцев может сделаться очень боль­шим. Мы могли бы даже в таком случае, как нам предла­гал делегат Базеля г. Шмидлин, принять в наши ряды много военных и священников, почему бы и не жандар­мов? — или по примеру Лиги Мира, основанной в Пари­же под высоким императорским покровительством гг. Мишелем Шевалье и Фредериком Пасси, нижайше просить некоторых знаменитых прусских, австрийских или русских принцесс соблаговолить принять звание по­четных членов нашей ассоциации. Но, как говорит посло­вица, кто многих обнимает, тот плохо прижимает; все эти драгоценные присоединения стоили бы нам нашего полного уничтожения и среди массы двусмысленностей и фраз, отравляющих в настоящее время общественное мнение Европы, стали бы еще одной плохой шуткой.

С другой стороны, очевидно, что если мы будем от­крыто провозглашать свои принципы, число наших при­верженцев будет ограничено, но, по крайней мере, это будут серьезные люди, на которых можно будет рассчи­тывать, — и наша искренняя, просвещенная, серьезная про­паганда будет не отравлять, а нравственно оздоровлять публику.

Итак, посмотрим, каковы принципы нашей новой ас­социации? Она называется Лигой Мира и Свободы. Это уже много; этим мы отличаемся от всех тех, которые стремят­ся к миру любой ценой, даже ценой свободы и человече­ского достоинства. Мы отличаемся также и от английско­го общества мира, которое, абстрагируясь от всякой поли­тики, воображает, что при современном устройстве госу­дарств в Европе мир возможен. В противоположность этим ультрапацифистским тенденциям парижского и ан­глийского обществ, наша Лига объявляет, что она не ве­рит в мир и что она желает мира лишь при высшем усло­вии свободы.

Свобода — это возвышенное слово, означающее вели­кое дело, которое никогда не перестанет воспламенять сердца всех живых людей. Но оно требует точного опре­деления. Иначе мы не избежим двусмысленности, и в на­ших рядах могут оказаться бюрократы — сторонники гра­жданской свободы, монархисты-конституционалисты, ли­беральные аристократы и буржуа, все те, кто в той или иной степени является защитником привилегий и естест­венным врагом демократии. Они могут составить боль­шинство среди нас под предлогом, что они тоже любят свободу.

Чтобы избежать последствий этого досадного недора­зумения, Женевский конгресс объявил, что он желает «основать мир на демократии и свободе», отсюда следует, что для того, чтобы стать членом нашей Лиги, надо быть демократом. Значит, исключаются все аристократы, все сторонники какой-либо привилегии, какой-либо монопо­лии или какой бы то ни было политической исключитель­ности, ибо слово «демократия» означает не что иное, как управление народом посредством народа и для народа, понимая под этим последним наименованием всю массу граждан — а в настоящее время надо прибавить и гражда­нок, — составляющих нацию.

В этом смысле мы все, конечно, демократы. Но мы должны в то же время признать, что этот тер­мин, «демократия», недостаточен для точного определе­ния характера нашей Лиги и что, рассматриваемый в от­дельности, он может, так же как термин «свобода», дать повод к кривотолкам. Разве мы не видели, как в Америке еще в начале этого века плантаторы, рабовладельцы Юга и их приверженцы в Северных Штатах называли себя де­мократами? А современный цезаризм с его мерзкими по­следствиями, нависший как страшная угроза над всем, что зовется в Европе человечностью, не именует ли он себя тоже демократичным? И даже московский и санкт-петер­бургский империализм, это Государство без фраз, этот идеал всех централизованных военных и бюрократиче­ских держав, не во имя ли демократии он раздавил недав­но Польшу?

Очевидно, что демократия без свободы не может слу­жить нам знаменем. Но что такое демократия, основан­ная на свободе, если не Республика? Соединение свободы с привилегиями создает монархический конституцион­ный режим, но ее соединение с демократией может осу­ществиться лишь в Республике. Из осторожности, которой мы не одобряем. Женевский конгресс нашел нужным воздержаться в своих резолюциях от слова «республика». Но, объявляя свое желание «основать мир на демократии и свободе», он невольно показал себя республиканцем. Итак, наша Лига должна быть одновременно демократической и республиканской.

И мы думаем, что все мы здесь республиканцы в том смысле, что, движимые беспощадной логической после­довательностью, предостерегаемые столь же спасительны­ми, как и жестокими уроками истории, всем опытом про­шлого и в особенности событиями, которые омрачили Европу после 1848 года, и теми опасностями, которые ей угрожают сегодня, мы все пришли к одному убеждению: монархические институты несовместимы, с царством мира, справедливости и свободы.

Что касается нас, господа, то мы как русские социали­сты и как славяне считаем своей обязанностью открыто заявить, что для нас слово «республика» не имеет другого значения, кроме значения чисто отрицательного: оно озна­чает свержение или уничтожение монархии. Слово это не только не способно нас воспламенить, но, напротив, всякий раз, как нам представляют республику как положительное, серьезное решение всех злободневных вопро­сов, как высшую цель, к достижению которой мы дол­жны направлять все наши усилия, нам хочется протесто­вать.

Мы ненавидим монархию всем сердцем; мы не хотим ничего большего, чем ее свержения в Европе и во всем мире, и мы убеждены, как и вы, что ее уничтожение есть условие sine qua поп освобождения человечества. С этой точки зрения мы — искренние республиканцы. Но мы не думаем, что достаточно свергнуть монархию, чтобы осво­бодить народы и дать им мир и справедливость. Напро­тив, мы твердо убеждены, что крупная военная, бюрокра­тическая, политически централизованная республика мо­жет стать и непременно станет державой, стремящейся к внешним завоеваниям, к угнетению внутри страны, что она будет неспособна обеспечить своим подданным, даже если те будут называться гражданами, благоденствие и свободу. Разве мы не видели великую французскую на­цию дважды объявляющей себя демократической респуб­ликой и оба раза теряющей свою свободу и дающей себя вовлечь в завоевательные войны?

Припишем ли мы, подобно многим другим, эти пла­чевные падения легкомысленному темпераменту и исто­рическим дисциплинарным привычкам французского на­рода, который, как утверждают его клеветники, способен завоевать свободу внезапным сокрушительным порывом, но не умеет пользоваться ею и применять ее на практике?

Мы не можем, господа, присоединиться к этому осу­ждению целого народа, одного из самых просвещенных народов Европы. Мы убеждены, что если Франция два­жды теряла свободу, а демократическая республика там превращалась в военную диктатуру и в военную демокра­тию, то в этом повинен не характер ее народа, а ее поли­тическая централизация. Централизация эта, издавна подго­товленная французскими королями и государственными людьми, воплотившаяся позже в человеке, названном льстивой придворной риторикой Великим Королем, за­тем повергнутая в бездну позорными деяниями одряхлев­шей монархии, конечно, погибла бы в грязи, если бы Ре­волюция не подняла ее своей могучей рукой. Да, странная вещь эта великая революция, впервые в истории провоз­гласившая свободу не только гражданина, но и человека: став наследницей монархии, которую она убила, она вос­кресила в то же время отрицание всякой свободы — цен­трализацию и всемогущество Государства.

Вновь созданная Учредительным собранием (правда, против нее боролись, но почти безуспешно, жиронди­сты), эта централизация была завершена Национальным Конвентом. Робеспьер и Сен-Жюст были ее истинными реставраторами: ничто не было забыто в новой правитель­ственной машине, ни даже Верховное Существо вместе с культом Государства. Она ожидала лишь ловкого маши­ниста, чтобы явить удивленному миру все могущество притеснения, которым ее одарили бездумные устроите­ли... и — нашелся Наполеон. Итак, эта Революция, кото­рая вначале была вдохновлена лишь любовью к свободе и человечности, одним тем, что поверила в возможность примирения их с централизацией Государства, убила себя, убила их и не породила вместо них ничего, кроме воен­ной диктатуры. Цезаризма.

Не очевидно ли, господа, что для того, чтобы спасти в Европе свободу и мир, мы должны противопоставить этой чудовищной и подавляющей централизации воен­ных, бюрократических, деспотических, конституцион­но-монархических или даже республиканских государств великий, спасительный принцип Федерализма, принцип, чье блистательное проявление явили нам между прочим по­следние события в Соединенных Штатах Северной Аме­рики.

С этих пор для всех истинно желающих освобожде­ния Европы должно быть ясно, что, сохраняя все свои симпатии к великим социалистическим и гуманистиче­ским идеям, провозглашенным Французской Революцией, мы должны отбросить ее политику Государства и реши­тельным образом воспринять североамериканскую поли­тику свободы.

I

ФЕДЕРАЛИЗМ

Мы рады заявить, что Женевский конгресс единодуш­но приветствовал этот принцип. Сама Швейцария, кото­рая, к слову сказать, так успешно применяет его теперь на практике, присоединилась к нему без всякого ограниче­ния и приняла его со всеми вытекающими последствиями. К сожалению, в резолюциях конгресса этот принцип был очень плохо сформулирован и упомянут лишь кос­венным образом, во-первых, по поводу Лиги, которую мы должны основать, и ниже по поводу журнала, который мы должны издавать под заглавием: «Соединенные Шта­ты Европы». Между тем, по нашему мнению, он должен был бы занять первое место в нашей декларации прин­ципов.

Это весьма обидный пропуск, который мы должны поспешить заполнить. Согласно с единодушным мнением Женевского конгресса мы должны провозгласить:

1) Что для того, чтобы свобода, справедливость и мир восторжествовали в международных отношениях Евро­пы, для того, чтобы сделать невозможною гражданскую войну между различными народами, составляющими ев­ропейскую семью, есть только одно средство: образование Соединенных Штатов Европы.

2) Что Штаты Европы не могут быть образованы из государств в том виде, в каком они сложились сейчас, по причине чудовищного неравенства их сил.

3) Что пример скончавшейся Германской конфедера­ции доказал неоспоримым образом, что конфедерация монархий — это насмешка, что она бессильна гарантиро­вать населению как мир, так и свободу.

4) Что ни одно централизованное, бюрократическое и тем самым военное государство, называйся оно даже республикой, не сможет серьезным и искренним образом войти в интернациональную конфедерацию. По своей конституции, которая всегда будет открытым или зама­скированным отрицанием свободы внутри, оно неизбеж­но будет постоянным призывом к войне, угрозой суще­ствованию соседних стран. Основанное существенным об­разом на последующем акте насилия, на завоевании или на том, что в частной жизни называется кражей со взло­мом, — акте, благословленном церковью любой религии, освященном временем и превратившемся, таким образом, в историческое право, — и опираясь на это божеское освя­щение торжествующего насилия как на исключительное и высшее право, всякое централистское государство счита­ет для себя возможным абсолютное отрицание прав всех других государств, признавая их в заключенных с ними договорах только в политических интересах или по не­мощности.

5) Что все приверженцы Лиги должны будут, следо­вательно, направлять все свои усилия к переустройству своих отечеств, дабы заменить старую организацию, осно­ванную сверху донизу на насилии и авторитарном прин­ципе, новой организацией, не имеющей иного основания, кроме интересов, потребностей и естественных влечений населения, ни иного принципа, помимо свободной феде­рации индивидов в коммуны, коммун в провинции*, про­винций в нации, наконец, этих последних в Соединенные Штаты сперва Европы, а затем всего мира.

* Славный итальянский патриот Джузеппе Мадзини, чей республи­канский идеал не что иное, как французская республика 1793 года, ис­правленная в духе поэтических традиций Данте и властолюбивых воспо­минаний о властелине земли Риме, потом пересмотренная и исправлен­ная с точки зрения новой теологии, наполовину рациональной и наполо­вину мистичной, — этот замечательный патриот, честолюбивый, страст­ный и всегда исключительный, несмотря на все его усилия подняться до уровня международной справедливости, патриот, который всегда пред­почитал величие и могущество своего отечества его благополучию и сво­боде, — Мадзини был всегда яростным противником автономии провин­ций, которая естественно нарушала бы строгое единообразие великого итальянского государства. Он утверждает, что для противовеса могу­ществу прочно устроенной республики достаточна автономия коммун. Он ошибается: ни одна коммуна, взятая в отдельности, не сможет про­тивостоять могуществу столь сильной централизации, она будет ею раз­давлена. Чтобы не пасть в этой борьбе, она должна была бы для общей самозащиты вступить в федерацию с соседними коммунами, т. е. она должна была бы образовать вместе с ними автономную провинцию. Кроме того, раз провинции не будут автономны, управлять ими надо бу­дет ставленникам государства. Нет середины между строго последова­тельным федерализмом и бюрократическим режимом. Отсюда вытека­ет, что республика, к которой стремится Мадзини, была бы государ­ством бюрократическим и, следовательно, военным, основанным в це­лях внешнего могущества, а не международной справедливости и вну­тренней свободы. В 1793 году, при режиме Террора, коммуны Франции были признаны автономными, что не помешало им быть раздавленными революционным деспотизмом Конвента или, лучше сказать, Парижской Коммуны, естественным наследником которой явился Наполеон.

6) Следовательно, полный отход от всего, что называ­ется историческим правое государств; все вопросы о естественных, политических, стратегических и торго­вых границах должны отныне считаться принадлежащи­ми к древней истории и решительно отвергаться всеми приверженцами Лиги.

7) Признание абсолютного права каждой нации, боль­шой или малой, каждого народа, слабого или сильного, каждой провинции, каждой коммуны на полную автоно­мию при одном лишь условии, чтобы их внутреннее устройство не являлось угрозой и не представляло опас­ности для автономии и свободы соседних земель.

8) Если страна вошла в состав какого-либо государст­ва, даже если она присоединилась добровольно, отсюда никак не следует, что она обязана оставаться в его составе всегда. Никакое вечное обязательство не может быть до­пущено человеческой справедливостью, единственной, с которой мы считаемся, и мы никогда не признаем иных прав или иных обязанностей, кроме тех, которые основа­ны на свободе. Право свободного присоединения, и равно свободного отделения, есть первое и самое важное из всех политических прав, без которого конфедерация все­гда будет лишь замаскированной централизацией.

9) Из всего вышеизложенного следует, что Лига дол­жна открыто осудить всякий союз той или иной нацио­нальной фракции европейской демократии с монархиче­скими государствами, даже если бы этот союз имел целью вернуть независимость или свободу угнетенной стране: такой союз, могущий привести лишь к разочарова­ниям, был бы в то же время изменой делу революции.

10) В противоположность этому Лига, именно пото­му, что она Лига мира, и именно потому, что она убежде­на, что мир не может быть завоеван и основан иначе, как на самой тесной и полной солидарности народов на нача­лах справедливости и свободы, должна громко выразить свое сочувствие всякому народному бунту против любого угнетения, внешнего или внутреннего, лишь бы это был бунт во имя наших принципов и в политических и эконо­мических интересах народных масс, а не амбициозное на­мерение основать могущественное Государство.

11) Лига будет вести беспощадную войну со всем, что называется славой, величием и могуществом государств. Всем этим ложным и вредоносным идолам, которым бы­ли принесены в жертву миллионы людей, мы противопо­ставим славу человеческого разума, проявляющегося в на­уке, и всеобщего процветания, основанного на труде, справедливости и свободе.

12) Лига признает национальность как естественный факт, имеющий бесспорное право на свободное существо­вание и свободное развитие, но не как принцип, ибо вся­кий принцип должен обладать всеобщностью, а нацио­нальность — это лишь отдельный, исключительный факт. Так называемый принцип национальности, каким он пред­ставляется в наши дни правительствами Франции, России и Пруссии и даже многими немецкими, польскими, ита­льянскими и венгерскими патриотами, является лишь от­влекающим средством, которое реакция противополагает духу революции: принцип в высшей степени аристократи­ческий по своей сущности, вплоть до презрения к диалек­там народов, не имеющих своей письменности, молчали­во отрицающий свободу провинций и реальную автоно­мию коммун и поддерживаемый во всех странах не народными массами, чьими реальными интересами он си­стематически жертвует ради так называемого общего бла­га, которое всегда является лишь благом привилегирован­ных классов, — этот принцип не выражает ничего другого, кроме пресловутых исторических прав и амбиций госу­дарств. Итак, право национальности всегда будет рассма­триваться Лигой лишь как естественное следствие высше­го принципа свободы, и оно перестанет быть правом как только окажется или против свободы, или даже просто вне свободы.

13) Единство есть цель, к которой непреоборимо стремится человечество. Но единство становится фаталь­ным, разрушает просвещение, достоинство и процветание индивидуумов и народов всякий раз, как оно образуется вне свободы, или путем насилия, или под воздействием какой-либо теологической, метафизической, политиче­ской или даже экономической идеи. Патриотизм, стремя­щийся к единству помимо свободы, — это плохой патрио­тизм. Он всегда причиняет вред интересам народа и под­линным интересам страны, которую он якобы хочет возвысить и которой хочет служить, будучи, зачастую по­мимо воли, другом реакции и врагом революции, т. е. освобождения народов и людей. Лига может признать лишь одно единство: то, которое свободно образуется че­рез федерацию автономных частей в одно целое, с тем чтобы это последнее, не будучи больше отрицанием част­ных прав и интересов, кладбищем, где насильственно хо­ронят всякое местное процветание, стало, напротив, под­тверждением и источником всякой автономии и процве­тания. Итак, Лига будет всеми силами бороться против всякой религиозной, политической, экономической и об­щественной организации, которая не будет всецело про­никнута этим великим принципом свободы: без него нет ни просвещения, ни справедливости, ни процветания, ни человечности.

Таковы, господа, по нашему и, без сомнения, также по вашему мнению, необходимое содержание и необходи­мые следствия великого принципа Федерализма, открыто провозглашенного Женевским конгрессом. Таковы не­преложные условия мира и свободы.

Непреложные — да, но единственные ли? — Не ду­маем.

Штаты Юга в великой республиканской конфедера­ции Северной Америки были с момента провозглашения независимости республиканских Штатов преимуществен­но демократичными* и федералистскими, вплоть до же­лания отделиться. И все же они в последнее время вызва­ли осуждение защитников свободы и человечности во всем мире и своей несправедливой и святотатственной войной против республиканских Штатов Севера чуть бы­ло не разрушили и не уничтожили самую прекрасную по­литическую организацию из всех, когда-либо существо­вавших в истории. В чем причина такого странного фак­та? Была ли эта причина политической? Нет, она всецело социальная. Внутреннее политическое устройство Южных Штатов было даже во многих отношениях более совер­шенным, являло собой большую свободу, чем устройство Северных Штатов. Только в этом устройстве было одно черное пятно, как и в республиках древнего мира: свобо­да граждан была основана на насильственном труде рабов. Этого черного пятна было достаточно, чтобы прекратить всякое политическое существование этих Штатов.

* Как известно, в Америке приверженцы интересов Юга против Се­вера, т. е. рабства против освобождения рабов, называют себя демокра­тами.

Граждане и рабы — таков был антагонизм древнего мира, как и рабовладельческих государств нового мира. Граждане и рабы, т. е. принужденные работники, рабы если не по праву, то на деле, — вот антагонизм современ­ного мира. Подобно тому как древние государства поги­бли от рабства, так и современные государства погибнут от пролетариата.

Напрасны старания утешиться мыслью, что это антаго­низм скорее фиктивный, чем действительный, или что невозможно провести линию раздела между имущими и неимущими классами, так как эти классы переходят один в другой посредством множества промежуточных и неуловимых оттенков. В естественном мире также не существует линии раздела; так, например, в восходящем ряду существ невозможно указать точку, где кончается растительное и начинается животное царство, где конча­ется животное царство и начинается человечество. Тем не менее, существует вполне реальное различие между рас­тением и животным, между животным и человеком. Так же точно в человеческом обществе, несмотря на проме­жуточные звенья, делающие незаметными переход от одного политического и социального положения к друго­му, различие между классами вполне определенно, и вся­кий сумеет различить дворянскую аристократию от фи­нансовой аристократии, крупную буржуазию от мелкой буржуазии, а эту последнюю от фабричных и городских пролетариев; так же точно, как крупного землевладельца, рантье, крестьянина-собственника, собственноручно обра­батывающего землю, фермера от простого деревенского пролетария.

Все эти различные политические и социальные ре­алии — сводятся в настоящее время к двум диаметрально противоположным основным категориям, естественным врагам друг для друга: политические* классы, состоящие, из лиц, имеющих привилегии в отношении как земли, так и капитала, или даже только буржуазного образования**, и рабочие классы, обделенные как капиталом, так и землей, и лишенные всякого образования и воспитания.

* Привилегированные?

** Даже за неимением имущества это буржуазное образование при той солидарности, которая связывает всех членов буржуазного мира, обеспечивает получившему его громадную привилегию в вознагражде­нии за труд — ибо труд самого посредственного буржуа оплачивается в три, в четыре раза дороже, чем труд самого умного рабочего.

Надо быть софистом или слепым, чтобы отрицать про­пасть, разделяющую эти два класса. Подобно древнему миру, наша современная цивилизация с сравнительно не­большим числом привилегированных граждан основана на принудительном труде (к которому понуждает голод) громадного большинства населения, обреченного на неве­жество и грубость.

Напрасны также старания уверить себя, что эту про­пасть можно уничтожить простым распространением просвещения в народных массах. Прекрасное дело осно­вывать народные школы, но надо спросить себя, может ли человек из народа, перебивающийся изо дня в день и кормящий свою семью работой своих рук, лишенный сам образования и досуга и вынужденный убивать и оту­плять себя работой, чтобы обеспечить свою семью хлебом на завтрашний день, — надо спросить себя, может ли та­кой человек хотя бы помышлять, желать, не говоря уж о том, чтобы иметь возможность, отправить своих детей в школу и содержать их во время обучения. Не будет ли он нуждаться в помощи их слабых рук, их детского труда, чтобы обеспечить все потребности семьи? Достаточно много будет и того, что он пойдет на жертву и отдаст де­тей в школу на год или на два, с трудом выкраивая им время, чтобы они могли научиться читать, писать, считать, с тем, чтобы их ум и сердце были отравлены христиан­ским катехизисом, который умело и щедро преподносит­ся в официальных народных школах всех стран. Сможет ли когда-нибудь это жалкое образование поднять рабочие массы до уровня буржуазного образования? Будет ли ко­гда-нибудь заполнена пропасть?

Очевидно, что этот столь важный вопрос народного образования и воспитания зависит от решения другого, гораздо более трудного вопроса о коренном изменении нынешних экономических условий рабочих классов. — Возвысьте условия труда, отдайте труду все, что по спра­ведливости ему принадлежит, и тем самым предоставьте народу спокойную уверенность, достаток, досуг, и тогда, поверьте, он займется своим образованием и создаст ци­вилизацию более широкую, здоровую, более возвышен­ную, чем ваша.

Напрасны и старания убедить себя вслед за экономи­стами, что улучшение экономического положения рабочих классов зависит от общего прогресса промышленности и торговли в каждой стране и от их полного освобожде­ния от опеки и покровительства государств. Свобода про­мышленности и торговли — это, конечно, великая вещь, одна из главных основ международного союза всех наро­дов мира. Сторонники свободы, всякой свободы, мы дол­жны быть сторонниками и этой. Но, с другой стороны, мы должны признать, что покуда будут существовать сов­ременные государства, покуда труд будет рабом собствен­ности и капитала, эта свобода, обогащая ничтожную горстку буржуа в ущерб огромному большинству населе­ния, приведет лишь к одному: еще больше расслабит и развратит малое число привилегированных, увеличит нищету, недовольство и справедливое возмущение рабо­чих масс и тем самым приблизит час разрушения госу­дарств.

Англия, Бельгия, Франция и Германия являются, не­сомненно, теми европейскими странами, где торговля и промышленность пользуются сравнительно большей свободой и которые достигли самой высокой степени раз­вития. И это именно те самые страны, где пауперизм чувствуется наиболее жестоким образом, где пропасть между собственниками и капиталистами, с одной сторо­ны, и рабочими классами — с другой, увеличилась как ни в одной другой стране. В России, в скандинавских стра­нах, в Италии, в Испании, где торговля и промышлен­ность мало развиты, люди редко умирают от голода, разве только по случаю какого-либо необычайного бедствия. В Англии смерть от голода обычное явление. От голода умирают не единицы, а тысячи, десятки, сотни тысяч лю­дей. Не очевидно ли, что при том экономическом поло­жении, которое царит в настоящее время во всем цивили­зованном мире, — свобода и развитие торговли и промыш­ленности, удивительные приложения науки к производст­ву и даже сами машины, имеющие целью освободить работника, облегчая труд человека, — что все эти изобре­тения, весь этот прогресс, которым справедливо гордится цивилизованный человек, нисколько не улучшают поло­жение рабочих классов, а наоборот, ухудшают его и дела­ют еще более невыносимым.

Только Северная Америка является в значительной степени исключением из этого правила. Но это исключе­ние не опровергает правило, а подтверждает его. Если ра­бочие там лучше оплачиваются, чем в Европе, если никто там не умирает от голода, если в то же время классовый антагонизм там еще почти не существует, если все трудя­щиеся — граждане и если вся масса граждан составляет именно единое целое, наконец, если хорошее начальное и даже среднее образование широко распространено там в массах, то все это следует в значительной мере припи­сать, конечно, тому традиционному духу свободы, кото­рый первые колонисты принесли из Англии: рожденно­му, испытанному, окрепшему в великой религиозной борьбе, этому принципу индивидуальной независимости и самоуправления коммун и провинций — self-government способствовало еще то редкое обстоятельство, что, пере­несенный на неосвоенные земли, он был свободен от ду­ховного гнета прошлого и мог, таким образом, создать новый мир, мир свободы. А свобода — это великая волшеб­ница, она наделена такой удивительной творческой си­лой, что, вдохновляемая ею одной. Северная Америка ме­нее чем в столетие смогла достичь, а ныне и превзойти цивилизацию Европы. Но не надо обманываться: этот удивительный прогресс и столь завидное благополучие обязаны своим существованием в огромной мере важно­му преимуществу, которое имеет Америка, равно как и Россия: мы хотим сказать о громадных просторах пло­дородной земли, которая остается необработанной за не­достатком рабочих рук. По крайней мере до сих пор это великое пространственное богатство было почти беспо­лезно для России, ибо мы никогда не обладали свободой. Иначе обстояло дело в Северной Америке, которая благо­даря свободе, подобной которой не существует больше нигде, привлекает каждый год сотни тысяч энергичных, трудолюбивых и умных колонистов и благодаря этому богатству может их принять в свое лоно. Тем самым одновременно отодвигается проблема пауперизма и мо­мент постановки социального вопроса: рабочий, не нахо­дящий работы или недовольный заработком, который ему предоставляет капитал, всегда может, в крайности, эмигрировать на far west чтобы возделать там какую-ни­будь дикую незанятую землю.

Эта возможность, всегда, за неимением лучшего, от­крытая для всех американских рабочих, естественно под­держивает там заработную плату на достаточной высоте и предоставляет каждому независимость, какой не знает Европа. Таково преимущество, но вот и недостаток: деше­визна промышленных продуктов зависит главным обра­зом от дешевизны труда, и поэтому американские фабри­канты в большинстве случаев не в состоянии конкуриро­вать с европейскими фабрикантами; отсюда вытекает необходимость протекционистского тарифа для промыш­ленности Северных Штатов. Но это привело в первую очередь к созданию массы искусственных производств и в особенности к притеснению и разорению непромыш­ленных Южных Штатов, что заставило их стремиться к отделению; к скоплению, наконец, в таких городах, как Нью-Йорк, Филадельфия, Бостон и многих других, массы рабочих пролетариев, которые постепенно начинают по­падать в положение, аналогичное положению рабочих в крупных промышленных государствах Европы. — И мы действительно видим, что социальный вопрос выдвигает­ся в Штатах Севера, подобно тому как он встал много раньше у нас.

Итак, мы вынуждены признать как общее правило, что в нашем современном мире, если и не так всецело, как в древнем мире, цивилизация малого числа основана на принудительном труде и относительном варварстве громадного большинства. Было бы несправедливо сказать, что этот привилегированный класс чужд труда; напротив, в наши дни его члены много работают, число совершенно бездеятельных заметно уменьшается, труд начинают

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: