Глава 23. Инвазионизм и библейская археология 18 глава

Он так проникся целями изучения "хозяйственной революции производителей пищи", что отказался от традиционной периодизации, основанной на системе трех веков. Взамен он изобрёл (1952 г.) собственную периодизацию и терминологию ("эпоха присвоения пищи" и "эпоха производства пищи" с их подразделениями). Он даже запрещал своим студентам употреблять термины "мезолит", "неолит" и т. д., по крайней мере, применительно к Ближнему Востоку (Watson 1999). Даже "неолитическую революцию" Чайлда он переименовал в "сельскохозяйственную революцию". В 1959 г. он выступил со статьей "Археология и эволюционная теория", в которой, связывая эволюционную теорию с идеями Дарвина, проследил ее судьбы в археологии от Мортилье до Чайлда.

Последний его полевой сезон был в Турции в 1989 г. Уже 80-летним он вместе с женой копал Чейёню. Умер Бредвуд через полтора десятилетия в возрасте 94 лет от воспаления легких. Его постоянная спутница в экспедициях 92-летняя Линда умерла в тот же день от той же болезни.

 

14. Ричард МакНиш и археоботанические исследования. Междисциплинарность, свойственая экспедициям Бредвуда, в еще большей мере была характерна для экспедиций Ричарда Стоктона МакНиша (Richard Stockton MacNeish, 1918 – 2001; см. Flannery 2001; Flanner and Marcus 2001), который был моложе Бредвуда на 11 лет и которого коллеги называли Стоки. Потомок мятежников из Нью-Джерси и внук владельца часовой фабрики, с детства он увлекся культурой майя и связался с Элфридом Киддером, позже стал заниматься археологией в университете Колгейта в Гамильтоне (штат Нью-Йорк). В 1938 г. он чемпионом, выиграл Золотую Перчатку по боксу в Бингхэмтоне (штат Нью-Йорк), но археология пересилила бокс. В 1939 г. перевелся в Чикагский университет, где попал под крыло Фей-Купер Коула и осваивал антропологию у Роберта Редфилда. По заданию Редфилда он делал рефераты о Рут Бенедикт, Эмиле Дюркгейме и Джулиане Стюарде. Именно работы Стюарда более всего впечатлили студента, а метод МакКерна он отвергал. Поработал и в Мичигане и много спорил с Гиффином.

Копал он в разных местах США, Канады и Мезоамерики, но с 1945 г. его раскопки сосредосточились в Мексике, в горных пещерах и долинах рек. С 1949 г. (по 1962) он работал от Национального музея Канады. В 1949 г., копая в каньоне Дьявола, он собрал и отправил экспертам свой не-артефактный материал из раскопок за несколько лет – кости, камень, уголь, почвы. Получил резко расходящиеся ответы. Для обгорелых початков кукрузы, обнаруженных при раскопках, выбрал одного, но крупного специалиста-палеоботаника из Гарвада, Пола Мангельсдорфа, а тот сказал ему, что для настоящего анализа нужны серии зерен и предложил ему организовать специальную экспедицию для их поисков в археологически опознанных слоях. Учением Стюарда о культурной экологии МакНиш был вполне подготовлен к осознанию значения данных о природной среде. В 1952 он сформулировал свои принципы междисциплинарного подхода к археологии:

1) изыскивать подходящих профессионалов-естественников;

2) посылать специалистам в достаточном для анализов количестве образцы, правильно взятые и снабженные полными сопроводительными записями;

3) специалисты эти должны побывать на раскопках и осмотреть район;

4) специалисты должны быть высшей квалификации и для их заинтересованности нужно давать им право на публикацию своих результатов;

5) в конце работы созвать конференцию специалистов разного рода для обсуждения палеоэкологических проблем.

Экспедиция в Тамаулипас была сформирована в 1954 г. и под конец включала палеоботаников, остеологов, геологов и других специалистов.

Так начались междисциплинарные экспедиции МакНиша, из которых особенно весомый вклад внесли его работы в долине Техуакана в Мексике (1960 – 1967, результаты опубликованы в 1974). Там МакНиш со своими сотрудниками-естественниками, раскопав 456 местонахождений, проследил процесс окультуривания растений – маиса (кукурузы) (рис. 8) и бобов на протяжении нескольких тасячелетий, внеся тем самым важный вклад в изучение перехода от присваивающего хозяйства к производящему. Позже, уже в 1990-х он включил в свои исследования и происхождение риса в Китае.

МакНиш интересовался не только самими естественнонаучными данными, но и их использованием в культуре. Он недаром слушал функционалистов и исследователя крестьянской общины Редфилда. Жизнь докерамических общин он прослеживал не только диахронически, в их эволюции, но и по сезонам (рис. 9). Интересовался он и теориями, идеи системного подхода воспринимал только в том плане, что старался учитывать многие факторы воздействующие на культуру. Но основным стимулом к культурным изменениям считал демографический фактор (рис. 10).

За сорок лет карьеры МакНиш, как он подсчитал, провел 5683 дня на раскопках (рис. 11). В 1964 г. он основал кафедру археологии (первую в Америке отдельную по археологии) в университете Калгари в Канаде. С 1968 по 1983 г. он был главой фонда Пибоди по археологии. С 1986 по 88 он работал на новоучрежденной кафедре археологии Бостонского университета – тоже первой, но уже в США.

Задачей археологии он считал по старинке "реконструкцию способа жизни древних людей и построение этих исчезнувших культур в историческую последовательность" (MacNeash 1978: XI). Это он пишет в своих мемуарах. О Сполдинге он там пишет, что тот "протестовал против всего, что мы делаем". Сполдинг издевался над археологами, которые считают что единственной задачей археологии является доставлять археологам счастье" (Spaulding 1953b: 590). МакНиш упрямо утверждает, что "Наверное, это реальное "благо" от археологии – личное удовлетворение" (MacNeash 1978: XII).

В конце жизни он много болел, перенес инфаркт, но погиб не от болезни а от автомобильной аварии в горах Майя.

Как Бредвуд, так и МакНиш показали, что неолитическая революция была значительно более растянута во времени (до нескольких тысячелетий) и более постепенной, чем это представлял себе Чайлд. И в этом смысле название революции, введенное Чайлдом не без влияния марксизма, становится условным. Учение возвращается к первоначальному смыслу своего названия. МакНиш кроме того показал, что в Америке неолитическая революция (или, как Даниел поправил его, "скорее неолитическая эволюция" – Daniel 1965: 83) произошла самостоятельно, а не перенесена из Старого Света, и конечно, это был успех эволюционизма.

 

15. Роберт Адамс и судьба городских цивилизаций. Еще один археолог-неоэволюционист, можно сказать лидер неоэволюционистов в археологии Америки, Роберт МакКормик Адамс (Robert McCormick Adams, 1926 -, рис. 12), тоже работник Восточного Института Чикагского университета, моложе Бредвуда на 11 лет. Он по интересам шире и теоретичнее Бредвуда (Yoffee 1999). Его привлекла не только эволюция сельского хозяйства, но и эволюция ранних государств и городов, цивилизаций в целом. Если Бредвуда мало привлекали американские цивилизации, то Адамса занимали и они. На сравнении Центральной Америки и Месопотамии (независимых друг от друга очагов) он стремился вывести общие закономерности, следуя Эггану (Eggan 1954). Кроме того, если Бредвуд интересовался возникновением цивилизаций, то Адамса больше интересовал их коллапс, распад. Возможно, сказалось то, что он формировался в условиях кризиса всей мировой политической системы с наступлением атомного века.

Уроженец Чикаго, он еще мальчиком участвовал в естественнонаучных играх в Нью Мексико, во время которых посетил много древних памятников. В 1943 г. поступил в Массачузетский Технологический Институт изучать физику, но шла война, и уже в следующем году он был зачислен во флот радиотехником. Война окончилась прежде, чем он вышел из "учебки", но 19-летнего солдата отправили в Шанхай, где он служил на эсминце в береговом патрулировании. По закону о льготах для молодых ветеранов он поступил в Чикагский университет, но уже на социальные науки – экономику, историю и антропологию, одновременно работая на сталелитейном заводе с подвижной сменой – лекции мог посещать из трех недель две, участвовал в рабочем движении.

В 1950 г. Линда и Роберт Бредвуды, планируя свой второй сезон в Джармо, пригласили его на место выбывшего студента-участника, пригласили как хорошего техника, который сможет ремонтировать машину в случае поломки. Так он перенесся из сталелитейного цеха под Чикаго в Иракский Курдистан. В экспедиции он подружился с молодым Фредериком Бартом, который, имея образование биолога, переориентировался на социальную антропологию. Вместе они посещали соседнюю курдскую деревню, изучая жизнь крестьян, и Барт убедил Адамса перейти в Университете на антропологию (напоминаю, у американцев она включает и археологию). Повлияли на Адамса и антрополог Фред Эгган, специализировавшийся на сравнительном методе, и, разумеется, Роберт Бредвуд, а от Бредвуда Адамс заразился интересом и почтением к Чайлду и даже успел еще съездить к нему в Англию, проведя с ним целый день незадолго до его отъезда в Австралию. Важным для формирования Адамса как ученого было также влияние переселившегося из Дании шумеролога Торкила Якобсена, ставшего директором Восточного Института в Чикаго и занимавшегося также философией истории, и американского археолога Гордона Уилли, проводившего разведки в Перу и изучавшего демографию и характер расселения.

Свою дипломную работу Адамс защитил в 1952 г. по керамике Джармо, степень получил в 1956 г. После короткой экспедиции в Мексику он вернулся в Ирак на самостоятельную полевую работу. Монархическое правительство Ирака в это время уже столкнулось с народными выступлениями против крупного землевладения, державшего весь народ в нищете, и решило избежать передела собственности улучшением сельского хозяйства на существующих участках. Потекшие в страну нефтедоллары позволяли это предпринять. Правительство запросило ученых, почему некогда плодородные земли стали засоленными и непригодными для сельского хозяйства – как этого избежать? Требовалось обследование древних поселений. Пригласили Торкила Якобсена как эксперта, но тот, уведя молодую жену у Сетона Ллойда, был занят личными делами и передал это поручение Адамсу. Адамс совместно с иракским архитектором Фуадом Сафаром провел в поле 10 месяцев, изучая поселения вдоль древней сети водных артерий и применяя аэрофотосъемку.

В 1955-56 появилась его статья в сборнике Джулиана Стюарда "Ирригационные цивилизации" и в "Америкен Антиквити", а в 1958 году его совместная с Торкилом Якобсеном статья в журнале "Сайенс", привлекшая всеобщее внимание. Якобсен установил, что в III тыс. до н. э. на этих землях господствовало смешанное земледелие пшеницы и ячменя, а в начале II тыс. перешли только на ячмень. Интенсивное использование монокультуры привело к истощению почв и засолению, а это имело следствием передвижку политических центров из южных районов Месопотамии в центральные. Адамс объяснил, как происходило засоление почв. Смена посева и оставления земли под паром позволяла земле промываться дождями, и соль, приносимая весенними паводками, уходила в грунтовые воды. А как только перешли к ежегодным посевам, соль стала оседать выше уровня грунтовых вод, образуя панцирь, непроницаемый для подпитки корней грунтовыми водами.

Его разведка в районе Дияла к востоку от Багдада показала, что преисторические и раннеисторические поселения древней Месопотамии располагались по течению постоянных рек, и никакой сильной власти не требовалось для поддержания в порядке сети малых каналов от этих рек. Хотя письменные источники величают города-государства III тыс. "могучими", на деле это были маленькие городишки, и весь облик страны был сельским. Сильная централизованная власть позднеантичного времени и ранних арабских халифатов устроила большие каналы, началось интенсивное земледелие, и земли быстро истощились и засолились. Когда эти государства пали, некому стало поддерживать большие каналы в рабочем состоянии, и всё пришло в запустение. Заброшенность полей и городов была результатом не природных, а социополитических факторов. Результаты были опубликованы Адамсом через 10 лет, в книге 1965 г. "Земли за Багдадом".

В 1958 – 59 и в начале 60-х Адамс опять копал в Мексике. Хотя с начала 60-х он стал профессором Чикагского университета и директором Восточного Института, он снова работал в Ираке, копая Урук совместно с немцем Гансом Ниссеном, а с 1967 г. поселился в Багдаде со всем семейством (женой и тремя детьми). Но в возросшей политической напряженности в Ираке ему всё реже удавалось получать разрешение на полевые работы (особенно смущало власти его прежнее участие в аэрофотосъемках), поэтому он работал то в Иране, то в Сирии, то в Саудовской Аравии. Только в 1973 г., уже будучи деканом факультета общественных наук в Чикаго, он смог выехать в поле в Ираке и работал там до 1977 г. Продлить это разрешение не удалось.

Тем временем в 60-е годы вышли его основные труды, сделавшие его знаменитым. Это его большая статья в сборнике 1960 года "Неодолимость города" (подзаголовок сборника: "Симпозиум по урбанизации и культурному развитию на Древнем Ближнем Востоке") и в том же году еще и статья "Происхождение городов" в журнале "Сайентифик Америкен"), а также книга 1966 г. "Эволюция городского общества". Как видим, упор сделан на городскую революцию Чайлда.

Статья в сборнике "Неодолимость города" называлась "Эволюционный процесс в ранних цивилизациях". В ней Адамс выяснял, какие следствия имело интенсивное землепользование в разных условиях, и привлекал этнографические аналогии для выводов о социальном устройстве. Он прослеживал, как крупные государства распадаются на семейные общины; показывал, что пластичность и приспособляемость родоплеменных групп к трудным природным и политическим условиям очень велика.

Книга 1966 г. "Эволюция городского общества: Ранняя Месопотамия и предиспанская Мексика" стала классикой. Как показывает подзаголовок, это сравнительный анализ двух независимых очагов городской революции. Книга показала, что социальные антропологи, даже столь выдающиеся, как Уайт, Стюард, Салин, Сервис, Фрайд) не имеют возможности проверить свои выводы об эволюции на материале, тогда как археология дает такую возможность. Адамс показал, что гипотеза Витфогеля о крупномасштабной ирригации как экономической базе восточного деспотизма не подтверждается. Он показал, что такая ирригация была не причиной, а следствием возникновения деспотических государств. Один из его основных выводов – что "рост общества больше обусловлен его историей, чем непосредственным воздействием природных условий".

В 1972 г. к этому труду Адамс добавил книжку о ранней урбанизации в Месопотамии: "Сельская периферия Урука". Анализируя свою разведку совместно с Ниссеном в 1967, он показал, что после коллапса самых ранних небольших городов Месопотамии и превращения ее в сельскую местность наступил новый перелом: население раннединастического периода (сер. III тыс.) было сугубо городским. Но дальнейшая централизация и ирригация имели негативный эффект: когда район стал объектом выкачивания средств для дальних деспотов, государства уже не могли поддерживать в порядке систему каналов и произошло заболачивание местности. Так что общий вывод – дестабилизирующее воздействие сверхцентрализованной власти. Вот был урок для новых лидеров арабских стран. И не только для них. Как вы знаете, у нас тоже были любители строить большие каналы. Правда, у нас книги Адамса не читали.

В статьях первой половины 70-х годов Адамс всё больше отходил от представления о сугубой постепенности эволюции, характерного для Бредвуда, и убеждался в спазматичности процесса: периоды стабильности сменяются сильными и сравнительно быстрыми сдвигами.

В 1981 г. Адамс издал книгу "Сердцевина городской цивилизации" ("Heartland of cities"), основанную на его разведках 1968, 1973 и 1975 годов в Ниппуре и на юге Месопотамии. В книге он постарался разгадать Месопотамский парадокс: почему регион, бывший очагом самых ранних городских цивилизаций мира, в наши дни предстает совершенно пустынным. Вполне в духе "длинного времени" Броделя он прослеживает взаимодействие климатических изменений, землепользования и социально-политических сдвигов на протяжении семи тысячелетий. Он описывает возникновение первых городов в конце урукского периода и развитие первого преимущественно городского общества в раннединастическом I. Затем в уже разработанном ключе описывает, как сверх-централизованные государства поздней античности и Сассанидского периода провели большие каналы, от которых стало зависеть всё хозяйство, и пластичность системы пастушески-городского сосуществования исчезла. Скоро земля была заболочена на юге, засолена на севере Месопотамии. Таким образом, вся исследовательская деятельность Адамса была нацелена на жизненные проблемы современности.

В 80-е годы он был проректором Университета, а с 1984, переехав в Вашингтон, стал директором Смитсоновского института, головного учреждения Американской антропологии. А жена его, Рут, редактировала журнал американских атомщиков и была активным участником движения за ядерное разоружение и разрядку. В это время Адамс, встревоженный нависшими над миром угрозами, написал статью "Контексты цивилизационного коллапса" в сборник 1988 г. "Коллапс древних государств и цивилизаций". А потом вообще занялся проблемами современного общества, выпустив в 1996 г. книжку "Пути огня: Исследование антропологом техники в формировании современного Запада". Это исследование роли материальной культуры, науки и техники в истории Европы. Это были размышления не столько над загадкой, мучившей Чайлда – о причинах, по которым Европейцы вырвались вперед, - сколько о дальнейших перспективах.

 

16. Предварительный итог: эволюционизм и неоэволюционизм. Теперь самое время выяснить, чем же отличается неоэволюционизм от классического эволюционизма ХIX – начала ХХ века.

1. Классический эволюционизм был основан на философии позитивизма и ориентировался на биологию. Новый эволюционизм проникнут материализмом и многое заимствовал из марксизма, а из природы интересуется экологией.

2. В старом эволюционизме исследователя, прежде всего, интересовали психологические мотивы событий. Неоэволюционизм на их место поставил социально-экономические проблемы.

3. Девизом классического эволюционизма была постепенность изменений. Неоэволюционизм заговорил о революциях, хотя и не политических.

4. Для классических эволюционистов развитие рисовалось однолинейным – во всех странах по единому образцу. В новом эволюционизме оно видится многовариантным, везде по-разному, хотя и с некими общими характеристиками и законами.

5. Для придания своим заключениям объективности классические эволюционисты упирали на массовость материала, на регулярности (повторительность) и ограничивались скромным введением статистики. Неоэволюционисты склонны к более радикальной сциентизации – уподоблению антропологии и археологии точным наукам, физике: они вводят теоремы, аксиомы, формулы.

 

17. Французский неоэволюционизм: Андре Леруа-Гуран. Как правило, концепцию неоэволюционизма ограничивают Соединенными Штатами. Рассматривают как типично американское течение (относя Чайлда наполовину к диффузионизму, наполовину к марксизму). Между тем свои представители были и в других странах. Здесь, прежде всего, должен быть назван выдающийся французский антрополог, этнолог и археолог Андре Леруа-Гуран.

Андре-Жорж-Леандр Леруа-Гуран (André-George-Léandre Leroi-Gourhan) несколько младше американских столпов неоэволюционизма. Родился в 1911 г., умер в один год с Мёрдоком – в 1986. Между этими датами прошла жизнь, чрезвычайно насыщенная работой в трех дисциплинах – физической антропологии, этнологии и преисторической археологии.

Осиротев во время Первой мировой войны, он воспитывался у родителей матери и добавил к отцовской фамилии Леруа девичью фамилию матери Гуран. Четырнадцати лет оставил школу и поступил работать в магазин. Образование получал самоучкой и посещая лекции в Парижской Антропологической школе. В начале 30-х гг. он окончил Школу восточных языков по русскому и китайскому языкам. Выбор языков говорит о его интересе к социалистическим странам. К России питал особые симпатии с юности – любил переодеваться в "казака", т. е. в черкеску (снимался в черкеске как в юности, так и уже пожилым – рис. 13 и 14), играл на балалайке. Посещал семинар Марселя Мосса, ученика Дюркгейма. В 1936 г. вышла его работа по палеолиту “Культура охотников на оленей”. В 1937 поехал (с женой) в Японию изучать айнов, пробыл там почти три года, выучил японский язык и привез оттуда материал для защиты диссертации по археологии северной части Тихого океана. Но в 1954 г. защитил также диссертацию на степень доктора естественных наук. Во время войны был активным участником Сопротивления, работал профессором общей этнологии и преистории в Лионе до 1956 г., потом вернулся в Париж и был профессором Сорбонны до 1968 г. и Коллеж де Франс до 1982.

Работы его по археологии очень известны. Это “Религии палеолита” (1964) и “Преистория западного искусства” (1965). Что касается идейной направленности его работ, то обычно его относят к структуралистам, хотя сам он против этого решительно возражал. Можно усмотреть в его археологических работах нечто общее со скептической школой, что-то роднит его с таксономистами, но, как мне представляется, его фундаментальные антропологические труды явно проникнуты идеями неоэволюционизма.

Общим проблемам эволюции человечества посвящен его капитальный труд “Эволюция и техника” – 2 тома, вышедшие во время войны, в 1943 – 1945 гг. Автор занят главным образом прослеживанием эволюции материальной культуры. Он начал собирать материалы по технологическим процессам с 1935 г. – почти одновременно с началом сборов Мёрдока – и ко времени войны собрал до 40 тысяч карточек. Он полагал, что исследует новую отрасль знания – “ техноморфологию ”.

Первый том – “Человек и материя”. В биологической эволюции развитие идет по пути, детерминированном средой. Это она накладывает ограничения на количество форм, между которыми эволюция может делать выбор (поссибилизм). В истории же культуры проявляется “технический детерминизм”: материал и функциональное назначение накладывают такие же ограничения. Почти везде, где есть условия для появления некоторой формы, она появляется. Общие тенденции могут порождать одинаковость форм. Тут закономерность. Как Кювье восстанавливал по одной кости весь скелет вымершего животного, так этнограф и преисторик могут по части орудия восстановить его полностью и определить способ его употребления. Как видите, своим техническим детерминизмом Леруа-Гуран напоминает Уайта, своим принципом ограниченных возможностей – Мёрдока, и в обеих идеях он независим от своих американских коллег.

Классификацию вещей он производил по материалу и способам производства – по техническим операциям, которые для этого задействованы. Детализация – по формальным различиям, характерным для разных народов.

Второй том – “Среда и техника” состоит из двух разделов: “Техника добывания” (охота, рыболовство, скотоводство, земледелие) и “Техника потребления” (пища, одежда, жилище). Систематика опять же по операциям. Как субъекта технического прогресса Леруа-Гуран рассматривает этническую группу. Она имеет тенденцию концентрироваться, сохранять внутреннее сцепление – “напряжение”. Если оно потеряно, группа теряет свою этническую обособленность. “Технические традиции – это шаткий фонд… Роль традиций состоит в том, чтобы передавать следующему поколению весь технический массив целиком, избавляя его от бесполезных опытов… “. Но технические формы меняются.

“Моральный, религиозный, социальный прогресс постоянно ставятся под вопрос; мы не можем сказать, что мы очень улучшили моральное наследие первых христиан; тогда как технический прогресс неоспорим”. При этом технические достижения, раз приобретенные, уже не теряются.

Законы развития техники, т. е. средств адаптации человека к среде, подчиняются общим закономерностям развития органического мира.

В этом труде, написанном на 5 лет раньше первых книг Уайта и Стюарда и одновременно с первой теоретической статьей Мёрдока, Леруа-Гуран высказывает очень близкие к американским мысли. Можно сказать, что он предвосхитил некоторые идеи Лесли Уайта и Стюарда и выступил одновременно с Мёрдоком.

Зато свой теоретический второй двухтомник по эволюции “Жест и слово” (1964 – 65) Леруа-Гуран выпустил позже, чем у Уайта и Стюарда вышли их вторые капитальные труды (у них это было в 1955 и 59). Правда, работал над ним, естественно, раньше – в 1950-е. Этот труд посвящен материальному поведению человека, взаимосвязи физического развития человека и эволюции интеллекта, значению “социальной символики”. Здесь он опять перекликается с Уайтом, но рассматривает этот вопрос значительно глубже и полнее. Он снова прослеживает именно эволюцию, а не историю – располагает факты хотя и в причинно-следственной связи, но не в хронологическом, а в логическом порядке.

В первом томе (“Техника и язык”) Леруа-Гуран рассматривает биологическую предысторию человека. Так же, как Уайт, он отвергает трудовую теорию происхождения человека. Прямохождение, а с ним освобождение руки от функций передвижения и передача ей хватательных функций высвободило от этих функций рот. Это создало условия для возникновения речи. Признаки зарождения речи – не в строении нижней челюсти, а в строении мозга. Свидетельством существования речи являются и орудия, ибо традиция их изготовления невозможна без передачи значительной информации с помощью речи. Это не совсем так, ибо некоторые животные обучаются в природе изготовлять весьма сложные постройки, пользуясь только инстинктами и наглядным примером – освоением опыта старших. Сам же Леруа-Гуран замечает, что на первых порах “техника, видимо, следует ритму биологической эволюции, и чопперы и бифасы составляют одно целое со скелетом”.

Способов фиксации мысли два – изобразительное искусство и письменность. Исследуя древнейшие серии зарубок (мустьерские), Леруа-Гуран приходит к выводу, что “графизм начинается не с наивного воспроизведения реальности, а с абстракции”, что древнейшие знаки передавали не формы, а лишь ритм и что это “символическая транспозиция, а не калька реальности”. Аналогичным образом древнейшая письменность начинается не с пиктографии, как многие считают, а с идеографии. Линейное письмо начинается с попыток отразить числа и количества и известно только земледельческим народам. Письмо и язык развиваются параллельно, и только с изобретением алфавита письмо окончательно подчиняется звуковой речи, подстраивается под нее.

Сам он частенько выражал свою мысль почти пиктограммами – карикатурами и шаржами, изображая своих коллег на заседаниях в виде животных (рис. 15 и 16).

Во втором томе (“Память и ритмы”) автор рассматривает, как память передает от поколения к поколению цепи операций (chaînes opératoires) – у животных инстинктом, у людей языком. Благодаря ему создается социальная память – память как бы выносится за пределы индивидуального организма в социальный организм. Этнологи уже применяли понятие "цепи операций" для описания превращения сырья в изделия, а Леруа-Гуран перенес это понятие на археологический материал, различив в кремнях разные операции этой цепи. Далее, он прослеживает, как всё разделяется. Сначала от руки и зубов отделились орудия, теперь дошло дело и до экстериоризации языка и мозга – коммуникация и мыслительные операции (память и прочее) передаются электронике.

Наконец, он обращает внимание на “доместикацию времени и пространства”. Время из естественно циклического становится абстрактным, разделенным на линейные отрезки. А пространство сначала было “ маршрутным ” (itinérant), воспринимаемым как трасса, дорога такое динамическое линейное восприятие (человек движется сквозь пространство) характерно для бродячих охотников-собирателей и скотоводов-кочевников. Это представление о пространстве сменяется “ радиальным ” (rayonnant): человек воспринимает пространство, как бы находясь в его центре, – как серию концентрических кругов, расходящихся от него; такое восприятие характерно для оседлых земледельцев и горожан.

Отношения между индивидами в обществе – господства и подчинения, дружбы и ненависти – выражаются, как и у животных, телесными сигналами, но над этим общебиологическим кодом выражения у человека возвышается мощная символическая надстройка. Она у человека экстериоризована не в общевидовой системе знаков, а в этнической – в украшениях и одежде, в позах и жестах, языке, искусстве. Однако сейчас идет процесс этнической дезинтеграции – в Африке интеллигенты непременно носят очки, даже если у них хорошее зрение, а галстук часто опережает рубашку. Есть тенденция к формированию макроэтносов и мало надежды на сохранение микроэтносов.

Каковы же перспективы эволюции по Леруа-Гурану? Прогресс будет сосредоточен в руках небольшой элиты. Они будут производить эталоны моды, поведения и идеалы для остального человечества. Мы идем ко всё большей экстериоризации социальной деятельности, т. е. она все больше выносится вовне. “Уже есть налицо миллионы людей, представляющих для этнолога нечто новое… Их участие в личном творчестве меньше, чем у прачки XIX века”. Всё механизировано, хронометрировано, отчуждено от личности.

“Зато их участие в общественной жизни даже больше, чем у их предков: через телевизор, транзистор они легко воспринимают весь мир; они присутствуют уже не при деревенском обряде, а при приемах великих мира сего, видят не свадьбу дочери булочника, а бракосочетание принцессы, смотрят футбольные матчи лучших команд континента и с самой выгодной позиции”.

⇐ Предыдущая13141516171819202122Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: