Морфология мировой истории

Обратимся к основным идеям культурологичекой концепции О. Шпенглера.

Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. С. 24. ² Там же. С. 21.

Вначале приведем ее полное название: «Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Том I. Гештальт и действительность». Здесь важно каждое слово, и необходимо вникнуть в явные и скры­тые смыслы. Это важно потому, что на протяжении всего XX в. кни­га Шпенглера была объектом искажений, недоразумений, запретов, восхищения и почитания. Одни считали ее появление сенсацией; другие обвиняли автора в эпигонстве, дилетантизме; третьи отмеча­ли ее абсурдность.

Не продолжая перечисления этих полярно противоположных оценок, можно утверждать, что «Закат Европы», несомненно, вы­держал испытание временем и вошел в классику культурологии. Но вернемся к названию. В нем тоже проявился «перст судьбы». При переводе с немецкого заглавие книги не сразу получило точный эк­вивалент: буквально оно означало «Закат Запада» или «Гибель Запа­да» и другие довольно абсурдные варианты. Сам автор весьма крити­чески относился к подобным версиям.

В русском переводе наиболее точным является «Закат Европы», ибо в книге идет речь именно об угасании европейской культуры. Лишь в последующих изданиях Шпенглером была сделана поправ­ка: «европейской и американской культуры», что мало меняло суть концепции.

Судьбу книги в России также нельзя назвать безмятежной. Хо­тя вскоре после издания книга «Закат Европы» была переведена в 1923 г. на русский язык, многие отечественные философы зна­чительно раньше прочитали ее в подлиннике и отозвались различ­ными статьями в сборнике «Освальд Шпенглер и "Закат Европы"», вышедшем в 1922 г. В нем приняли участие Н. А. Бердяев, Ф. Сте-пун, С. Л. Франк и другие. В 1924 г. было предпринято второе, пе­реработанное автором издание «Заката Европы», и оно стало биб­лиографической редкостью, практически неизвестной читателям. Только в 1993 г. в серии библиотеки «Философское наследие» вы­шел I том, а II том, в котором содержатся дополнения и коммента­рии, был впервые переведен на русский язык и полностью опублико­ван лишь в 1998 г.

И еще одно замечание, подчеркивающее трагичность судьбы этой книги. Важно внимательно отнестись к тому историческому фону, тем событиям начала XX в., которые отразились на мировосприятии Шпенглера. Это период с 1912 по 1918 г., наполненный чрезвычай­ным драматизмом, отмеченный трагическими противоречиями, ги­белью миллионов людей, неопределенностью будущего. Хаос и рас-

свирепевшие судьбы века, маски сатанизма в социальных и культур­ных потрясениях, предчувствие апокалипсиса, светопреставления и поиск хрупкой надежды — эти настроения были весьма распростра­нены, и Шпенглер испытал на себе их мощное воздействие.

Шумный успех и сенсационность «Заката Европы» сопровожда­лись огромным потоком критики, на автора буквально сыпались об­винения в дилетантизме, плагиате и заимствовании идей у различ­ных предшественников. Почти все известные философы, социологи, культурологи, историки того времени так или иначе отозвались на книгу, и библиография этих комментариев еще ждет своих исследо­вателей.

Упомянем лишь некоторые оценки. Отто Нейрат, глава «Венского кружка» позитивистов, написал книгу «Анти-Шпенглер»; междуна­родный журнал «Логос» за 1920-1921 гг. целиком посвящен подроб­ному разбору этого сочинения. Особенно обширна была литература, в которой оспаривалось первенство идей Шпенглера о развитии куль­туры, историко-культурной типологии. Упоминались Гердер, Гегель, Шеллинг, Вико, Монтескье; Ибн Хальдун, представивший еще в XIV в. морфологию исламской культуры; Н. Данилевский и К. Леон­тьев. Всех трудно перечислить. Вопрос о том, кого читал и что знал Шпенглер, занимал очень многих.

Среди этих обвинений было немало абсурдных. Достаточно упо­мянуть тот факт, что немецкий перевод книги Н. Я. Данилевского вышел только в 1920 г., когда «Закат Европы» уже был известным, а предположить, что Шпенглер знакомился с ним в подлиннике, вряд ли возможно.

Трудно представить, что Шпенглер был равнодушен к этим на­падкам. Тем более что они продолжались и в последующие годы, ко­гда его объявляли «мракобесом», «ультрареакционером». В письме к своему издателю он признается:

Если бы мне вздумалось прочитать хоть половину этого, я и сегодня еще не подошел бы к концу. Гете и Ницше — вот те два мыслителя, зависи­мость от которых я чувствую наверняка!¹

И все-таки эту тему о «предшественниках» неверно было бы счи­тать «закрытой». Она еще ждет нового прочтения, нового исследова­ния, но не с позиций заимствования.

Важно отметить и другой факт: огромное влияние идей Шпенгле­ра на современников и будущее поколение философов и культуроло-

Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. С. 19.

гов, в той или иной степени развивающих его концепцию всемирной культуры. Несомненным оно представляется в отношении таких мыс­лителей, как X. Ортега-и-Гассет, П. Сорокин, А. Тойнби, Л. Мэм-форд, Й. Хейзинга, Р. Арон, Т. Кун, Ф. Бродель, Т. Адорно, Г. Марку-зе и многих других. О некоторых из них мы будем говорить ниже.

И наконец, последнее замечание перед тем, как перейти к куль­турологической концепции Шпенглера. Его сочинение мало напо­минает сухое академическое изложение. Это скорее художественный трактат, в котором глубокие обобщения тесно связаны с историче­скими аналогиями, собственным видением фактов культуры. Ко­лоссальна историческая эрудиция Шпенглера: в указателе имен в тексте I тома отмечено свыше 500 философов, ученых, историков, художников, исторических деятелей, причем многие упоминаются неоднократно, среди них: Александр Македонский, Аристотель, Ар-;симед, Бетховен, Боттичелли, Будда, Вагнер, Ватто, Вольтер, Гали­лей, Гаусс, Гегель, Гельмгольц, Гераклит, Гете, Гомер, Данте, Декарт, Джотто, Достоевский, Дюрер, Евклид, Ибсен, Иисус Христос, Кант, Лейбниц, Леонардо да Винчи, Лютер, Маркс, Микеланджело, Мо­царт, Наполеон, Ницше, Ньютон, Пифагор, Платон, Рафаэль, Рем­брандт, Руссо, Тициан, Толстой, Фидий, Цезарь, Шекспир, Шопен­гауэр, Эсхил и др. Уже одно это перечисление свидетельствует об ис­торической и художественно-философской панораме исследования культуры.

Книга состоит из введения, 6 глав и таблиц к сравнительной мор­фологии мировой истории.

Изложение или сжатый пересказ представляет немалую труд­ность. Каждая из глав достойна быть отдельной книгой. Поэтому ограничимся пока лишь их перечислением:

• Глава первая. «О смысле чисел».

• Глава вторая. «Проблема мировой истории». •Ф- I. «Физиогномика и систематика».

•Ф- II. «Идея судьбы и принцип каузальности».

• Глава третья. «Макрокосм».

•> I. «Символика картины мира и проблема пространства». -Ф- II. «Аполлоническая, фаустовская, магическая душа».

• Глава четвертая. «Музыка и пластика». <■ I. «Изобразительные искусства».

■Ф- II. «Обнаженная фигура и портрет».

• Глава пятая. «Картина души и чувство жизни». - I. «О форме души».

- II. «Буддизм, стоицизм, социализм».

• Глава шестая. «Фаустовское и аполлоническое познание при­роды»¹.

Шпенглер ставит перед собой поистине глобальную задачу: про­следить судьбу европейской культуры, воссоздать историческую кар­тину мира, уяснить, в каком отношении находится культура к исто­рии, жизни, душе, природе, духу.

Мир как история предстает во всем многообразии форм культуры.

Народы, языки и эпохи, битвы и идеи, государства и боги, искусства и произведения искусства, науки, правовые отношения, хозяйственные формы и мировоззрения, великие люди и великие события являются символами и подлежат в качестве таковых толкованию².

Вполне понятно, что ряд перечисленных форм культуры может быть продолжен до бесконечности. Самое главное заключается в том, чтобы понять, пережить и объяснить, по крайней мере самому себе, ту символику, которую воплощают идеи, события, творения эпохи.

** Символ — ключ к пониманию всемирной истории культуры. Дело не втом, что представляют собою конкретные факты истории, а в том, что они означают и обозначают своим явлением.

Для того чтобы воссоздать дух эпохи, недостаточно лишь проил­люстрировать историю теми или другими событиями, памятниками, произведениями искусства.

Необходимо выяснить более глубокую взаимосвязь тех форм культуры, которые воспринимаются как символы: античное монет­ное дело, египетская административная система, китайское книгопе­чатание, идея нирваны, погребение или сожжение мертвых, механи­ческие часы, дальнобойные орудия, масляная живопись. Напомним, что в подзаголовке I тома обозначено: «Гештальт и действитель­ность»; немецкое слово «гештальт» может быть переведено как «об­раз», «форма», «облик», «целостность».

Какими бы различными ни были отдельные части культуры, они по особым законам складываются в целое, которое несводимо, ори­гинально и самостоятельно.

1 Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. С. 665-667. ² Там же. С. 129.

Именно целое образует облик эпохи, ее гештальт, или символ. Однако было бы преждевременным думать, что эта целостность куль­туры лежит на поверхности, что она доступна любому восприятию. Еще более сложная задача — понять образ всемирной истории куль­туры. Тем важнее усилия Шпенглера.

Судьба культуры разворачивается в пространстве различных тер­риторий и в сочетании одновременности (синхронности) и последо­вательности (диахронности).

Это привело исследователей к разделению всей истории на Древ­ний мир — Средние века — Новое время. Шпенглер называет это не­вероятно скудной и бессмысленной схемой, господствующей над ис­торическим мышлением.

Такой подход, приемлемый для Западной Европы, является аб­сурдным для культур Китая, Мексики и других регионов.

Он не только ограничивает объем истории, но и значительно су­жает ее арену. Согласно данной схеме, культура «вращается» вокруг Европы как мнимого центра мирового свершения. В действительно­сти все культуры имеют равное значение в общей картине истории. Древние цивилизации Вавилона и Египта, Индии и Китая нередко превосходят античность, но при этом вовсе не занимают привилеги­рованного положения.

Вместо безрадостной картины прямого восхождения перед глаза­ми исследователя развертывается настоящий спектакль множества мощных культур, с первозданной силой расцветающих в лоне мате­ринского ландшафта, к которому они привязаны всем ходом своего существования.

Каждая из этих равноценных и равноправных культур имеет

собственную форму, собственную идею, собственные страсти, собствен­ную жизнь, воления, волю, чувствования, чувства, собственную смерть¹.

У каждой культуры свои новые возможности выражения, свои краски, блики света, движения, свой духовный взор. Есть расцвета­ющие и стареющие культуры, народы, языки, истины, боги, ланд­шафты, так же как есть молодые и старые дубы и пинии, цветы, вет­ви и листья, но нет стареющего человечества.

Культуры возникают, созревают, увядают и никогда не повторя­ются. Они обладают совершенно отличными друг от друга форма­ми — пластикой, живописью, математикой, физикой, каждая с огра­ниченной продолжительностью жизни, каждая замкнута в себе са-

Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. С. 151.

мой. Эти культуры — живые существа высшего ранга — растут с воз­вышенной бесцельностью, как цветы в поле.

«Я вижу, — пишет О. Шпенглер, — во всемирной истории картину вечно­го образования и преобразования, чудесного становления и прохождения органических форм».

Восемь великих культур занимают свое место на карте мировой истории: 1) египетская; 2) вавилонская; 3) индийская; 4) китайская; 5) греко-римская (аполлоническая); 6) византийско-арабская (маги­ческая); 7) западноевропейская (фаустовская); 8) народов майя.

Предстоит появление русско-сибирской культуры.

Все культуры характеризуются общей морфологией, но имеют ин­дивидуальные стиль и облик. В истории нельзя обнаружить такие аб­стракции, как формы мышления вообще, государство вообще. В каж­дой культуре эти понятия имеют особенное выражение. Что может означать тип сверхчеловека в философии Ницше для мира ислама? Что общего у японца с Парсифалем и Заратустрой? Или проблемы женщин у Ибсена для тирольской крестьянки? Все, что мыслилось на Западе о проблемах пространства, времени, движения, числа, воли, бра­ка, собственности, науки, — должно постигаться в контексте истории.

Феномен других культур говорит на другом языке, и для других людей существуют иные истины. Из полноты очевидных подробно­стей должен быть развит язык форм человеческой истории, ее пе­риодическая структура, ее органическая логика. Всемирная история развернется перед нами в выявлении типического в изменчивых судь­бах этих культур.

Если судьба культуры непосредственно связана со стадиями роста и развития, то она неминуемо движется к финалу. Такова неизбежная судьба культуры..

Эту завершающую стадию культуры Шпенглер называет цивили­зацией. У каждой культуры есть своя финальная стадия. Цивилиза­ции — самые крайние и самые искусственные состояния. Они знаме­нуют собой завершение развития, как за жизнью наступает смерть. Они означают конец культуры, переход ее в иное состояние:

Греческая душа и римский интеллект — вот что это такое. Так различают­ся культура и цивилизация¹.

Для цивилизации типичны люди бездушные, далекие от филосо­фии, с расовыми инстинктами, доходящими до зверства, бесцере-

Там же. С. 164.

монно считающиеся лишь с реальными успехами. Это тип людей крепких умом, практичных и безразличных к обсуждениям смысла жизни и подобных метафизических проблем.

В их руках духовная и материальная участь каждой поздней эпохи. Они провели в жизнь вавилонский, египетский, индийский, китайский, римский империализм. В такие эпохи буддизм, стоицизм и социализм достигают зрелости окончательных жизненных построений. Чистая цивилизация как исторический процесс состоит в постепенном осво­бождении от ставших неорганическими мертвых форм культуры.

С этого рубежа великие цивилизации ограничены в пределах не­скольких крупных городов, которые вобрали в себя все содержание истории. Весь совокупный ландшафт культуры опускается до ранга провинции, занятой тем, чтобы питать мировые города остатками своей прежней духовности.

. Мировой город и провинция — таковы два полюса цивилизации. Вместо мира — город, некая точка, в которой сосредоточена вся жизнь, между тем как оставшаяся часть отмирает. В городе действу­ет новый бесплодный, исполненный глубокой антипатии к людям, холодный прагматик, озабоченный лишь «вопросом денег». В «ми­ровом» городе, утверждает Шпенглер, действует не народ, а масса, презрительно относящаяся ко всяким традициям. У культурного че­ловека энергия обращена к развитию духовности, цивилизованный человек во всем ищет выгоды и пользы. Для него недоступны тайны поэзии и других искусств, он предпочитает зрелища, технические иг­ры, спортивные состязания.

Его психология подвержена стандартам массового вкуса, поэтому столь распространенными становятся повальные увлечения, не тре­бующие эмоциональной и душевной отзывчивости, но лишь запол­няющие образующийся духовный вакуум.

«Современная эпоха — эпоха цивилизации, а не культуры», — заключает Шпенглер¹.

У каждой культуры есть свое детство, своя юность, своя возмужалость и старость².

Культура рождается в тот миг, когда из прадушевного состояния вечномладенческого пробуждается и отслаивается великая душа. Она расцветает на почве строго ограниченного ландшафта, к которому она остается привязанной в течение всей жизни. Культура умира-

¹ Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. С. 174.

² Там же. С. 265.

ет, когда эта душа осуществила уже полную сумму своих возмож­ностей, создав народы, языки, вероучения, искусства, государства, науки.

Бесчисленные поколения, народы и племена — арийцы, монголы, германцы, кельты, парфяне, франки, карфагеняне, берберы, банту и многие другие прошли этот путь. Когда в них угасает «формообра­зующая сила», вместе с ней постепенно стираются ее черты, языко­вые и умственные признаки, и явление вновь растворяется в хаосе поколений.

Так на поверхности Земли величественными кругами расходятся волны великих культур. Они внезапно всплывают, расширяются в роскошных линиях, успокаиваются, исчезают, и зеркало прилива вновь одиноко и вы­тягивается в опустевшем месте.

Каждая культура обнаруживает символическую и почти мистическую связь с пространством, в котором она существует. Как только вся полнота внутренних возможностей исчерпана, культура внезапно коченеет, отми­рает, ее кровь свертывается, силы надламываются — она становится ци­вилизацией. В таком виде она, как тысячелетнее дерево, еще много столе­тий топорщит свои гнилые сучья.

Таков смысл всех закатов в истории — внутреннего и внешнего за­вершения, ожидающего каждую живую культуру¹.

Все культуры проходят цикл развития от рождения к смерти, от восхода к закату. Длительность существования определяется при­мерно в 1000-1500 лет. Так происходило в античности, таковы при­знаки и заката Европы. Огонь души угасает, усталая, раздосадованная, она теряет радость жизни и стремится обратно к мраку прадушевной мистики. Такова судьба культуры, в ее направленности и необрати­мости, последовательности и неумолимости.

В отличие от мира природы, где действуют непреложные законы, а всякое действие имеет причину и следствие, мир культуры во власти судьбы, для его познания неприемлемы строгие калькуляции, науч­ные понятия и доказательства. Можно предчувствовать будущее, пы­таться проникнуть в его тайны, но вычислить его невозможно. Отсюда истоки вечного разлада между научным мышлением и искусством. Поэтому культуру можно лишь понять, почувствовать, пережить.

**■ Метод освоения культуры, проникновения в ее смыслы, значения, сим­волы Шпенглер называет физиогномическим, позволяющим на осно­ве внешних черт, признаков проникать во внутренние смыслы...

¹ Там же. С. 265.

Точно так же внешний облик человека — рост, выражение лица, осанка, походка, речь — дает возможность узнавать его внутреннее состояние: доброту или злобу, ум или глупость, храбрость или тру­сость.

Описательная, формообразующая физиогномика есть перене­сенное в духовную сферу искусство портрета. Дон-Кихот, Вертер, Жюльен Сорель — портреты эпохи. Фауст — портрет целой культу­ры. В портретах Рембрандта — история, заколдованная в мгновение.

Так следовало бы писать биографию великих культур, когда ра­бота специалиста-историка над датами и данными — лишь средст­во, а не цель. Формы государства, хозяйства, сражения, искусства, наука, боги, мораль — все заключает в себе символ, является выраже­нием души. Поэтому если познание природы — дело воспитания и обучения, то знатоком истории рождаются. Для историка культуры " важны такие качества, как проницательность, интуиция, постиже­ние, созерцание, концентрация чувств, которым практически нельзя научиться.

Рассудок, система, понятие убивают ее, превращают в застывший предмет, создавая иллюзию научности. И наоборот, созерцание, пе­реживание мгновений истории, исповедание, свойственные религии и художественному творчеству, наиболее близко передают душу культуры.

Лишь тогда оказывается возможным постичь каждый факт исторической картины, каждую эпоху сообразно их символическому содержанию¹.

Культуры — это организмы, считает Шпенглер, а всемирная исто­рия — их общая биография. В судьбе отдельных, сменяющих друг друга, вырастающих друг подле друга, соприкасающихся, оттесня­ющих и подавляющих друг друга культур исчерпывается содержа­ние всей человеческой истории.

Я отличаю идею культуры, совокупность ее внутренних возможностей от ее чувственного проявления в картине истории как достигнутого уже осу­ществления².

Таково отношение души к живой плоти. История культуры есть поступательное осуществление ее возможностей.

Культура — это первофеномен всякой прошлой и будущей ми­ровой истории. Этот вывод Шпенглер формулирует в соответствии

¹ Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. С. 262.

² Там же. С. 265.

с идеями Гете о перворастении как праформе всяких растительных организмов или подобной же — у позвоночных животных.

Ч> Великая задача историка — вскрыть внутреннее строение, или морфо­логию, культуры, осмыслить экспрессию событий и отыскать лежащий в ее основе язык.

Именно этим определяется содержание «Заката Европы», име­ющего подзаголовок «Очерки морфологии мировой истории».

Культура как стиль

Пользуясь методом физиогномики, раскрытием внутреннего содер­жания по внешним проявлениям, Шпенглер выделяет понятие габи­туса, или стиля культуры, как совокупности жизненных выражений, которые являются формами духовной коммуникации, специфически­ми для данной культуры.

Например, каждый античный город, будучи воплощением и сим­волом одного и того же стиля и жизнеощущения, глубоко отличается по своему плану, виду улиц, языку, частной и официальной архитек­туре, по типу площадей, переулков, дворов, фасадов, по красочности, шуму, толкотне, по духу своих ночей от группы индийских, араб­ских, европейских мировых городов.

В каждом инобытии этого рода лежит высокая символика: запад­ная склонность к прямолинейным перспективам наподобие мощного пролета Елисейских Полей в Париже или узость Акрополя, город­ских кварталов в Риме с запутанным расположением частей. Не ме­нее важно представить продолжительность жизни каждой культуры, темп, такт и ритмы ее развития. Что значит, например, резко выде­ляющийся во всех культурах 50-летний период в ритме политиче­ского, духовного и художественного становления? Или 300-летние периоды барокко, великой математики, аттической пластики, моза­ичной живописи?

Наиболее значительные события, явления религиозной, научной, политической жизни дают импульс в формировании индивидуаль­ности. Трудно понять античную культуру, не принимая во внимание исторический контекст, такие явления, как античную трагедию, по­лис, дионисическую стихию, тиранию, ионическую колонну, геомет­рию Евклида, римский легион, бой гладиаторов.

Шпенглера увлекает идея поиска исторических аналогий, эквива­лентов значительным творениям и формам религии, искусства, по-

литики, хозяйства, науки, которые одновременно возникают, завер­шаются и угасают во всей совокупности культур. Этому он посвяща­ет целый ряд таблиц «одновременных» духовных эпох, искусства, политики от глубокой древности возникновения культуры и до за­вершающей стадии цивилизации. Анализ данных сопоставлений и аналогий требует специального научно-исторического исследования.

Шпенглер придает исключительное значение физиогномическому методу в постижении культуры, который позволяет по деталям орна­ментики, архитектурного стиля, письма, по отдельным данным полити­ческого, хозяйственного, религиозного характера восстановить ос­новные черты исторической картины целых столетий, прочитать по элементам языка художественных форм современную им государст­венность. _А

Но возможности данного метода не безграничны. Невозможно, как утверж-• дает Шпенглер, до конца вникнуть силами собственной души в мир чу­жих культур. Здесь всегда остается некий недоступный «остаток», тем бо­лее значительный, чем ничтожнее собственный исторический инстинкт, физиогномический такт, собственное знание людей. И все-таки решение этой задачи есть предпосылка всякого более глубокого миропонимания. Историческая окружающая среда других людей составляет часть их су­щества, и нельзя понять кого-либо, не зная его чувства времени, его идеи судьбы, стиля и степени сознательности его внутренней жизни¹.

Пониманию истории мировой культуры способствует проникно­вение в мир символов, которые приобретают особую ценность.

Шпенглер предлагает осмыслить символическое значение часов как способа измерения времени.

В античной культуре время обычно определяли днем по длине те­ни от собственного тела, хотя солнечные и водяные часы уже были в употреблении в египетской и вавилонской культурах. Но сущест­вование человека было сосредоточено на настоящем, полностью за­мыкалось в текущем моменте, его мало волновало прошедшее и бу­дущее. Не потому ли античности не были известны ни археология, ни ее «душевная изнанка» — астрология. Не было распространено в обыденном сознании историческое летоисчисление, а счет годам велся по олимпиадам. В античных городах ничто не напоминало о глубокой древности, не было благоговейно опекаемых руин. Таково было понимание времени, обожествляющее тело и сиюминутность жизнеощущения.

Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. С. 289.

Совсем иное отношение ко времени складывается в последующие века в западноевропейской культуре. Изобретение механических ча­сов, гротескный символ башенных часов, отмеряющих время горо­жан, и, наконец, карманные часы, сопровождающие каждого челове­ка, — такова новая символика отношения ко времени.

Столь же древняя семантика отношения к смерти обнаруживает­ся в различных формах погребения. Возвышенный стиль в Индии начинается с надмогильных храмов, античный — с могильных ваз, египетский — с пирамид, древнехристианский — с катакомб и сарко­фагов. В первобытные времена многие формы смешаны, но затем каждая культура возводит одну из них на символическую ступень. Египтяне особенно оберегали свое прошлое в памяти, в камне и иеро­глифах, так что и поныне мы можем точно установить даты прав­ления их царей, что трудно сказать о времени жизни многих истори­ческих деятелей времен античности. Вспомним: то, что эллины назы­вали «мусейоном», вовсе не было музеем, а означало философскую школу, основанную в честь Аристотеля, а позднее Александрийский университет, где хранилась коллекция книг и естественноисториче-ских экспонатов.

Не менее интересна историко-культурная символика отношения к эротике. В античности особое значение придавалось решающим актам зачатия и рождения. Поэтому эротическое было средоточием культа Деметры и вносило в античный мир символ фаллоса, зна­ка мужского пола. Этому соответствует в индийской культуре знак лингама и обряд верчения вокруг богини Паравати. Домашний культ римлян был связан с детородной силой главы семейства. Западная душа противопоставила этому знак материнской любви. Мать, дер­жащая дитя у груди, — культ Марии расцвел в столетия готики. Свое высочайшее выражение он нашел в Сикстинской мадонне Рафа­эля. Мадонна с младенцем Иисусом соответствует египетской Исиде с Гором. Но кормящая грудью мать столь же чужда византийскому искусству, сколь и эллинскому. Символ Богоматери в христианстве вознес эту идею на огромную нравственную высоту. Интересные идеи высказывает Шпенглер о роли отца как символа охраны дома и очага, добытчика пропитания, мудрого правителя. Символами про­никнута организация хозяйства, от беспечности до скаредности, по­рядка и разгильдяйства, заботы о будущем и жизни «одним днем».

Но как бы ни велико было значение символов, традиций, на по­верхности мирового свершения царит непредвиденное, судьба и слу­чай. Случайное стечение обстоятельств сопровождает каждое собы-

тие, жизнь каждого человека. Трудно предугадать появление талан­тов, возможное их влияние на ход истории. Такова участь худож­ников, произведений искусства, религиозных культов, теорий и на­учных открытий.

Один талант может безвозвратно исчезнуть, другой — «войти в историю». Трудно также предвидеть судьбу идей: чего хотели Лю­тер, Лойола, Кальвин, Руссо, Маркс и что получилось из этого в буре западной истории? Было ли это милостью или роком? Здесь всякий рациональный анализ наталкивается на абсурд. В каждой эпохе сосу­ществует неограниченная полнота неожиданных и никогда не пред­усматриваемых возможностей. Случайности могут придавать раз­витию вид величественный или убогий, счастливый или трагичный, однако сама историческая эпоха необратима.

Событие делает эпоху, оно знаменует в развитии культуры роко­вую перемену и может сопровождаться массой случаев, но эпоха пред-' определена.

Физиогномический метод позволяет различать анонимные и личные эпохи. Первостепенную значимость имеют великие лично­сти, обладающие такой формообразующей силой, что растворяют в ней судьбы тысяч людей и народов. Среди них могут быть и авантю­ристы, и баловни фортуны, и герои истории. Каждая эпоха, ее науки, искусства, города, языки — все это составляет физиогномические штрихи высочайшей символики. Поэтические творения и битвы, празднества и католические мессы, заводы и гладиаторские игры, дервиши и дарвинисты, железные дороги и римские улицы, прогресс и нирвана, газеты, скопища рабов, деньги и машины — «все это раз­ным образом суть знаки и символы в картине мира прошлого, много­значительно воскрешаемого душой»¹.

Мысль о всемирной истории физиогномического типа расширя­ется до идеи всеобъемлющей символики.

Дорический, раннеарабский, романский орнамент, образ кресть­янского дома, семьи, человеческих отношений, одеяний и культовых действий, а также облик, осанка, походка определенного человека; целые сословия и народы, диалекты и формы оседлости всех людей и животных и, кроме того, немой язык природы с ее лесами, выгона­ми, стадами, облаками, звездами, лунными ночами и грозами, цвете­нием и увяданием, близостью и далью — все это есть символическое воздействие космического на нас, когда мы внемлем этому языку в моменты раздумий.

Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. С. 322.

Но в этом выражено чувство единства понимания, которое выде­ляет из общей человеческой массы целые семьи, сословия, племена и, наконец, культуры и смыкает их вместе.

»* Действительность культуры предстает как «макрокосм» в совокупно­сти разнообразных символов, соотнесенных с конкретной душой, ко­торая погружается в этот мир и расшифровывает для себя и другие ее значения.

Люди одной культуры и одного душевного склада переживают эти многочисленные знаки, усваивают их при помоши выразительных средств языка, искусства, религии, слов, формул..

•■■■■•■■■■■■■■■■•■■■■■■■■■■■■■■■■■■•■■■■■•■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■•■■■■■■■■•••■■■■■tB*i*a«a I if

Что же касается возможности проникновения в мир других куль­тур, то мы можем весьма неполно понимать индийскую или египет­скую душу, проявленную в людях, нравах, божествах, словах, идеях, постройках, деяниях. Это происходит потому, что мы вкладываем в выражение чужой души собственное понимание.

Равным образом толкуем мы и черты древнеегипетских и китай­ских портретов, отталкиваясь от западного опыта в искусстве. Здесь понимание нередко переходит в самообман. Основные черты мыш­ления, жизни, сознания столь же различны, как черты лиц отдель­ных людей.

Сколь далеким, диковинным и мимолетным по самой своей идее был ин­дийский или вавилонский мир для людей пяти или шести следующих за ними культур, столь же непонятным станет однажды и западный мир для людей не рожденных еще культур¹.

Спустя несколько столетий не будет уже никакой западноевро­пейской культуры, никаких немцев, англичан, французов, как во вре­мена Юстиниана уже не было никаких римлян. Угаснет не череда че­ловеческих поколений, но исчезнет сама внутренняя форма народа. Преходяща любая мысль, любая вера, любая наука, стоит только угас­нуть умам, которые способны ощущать эти миры. Культура жива, пока есть глаз, который ее видит, ухо — слышит, мозг — осознает, че­ловек в целом — воспринимает и объясняет.

Исходя из принципа символики культур, Шпенглер предлага­ет описание аполлонической, фаустовской и магической души². Апол-лонической он называет душу античной культуры, избравшей чувст­венное тело идеальным типом пространства. К данному типу куль­туры относятся: изваяние обнаженного человека, механическая ста-

¹ Там же. С. 345.

² Там же. С. 345-388.

тика, чувственные культы олимпийских богов, политически изоли­рованные греческие города, рок Эдипа и символ фаллоса. К этому прибавляются живопись, очерчивающая контурами отдельные тела, существование грека, обозначающего свое «Я» как тело и чуждого идее внутреннего развития. Античный храм есть безмолвное, темное ничто, изготовленное изначально из бренных веществ; некий чехол, натянутый на мгновенье. Античный рельеф, замкнутая колоннада лишь подчеркивают контуры объема, священное установление гра­ниц. Множественность отдельных тел требует аналогичного мира богов — таков смысл античного политеизма. На Олимпе сияет веч­ный свет юного дня.

Фаустовская душа воплощена в западноевропейской культуре, расположенной на северных равнинах и связанной с рождением ро­манского стиля в X столетии. Ее символами стали искусство фуги в музыке, динамика Галилея, католическая и протестантская догматика, великие династии эпохи барокко с их политикой, судьба короля Ли-. ра и идеал мадонны. Это живопись, соединяющая пространства по­средством света и тени, — таковы написанные масляными красками картины Рембрандта. В личной жизни — культура мемуаров, само­анализа, совести. Зодчество находит выражение в исполинских готи­ческих храмах, в которых ощущается безграничное одиночество. Это новое переживание мира повторяется в поэзии, религии, связующей участников в мистическую общину. Здесь божество является лишь в буре органной фуги или в торжественной поступи кантаты и мессы.

Магическая душа арабской культуры между Тигром и Нилом, Черным морем и Южной Аравией отмечена своими алгеброй, астро­логией и алхимией, мозаиками и арабесками, халифатами и мечетя­ми, таинствами и священными книгами персидской, индийской, хри­стианской религий.

Египетская душа видела себя странствующей по узкой и неумоли­мо предначертанной жизненной тропе, за которую в назначенный срок неизбежен отчет перед судьями мертвых («Книга Мертвых»). Такова была ее идея судьбы. Египетское бытие — это бытие стран­ника, бредущего вечно в определенном направлении. Язык и фор­мы его культуры служат воплощению этого единственного мотива. Его прасимвол можно обозначить словом «путь». Надгробные храмы Древнего царства, в особенности мощный пирамидный храм I дина­стии, являют собой ритмически расчлененную последовательность пространств. Сакральный путь, постоянно сужаясь, ведет от ворот у Нила через проходы, ряды, дворы, схваченные аркадами, и колон-

ные залы к усыпальнице. Равным образом храмы Солнца V дина­стии являются не «постройкой», а дорогой, отделанной мощными каменными породами. Бесконечными рядами тянутся рельефы и сте­нопись, вынуждающие наблюдателя двигаться в определенном на­правлении. Сфинксовые аллеи с львиными и бараньими головами, относящиеся к Новому царству, преследуют ту же цель. Продвига­ясь вперед и становясь тем самым символом жизни, человек вступа­ет в связь с каменной частью этой символики.

«Путь» означает одновременно судьбу и третье измерение. Для египтянина пирамида над царским гробом была треугольной. Гос­подство горизонтали, вертикали и прямого угла поддерживает двух­мерный принцип и изолирует переживание пространственной глу­бины, которая совпадает с направлением пути и целью — гробом.

Это искусство не допускает никаких отклонений, ослабляющих напряженность души, и египтянин проходит предначертанный путь до конца.

Китайская культура тоже основана на символе «дао», что бук­вально переводится как «путь», «дорога». «Дао» как всеобщий закон мироздания призывает человека согласовывать свое поведение, стре­миться к гармонии с природой. Китайская кул

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: