 |
Стелла-5. Светило. Ад. Изольда 32 глава
|
|
|
|
— О, в данном случае это всего лишь серьёзное непослушание, Изидора. Ересью здесь и не пахнет. Я просто не люблю, когда мои приказы не выполняются. И каждое непослушание нуждается в маленьком уроке на будущее, не так ли, мой дорогой Мороне?.. Думаю, в этом Вы со мной согласны?
Мороне!!! Ну, конечно же! Вот почему этот человек показался мне знакомым! Я видела его всего лишь раз на личном приёме Папы. Но кардинал восхитил меня тогда своим истинно природным величием и свободой своего острого ума. И помнится мне, что Караффа тогда казался очень к нему благожелательным и им довольным. Чем же сейчас кардинал сумел так сильно провиниться, что злопамятный Папа смел посадить его в этот жуткий каменный мешок?..
— Ну что ж, мой друг, желаете ли Вы признать свою ошибку и вернуться обратно к Императору, чтобы её исправить, или будете гнить здесь, пока не дождётесь моей смерти... которая, как мне стало известно, произойдёт ещё очень нескоро...
Я застыла... Что это означало?! Что изменилось?! Караффа собирался жить долго??? И заявлял об этом очень уверенно! Что же такое могло с ним произойти за время его отсутствия?..
— Не старайтесь, Караффа... Это уже неинтересно. Вы не имеете права меня мучить, и держать меня в этом подвале. И Вам прекрасно это известно, — очень спокойно ответил Мороне.
В нём всё ещё присутствовало его неизменное достоинство, которое когда-то меня так искренне восхитило. И тут же в моей памяти очень ярко всплыла наша первая и единственная встреча...
Это происходило поздно вечером на одном из странных «ночных» приёмов Караффы. Ожидавших уже почти не оставалось, как вдруг, худой, как жердь, слуга объявил, что на приём пришёл его преосвященство кардинал Мороне, который, к тому же, «очень спешит». Караффа явно обрадовался. А тем временем в зал величественной поступью входил человек... Уж если кто и заслуживал звания высшего иерарха церкви, то это был именно он! Высокий, стройный и подтянутый, великолепный в своём ярком муаровом одеянии, он шёл лёгкой, пружинистой походкой по богатейшим коврам, как по осенним листьям, гордо неся свою красивую голову, будто мир принадлежал только ему. Породистый от корней волос до самых кончиков своих аристократических пальцев, он вызывал к себе невольное уважение, даже ещё не зная его.
|
|
|
— Готовы ли Вы, Мороне? — весело воскликнул Караффа. — Я надеюсь, что Вы порадуете Нас своими стараниями! Что ж, счастливой дороги Вам, кардинал, поприветствуйте от Нас Императора! — и встал, явно собираясь удалиться.
Я не выносила манеру Караффы говорить о себе «мы», но это была привилегия Пап и королей, и оспаривать её, естественно, никто никогда не пытался. Мне сильно перечила такая преувеличенная подчёркнутость своей значимости и исключительности. Но тех, кто такую привилегию имел, это, конечно же, полностью устраивало, не вызывая у них никаких отрицательных чувств. Не обращая внимания на слова Караффы, кардинал с лёгкостью преклонил колено, целуя «перстень грешников», и, уже поднимаясь, очень пристально посмотрел на меня своими яркими васильковыми глазами. В них отразился неожиданный восторг и явное внимание... что Караффе, естественно, совершенно не понравилось.
— Вы пришли сюда видеть меня, а не разбивать сердца прекрасных дам! — недовольно прокаркал Папа. — Счастливого пути, Мороне!
— Я должен переговорить с Вами, перед тем, как начну действовать, Ваше святейшество, — со всей возможной учтивостью, ничуть не смутившись, произнёс Мороне. — Ошибка с моей стороны может стоить нам очень дорого. Поэтому прошу выделить мне чуточку Вашего драгоценного времени, перед тем, как я покину Вас.
|
|
|
Меня удивил оттенок колючей иронии, прозвучавший в словах «вашего драгоценного времени»... Он был почти, что неуловимым, но всё же — он явно был! И я тут же решила получше присмотреться к необычному кардиналу, удивляясь его смелости. Ведь обычно ни один человек не решался шутить и уж, тем более — иронизировать с Караффой. Что в данном случае показывало, что Мороне его ни чуточки не боялся... А вот, что являлось причиной такого уверенного поведения — я сразу же решила выяснить, так как не пропускала ни малейшего случая узнать кого-то, кто мог бы когда-нибудь оказать мне хоть какую-то помощь в уничтожении «святейшества»... Но в данном случае мне, к сожалению, не повезло... Взяв кардинала под руку и приказав мне дожидаться в зале, Караффа увёл Мороне в свои покои, не разрешив мне даже проститься с ним. А у меня почему-то осталось чувство странного сожаления, как будто я упустила какой-то важный, пусть даже и очень маленький шанс получить чужую поддержку...
Обычно Папа не разрешал мне находиться в его приёмной, когда там были люди. Но иногда, по той или иной причине, он вдруг «повелевал» следовать за ним, и отказать ему в этом, навлекая на себя ещё большие неприятности, было с моей стороны просто неразумно, да и не было на то никакого серьёзного повода. Потому я всегда шла, зная, что, как обычно, Папа будет с каким-то непонятным интересом наблюдать мою реакцию на тех или иных приглашённых. Мне было совершенно безразлично, зачем ему было нужно подобное «развлечение». Но такие «встречи» позволяли мне чуточку развеяться, и уже ради этого стоило не возражать против его странноватых приглашений.
Так и не встретившись никогда более с заинтересовавшим меня кардиналом Мороне, я очень скоро о нём забыла. И вот теперь он сидел на полу прямо передо мной, весь окровавленный, но всё такой же гордый, и опять заставлял точно также восхищаться его умением сохранять своё достоинство, оставаясь самим собой в любых, даже самых неприятных жизненных обстоятельствах.
— Вы правы, Мороне, у меня нет серьёзного повода Вас мучить... — и тут же улыбнулся. — Но разве он Нам нужен?.. Да и притом, не все мучения оставляют видимые следы, не так ли?
|
|
|
Я не желала оставаться!.. Не хотела смотреть, как это чудовищное «святейшество» будет практиковать свои «таланты» на совершенно невиновном человеке. Но я также прекрасно знала, что Караффа меня не отпустит, пока не насладится одновременно и моим мучением. Поэтому, собравшись, насколько позволяли мне мои расшатанные нервы, я приготовилась смотреть...
Могучий палач легко поднял кардинала, привязывая к его ступням тяжёлый камень. Вначале я не могла понять, что означала такая пытка, но продолжение, к сожалению, не заставило себя ждать... Палач потянул рычаг, и тело кардинала начало подниматься... Послышался хруст — это выходили из мест его суставы и позвонки. Мои волосы встали дыбом! Но кардинал молчал.
— Кричите, Мороне! Доставьте мне удовольствие! Возможно, тогда я отпущу вас раньше. Ну, что же вы?.. Я вам приказываю. Кричите!!!
Папа бесился... Он ненавидел, когда люди не ломались. Ненавидел, если его не боялись... И поэтому для «непослушных» пытки продолжались намного упорнее и злей.
Мороне стал белым, как смерть. По его тонкому лицу катились крупные капли пота и, срываясь, капали на землю. Его выдержка поражала, но я понимала, что долго так продолжаться не сможет — каждое живое тело имело предел... Хотелось помочь ему, попробовать как-то обезболить. И тут мне неожиданно пришла в голову забавная мысль, которую я сразу же попыталась осуществить — камень, висевший на ногах кардинала, стал невесомым!.. Караффа, к счастью, этого не заметил. А Мороне удивлённо поднял глаза, и тут же их поспешно закрыл, чтобы не выдать. Но я успела увидеть — он понял. И продолжала «колдовать» дальше, чтобы как можно больше облегчить его боль.
— Уйдите, мадонна! — недовольно воскликнул Папа. — Вы мешаете мне наслаждаться зрелищем. Я давно хотел увидеть, таким ли уж гордым будет наш милый друг, после «работы» моего палача? Вы мешаете мне, Изидора!
Это означало — он, всё же, понял...
Караффа не был видящим, но многое он как-то улавливал своим невероятно острым чутьём. Так и сейчас, почуяв, что что-то происходит, и не желая терять над ситуацией контроль, он приказывал мне удалиться.
|
|
|
Но теперь я уже сама не желала уходить. Несчастному кардиналу требовалась моя помощь, и я искренне хотела ему помочь. Ибо знала, что оставь я его наедине с Караффой — никто не знал, увидит ли Мороне наступающий день. Но Караффу мои желания явно не волновали... Не дав мне даже возмутиться, второй палач буквально вынес меня за дверь и подтолкнув в сторону коридора, вернулся в комнату, где наедине с Караффой остался, пусть очень храбрый, но совершенно беспомощный, хороший человек...
Я стояла в коридоре, растерянно соображая, как могла бы ему помочь. Но выхода из его печального положения, к сожалению, не было. Во всяком случае, я не могла его так быстро найти... Хотя, если честно, у меня самой положение было, наверное, ещё печальней... Да, пока Караффа ещё не мучил меня. Но ведь физическая боль являлась не столь ужасной, как ужасны были мучения и смерть любимых людей... Я не знала, что происходило с Анной, и, боясь как-то вмешиваться, беспомощно выжидала... Из своего грустного опыта, я слишком хорошо понимала — обозли я каким-то необдуманным действием Папу, и результат получится только хуже — Анне наверняка придётся страдать.
Дни шли, а я не знала, была ли моя девочка всё ещё в Мэтэоре? Не появлялся ли за ней Караффа?.. И всё ли было с ней хорошо.
Моя жизнь была пустой и странной, если не сказать — безысходной. Я не могла покинуть Караффу, так как знала — стоит мне только исчезнуть, и он тут же выместит свою злость на моей бедной Анне... Также, я всё ещё не в силах была его уничтожить, ибо не находила пути к защите, которую подарил ему когда-то «чужой» человек. Время безжалостно утекало, и я всё сильнее чувствовала свою беспомощность, которая в паре с бездействием, начинала медленно сводить меня с ума...
Прошёл почти уже месяц после моего первого визита в подвалы. Рядом не было никого, с кем я могла бы обмолвиться хотя бы словом. Одиночество угнетало всё глубже, поселяя в сердце пустоту, остро приправленную отчаяньем...
Я очень надеялась, что Мороне всё-таки выжил, несмотря на «таланты» Папы. Но возвращаться в подвалы побаивалась, так как не была уверена, находился ли там всё ещё несчастный кардинал. Мой повторный визит мог навлечь на него настоящую злобу Караффы, и платить за это Мороне пришлось бы по-настоящему дорого.
Оставаясь отгороженной от любого общения, я проводила дни в полнейшей «тишине одиночества». Пока, наконец, не выдержав более, снова спустилась в подвал...
Комната, в которой я месяц назад нашла Мороне, на этот раз пустовала. Оставалось только надеяться, что отважный кардинал всё ещё жил. И я искренне желала ему удачи, которой узникам Караффы, к сожалению, явно не доставало.
|
|
|
И так как я всё равно уже находилась в подвале, то, чуть подумав, решила посмотреть его дальше, и осторожно открыла следующую дверь....
А там, на каком-то жутком пыточном «инструменте» лежала совершенно голая, окровавленная молодая девушка, тело которой представляло собою настоящую смесь живого палёного мяса, порезов и крови, покрывавших её всю с головы до ног... Ни палача, ни, тем более — Караффы, на моё счастье, в комнате пыток не было.
Я тихонько подошла к несчастной и осторожно погладила её по опухшей, нежной щеке. Девушка застонала. Тогда, бережно взяв её хрупкие пальцы в свою ладонь, я медленно начала её «лечить»... Вскоре на меня удивлённо глядели чистые, серые глаза...
— Тихо, милая... Лежи тихо. Я попробую тебе помочь, насколько это возможно. Но я не знаю, достаточно ли у меня будет времени... Тебя очень сильно мучили, и я не уверена, смогу ли всё это быстро «залатать». Расслабься, моя хорошая, и попробуй вспомнить что-то доброе... если сможешь.
Девушка (она оказалась совсем ещё ребёнком) застонала, пытаясь что-то сказать, но слова почему-то не получались. Она мычала, не в состоянии произнести чётко даже самого краткого слова. И тут меня полоснуло жуткое понимание — у этой несчастной не было языка!!! Они его вырвали... чтобы не говорила лишнего! Чтобы не крикнула правду, когда будут сжигать на костре... Чтобы не могла сказать, что они с ней творили...
О боже!.. Неужели всё это вершили ЛЮДИ???
Чуть успокоив своё омертвевшее сердце, я попыталась обратиться к ней мысленно — девочка услышала. Что означало — она была одарённой!.. Одной из тех, кого Папа так яростно ненавидел. И кого так зверски сжигал живьём на своих ужасающих человеческих кострах....
— Что же они с тобой сделали, милая?!.. За что тебе отняли речь?!
Стараясь затянуть повыше упавшее с её тела грубое рубище непослушными, дрожащими руками, потрясённо шептала я.
— Не бойся ничего, моя хорошая, просто подумай, что ты хотела бы сказать, и я постараюсь услышать тебя. Как тебя зовут, девочка?
— Дамиана... — тихо прошелестел ответ.
— Держись, Дамиана, — как можно ласковее улыбнулась я. — Держись, не ускользай, я постараюсь помочь тебе!
Но девушка лишь медленно качнула головой, а по её избитой щеке скатилась чистая одинокая слезинка...
— Благодарю вас... за добро. Но я не жилец уже... — прошелестел в ответ её тихий «мысленный» голос. — Помогите мне... Помогите мне «уйти». Пожалуйста... Я не могу больше терпеть... Они скоро вернутся... Прошу вас! Они осквернили меня... Пожалуйста, помогите мне «уйти»... Вы ведь знаете — как. Помогите... Я буду и «там» благодарить, и помнить вас...
Она схватила своими тонкими, изуродованными пыткой пальцами моё запястье, вцепившись в него мёртвой хваткой, будто точно знала — я и вправду могла ей помочь... могла подарить желанный покой...
Острая боль скрутила моё уставшее сердце... Эта милая, зверски замученная девочка, почти ребёнок, как милости, просила у меня смерти!!! Палачи не только изранили её хрупкое тело — они осквернили её чистую душу, вместе изнасиловав её!.. И теперь Дамиана готова была «уйти». Она просила смерти, как избавления, даже на мгновение, не думая о спасении. Она была замученной и осквернённой, и не желала жить... У меня перед глазами возникла Анна... Боже, неужели и её ждал такой же страшный конец?!! Смогу ли я её спасти от этого кошмара?!
Дамиана умоляюще смотрела на меня своими чистыми серыми глазами, в которых отражалась нечеловечески глубокая, дикая по своей силе, боль... Она не могла более бороться. У неё не хватало на это сил. И чтобы не предавать себя, она предпочитала уйти...
Что же это были за «люди», творившие такую жестокость?!. Что за изверги топтали нашу чистую Землю, оскверняя её своей подлостью и «чёрной» душой?.. Я тихо плакала, гладя милое лицо этой мужественной, несчастной девчушки, так и не дожившей даже малой частью свою грустную, неудавшуюся жизнь... И мою душу сжигала ненависть! Ненависть к извергу, звавшему себя римским Папой... наместником Бога... и святейшим Отцом... наслаждавшимся своей прогнившей властью и богатством, в то время, как в его же жутком подвале из жизни уходила чудесная чистая душа. Уходила по собственному желанию... Так как не могла больше вынести запредельную боль, причиняемую ей по приказу того же «святого» Папы...
О, как же я ненавидела его!!! Всем сердцем, всей душой ненавидела! И знала, что отомщу ему, чего бы мне это ни стоило. За всех, кто так зверски погиб по его приказу... За отца... за Джироламо... за эту добрую, чистую девочку... и за всех остальных, у кого он играючи отнимал возможность прожить их дорогую и единственную в этом теле, земную жизнь.
— Я помогу тебе, девочка... Помогу тебе, милая... — ласково баюкая её, тихо шептала я. — Успокойся, солнышко, там не будет больше боли. Мой отец ушёл туда... Я говорила с ним. Там только свет и покой... Расслабься, моя хорошая... Я исполню твоё желание. Сейчас ты будешь уходить — не бойся. Ты ничего не почувствуешь... Я помогу тебе, Дамиана. Я буду с тобой...
Из её изуродованного физического тела вышла удивительно красивая сущность. Она выглядела такой, какой Дамиана была, до того, как появилась в этом проклятом месте.
— Спасибо вам... — прошелестел её тихий голос. — Спасибо за добро... и за свободу. Я буду помнить вас.
Она начала плавно подниматься по светящемуся каналу.
— Прощай Дамиана... Пусть твоя новая жизнь будет счастливой и светлой! Ты ещё найдёшь своё счастье, девочка... И найдёшь хороших людей. Прощай...
Её сердце тихо остановилось... А исстрадавшаяся душа свободно улетала туда, где никто уже не мог причинять ей боли. Милая, добрая девочка ушла, так и не узнав, какой чудесной и радостной могла быть её оборванная, непрожитая жизнь... скольких хороших людей мог осчастливить её Дар... какой высокой и светлой могла быть её непознанная любовь... и как звонко и счастливо могли звучать голоса её неродившихся в этой жизни детей...
Успокоившееся в смерти лицо Дамианы разгладилось, и она казалась просто спящей, такой чистой и красивой была теперь... Горько рыдая, я опустилась на грубое сидение рядом с её опустевшим телом... Сердце стыло от горечи и обиды за её невинную, оборванную жизнь... А где-то очень глубоко в душе поднималась лютая ненависть, грозясь вырваться наружу, и смести с лица Земли весь этот преступный, ужасающий мир...
Наконец, как-то собравшись, я ещё раз взглянула на храбрую девочку-ребёнка, мысленно желая ей покоя и счастья в её новом мире, и тихо вышла за дверь... Увиденный ужас парализовал сознание, лишая желания исследовать папский подвал дальше... грозясь обрушить на меня чьё-то очередное страдание, которое могло оказаться ещё страшней. Собираясь уже уйти наверх, я вдруг неожиданно почувствовала слабый, но очень упорный зов. Удивлённо прислушиваясь, я, наконец, поняла, что меня зовут отсюда же, из этого же подвала. И тут же, забыв все прежние страхи, решила проверить.
Зов повторялся, пока я не подошла прямо к двери, из которой он шёл... Келья была пустой и влажной, без какого-либо освещения. А в самом её углу, на соломе сидел человек. Подойдя к нему ближе, я неожиданно вскрикнула — это был мой старый знакомый, кардинал Мороне... Его гордое лицо, на сей раз, краснело ссадинами, и было видно, что кардинал страдал.
— О, я очень рада, что Вы живы!.. Здравствуйте, монсеньёр! Вы ли пытались звать меня?
Он чуть приподнялся, поморщившись от боли, и очень серьёзно произнёс:
— Да, мадонна. Я давно зову Вас, но Вы почему-то не слышали. Хотя находились совсем рядом.
— Я помогала хорошей девочке проститься с нашим жестоким миром... — печально ответила я. — Зачем я нужна Вам, Ваше преосвященство? Могу ли я помочь Вам?..
— Речь не обо мне, мадонна. Скажите, Вашу дочь зовут Анна, не так ли?
Стены комнаты закачались... Анна!!! Господи, только не Анна!.. Я схватилась за какой-то выступающий угол, чтобы не упасть.
— Говорите, монсеньёр... Вы правы, мою дочь зовут Анна.
Мой мир рушился, даже ещё не узнав причины случившегося... Достаточно было уже того, что Караффа упоминал о моей бедной девочке. Ожидать от этого чего-то доброго не было ни какой надежды.
— Когда прошлой ночью Папа «занимался» мною в этом же подвале, человек сообщил ему, что Ваша дочь покинула монастырь... И Караффа почему-то был этим очень доволен. Вот поэтому-то я и решил как-то Вам сообщить эту новость. Ведь его радость, как я понял, приносит всем только несчастья? Я не ошибся, мадонна?..
— Нет... Вы правы, Ваше преосвященство. Сказал ли он что-либо ещё? Даже какую-то мелочь, которая могла бы помочь мне? — В надежде получить хотя бы малейшее «дополнение», спросила я. Но Мороне лишь отрицательно покачал головой...
— Сожалею, мадонна. Он лишь сказал, что Вы сильно ошибались, и что любовь никому ещё не приносила добра. Если это о чём-то Вам говорит, Изидора.
Я лишь кивнула, стараясь собрать свои разлетающиеся в панике мысли. И пытаясь не показать Мороне, насколько потрясла меня сказанная им новость, как можно спокойнее произнесла:
— Разрешите ли подлечить Вас, монсеньёр? Мне кажется, Вам опять не помешает моя «ведьмина» помощь. И благодарю Вас за весть... Даже за плохую. Всегда ведь лучше заранее знать планы врага, даже самые худшие, не так ли?..
Мороне внимательно всматривался мне в глаза, мучительно стараясь найти в них ответ на какой-то важный для него вопрос. Но моя душа закрылась от мира, чтобы не заболеть... чтобы выстоять предстоящее испытание... И кардинала встречал теперь лишь заученный «светский» взгляд, не позволявший проникнуть в мою застывшую в ужасе душу...
— Неужели Вы боитесь, мадонна? — тихо спросил Мороне. — Вы ведь тысячу раз сильнее его! Почему Вы его боитесь?!..
— Он имеет что-то, с чем я пока не в силах бороться... И пока не в силах его убить. О, поверьте мне, Ваше преосвященство, если б я только нашла ключ к этой ядовитой гадюке!.. — и, опомнившись, тут же опять предложила: — Позвольте мне всё же заняться Вами? Я облегчу Вашу боль.
Но кардинал, с улыбкой, отказался.
— Завтра я уже буду в другом, более спокойном месте. И надеюсь, Караффа обо мне на время забудет. Ну, а как же Вы, мадонна? Что же станет с Вами? Я не могу помочь Вам из заключения, но мои друзья достаточно влиятельны. Могу ли я быть полезным Вам?
— Благодарю Вас, монсеньёр, за Вашу заботу. Но я не питаю напрасных надежд, надеясь отсюда выйти... Он никогда не отпустит меня... Ни мою бедную дочь. Я живу, чтобы его уничтожить. Ему не должно быть места среди людей.
— Жаль, что я не узнал Вас раньше, Изидора. Возможно, мы бы стали добрыми друзьями. А теперь прощайте. Вам нельзя здесь оставаться. Папа обязательно явится пожелать мне «удачи». Вам ни к чему с ним здесь встречаться. Сберегите Вашу дочь, мадонна... И не сдавайтесь Караффе. Бог да пребудет с Вами!
— О каком Боге Вы говорите, монсеньёр? — грустно спросила я.
— Наверняка, уж не о том, которому молится Караффа!.. — улыбнулся на прощание Мороне.
Я ещё мгновение постояла, стараясь запомнить в своей душе образ этого чудесного человека, и махнув на прощание рукой, вышла в коридор. Небо развёрзлось шквалом тревоги, паники и страха!.. Где находилась сейчас моя храбрая, одинокая девочка?! Что побудило её покинуть Мэтэору?.. На мои настойчивые призывы Анна почему-то не отвечала, хотя я знала, что она меня слышит. Это вселяло ещё большую тревогу, и я лишь из последних сил держалась, чтобы не поддаваться сжигавшей душу панике, так как знала — Караффа непременно воспользуется любой моей слабостью. И тогда мне придётся проиграть, ещё даже не начав сопротивляться...
Уединившись в «своих» покоях, я «зализывала» старые раны, даже не надеясь, что они когда-либо заживут, а просто стараясь быть как можно сильней и спокойнее на случай любой возможности начать войну с Караффой... На чудо надеяться смысла не было, так как я прекрасно знала — в нашем случае чудес не предвиделось... Всё, что произойдёт, я должна буду сделать только сама.
Бездействие убивало, заставляя чувствовать себя всеми забытой, беспомощной и ненужной... И хотя я прекрасно знала, что не права, червь «чёрного сомнения» удачно грыз воспалённый мозг, оставляя там яркий след неуверенности и сожалений...
Я не жалела, что нахожусь у Караффы сама... Но панически боялась за Анну. А также всё ещё не могла простить себе гибель отца и Джироламо, моих любимых и самых лучших для меня на свете людей... Смогу ли я отомстить за них когда-либо?.. Не правы ли все, говоря, что Караффу не победить? Что я не уничтожу его, а всего лишь глупо погибну сама?.. Неужели прав был Север, приглашая уйти в Мэтэору? И неужели надежда уничтожить Папу всё это время жила только во мне одной?!.
И ещё... Я чувствовала, что очень устала... Нечеловечески, страшно устала... Иногда даже казалось — а не лучше ли было и правда уйти в Мэтэору?.. Ведь кто-то же туда уходил?.. И почему-то их не тревожило, что вокруг умирали люди. Для них было важно УЗНАТЬ, получить сокровенное ЗНАНИЕ, так как они считали себя исключительно одарёнными... Но, с другой стороны, если они по-настоящему были такими уж «исключительными», то как же в таком случае они забыли самую простую, но по-моему очень важную нашу заповедь — не уходи на покой, пока в твоей помощи нуждаются остальные... Как же они могли так просто закрыться, даже не оглядевшись вокруг, не попытавшись помочь другим?.. Как успокоили свои души?..
Конечно же, мои «возмущённые» мысли никак не касались детей, находящихся в Мэтэоре... Эта война была не их войной, она касалась только лишь взрослых... А малышам ещё предстояло долго и упорно идти по пути познания, чтобы после уметь защищать свой дом, своих родных и всех хороших людей, живущих на нашей странной, непостижимой Земле. Нет, я думала именно о взрослых... О тех, кто считал себя слишком «особенным», чтобы рисковать своей «драгоценной» жизнью. О тех, кто предпочитал отсиживаться в Мэтэоре, внутри её толстых стен, пока Земля истекала кровью и такие же одарённые, как они, толпами шли на смерть...
Я всегда любила свободу и ценила право свободного выбора каждого отдельного человека. Но бывали в жизни моменты, когда наша личная свобода не стоила миллионов жизней других хороших людей... Во всяком случае, именно так я для себя решила... И не собиралась ничего менять. Да, были минуты слабости, когда казалось, что жертва, на которую шла, будет совершенно бессмысленна и напрасна. Что она ничего не изменит в этом жестоком мире... Но потом снова возвращалось желание бороться... Тогда всё становилось на свои места, и я всем своим существом готова была возвращаться на «поле боя», несмотря даже на то, насколько неравной была война...
Долгие, тяжёлые дни ползли вереницей «неизвестного», а меня всё также никто не беспокоил. Ничего не менялось, ничего не происходило. Анна молчала, не отвечая на мои позывы. И я понятия не имела, где она находилась, или где я могла её искать...
И вот однажды, смертельно устав от пустого, нескончаемого ожидания, я решила наконец-то осуществить свою давнюю, печальную мечту — зная, что наверняка никогда уже не удастся по-другому увидеть мою любимую Венецию, я решилась пойти туда «дуновением», чтобы проститься...
На дворе был май, и Венеция наряжалась, как юная невеста, встречая свой самый красивый праздник — праздник Любви... Любовь витала повсюду — ею был пропитан сам воздух!.. Ею дышали мосты и каналы, она проникала в каждый уголок нарядного города... в каждую фибру каждой одинокой, в нём живущей души... На один этот день Венеция превращалась в волшебный цветок любви — жгучий, пьянящий и прекрасный! Улицы города буквально «тонули» в несметном количестве алых роз, пышными «хвостами» свисавших до самой воды, нежно лаская её хрупкими алыми лепестками... Вся Венеция благоухала, источая запахи счастья и лета. И на один этот день даже самые хмурые обитатели города покидали свои дома, и во всю улыбаясь, ожидали, что может быть в этот прекрасный день даже им, грустным и одиноким, улыбнётся капризница Любовь...
Праздник начинался с самого раннего утра, когда первые солнечные лучи ещё только-только начинали золотить городские каналы, осыпая их горячими поцелуями, от которых те, стеснительно вспыхивая, заливались красными стыдливыми бликами... Тут же, не давая даже хорошенько проснуться, под окнами городских красавиц уже нежно звучали первые любовные романсы... А пышно разодетые гондольеры, украсив свои начищенные гондолы в праздничный алый цвет, терпеливо ждали у пристани, каждый, надеясь усадить к себе самую яркую красавицу этого чудесного, волшебного дня.
Во время этого праздника ни для кого не было запретов — молодые и старые высып а ли на улицы, вкушая предстоящее веселье, и старались заранее занять лучшие места на мостах, чтобы поближе увидеть проплывающие гондолы, везущие прекрасных, как сама весна, знаменитых Венецианских куртизанок. Этих единственных в своём роде женщин, умом и красотой которых, восхищались поэты, и которых художники воплощали на веки в своих великолепных холстах.
Я всегда считала, что любовь может быть только чистой, и никогда не понимала и не соглашалась с изменой. Но куртизанки Венеции были не просто женщинами, у которых покупалась любовь. Не считая того, что они всегда были необыкновенно красивы, они все были также великолепно образованы, несравнимо лучше, чем любая невеста из богатой и знатной Венецианской семьи... В отличие от очень образованных знатных флорентиек, женщинам Венеции в мои времена не разрешалось входить даже в публичные библиотеки и быть «начитанными», так как жёны знатных венецианцев считались всего лишь красивой вещью, любящим мужем закрытой дома «во благо» его семьи... И чем выше был статус дамы, тем меньше ей разрешалось знать. Куртизанки же — наоборот, обычно знали несколько языков, играли на музыкальных инструментах, читали (а иногда и писали!) стихи, прекрасно знали философов, разбирались в политике, великолепно пели и танцевали... Короче — знали всё то, что любая знатная женщина (по моему понятию) обязана была знать. И я всегда честно считала, что — умей жёны вельмож хотя бы малейшую толику того, что знали куртизанки, в нашем чудесном городе навсегда воцарились бы верность и любовь...
|
|
|
