Комната в мужском общежитии

Вечер.

Вова сидит на койке, пришивает пуговицу к рубашке. В сторо­не двое ребят занимаются — перед нами книги, тетради.

Вова. У нас с седьмого класса в школе астрофизический кружок ор-­

ганизовали... Я председателей был... до самого десятого

класса.

Паренек. А ты почему решил здесь остаться, у нас?

Вова. Поправилось.

Паренек. У нас интересно, верно?

Вова. Страсть! К нам самые выдающиеся светила приезжали: про­фессора, академики... В науке поразительно не то, что мы уже знаем, а то, что можно узнать. (И обратился к Пареньку.) Ты что, за девятый класс просматриваешь?

Шапкин. Им, понимаешь, чистеньким, только учение подавай. Работать-то лень, тяжело!

Вова. Шапкин, думаешь, мозговой клеткой шевелить легче, чем мускулом! (И опять обратился к Пареньку.) Ну-ка покажи. (Берет учебник. Подержал его в руках. Ласково.) Привет, ста­рик! (Раскрыл страницы.) Комедия!.. Слушай, у тебя нет ка­кого-нибудь учебника посложнее? А? Я бы парочку задачек щелкнул. А?

Паренек. Нет.

Вова (входя в азарт). Я ведь за второй курс университета решал. Да-да! Честное слово, Иногда и за третий!.. А эти (показал на учебник) могу в уме. Слушай, вот я закрою глаза, а ты мне какую-нибудь посложнее выбери, прочти... В конце, в конце пошарь.

Паренек читает задачу.

Вова, закрыв глаза, с наслаждением ее решает, произнося вслух решение. Решение задачи идет ясно, последовательно. Кое-кто из сидящих вблизи ребят и взрослых обратил внима­ние, и все смотрят на Вову, как на фокусника. Однако Вова не успел до конца произнести решение, как дверь распахнулась, входит Павел.

Павел (Вове). Ты что же не говорил — твоя девушка в больнице

лежит?

Вова (открыл глаза и как бы очнулся). А что?

Павел. Девчат из ее общежития сейчас видел — помирает она.

Вова не сразу понял, что ему сказали. Потом вскочил и бросил­ся к двери.

ВЕСТИБЮЛЬ В БОЛЬНИЦЕ

Поздний вечер. Тихо. Совершенно потрясенный Вова сидит напряженно на стуле. Невдалеке — Павел. Хлопнула дверь, Вова вздрогнул, обернулся. Но это прошла Медсестра.

В о в а (окликнул ее). Сестра! Медсестра. Чего тебе?

Вова. Можно у вас попросить листок бумаги и карандаш? Медсестра. Сейчас. (Ушла в регистратуру, вернулась, дала Во­ве

бумагу и карандаш.)

Вова устраивается у столика и лихорадочно пишет. Из дверей, где палаты, выходит Врач. Она подошла к Вове, стала около него, но Вова, не замечая ее, пишет. Наконец он почувствовал присутствие человека и вскочил.

Вова. Здравствуйте.

В р ач. Ну чего вскочил, сиди, сиди. Здравствуй. (Посадила Вову и са­ма села напротив него на стул.) Это тебе девчонки из общежи­тия сообщили?

В о в а (показав на Павла). Он. Сказал — умирает...

П а в ел. Девчата передали.

В р а ч. Насчет «умирает» —это они по своей инициативе. Кризис у Симы. Тяжелый. Ответственный. Я тебя ипросила найти.

Вова. Вы?

В р a ч. Я.

Вова (вдруг). Она не умерла? (Встал.)

Врач. Да что ты, что ты! Сиди. Я спросила ее: не послать ли нам родителям телеграмму, так, информировать, мол, чтоб не волно­вались. Она неопределенно отвечает. Вроде боится отца. Тебя почему-то помянула. Словом, колеблется. Посылать или нет?

В о в а. А вы как считаете?

В р а ч. Полагается.

Вова. Она может умереть?

Врач. Тихо, тихо!

Пауза.

Вова. Да, да! Послать!.. Я сбегаю на станцию, сейчас... Отец у нее знаменитый партизан был, одиннадцать орденов имеет... Он придумает... Он поможет... Я сейчас... Доктор, отдайте ей это письмо, пусть прочтет, сейчас же, сразу.

Врач. Что ты, она не может читать...

Вова (секунду помешкав). Вы прочтите ей, сейчас.

Врач. Она не услышит.

В о в а. Почему?

Врач. Она без сознания лежит, Володя.

Пауза. Вова осознает услышанное.

Вова. Доктор, вот что: сядьте около нее и тихонько-тихонько проч­тите ей на ухо... тихо-тихо... Она услышит, клянусь вам, она услышит — это важно, это очень важно... Пожалуйста, считайте это бессмыслицей, но сделайте, прошу вас. Тихо-тихо... каждое слово... А?..

Врач. Ну хорошо, хорошо... Обещаю. (Берет у Вовы письмо.)

Вова. Я на станцию.

Павел. Едем.

Выходят. Слышен звук отъезжающего мотоцикла.

ПАЛАТА, ГДЕ ЛЕЖИТ СИМА

Глаза Симы закрыты, лицо блестит, дышит тяжело и часто. Свет от маленькой настольной лампочки. Кругом темнота. К койке подсаживается Врач. Лицо Врача тоже еле вырисовыва­ется во мраке. Она прислушивается к дыханию Симы. Врач вы­нимает из кармана халата листки Вовиного письма, положила их на колени, под свет. В это время возникает шум мчащегося мотоцикла. Врач тихо и внятно начинает читать письмо.

Врач. «Симка, дорогая моя! Я никогда не писал подобных писем и ни за что бы не написал, если бы ты была здорова. Я не верю ни в какие письма, ни в какие слова, ни в другие вы­ражения чувств, потому что все это шелуха и никогда не выражает сути дела, а только мельчит его. И хотя я знаю, что ты все понимаешь без слов, все же почему-то беспокоюсь и должен произнести эти банальные и ничего не говорящие слова: я люблю тебя! Но я гораздо больше, чем люблю тебя! Ты человек, ты интересный и особенный человек! Ты какая-то такая, каких я и не видывал никогда. Ты смешная и до невероятности глупая, но именно от всего этого я прихожу в какой-то совершенно су­масшедший восторг, когда вижу тебя или думаю о тебе. И мне стоит невероятных усилий владеть собой, чтоб ни ты и никто на свете этого не видел. Если ты умрешь, я, может быть, убью себя. Не знаю точно, еще не решил, но если я решу, то убью непременно. Я думаю, ты меня понимаешь хорошо и видишь все мои плюсы и минусы. Неужели никому не ясно, что если кто и страдает от моих недостатков, то в первую очередь и сильнее всего я сам. Думаешь, мне легко быть таким? Но чем я виноват, что я такой! Но я такой! И не хочу быть другим. Слышишь, не хочу! И я буду ненавидеть то, что считаю ненавистным, и лю­бить то, что мне нравится. Слышишь? Симка, в общем, ведь и ты такая! Без тебя мне сейчас трудно, хотя кое-что тут есть и интересное. Между прочим, Павел обещал мне дать плавку. То есть я буду горновым. Конечно, не сейчас, но, думаю, освою. Лю­бопытно, а? Как ты на этот счет?.. И если плавка пройдет удач­но, то все скажут, что я забочусь об увеличении выпуска чугуна для страны, а на самом деле я просто устрою все это в твою честь. Да еще скажут, что я перевоспитался, хотя, по-моему, пе­ревоспитаться надо не мне, а другим. Но самое главное — я, кажется, хочу учиться! Хочу учиться, слышишь! Я буду здорово учиться, вот увидишь! Ты просто ахнешь, когда увидишь, как я буду учиться! Мир должен быть лучше, чем он есть. И мы по­стараемся. А? Поправляйся обязательно! Мы обязаны жить. Ты слышишь, я пишу «мы», потому что... я люблю тебя, Симка!.. В дурацком человеческом языке нет слов, и я не могу их сейчас тут, на ходу, придумать, но я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя». (Смотрит на Симу, та дышит ровнее.)

Медсестра (она слышала чтение письма и тоже прислушивается

к ее дыханию). Неужели услышала?! Счастливая!

ДОРОГА

Павел и Вова мчатся па мотоцикле.

В о в а. Павел...

Павел. Что?

Вова. У меня к тебе один глупейший вопрос.

Павел. Давай.

Вова. Где бы достать курицу?

Павел. Чего?

Вова (краснея). Курицу... Для Серафимы. Я помню, когда дома болел, мать всегда курицу готовила. Мне это очень нравилось.

Павел. Купи в магазине.

Вова. Я вчера там был — нет.

Павел. В колхоз, может, съездить? А?

Вова. Продадут?

Павел. Скажи, зачем. Едем! (Прибавил скорость.)

Вова. Ты знаешь, я хотел до Москвы пешком дойти.

Павел. На спор, что ли?

Вова. Со злости. Странно, а теперь злобы нет.

Павел. Чего ты такой беспокойный?

Вова. А ты покойный?

Павел. Я беспокойный при деле, а ты — вообще.

Вова. Я, понимаешь, не могу видеть, когда попадаются воры, лже­цы, подхалимы, хамы. У меня весь аппетит к жизни пропадает. Удавиться хочется.

Павел. Ишь какой! А думаешь, другим пакости видеть — удоволь­ствие?

Вова. Жизнь должна быть чистой.

Павел. Конечно!

Вова. Так почему же...

Павел (смеется). Вылупился ты на свет божий — и подай тебе чистую жизнь. Абсолютную! Ты недоволен, что человечество к твоему появлению на свет все в самом идеальном виде не приготовило: «Вовочка родился! Ах! А мы еще коммунизм не построили! Ах! Ах! Ах!.. Попадет нам от него!»

Вова смеется.

Родилась мы с тобой в такое время, когда самое главное — драться! И ты дерись, дерись, дерись, черт недоученный... или переученный, я уж не знаю, как и сказать. Не нравится?

Вова. Нет, симпатично! Павел, как ты думаешь, курица произведет на нее впечатление?

Павел. Безусловно!

У БОЛЬНИЦЫ

Врач и дядя В а с я. В руках у дяди Васи чемодан.

Врач. Двухстороннее крупозное воспаление легких — не игрушка.

Дядя. Стало быть, сегодня увидеть ее нельзя.

В p а ч. Сегодня — нет. Завтра — может быть.

Д я д я. Значит, угроза еще не снята?

Врач. Не снята.

Дядя. А где этот подлец работает, не знаете?

Врач. Знаю. «Подлец» работает на четвертой домне.

Д я д я. Я ему, сукину сыну, сейчас покажу! (Энергично направился в сторону четвертой домны и сразу же наталкивается на Вову, видимо идущего к Симе.)

Вова (бросается к дяде). Здравствуйте, дядя Вася!

Дядя. Это ты?

В о в а. У Симы были?

Д я д я (еще не понимая, как себя надо вести). Да.

Вова. Как она?

Дядя. Завтра, может быть, к ней пустят.

Вова. Ага! Значит, лучше. Я утром был, мне доктор этого не говорил. (Берет дядин чемодан.) Идемте в столовую, вы, наверное, с до­роги голодны. (Тронулся к столовой.)

Дядя идет рядом. Искоса посмотрели друг на друга. Идут по двору. Идут, молчат.

Это листопрокатный, недавно закончили...

Опять идут молча.

Это бессемеровский...

Дядя. Родители твои с ума сходили. Я им телеграмму дал.

Письма я от них получал. (Достал из кармана письма.) На,

полюбопытствуй на страдания.

Вова. Не надо. (Отстранил письма.)

Дядя. Духу не хватает?

Вова. Любите мучить. (Взял письма, положил в карман.)

Дядя. Деньги твои я привез.

Вова. Какие? А, те-то? Это хорошо — надо Симе кой-какую одежду

купить. У нас тут магазин довольно приличный.

Опять идут молча.

Я думаю, вам лучше всего в нашем общежитии поселиться.

Павла попрошу, устроит.

Д я д я. Кто это?

Вова. Павел-то? Приятель. Не возражаете?

Дядя. Нет.

В о в а. Это не гостиница «Украина», но койка будет.

Дядя. Ничего, мы привычные.

Вова. Ох, дядя, привычка к неудобствам не способствует прогрессу. Временно терпеть — так и быть. Привыкать к плохому — хоро­шего мало. А?

Дядя. Да, тип ты все-таки.

Вова. Конечно, тип! А вы как думали?

ВЕСТИБЮЛЬ В БОЛЬНИЦЕ

Вова и Дядя ожидают выхода Симы из больницы. Няня взяла у них узел с одеждой, пошла в палаты. Вова и Дядя сидят на стульях. Вова положил на столик цветы, которые держал.

Дядя. Ты, я вижу, за это время многому научился. Другим стал... Вова. Дядя, когда мне говорят подобное, меня почему-то тошнить

начинает.

Дядя (побагровел от ярости и, так как громко кричать нельзя, свирепо

шипит). Живет в тебе сволочной бес!

Вова (весело). Без этого беса, дядя, по-моему, вообще жить не стоит.

Нельзя же относиться к жизни серьезно!

Д я д я. Уважения к старшему у тебя мало.

Вова. Почему? Вы симпатичный старик.

Дядя (опять побагровел). А вот я тебя не могу понять: приятное ты это мне говоришь или пакость?

Вова. Приятное, дядя Вася, приятное!

Дядя. То-то. (Помолчал.) Вечером, значит, домой едем.

Вова. Едем.

Д я д я. Что теперь делать собираешься?

Вова. Еще не решил.

Дядя. Опять?

Вова. Дядя, потерпите, я решу... когда решу.

Дядя (глядя на Вову). Не пойму! И нравишься ты мне и противен.

Вова. Диалектично.

Дядя. Погоди... Ты можешь хотя бы временно шута не изображать?

Вова. Попытаюсь.

Дядя. Так вот: нравишься ты мне потому, что задора в тебе много, перца... даже чересчур... горька даже. Ну ничего, терпеть можно. И что несправедливость и все плохое в нашей жизни ненави­дишь — тоже нравится. Это всякий... Это и мы так... А противен потому, что пустой. О мировой справедливости кричишь, а сам точки приложения сил не имеешь. О мировой справедливости хорошо тогда мечтать, когда ты за эту мировую справедли­вость на своем, пускай маленьком, участке каждый день камни обтесываешь... Конкретно, так сказать, зримо. Вон твой горно­вой, Павел, мать кормит да еще брата с сестренкой — вот он уже мировую справедливость и защищает. А ты? Кто в тебе нужда­ется? Зачем ты? А он еще о заводе, как о родном доме, печет­ся — а завод-то тоже для людей. Опять конкретно. А кто о мировой справедливости только на словах кричит, других поносит — болтун и дребедень пустая. Жалость вызывает и презрение. Конечно, тот, кто только о своем брюхе думает да о своем курятнике, ради этого и долбит пешней,— тоже еще не человек, а так... животное повышенной квалификации. Тут как-то соеди­няться должно: и мировая справедливость и твой участок. Ищи, брат, его, действуй, а то сгоришь попусту... Не обидел я тебя?

Вова (серьезно). Нет. (Вдруг порывисто обнял Дядю.)

Дядя. Что ты, что ты!

Входит Сима. Она в новом платье, выглядит нарядной и, как часто бывает с людьми после болезни, помолодевшей и оду­хотворенной. Она стала в чем-то иной. Более трепетной. Целует­ся с Дядей. Дядя крепко-крепко обнял ее и долго держит, прижав к себе. Любит сильно. Чуть ли не слезы на глазах. Вова стоит в стороне.

С и м а (подходит к нему, протянула руку). Здравствуй.

В о в а (очень небрежно пожал ей руку). Привет, хвороба!

Сима (виновато). Вот как получилось... Тебе трудно было...

Вова (небрежно). Подумаешь! (Передает Симе коробку.) Тебе!

Сима (открывает и вынимает uз коробки изящные, модные белые

туфли). Ой, лучше тех! (Надела, прошлась.)

Вова. Ну, тронулась... (Спохватившись.) Одну минуту. (Взял цветы,

лежащие на столике. Кого-то ищет глазами. Нашел. Подошел

к доктору.) Это вам... от дяди...

Врач. Может, и от тебя?

Вова. В общем, пожалуй...

Врач. Слушай, я тогда твое сумасшедшее письмо прочла, но ей

так и не передавала. Вот оно. (Достает письмо.) Отдай сам. Вова (взял письмо). А!.. Чепуха! (Разорвал письмо, бросил в урну.)

Врач. Богатый какой! (Ушла.)

Дядя. На вечерний поезд успеем.

Вова (не зная, как начать). Я вот что решил: езжайте вы двое.

Дядя. А ты?

Вова. Тут мне ненадолго остаться надо. Дельце одно провернуть.

Чепуха, конечно, но все равно времени зря потерял кучу.

Лиш­няя пара недель... А?

Дядя (пристально глядя на Вову). Да... Любопытная ты тварь!

Серафима... (Посмотрел на Симу, все понял. Умолк.)

Вова (на ухо). Видите, дядя, я уже, кажется, кому-то нужен!

Дядя. Ну, на вокзал-то хоть проводите?

Вова. Еще бы!

Дядя. Глаза бы мои на вас не глядели!

Все трое уходят.

Доменный цех

Вова работает у летки на месте горнового. Он сосредоточен, взволнован. Идут последние приготовления к плавке. Сима наблюдает издали. Смотрит Мастер. Не без любопытства смотрят подручные горнового и Павел.

Пауза.

В о в а (голосом твердым, но с волнением). Открыть летку!

Разбивают летку. Поток металла хлынул и озарил помещение. Свет все ярче, ярче, и ярче! Рвется ввысь клубом дым, фейервер­ком взлетают искры — все пришло в движение. Плавка нача­лась.

Павел и В о в а — во дворе завода.

Павел. Уезжаешь?

Вова. Ты в Москве бывал?

Павел. Никогда.

В о в а. Да что ты! Темнота! Приезжай, у нас остановишься — квартира небольшая, но я себе персональную комнатку отбил. (Развора­чивает сверток, с которым стоял, достает роскошную большую куклу и глобус.) Это твоим: сестренке и братишке, на память вроде.

Павел. Это же дорого!

В о в а. Дешевле многого. А это — тебе. (Дает Павлу пачку дорогих

папирос.)

Павел. Черт! И дать тебе нечего. (Вдруг срывает с себя шапку, протягивает Вове.) Возьми. Все-таки что-то!

Вова, смеясь, берет шапку и надевает ее.

ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОЕ ПОЛОТНО

По шпалам идут Вова и Сима. Они идут почти так же, как шли всю дорогу. Одеты, как одеваются теперь молодые люди — довольно модно. Совсем вдали еле виден разъезд, к которому они направляются. Вова насвистывает танцевальную мелодию.

Сима. Что это ты насвистываешь?

Вова. Один модный танчик. Умеешь их танцевать?

Сима. Нет, конечно.

Вова. Научу обязательно! Ахнешь!

Сима. Ты скажи: в Москву мы едем или к нам?

Вова. Это не решает дела, Евдокия! Важно в голове иметь своих страусов.

С и м а. Чего?

В о в а. И, может быть, дожив до ста лет, умереть, так и не увидав их. Понятно?

С и м а. Идет мне это платье?

Вова (остановившись). Слушая, сказать тебе, почему ты за мной тог­да увязалась?

С и м а. Когда это?

Вова. Ну, когда я от вас убежал.

Сима. Почему?

Вова. Сказать?

Сима. Пожалуйста.

Вова. Потому, что ты в меня...

Сима. Дурак ты, вот кто ты!

Вова. А! Боишься!

Сима. Господи, до чего ты глуп, до чего ты... противен! (Быстро пошла вперед. Вова — за ней. Сима повернулась, лицо ее горит негодованием, стыдом, отчаянием.) Не смей за мной ходить! Слышишь? Я тебя презираю! Ты урод! Слышишь? Ты жаба! (Опять быстро пошла.)

Вова (догоняя ее). Подожди!

Сима (остановившись). Я тебе что сказала!

Вова (хохочет). Правды испугалась!

Сима. Ты стиляга! Ты воображала!.. Ты все только врать умеешь, врать!.. Не ходи за мной, слышишь! (Побежала по шпалам.)

Вова (бежит за ней). Елена!.. Тоня!.. Ирина!.. Вера!.. Анастасия!..

Разъезд уже близко. Развевается на бегу платье Симы. Вова еле поспевает за ней. Очень далекий гудок паровоза. Впереди поднимается стрелка семафора.

Занавес

1234	Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: