Деятельность Белинского и Герцена в 40-е годы

Осознав ограниченность субъективного идеализма, Белинский разочаровался в учении немецкого философа Фихте, которым увлекались друзья Станкевича. Но, переживая, по собственному признанию, «жажду сближения с действительностью», в условиях самой мрачной реакции Бе­линский ошибочно воспринял гегелевскую формулу «все действительное — разумно» как утверждение исторической право­мерности николаевской монархии. Это заблуждение отразилось в направлении журнала «Московский наблюдатель», который он редактировал в 1838—1839 гг. В работе журнала участвовали привлеченные им многие члены кружка Станкевича. Однако ни­какое логическое оправдание произвола и угнетения не могло удовлетворить стремления Белинского к активному воздействию на действительность.

В октябре 1839 г. Белинский переехал в Петербург, где воз­главил критический отдел журнала А. Краевского «Отечествен­ные записки». Мертвящая атмосфера столицы с ее бюрократией, военщиной, жандармерией, бьющими в глаза социальными кон­трастами способствовала быстрейшему изживанию Белинским «насильственного примирения» с действительностью, как сам он позже назвал свои воззрения тех лет. Именно в это время про­изошло его сближение с Герценом, с которым он впервые по­знакомился еще в Москве летом 1839 г., когда Герцен ненадол­го приезжал из своей ссылки.

Годы, проведенные в ссылке, открыли перед Герценом мир крепостной России во всей его неприглядной наготе. Он видел русских мужиков, шедших по Владимирке на каторгу, нищих, забитых, вымирающих от голода и болезней удмуртов, он был очевидцем вопиющих злоупотреблений местных администрато­ров и безудержного произвола помещиков. Все эти впечатления свели в конечном счете на нет налет мистицизма и религиозности в настроении Герцена в начале ссылки. Столкнувшись по возвращении в Москву с участниками кружка Станкевича, он был поражен теми политическими выводами, какие делались ими из философских рассуждений Гегеля, и решительно восстал против них. В ожесточенных спорах с Белинским Герцен от­стаивал свои социалистические убеждения, боролся за сохране­ние революционной преемственности в русском общественном движении. Поддержку он нашел только у Огарева, уже вернув­шегося к тому времени из пензенской ссылки. Оставшийся верным идеалам юности, Огарев писал тогда:

Есть к массам у меня любовь

И в сердце злоба Робеспьера.

Я гильотину ввел бы вновь...

Вот исправительная мера! [14] '

15 то время как Герцен и Огарев принялись штудировать труды Гегеля, чтобы подвергнуть глубокой критике его учение, Белинский, опережая всех, сам дошел до истинного понимания диалектики. В письме к В. П. Боткину от 10—11 декабря 1840 г. он провозглашает разумность «идеи отрицания как исторического права... без которого история человечества пре­вратилась бы в стоячее и вонючее болото...». На почве кри­тики учения Гегеля происходит идейное сближение Белинского с Герценом.

В 1841 г. Герцен снова был выслан, на этот раз в Новгород. Он воспринял это как грозное напоминание о необходимости активного действия. «Я было затерялся (по примеру XIX века) в сфере мышления, а теперь снова стал действующим и жи­вым до ногтей,— писал он в этой связи Огареву,— самая злоба моя восстановила меня во всей практической доблести, и, что забавно, на самой этой точке мы встретились с Виссарионом и сделались партизанами друг друга. Никогда живее я не чувствовал необходимости перевода,— нет — развития в жизнь философии»[15]. Так теоретические искания русских революцион­ных мыслителей проверялись социальной практикой жизни.

В единстве теории и практики Герцен видит основу взаимо­отношений науки и жизни.

В «Письмах об изучении природы» (1844 —1846 гг.) —этом крупнейшем произведении материалистической мысли в Рос­сии — Герцен на обширном материале вскрывает закономер­ности развития природы и мышления.

В. И. Ленин подчеркивал громадную историческую заслугу Герцена, который сумел в крепостной России 40-х годов XIX в. встать в уровень с величайшими мыслителями своего времени. Ленин отмечал, что «Герцен вплотную подошел к диалектиче­скому материализму и остановился перед — историческим мате­риализмом»[16]. Сделав из философии Гегеля революционные вы­воды, Герцен обосновывал неизбежность утверждения социа­листического строя как воплощение единства бытия и разума. Белинский, руководя в течение 1839—1840 гг. критическим отделом журнала «Отечественные записки», старался превра­тить его в орган революционно-демократической мысли. Идея отрицания, ставшая, по словам Белинского, его богом, опре­деляла критическое направление журнала. Литература и ис­кусство оценивались им с точки зрения исторических задач, стоящих перед обществом.

Главной задачей было, по миопию Белинского, уничтожение крепостного права. Но открыто говорить об этом в печати тогда, было невозможно. Поэтому Белинский ограничивал свои высказывания двумя связанными с этой задачей вопросами: о правах личности и о судьбах исторического развития России. Их разрешению была подчинена вся литературно-критическая дея­тельность Белинского.

Вопрос освобождения личности он решал с позиций рево­люционных и глубоко гуманистических, отстаивая права не исключительной личности, а «простого человека». Это был сме­лый вызов феодальному господству. Конечный результат борь­бы за свободу личности Белинский видел в торжестве социали­стических идеалов. Идея социализма воспринималась им как «идея идей, бытие бытия, вопрос вопросов, альфа и омега веры и знания. Она вопрос и решение вопроса». Именно в ней Белинский находил и решение проблемы исторического раз­вития России, которое он рассматривал в русле общечеловече­ской истории.

Публицистические выступления Герцена и Белинского вызы­вали яростную злобу со стороны идеологов реакции. Пропагандисты «теории официальной народности» типа Булгарина и Гре­ча не брезговали при этом прямыми политическими доносами, раскрывая III отделению революционный смысл литературной деятельности Белинского и Герцена. По существу смыкались с клеветниками такие теоретики и апологеты самодержавия, как профессора Московского университета М. П. Погодин и С. П. Шевырев. Издававшийся Погодиным с 1841 г. при бли­жайшем участии Шевырева журнал «Москвитянин» противостоял передовой литературно-общественной мысли, выступая яростным оппонентом «Отечественных записок».