Д.С.Мережковский «Пушкин» (статья 1896 г.)

Подобно тому, как в "Цыганах" с наибольшею полнотою отразилась всепрощающая мудрость первобытных людей, так противоположная сфера пушкинской поэзии -- обоготворение силы героя, воплотилось в "Медном Всаднике". Это -- последнее из великих произведений Пушкина: только по этому обломку недовершенного мира можно судить, куда он шел, что погибло с ним. "Петр не успел довершить многое, начатое им, -- говорит поэт, -- он умер в поре мужества, во всей силе творческой своей деятельности, еще только в пол-ножны вложив победительный свой меч". Эти слова могут относиться и к самому Пушкину.

Здесь вечная противоположность двух героев, двух начал -- Тазита и Галуба, старого Цыгана и Алеко, Татьяны и Онегина, взята уже не с точки зрения первобытной, христианской, а новой, героической мудрости. С одной стороны, малое счастье малого, неведомого коломенского чиновника, напоминающего смиренных героев Достоевского и Гоголя, простая любовь простого сердца, с другой -- сверхчеловеческое видение героя. Воля героя и восстание первобытной стихии в природе -- наводнение, бушующее у подножия Медного Всадника; воля героя и такое же восстание первобытной стихии в сердце человеческом -- вызов, брошенный в лицо герою одним из бесчисленных, обреченных на погибель этой волей, -- вот смысл поэмы.

На потопленной площади, -- там, где над крыльцом "стоят два льва сторожевые, на звере мраморном верхом, без шляпы, руки сжав крестом, сидел недвижный, страшно бледный, Евгений".

Его отчаянные взоры На край один наведены Недвижно были. Словно горы, Из возмущенной глубины, Вставали волны там и злились, Там буря выла, там носились Обломки... Боже, Боже! Там -- Увы! близехонько к волнам, Почти у самого залива -- Забор некрашеный, да ива И ветхий домик: там они, Вдова и дочь -- его Параша, Его мечта... Или во сне Он это видит? Иль вся наша И жизнь ничто, как сон пустой, Насмешка рока над землей?................................ И обращен к нему спиною В неколебимой вышине, Над возмущенною Невою, Сидит с простертою рукою Гигант на бронзовом коне.

Какое дело гиганту до гибели неведомых? Какое дело чудотворному строителю до крошечного ветхого домика на взморье, где живет Параша -- любовь смиренного коломенского чиновника? Воля героя умчит и пожрет его, вместе с его малою любовью, с его малым счастьем, как волны наводнения -- слабую щепку. Не для того ли рождаются бесчисленные, равные, лишние, чтобы по костям их великие избранники шли к своим целям? Пусть же гибнущий покорится тому, "чьей волей роковой над морем город основался":

Ужасен он в окрестной мгле! Какая дума на челе! Какая сила в нем сокрыта! А в сем коне какой огонь! Куда ты скачешь, гордый конь, И где опустишь ты копыта? О, мощный властелин судьбы! Не так ли ты над самой бездной, На высоте, уздой железной Россию вздернул на дыбы?

Но если в слабом сердце ничтожнейшего из ничтожных, "дрожащей твари", вышедшей из праха, -- в простой любви его откроется бездна не меньшая той, из которой родилась воля героя? Что, если червь земли возмутится против своего Бога? Неужели жалкие угрозы безумца достигнут до медного сердца гиганта и заставят его содрогнуться? Так стоят они вечно друг против друга -- малый и великий. Кто сильнее, кто победит? Нигде в русской литературе два мировых начала не сходились в таком страшном столкновении:

Кругом подножия кумира Безумец бедный обошел И взоры дикие навел На лик державца полумира. Стеснилась грудь его. Чело К решетке хладной прилегло, Глаза подернулись туманом, По сердцу пламень пробежал, Вскипела кровь; он мрачно стал Пред горделивым истуканом -- И, зубы стиснув, пальцы сжав, Как обуянный силой черной: "Добро, строитель чудотворный!" Шепнул он, злобно задрожав: "Ужо тебе!"... И вдруг стремглав Бежать пустился. Показалось Ему, что грозного царя, Мгновенно гневом возгоря, Лицо тихонько обращалось...

Смиренный сам ужаснулся своего дерзновения, той глубины возмущения, которая открылась в его сердце. Но вызов брошен, Суд малого над великим произнесен: "Добро, строитель чудотворный!.. Ужо тебе!.." -- это значит: мы, слабые, малые, равные, идем на тебя, Великий, мы еще будем бороться с тобой, и как знать -- кто победит? Вызов брошен, и спокойствие "горделивого истукана" нарушено, ибо он в самом деле еще не знает, кто победит. Медный Всадник преследует безумца:

И он по площади пустой Бежит и слышит за собой, Как будто грома грохотанье, Тяжело-звонкое скаканье По потрясенной мостовой -- И, озарен луною бледной, Простерши руку в вышине, За ним несется Всадник Медный На звонко-скачущем коне. И во всю ночь безумец бедный Куда стопы ни обращал, За ним повсюду Всадник Медный С тяжелым топотом скакал.

"Дрожащая тварь" еще более смирилась: теперь каждый раз, как ему случится проходить мимо "горделивого истукана", в лице несчастного изображается смятение, он поспешно прижимает руку к сердцу, снимает изношенный картуз и, потупив глаза, идет сторонкой.

Поэма кончается после ужаса привидения неменьшим ужасом обыкновенной жизни:

Остров малый На взморье виден. Иногда Причалит с неводом туда Рыбак, на ловле запоздалый, И бедный ужин свой варит; Или чиновник посетит, Гуляя в лодке в воскресенье, Пустынный остров. Не взросло Там ни былинки. Наводненье Туда, играя, занесло Домишко ветхий. Над водою Остался он, как черный куст -- Его прошедшею весною Свезли на барке. Был он пуст И весь разрушен. У порога Нашли безумца моего... И тут же хладный труп его Похоронили, ради Бога.

Так погиб верный любовник Параши, одна из невидимых жертв воли героя. Но вещий бред безумца, слабый шепот его возмущенной совести уже не умолкнет, не будет заглушен "подобным грому грохотаньем", тяжелым топотом Медного Всадника. Вся русская литература после Пушкина будет демократическим и галилейским восстанием на того гиганта, который "над бездной Россию вздернул на дыбы". Все великие русские писатели, не только явные мистики -- Гоголь, Достоевский, Лев Толстой, но даже Тургенев и Гончаров -- по наружности западники, по существу такие же враги культуры, -- будут звать Россию прочь от единственного русского героя, от забытого и неразгаданного любимца Пушкина, вечно-одинокого исполина на обледенелой глыбе финского гранита, -- будут звать назад -- к материнскому лону русской земли, согретой русским солнцем, к смирению в Боге, к простоте сердца великого народа-пахаря, в уютную горницу старосветских помещиков, к дикому обрыву над родимою Волгой, к затишью дворянских гнезд, к серафической улыбке Идиота, к блаженному "неделанию" Ясной Поляны, -- и все они, все до единого, быть может, сами того не зная, подхватят этот вызов малых великому, этот богохульный крик возмутившейся черни: "добро, строитель чудотворный! Ужо тебе!"

123	Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: