Реконструкция биографии К. Hellen

 

Начиная говорить о К. Hellen, я всякий раз испытываю и определённый трепет и сомнения. Отбрасывая в сторону всю необычайность истории, предшествующей нашему «знакомству» я, тем не менее, имею смелость верить в абсолютную реальность автора, хотя всё ещё остаюсь в замешательстве почти во всех вопросах, связанных с К.

Абсурдность ситуации усугубляет не только, полученное мной в своё время филологическое образование, но и мой подход к любому тексту, вечно ищущий правды, нетерпимый к ошибкам, несоответствиям и отсутствиям комментариев. Таким образом, мне представляется, что вся эта история с обнаружением мной рукописей К. – есть весьма продуманная и весьма изощрённая шутка автора, где я играю лишь отведённую мне роль.

И, раз уж волею судеб мне было предписано обнаружить чемодан с записями К., прежде всего, я полагаю, мне надлежит восстановить некоторую хронологию её жизни, какой она представляется мне по сумме всех её текстов, исследованных мной. Возможно, по мере извлечения из чемодана и исследования новых рукописей мне удастся существенно дополнить или даже изменить эти данные, но на сегодняшний день они выглядят именно так:

1. Первые указания о жизни К. связаны с её воспоминаниями о времени, предшествующем «сотворению мира», о времени «до Слова», когда везде царил Хаос. Во многом, как мне кажется, К., хоть напрямую и не указывает на это, но отождествляет себя именно с хаотичным началом, поскольку ни разу и ни в одном тексте Хаос не был представлен К. как нечто противоестественное или пугающее (как для неё лично, так и вообще). Хаотичное начало у К. есть естественное сочетание огненной и воздушной стихии, или даже некоего единства стихий, если можно утверждать об их существовании до сотворения мира. По крайней мере, К. намекает на некую априорную энергию, не имеющую ни начала, ни конца, ни цели, ни чувств, но, что особенно важно – не имеющую памяти. О том времени автор вспоминает хоть и достаточно часто, но весьма отрывочно и смутно, поскольку, по её признанию, именно «Слово» наделило всё «чувством» и «памятью», таким образом, оживило «безжизненное» (но не бездвижное!) и наделило их важнейшими качествами по К. О своём существовании «до Слова» автор упоминает разве что как о вечном движении, сравнивает его с состоянием мятущейся души, раздираемой неодолимыми тягами и страстями без цели скитающейся по беспредельному Хаосу. Однако, со «Словом» К. утверждает, что обретает память и полную меру чувствования, что превращает её из «духа Хаоса» в некое подобие души, если это определение применимо в данном случае.

2. Обретя себя, будучи названной (однако К. не уточняет «как именно» и не даёт прямых указаний на свою природу «после Слова») К.Hellen одновременно обретает и память (как способность запоминать, так и память как некий эквивалент абсолютного знания). Это позволяет ей реализовывать одно из основных прав, по её собственному определению – право выбора, которое, как мы видим, в дальнейшем, и послужит отправной точкой всей биографии автора. Однако, будучи названной именем собственным, а не нарицательным, т.е. будучи названной по-сути (возможно, это даёт нам право соотносить автора всё-таки с именем Hellen-Helen-Елена-Свет), автор утверждает, что была определена лишь на четвёртый день сотворения, в четверг. Таким образом, получается, что К. "родилась" т.е. была названа с первым словом, как и всё сущее, и тогда же обрела память. А свою "миссию" получила в четверг, когда всем светилам было указано светить. При том, что она постоянно утверждает, что её имя (не нарицательное, а имя собственное) - свет. В «Ночи четверга» К пишет: «И я, сколько ни пыталась порвать этот круг, разрывая цепь перехода, ломая правила, выходя за круг игры – не изменила неизбежности вечного сопряжения с четвергом, ибо была определена в четверг и это то, что не подлежит изменению, так как мне и моим братьям[1] навечно было указано что делать[2].» Т.е. выходит, что Луна и Солнце и прочие светила были определены вместе с нею, т.е. являются теми самыми её "kindred spirits", как она указывает в той же «Ночи четверга»! Т.о. мы можем предположить, что с этого момента К. обрела своё предназначение, соответственное предназначению всего, что было определено в четверг.

И так, находясь в состоянии подобном состоянию души или духа, К. в определённый момент своего существования находит интересным, или даже забавным наблюдение за людьми. К. не указывает ни исходных причин появления этого интереса, ни примерного времени с которого она начала интересоваться человеческой жизнью, но так или иначе, она обнаруживает в себе этот интерес и описывает его как данность. В рукописях К. нет «предпосылок» и нет «предыстории» её знакомства с человеком. Автор сразу предстаёт перед нами, как лицо заинтересованное, хотя во многом и отстранённое. И, стоит заиметь, что при всём интересе к человеку, как на этом, так и на последующих этапах, К. никогда в полной мере не отождествляет себя с ним. За всё время, что мне доводилось работать с её рукописями, мне ни разу не попалось выражения отражающего мысль: «мы, люди…». У К. люди – это всегда «они», но при этом для К. это не способ показать своё «покровительственное», не изначальное отношение к людям, но указание на более высокий статус человека в её восприятии, нежели её собственный. Как бы, и что бы К. ни писала, она всегда очень чётко разделяет себя с человеком, хотя в полной мере не утверждает себя ни в сфере духов, ни в сфере «фейри» как некоего общего понятия для всех потусторонних проявлений. В той же степени К. никогда не проводит параллелей между своей природой и разграничением на демонический или ангельский мир. Из суммы её текстов, создаётся впечатление, что К. изначально стоит как бы в стороне от всех этих определений, вряд ли я имею право утверждать, что она находится «выше этого», но определённо ясно одно, в известных нам классификациях, кажется, он сама не смогла найти позиции, удовлетворяющей описание её собственной природы. В самых приблизительных терминах этот период своего существования К. описывает как «душа», «дух». Однако также стоит признать, что в подобных вопросах К. редко строит предложения с употреблением личных местоимений или хотя бы с от первого лица. Но, оставив, эти размышления о природе К., как некоего духа или души, вернёмся к её наблюдениям за человеком. И так, как это представляется по сумме текстов, К. со временем всё более и более проникается интересом к людям, неотрывно наблюдает за ними, сочувствует и сопереживает им. На этом этапе, как следует из её тексов, человек представляет для неё неподдельный интерес, в первую очередь, потому что наделён качествами, недоступными для понимания К., а также тем, что К. знает и понимает нечто большее о человеке и человечестве в целом, чем говорит об этом. По словам К. она видит в человеке наиболее полное отражение божественного, наиболее совершенное и по тому притягательное для неё. Интересно, что нигде и ни разу К. не указывает на свои «отношения» с божественным, но при этом абсолютно точно можно утверждать, что ничто божественное ей не чуждо и не противно, и, более того, невообразимо притягательно и априорно требует защиты и изучения. Всё это К. берётся реализовать через первые контакты с человеком. Мне не очень понятно, как и в какой форме, они происходили у К. на данном этапе, однако очевидно, что уже тогда человек был интересен К. настолько, что она находилась «рядом». Хотя, насколько это «рядом» нигде, к сожалению также не указано. Но именно в этом периоде у К. формируется непреодолимая привязанность к человеку, которая из любопытства и восхищения перерастает в самоотверженную любовь, требующую от её носителя не только удовлетворения своих «научных» интересов, но и защиты и опеки предмета исследования и любви. Эта тяга к человеку заставляет К. странствовать по миру, как следует из её текстов. Наблюдать за разными людьми, в разных обстоятельствах, в разные времена. В это же время К. начинает болезненно осознавать не только свою «непричастность» человеческой жизни, но и не причастность жизни в целом, поскольку только «смерть» и наличие цели и результата могут стать доказательством жизни для К. За интересом К. к человеку открывается её мучительный интерес, преследующий её везде и всегда «кто, или что я?». Сравнивая себя с человеком или противопоставляя себя ему К. пытается найти себе определение.

3. Как следует из её работы под названием «Мой Аммат», однажды К. встречает единорога, идущего на праздник, где всё живое подтверждает своё существование посредством приношения дара Большому Костру. Первое, что мне бросилось в глаза при работе с текстом, так это то, что именно единорога К. называет своим братом, наделяя его при первой встрече таким именем. Изучение единорога как символа, будь то религиозного, будь то романтического или эзотерического может дать обильную пищу для размышлений о природе К., если брать в расчёт то имя, которым она наделяет это создание при встрече. Однако далее следует ещё более интересное свидетельство, следующее из разговора К. с единорогом и из разворачивающихся далее событий. Полагаю целесообразным привести небольшую цитату К. «- Здравствуй, свет мой! – сказала я. – Здравствуй, свет мой! Здравствуй, свет мой! Я нарекаю тебя Deartháir [3]! Здравствуй, Дряхарь, свет мой!

И в ответ я услышала то же приветствие.

- Здравствуй, свет мой! – сказал он. – Здравствуй, свет мой! Здравствуй, свет мой! Я нарекаю тебя Cara [4]. Здравствуй, Кара, свет мой!

Он приблизился ко мне, будто бы был так же лёгок в своём теле, как и без него. И от него исходило тепло. Как от молока. Растекающееся вокруг. Заставляющее сверкать всё вокруг и верить ему безгранично. Ему, с глазами, в которых я узнала своё начало.

- Где твоя дорога? – спросил Дряхарь.

- Я не вижу её. – Ответила я.

- Пойдём, Кара. Твоя дорога – рядом.

- Где её конец? – спросила я.

- Там же, где её начало. – Ответил Дряхарь.

- Но у моей дороги нет начала! – сказала я.

- Так положи его. – Сказал он. – Скажи мне, с кем приду я на Аммат [5]?

- С другом придёшь.

- Видишь ли ты его?

- Вижу.

- Каков он?

- Твой друг – девушка. Спроси Луну и Землю отчего. Твой друг – твёрд как камень и хрупок как роса. Твой друг с волосами цвета пшеницы и глазами цвета молодой травы в полях. Твой друг – чистая книга и полная чернильница. Таким я вижу твоего друга.

И тогда мне пришлось стать, тем, что я сказала. Лишь бы не подумали ничего дурного на рыжие или золотые волосы и голубые глаза… Тогда. И вовеки вечные. Потому что так я вижу. И говорю, лишь то, что вижу, и знаю верно.

И Дряхарь велел мне сесть ему на спину. И мы ушли в лес, где сумерки уже отдались ночи. И там, где была тьма – его рог разгонял её своим светом.

- Открой глаза, - сказал Дряхарь – рассей мрак.

И я открыла глаза, и мрак был рассеян.

- Помни, если ты можешь выбрать, - выбирай. А если не можешь, - то выбери новые правила. Если ты думаешь, что есть тьма, - выбери свет. И даже если нет света, - выбери его. Даже если нигде нет света, - выбери его там, где он есть. Ты же знаешь, где он есть.

И с того мгновения и до моего времени – свет был там, где ему и положено быть. Даже тогда, когда его там не было или не могло быть, - он был там. Потому что сердце – есть обиталище света. Живое сердце, ибо только жизнь способна впустить в сердце свет и заставить его биться, то есть отдавать его. То есть служить Богу, то есть отдавать Его. Потому что сердце – обиталище Бога. Живое сердце, ибо только Бог способен впустить жизнь в сердце и заставить его биться, то есть умножать дела Его. И сердце замирает, когда Бог уходит из него или же дела Его в твоём сердце окончены. Дряхарь говорил о долгой дороге. Долгой, как сам свет. О долгой дороге впотьмах. Потому что, куда ни обрати взор – нет света. Нигде нет света, как тогда, так и сейчас, если ты не знаешь, где он есть.

Когда мы вошли в чащу, то Дряхарь велел мне закрыть глаза.

- Видеть гибель и рождение – не значит видеть их суть. В мире нет света. Мир сам есть свет. Закрой глаза. В чаще этих лесов также нет света. Я проведу тебя до Ай Хайле [6].

- А дальше? Два моих глаза против всей тьмы мира? – спросила я.

- Своим взглядом ты рассеешь мрак, если сердце полно света. Но ты не уничтожишь его суть. Ложную суть. Суть мрака – свет. Потому что света – нет. Нет света там, где не бывает мрака. Как не бывает свободы, там, где нет плена. И не бывает жизни, там, где нет смерти. И веры нет, там, где нет неверия. Помни, если ты можешь выбрать, - выбирай. А если не можешь, - то выбери новые правила. И если есть свет – назови его. Даже если не знаешь его имени. И если знаешь, - назови его. Разбей правила, создай новые. Исправь тень в свет. Поражение в победу. Исправь конец в начало. Пусть сердце смотрит и говорит.

- Но вся его песня – бой! Хвалебная песня. Верная, как всё, что кратно.

- А ты позволь ему. – Сказал Дряхарь. – Я хочу принести на своей спине на Ун Аммат не первородного духа Хаоса, не вечную душу. У каждого сердца есть сила там, где его начало и суть. Покажи её!

И ночь стала днём, когда моё сердце улыбнулось и я вместе с ним. И даже тогда, когда улыбки нет на моём лице, и нет вокруг и быть не может, я знаю, где она есть.

- Побеждает то, что сильно. Владеет силой то, что живо. Живо то, что полно света. А светом наполняет Бог. Собой самим и мудростью своей. Правильно – то, что живо. Потому и побеждает. Потому что жизнь – есть борьба. Света и тени. Веры и неверия. И жизнь – есть доказательство и победа. Но истины нет без лжи. Как нет Слова без тишины. Как не ведает счастья не знавший горя. Как нет начала без конца, так и жизни нет без смерти. Помни, если ты можешь выбрать, - выбирай. А если не можешь, - то выбери новые правила. И если можешь выбрать жизнь – выбирай. И если не можешь, - скажи её имя. Дай себе имя, дай себе Слово. Будь ими. Даже если не можешь быть. Ибо вся жизнь – нарушение правил. Их строжайшее соблюдение. Главное знать, где есть арена для всех сражений. И там, где у тебя нет силы – есть сила сильнее – поэтому – улыбайся. Друг мой, - улыбайся. Не выбирая. И не только я остановлюсь.

- Свет мой, Дряхарь! Они спросят тебя у входа в круг, кто пришёл с тобой. И что ты ответишь, кроме того, что пришёл с другом? Нет такого племени и нет такого рода. Что ты ответишь им, когда мы войдём в круг Аммата? – спросила я.

- Мои глаза уже видят сердце Ай Хайле. Ты мне скажи, кого принесу я на своей спине на Великую Встречу, ибо ты есть то, что ты видишь в Небе. То, что ты видишь в Небе – есть отражение в глазах Господа. Так кого же ты видишь, друг мой?

И я сказала ему, что вижу человека. И с тех пор и далее – я вижу человека. Потому что помню, если я могу выбрать, - я выбираю. А если не могу, - то выберу новые правила. И если могу выбрать что видеть – я выберу. Потому что не хочу видеть то, в чём нет любви. Не хочу видеть то, в чём нет жизни. И потому – этого не существует. А что существует без любви и жизни, - то будет разрушено. Потому что я – улыбаюсь. Глазами и сердцем. Живым сердцем и глазами, полными любви. Я, у которой есть имя. Имя, которое есть в моём сердце. Имя, которое сердце увидело в Небе по дороге на Аммат.» Далее, как следует из текста именно К. стала тем даром, который единорог принёс Большому Костру.

4. Так начинается человеческая жизнь К. Приняв не только человеческий облик, но и правила и судьбу, довлеющие над человеком, К. в первый же день своей настоящей жизни выбирает смерть, как акт жертвенного дара. Это показывает нам гораздо больше, чем К. говорит о себе сама. Это друг, который ради того, чтобы иметь возможность быть рядом и служить человеку выбрал смерть как доказательство жизни и утверждение своего права на неё. К. не указывает каким образом после «сожжения» она вновь обрела жизнь, но очевидно только одно – возрождённая К. – это полноправный человек, это уже не дух и не душа, это живой человек, сохранивший память обо всём, что предшествовало его рождению. Однако, родившись или воплотившись (я, тем не менее, склонна верить именно в «рождение» К. в буквальном смысле этого слова) автор продолжает своё наблюдение за людьми за тем лишь исключением, что теперь это наблюдение опирается на опыт личного общения и всю полноту чувств, испытываемых К., присущих человеку. Именно заслуженное обретение своего человеческого естества подталкивает К. не только к необходимости продолжать наблюдения в попытке максимально приблизится к божественному через общение с человеком и соединение с его природой, но и к необходимости определить себя в этой новой форме, в новом качестве, без утраты предшествующих. Как я понимаю, единственным способом, в полной мере отражающим потребности и природу автора становится как раз фиксирование всех своих мыслей и переживаний в текстах, как биографических, так и художественных, где через образы и судьбы героев прослеживаются попытки автора проанализировать или подытожить свои исследования. Именно в этот период, К. продолжает странствовать по миру, однако создаётся впечатление, что это странствие происходит беспрерывно. И таким образом К. не даёт понять является ли её нынешняя жизнь единым и беспрерывным бытием или всё же представляет собой цикл перерождений в человеческом обличии с сохранением памяти и сделанного выбора. Этому же периоду соответствует нарастающая обеспокоенность К. невозможностью «умереть». Мне сложно судить, что означает в истинном авторском понимании эта обеспокоенность. Означает ли она реальное физическое бессмертие, что подводит нас к представлению о жизни К. как всё-таки не совсем обычного человека, или же как некую невозможность «окончательного успокоения», которое по К. возможно только по окончанию возложенной ей на саму себя миссии по наблюдению за человеком и его «защите». Именно в этом периоде К. раскрывается не только как «друг», подтверждая историю предшествующую её правомерному перерождению, но и как некий «ангел-хранитель», чему свидетельствует её поведение по отношению к каждому конкретному объекту поведения. Что характерно, К. сама даёт понять, что наиболее близкими по-сути определениями в этой связи могут выступать два ирландских понятия: Anan Cara[7] и Anam-Aire[8]. Собственно именно в этот период К. обретает Ирландию (или же наоборот). Мне не попадалось ни одного повторяющегося или удобоваримого объяснения самой К. как она попала на остров, почему это случилось «так поздно» и когда это случилось. Однако очень скоро становится совершенно ясно, что Ирландия для К. нечто несоизмеримо большее, чем земля, подарившая ей дом и некую «верность месту». Не смотря на то, что К. с завидным упорством называет Ирландию домом, мне так и не удалось найти ни одного реального свидетельства её жизни там. Впрочем, как и ни одного реального свидетельства жизни К. вообще, не считая самих рукописей. И, тем не менее, стоит признать, что с обретением К. Ирландии меняется и её самовосприятие. К. начинает неотрывно отождествлять себя не столько с неким «ангелом-хранителем», сколько с самой Ирландией во всех соответствующих ей мифологических сакральных ипостасях. Причём, порой это отождествление столь явно и столь сильно, что складывается впечатление, что речь идёт не о человеке, не о душе или духе, но о самой Ирландии, а даже не о «душе земли». И, тем не менее, К. никоем образом не разъясняет свою связь с Ирландией, оставляя ряд противоречий, таких как: отождествление себя с Ирландией и в то же время присвоение себе роли «вечного влюблённого», наделение Ирландии некими чертами «априорной данности» в своей жизни и в то же время сетование и жалобы на некий мучительнейший период их «разлуки». Я не смею утверждать, но многое в работах К. подводит меня к мысли, что одним из её имён, признаваемых ей за собой (или по-крайней мере то, которое она хотела бы. Чтобы мы признавали за ней) было именно имя – Эрин (что по сути своих смыслов сводится к определению «мирная»). Однако и в этом есть некоторая неточность, поскольку как это становится ясно со слов самой К., у неё нет одного единственного имени. Вообще история с именем/именами К. – это тема отдельного исследования, возможно, даже не одного, но совершенно ясно одно – в разных ситуациях К. апеллирует к разным именам, в той или иной степени свойственных ей по определению и своему назначению. Одним из вариантов объяснения может послужить отрывок из её работы «Воспоминания о королевстве под корнями или краткое доказательство Эрк»: «Меня называют Эрк, это так, и, пусть это не моё единственное имя, но это одно из моих имён. И я знаю его. Во всех его формах. В каждой его букве. Ибо имя в нашем языке, не есть лишь целая фраза, определяющая бытие, предназначение, содержание и путь, не есть лишь нарицательно имя собственное, данное ради отличия одного от другого и схожего от близкого к нему, но всякое имя – есть нечто цельное и долгое, требующее знания, равного знанию системы, породившей его и шифров, раскрывающих его. Содержание имени составляется не только его символическими смыслами и их синонимичными рядами, но и значением каждой отельной буквы как знака, символа и шифра. Местом буквы, временем её в данном имени, сильной и слабой её позицией, определяемой местом и количеством употреблённых раз. Иногда лишь одно толкование значения и смысла порядка и свойств букв имени может дать больше знаний о его носителе чем самая яростная исповедь проходящего его путь. Испытание именем, зовётся этот ритуал. Он редкий, древний и страшный. Отчасти, он восходит к состязаниям, от части к прелюдии жертвы, отчасти к экзамену на зрелость. В любом случае, если у тебя есть сомнения в законности или необходимости, обоснованности или истинности требований кого-то – испроси его имя. Пусть докажет его. Пусть докажет его по всем формам, потому что если испытуемый знает имя собственное, то должен и знать все другие имена, скрытые в нём. Значит, он знает о выборе, значит, способен сделать его и, значит, слово его настолько сильно и правомерно, что он вправе требовать того, что желает. Испытание именем может быть непосильным и каверзным. Может длиться день или век. И лишь первейшая из ступеней объяснения своего имени – есть разложение его на синонимические ряды, иначе говоря, - доказательство своего имени. Альхар должен был знать о не принадлежности имени Эрк мне лично, но требования его в доказательстве Эрк были более, чем справедливы. И, хотя, как я и говорила, имя Эрк не моё собственное, но одно из имён, входящих в буквенный и смысловой состав моего единственного настоящего имени, мне пришлось защищать его. Итак, - защита имени Эрк.

Нечто	Незнакомец	Странный	Лицедей	Чернильный орех
Никто	Встречный	Чудо	Маска	Загадочный
Кто-то	Бродяга	Клад	Новый	Мирный исход
Кто-нибудь	Странник	Дар	Изменчивый	Оппонент
Всякий	Путешественник	Жертвенный	Повторяющийся	Противник
Любой из	Неуспокоенный	Светлый	Безумствующий	Воин
Неназванный	Гонец	Чистый	Движущийся	Судья
Скрывающийся	Гость	Мечта	Ищущий	Справедливый
Тайна	Открывающий двери (Привратник)	Надежда	Следопыт	Приятный
Истина	Шифр	Младенчество	Охотник	Любовник
Песня	Текст	Цветок	Наёмник	Вихрь
Безымянный	Друг	Основа	Кормчий	Компас

Краткая, естественно, защита, ибо в действительности, кроме синонимичных рядов (более полных, разумеется, чем я указала), для защиты имени требуется истолкование смысла букв, составляющих его, определение корня и его трактовка и обоснование выбора. Самое неприятное, потому, что именно подловив на этом этапе распалившегося испытуемого можно выведать то, что никому знать не положено. А то есть собственно имя нарицательное, имя собственное». И это тем более странно, что на всех работах К. стоит её знак. Тем не менее, в этот же период К. остаётся верным спутником ирландцев и свидетелем ирландской истории. В «Моём Аммате» К. упоминает также ещё об одном интересном персонаже – драконе по имени Видящий. Он предрекает К. смерть от города над чёрной водой. Возможно, это во многом объясняет то, что К. упоминает о своей жизни в Дублине, название которого с ирландского как раз и переводится как «Город-над-чёрной-водой». За время проживания в Дублине К. много странствует по Ирландии, общаясь с разными людьми и, что не менее интересно – не только людьми, но и представителями разных миров, как известных ирландскому фольклору, так и не известных человечеству вообще. При этом, стоит заметить, именно в отношении всех представителей не человеческого мира К. употребляет местоимение «мы», не делая разделения на классификационные рода этих мифологических, и фольклорных существ. Создаётся впечатление, что К. живёт параллельно во множестве миров, или в одном единственном, но при этом её взору открыто всё то многообразие миров и их обитателей, что недоступны человеку. И при всём этом для К. нет никакого противоречия в её «волшебных» приключениях и общении с реальными людьми. Для К. одинаково реальны её встречи и беседы с живыми ирландцами, её приключения в «иных» мирах или знакомство с их обитателями, её собственные сны и мифы, созданные людьми. Между тем, оставаясь всегда в тени, К. продолжает укреплять нас во мнении о её принадлежности именно к человеческому роду. Особенно ярко это иллюстрируют её слова о дружбе и любви, противопоставленные «любви-страсти» «не людей». Исходя их её текстов, при восстановлении некоего подобия хронологии жизни К., можно сделать вывод о том, что она была свидетелем многих исторических событий ирландской истории, а в некоторых даже принимала участие. Так, К. сама свидетельствует о своём знакомстве с лидерами Пасхального Восстания 1916 года и своей душевной привязанности к Патрику Пирсу, с которым её связывает странное чувство, которое в итоге можно определить как «любовь к другу». И, тем не менее, любовь в её самом очевидном значении также присутствует в её жизни, наряду с любовью к Ирландии, Богу, Слову, Человеку, друзьям и т.д. Эта любовь у К. связана с именем М.К., что, скорее всего соответствует реальному человеку, не безызвестному ирландскому герою – Майклу Коллинзу. История этой любви тем страннее, что не смотря на неопровержимую подлинность испытываемых чувств к предмету обожания со стороны К., она сама неоднократно берётся утверждать, что с Коллинзом даже не была знакома. Хотя, вполне правомерно будет оговориться, что в её словах это звучит как «не представлены друг другу», что вовсе не исключает того, что они были знакомы и даже в некоторой степени близки, хоть и не прошли процедуру «официального знакомства». Как мне видится, история любви К. – это предмет ещё одного отдельного исследования или исследований, поскольку здесь есть место не только М.К., но и ряду других весьма примечательных персонажей, включая саму Ирландию.

5. После смерти Коллинза в 1922 году К. ещё некоторое время остаётся в Дублине, однако, как это следует по большей мере из стихов и записей, жизнь в нём всё более и более тяготит её. Чувство вины за то, что во время Пасхального Восстания её не было в городе, скорбь от потери любимого, отсутствие полноценных ответов на свои вопросы, наряду с многими другими причинами всё чаще и чаще гонят К. за пределы города, а затем, похоже, и за пределы страны. В итоге, К. сама утверждает, что Первая и Вторая мировая война прошли не без её участия. И, если в первом случае это были войска связи (что весьма и весьма символично), то во втором – это была разведка, что символично в не меньшей степени. По упоминаниям К. в военное время она использовала для себя имя Джейн Эванс (возможно, также, что, кроме отнесения имени (если это в данном случае имя) Джейн к мужскому и женскому полу, стоит, также, иметь ввиду его сакральное значение агнца) однако количество людей с таким именем, принимавших участие в обеих войнах вполне объясняет её выбор. Кроме того, не подтвердить, не опровергнуть достоверность этого я не могу. Но после войны, как свидетельствуют записи К., как мне кажется, ещё 10-20 лет она продолжала находиться в Дублине до момента критического обострения ситуации на севере страны. И в итоге, К. принимает решение перебраться на север. На это у неё есть несколько причин, от вполне человеческих и объяснимых, до своих собственных, известных и понятных только ей. Так К. оказывается на севере. На сегодняшний день у меня так и не сложилось однозначного представления о времени пребывания К. на севере, как и о точном месте её проживания там. И, если свою жизнь в Ирландии К. ещё как то обозначает, указав на то, что застала времена задолго до появления Кухулина и героев красной ветви, то её история с жизнью в Ольстере лишена всяческих подробностей. Ясно только одно – надежды К. на «смерть», возложенные на разгоревшиеся конфликты не оправдались, зато пополнился её чёрный блокнот, также неоднократно упоминаемый атрибут жизни К., куда она по своим же словам записывала в столбик даты жизни разных людей, тех, за кем наблюдала. Как ни странно, но именно чёрный блокнот (в нескольких томах) по её собственному признанию представлялся для К. большей ценностью, чем все остальные материальные вещи, о которых мы можем подозревать или о которых она сама упоминает. Этот факт косвенно подтверждается и тем, что никаких чёрных блокнотов в чемодане мной обнаружено не было. Постепенно, К. всё чаще и чаше возвращается к словам, сказанным Видящим о городе над чёрной водой, который сможет остановить её, раз это не удалось ни одному человеку. «Однажды Дракон Видящий сказал: - Ты найдёшь город, который убьёт тебя. Город на чёрной реке с её душою. Когда устанешь, найди его. Найди, чтобы начать сначала.

Это определило мои поиски. Сначала почти бессознательные, когда я искала лишь образ. Образ чёрной реки, какой её можно было себе представить. Затем осознанные, вполне осознанные…

Долгое время, очень долгое время мне казалось, что я нашла этот город. Город над чёрной водой [9]. Но время показало мне, что это был не тот город… Город, который не может убить… Правда, за который хочется умирать. Снова и снова. И в котором это вполне комфортно можно сделать. Если у тебя есть такая возможность. Но в том городе тёк не Стикс, а Лиффи [10] … Когда я поняла это, было уже, наверное, слишком поздно. Хотя что такое поздно?.. Главное – вовремя. Всё остальное – пустое. Пустая трата времени. Принесение напрасных жертв. О, сколько лет так было погублено мною?! Но я не жалею. Любовь. Странно, что я нашла именно её, когда искала совершенно другого…» Это объясняет «разочарование» К. в Дублине, однако свой побег на север и неудовлетворённость и жизнь там она описывает так: «На много так можно получить право. Но прежде – нужно потерять. Иногда даже больше, чем тебе хочется думать. Но не все законы придуманы нами. К счастью». Помню я и эти слова, принадлежавшие одному моему другу, чьё имя или его отсутствие не даст ничего читателю. Эти слова я носила с собой долгие годы. Забывая их и возвращаясь к ним снова. Но все мои попытки сбежать заканчивались возвращением. Неизменным. И достаточно скорым. Слишком скорым. Даже для человека. Разве забывала мои шаги дублинская мостовая когда-либо больше, чем на 3 месяца?! Со временем, когда радость начала подпитываться памятью, мне пришлось вспоминать всё. Всё, что предшествовало её обретению, её поискам и нужде в ней. Это неотвратимо возвращало меня к мысли о расставании, которое мне предстоит. О самом тягостном расставании. Первом подобном расставании после стольких лет. Когда на Севере закончился мой очередной чёрный блокнот [11], я поняла, что не собираюсь больше заводить новый… И вскоре мне начало казаться, что всё уходит в сон. Что мир движется без меня, живёт полнокровно и самостоятельно. И не нуждается в том, чтобы его стерегли и наблюдали за ним. Он уже встал на ноги. Он уже вырос. И странно, что мне не приходилось замечать этого раньше. Пожалуй, он был ещё слишком молод… Но вряд ли уже нуждался в няньке. А когда в тебе не нуждаются – тебе нечего здесь делать» [12]. С течением времени поиски К. того самого города, возвращения к началу, наводят её на мысль о «другом севере» и её взоры обращаются на более близкие нам широты, обращаются на Санкт-Петербург. Город до такой степени мистический и удивительный, что вряд ли у кого достанет смелости винить К. в её подозрениях, что это и есть тот самый город над чёрной водой, который она искала.

6. Последний этап, который я могла бы вычленить из пока сложившейся в моём представлении биографии К. связан как раз с её решением оставить Ольстер и отплыть в сторону Петербурга вместе с чемоданом. У К. есть лишь 1 стихотворение об отплытии из Ирландии. Но никаких сведений о том, что последовало за тем, как она «спешила в порт до рассвета» нет. Я не смею ничего предполагать. Ни судьбу самой К., ни судьбу её чемодана, обнаруженного мной. Но, памятуя о том, что К. сама называла своим символом птицу Феникс, также, памятуя о крепости её слов и верности выбранному пути, сейчас, при составлении биографии К., исходя из её собственных текстов, я рискну пойти на поводу своей надежды и поставить в конце ещё один пункт.

7.

 

[1] В оригинале kindred spirits, возможно, речь идёт о Солнце и Луне.

[2] В четвёртый день сотворения Бог Быт.1:14 И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной [для освещения земли и] для отделения дня от ночи, и для знамений, и времён, и дней, и годов;Быт.1:15 и да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю. И стало так. Быт.1:16 И создал Бог два светила великие: светило большее, для управления днём, и светило меньшее, для управления ночью, и звёзды; Быт.1:17 и поставил их Бог на тверди небесной, чтобы светить на землю, Быт.1:18 и управлять днём и ночью, и отделять свет от тьмы. И увидел Бог, что это хорошо. Быт.1:19 И был вечер, и было утро: день четвёртый. Соответственно, подобные указания о долженствовании действий и своём предназначении получили и те, кто, кроме светил был определён (не назван!) в четверг.

 

[3] Возможно, имеется в виду ирландское слово «deartháir», что значит «брат».

 

[4] Возможно, имеется в виду ирландское слово «cara», что значит «друг».

[5] Аммат (Ун Аммат) – встреча всех созданий, где они свидетельствуют о своём существовании посредствам приношения дара огню.

 

[6] Ай Хайле (Большой Костёр) – жертвенный огонь, которому каждый участник Аммата подносит дар.

[7] Друг души (ирл.)

[8] Душевный попечитель (ирл.)

[9] Город-над-чёрной-водой – одно из имён Дублина.

[10] Стикс – легендарная река смерти в древней Греции, Лиффи – река, протекающая через Дублин.

[11] Судя по дневникам и заметкам К., в 30 или 50 е годы она покинула Дублин и перебралась на Север Ирландии, где продолжала вести свой «чёрный блокнот», в который, по признаниям К., она записывала имена людей и даты их жизни и смерти, однако, ни подтверждений, ни опровержений этому пока найти не удалось.

[12] Из статьи К.Hellen «Пулковской мередиан»

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: