 |
When I lose myself I think of you
|
|
|
|
https://ficbook.net/readfic/831070
Направленность: Слэш
Автор: vzmisha4 (https://ficbook.net/authors/319155)
Фэндом: Tokio Hotel
Пейринг или персонажи: Том Каулитц/Билл Каулитц
Рейтинг: R
Жанры:
Предупреждения: Твинцест
Размер: Мини, 20 страниц
Кол-во частей: 1
Статус: закончен
Описание:
- Мне крышу сносит, - сказал я. Еще шире.
- Вижу, - довольно.
- Голова кругом. Том. Том-том-том... Я сейчас сделаю что-нибудь из ряда вон, знаешь.
- Ну? – в глазах – понимание.
- Хочешь, я прямо сейчас тебя поцелую? – Мы все время с тобой ходим вокруг да около, уже сколько? Месяц, год? Меньше... Больше? Три тонны адреналина разом в кровь, аж больно.
Публикация на других ресурсах:
Разрешение получено для сообщества Trust in Twincest
Не ищи черную кошку в темной комнате, особенно, если ее там нет.
Я его не понимаю.
Эта простая мысль родилась в голове всего пару дней назад, но обосновалась там весьма прочно и теперь всплывала каждый раз, когда я ловил краем глаза черные вихры. Но на самом деле ее появление было не спонтанно. Мысль вынашивалась долго, а реализовалась всего в четыре простых слова.
Кому как не мне, казалось бы, знать, что стоит за каждым словом, смешком, взглядом и выбором туши Билла Каулитца – ведь все продумано и схвачено, каждый стикер на прилавке подразумевает миллионы умело вложенных евро, а эти четверо – всего лишь марионетки, ртами которых говорит целая пиар-организация.
Курам на смех. Билл всегда слушает меня внимательно. И всегда поступает по-своему.
В разумных пределах, конечно, он вообще весьма разумен. Но по какому принципу работает этот самый разум, я и не знаю.
Когда я видел самое начало формирования его, так сказать, личности – тринадцать лет, расширяющиеся от восторга зрачки, худенькие плечи и принцип «проще сразу прыгать в ледяную воду с головой, чем пробовать ее пальцем» - Билл меня не удивил. В голове сразу пронеслись образы всех знакомых мне тринадцатилетних мальчишек, даже себя, а заодно с ними Молко, Меркьюри, Мэнсона, да мало ли народу с XY-составом хромосом красили глаза перед выходом на сцену? И все на «М», как на подбор. Он был на «К», это буква совсем из иного теста – но мне понадобился не один месяц, чтобы это осознать.
|
|
|
Буква «К» - стоит на тонких ножках и улыбается во все тридцать два. Да так, черт бы ее побрал, улыбается, что хочется обнять и прижать к себе – всем хочется, и кажется, что всем без исключения. Такой невероятно привлекательный мальчик - хрупкостью, наивностью, да красотой, наконец.
А ведь в школе его били, я знаю, хотя он не рассказывал. Дети... дети.
Пресловутая буква «К» обладает, однако, неожиданно острыми углами, и лучше с ней не рисковать. Пусть она маленькая и впечатлительная, зато у нее очень хорошая память. И вы потом сами не будете знать, откуда у вас проколотые шины и царапины на шее.
За своего брата, скажем... убьешь. Умрешь сам. Что угодно, вплоть до невообразимых вещей.
В тринадцать лет мальчиков-геев не бывает, ну или почти не бывает, а уж открытых, не стесняющихся этого факта – под ноль. Это была первая мысль, которая пришла мне в голову, когда я увидел, как круто отставляет свое цыплячье бедро Билл, позируя перед пока еще не приевшейся камерой.
С тех пор я столько раз менял свое мнение, что мне может позавидовать любой генератор случайных чисел. О твоей ориентации, о целях и приоритетах, даже о вкусах и привязанностях.
Но мне казалось, я все же понимаю, чувствую, ребенок же, мелкий. Снисходительно одобрял или категорически запрещал, советовал и критиковал, мне казалось - воспитываю, я ведь взрослый, старший, и даром, что своих детей нет.
И непонятно, кто из нас был наивен в большей степени. Я так до сих пор и не знаю про тебя - почти ничего... Что творится у тебя в голове? Кто ты и что ты – где-то за гранью понимания, что моего, что Питера, да господи, хотя бы Саки, а уж он-то сколько с вами болтается. И, я уверен, Георг и Густав – тоже далеко не всегда «на волне», хотя вы и третесь бок о бок годами.
|
|
|
Тебе действительно плевать на девочку, которая орет «Отойди, придурок, я хочу твоего брата, а не тебя»?
Тебе действительно жалко другую, которая сломала руку перед вашим отелем в Бельгии, потому что хотела залезть по водосточной трубе, чтобы полюбоваться на твою голую задницу через окно?
Ты действительно предпочитаешь звонок Тома, которого ты видел полчаса назад, предложению выпить в баре текилы? И - смех в трубку, ресницы трепещут, трешь переносицу «Ah, scheisse, Tom, fick das, ich meine, wir brauchen…»* - иногда мне хочется вымыть тебе рот с мылом, но ведь я потом буду бояться ходить, за углы не заглядывая.
Ты действительно веришь в то, что вы с Томом - одинаковые внутри?
Я всего лишь один раз в жизни по-настоящему вывел тебя из себя. Я пришел сказать, что две фанатки пробрались в дом к Симоне и стащили оттуда какие-то твои вещи, но это бы ладно, так они вцепились в нее с криками и угрозами, требуя твой телефон.
У тебя побелели ноздри. Ты спросил, где была в этот момент охрана. И тут я ляпнул что-то вроде «да расслабься, это все не важно, пустяки - забей». Твой неестественно спокойный голос до сих пор как на пленку записан у меня в голове – аж волосы шевелятся. «Никогда. Ни при каких. Обстоятельствах. Не смей. Говорить. Что моя семья. Это. Пустяки». Мне показалось, что ты - спусковой крючок, дернешься - и за секунду уничтожишь, просто сотрешь меня с лица земли. Я тогда будто к полу прирос, а взгляд как прикипел к острым накрашенным ногтям. Но ты просто сузил глаза и вышел, набирая что-то на мобильном.
Ты вроде бы не интересуешься мальчиками. У тебя очень женственные, манерные жесты, когда тебе весело, когда ты шутишь или когда ты устаешь. Ты вроде бы не интересуешься девочками. У тебя совершенно мальчишеские, иногда весьма угловатые движения во время споров и ссор, когда ты ешь или играешь в настольный футбол. У тебя вообще не поддающаяся описанию пластика во время концертов. (У нас, конечно, есть учитель танцев, но у него ты только немножко занимаешься растяжкой, а все его попытки преподать тебе искусство эстрадных движений оканчиваются ничем).
|
|
|
Ты очень упрямый и очень принципиальный. Но ты не злой и не злобный. Ты, напротив, очень приветливый, добрый и в чем-то даже открытый. Самым приятным является то, что эта твоя открытость – не тщательно отмеренная панибратская искренность акул шоу-бизнеса, которые пользуются ею для достижения разных... целей. Твоя открытость – естественная, ты не стараешься добиться с ее помощью чего-то, ты просто даришь ее тем, кто тебе приятен. Я - приятен. Мне понадобился не один год, чтобы осознать, что это как приз в лотерее. Надо не то что ценить, дорожить.
Близнецы... договаривают друг за другом, один фразу начинает – другой ее заканчивает. Так часто говорят, правда не про близнецов обычно, но я никогда толком не осознавал, как так может быть, пока их не встретил. Они, правда, не сердятся, когда один другого перебивает. Не то что, скажем, тактично скрывают эмоции и молчат в раздражении. Нет. Первый вдруг замолкает и устремляет взгляд куда-то внутрь себя - весь внимание, а второй продолжает мысль. Получается, что и не перебивают даже, просто им все равно, кто из них говорит, потому что мысль одна. Смена молниеносна, людям кажется, что слова налезают друг на друга и хочется слегка съежиться – а вдруг ну на десятый раз кто-то из них таки рассердится и вспылит? Но этого никогда не бывает.
Близнецы... это вообще почти невозможно осознать, каким образом устроенная система. Но Том, Том, он ведь такой свойский, наивный, развязный, такой трогательный выпендрежник, и так забавно с удовольствием и легкой снисходительностью наблюдать за его восторженной физиономией, с которой он шагает по жизни - он как классический мальсик из современной сказки, дорвавшийся до золотых гор - каждый день новое развлечение, и столько возможностей впереди, и весь мир у твоих ног. Иногда, правда... Ляпнет что-то такое или вдруг посмотрит искоса – совсем как ты, и... Но если я буду считать, что Тома я тоже на самом-то деле не понимаю, я спячу.
|
|
|
***
После-концертие.
Ты стоял в коридоре, засунув руки в карманы, привалившись к стене. Меня переполняли эмоции, хлестали из меня почти осязаемыми потоками, мне казалось, сейчас ими зашибет кого-нибудь, уронит на пол – но только ты чувствовал, конечно, и очень чувствовал. Улыбался. Широко. Чуть косо. Ух-мыл-ка.
- Мне крышу сносит, - сказал я. Еще шире.
- Вижу, - довольно.
- Голова кругом. Том. Том-том-том... Я сейчас сделаю что-нибудь из ряда вон, знаешь.
- Ну? – в глазах – понимание.
- Хочешь, я прямо сейчас тебя поцелую? – Мы все время с тобой ходим вокруг да около, уже сколько? Месяц, год? Меньше... Больше? Три тонны адреналина разом в кровь, аж больно. Вот так вот вслух...
- Давай, - не двигается, улыбается все так же.
Я судорожно шагнул вперед, стискивая кулаки.
И...
И – ничего.
Я тогда не смог. Улыбнулся, отвел глаза, сказал что-то, меняя тему. И все.
Той ночью мы еще долго в темноте лежали рядом – мы часто так спим - и делали вид, что заснули, не шевелились. И предательски сглатывали слюну все время. Оба.
***
Она поняла не сразу, но довольно быстро. Потом, когда появлялась на вечеринках – ее папа был не из самой верхушки, но денег на клубы давал достаточно – не упускала случая подойти и что-нибудь многозначительно сказать или просто ухмыльнуться.
Поначалу я этого не замечал. И долго не мог догнать, чего она хотела, когда битых полчаса ходила вокруг да около темы «А Билл не рассердится, что ты тут с девчонкой развлекаешься?».
А потом, когда я догадался, о чем она, собственно, говорит – первой эмоцией была злость, чистая и неконтролируемая. Ее лицо сразу стало казаться мне вершиной уродства, захотелось ее ударить, заткнуть раз и навсегда.
Вместо этого я просто посмотрел на нее и сказал, по возможности, спокойно:
- Не юли. Говори толком. Ты хочешь знать, не будет ли Билл ревновать меня к этой фанаточке?
Она стушевалась и промямлила что-то. Я отошел, понадеявшись, что после этого она исчезнет из моей жизни. Но почему-то эта тема все не давала ей покоя – раз за разом я наблюдал ее физиономию, маячившую на заднем плане, когда мы бывали на всяких вечеринках и просто в клубах. Улыбалась. Чуть ли не подмигивала, твою мать.
Иногда даже подходила и что-то такое понимающе говорила.
Я не мог ничего сделать. Я отмалчивался, не улыбался в ответ на ее шутки и чаще всего просто не отвечал на вопросы и приветствия. В конце концов, я ее едва знал – с какой стати мне было с ней разговаривать?
А потом как-то она напилась так, что, подойдя в очередной раз, попросту повалилась ко мне на диван – я сидел тогда с какой-то девчонкой, которая, испуганно ойкнув, сразу же свалила куда-то (решила, наверное, что тут что-то личное и ей лучше не встревать). Я неприязненно обхватил нетрезвую Мелани за плечи, посадил на диван как следует и спросил, собираясь встать и уйти:
|
|
|
- Тебе плохо? Слишком много текилы, так? Тебе пора домой.
- Том, - застонала она и вдруг вцепилась мне в майку, навалилась, меня аж перевесило на этот бок, - Том, - пьяно дыша мне в ухо, - ну так можно разве, а? С-суки...
Я оглянулся кругом, но никто не обращал на нас внимания, было темно и грохотала музыка.
- Мелани, - сказал я настойчиво, - ты спятила? – она не обращала внимания на мои слова.
- Тысячи, - она вдруг захихикала, - тысячи фанаток, да... Я все-е-е понимаю, все-е-е. Так, блядь, здорово. Он, наверное, совсем как девчонка там, под цепями и черепами, да?
- Что ты несешь? – спросил я лихорадочно, впервые не ощущая раздражения. Маски отброшены, да, Мелани? Хорошо, будь по-твоему. Если раньше она строила из себя бог весть что – во всякой бочке затычка, кому, блин, нужно ее понимание? – то теперь она впервые говорила искренне. Еще бы если потише... впрочем, нас, кажется, никто не слышит. Мое сердце стучало как бешеное, такого заряда адреналина я давно не получал даже на концертах.
- Ну такой, - она обрисовала рукой в воздухе что-то неясное, - нежный, там, гибкий, да?
- Кто? – спросил я, подгоняя ее, ситуация была совершенно неправдоподобной, и мне хотелось, чтобы она все сказала уже наконец.
- Да Билл, кто, - раздраженно ответила она, поворачиваясь ко мне и глядя в упор, - и не страшно мне, слышишь? Что, неправду говорю, что ли? Я же вижу, что творится, я не слепая. Давно-о-о все поняла. Все эти девки, сучки... – ее язык заплетался.
- Билл не девочка, - сказал я, чтобы сказать хоть что-нибудь. Время остановилось, и во всем мире остались только мы, висящие в алкогольных парах ее затуманенного сознания.
- Ясно, нет, - фыркнула она, закатывая глаза, - он твой близнец. Это сродни тому, что подрочить, да? Как самому себе...
И вдруг стало мерзко. Развязка таки наступила.
- Где твой шофер? – спросил, неловко отцепляя от себя ее руки, - тебе надо домой.
- То-ом, - вдруг жалобно сказала она, утыкаясь блондинистой головой с темными корнями мне куда-то под ложечку, - ну То-ом... Бля...
Я осторожно положил руку на ее щедро политые лаком волосы. Они были гладкими и тщательно прилизанными – у Билла не такие, там сначала колет, когда дотрагиваешься, а не...
- У меня так никогда не будет, - сказала она глухо мне в живот.
Я вдруг перестал понимать ее. До этого вечера мне казалось, что она просто влюблена в Билли, вот и бесится. Когда она рухнула на диван, я решил было, что ошибся, и что дело во мне.
Сейчас я понял, что и не во мне. А в чем - неясно.
- Мелани, - позвал я, неловко гладя ее по волосам, - ну как – так? Ты чего? Чего у тебя не будет? Близнеца что ли? - вдруг пришло в голову.
- А хоть бы и близнеца, - сказала она, не отнимая лица от моей майки.
- Ну так ведь ты и не знаешь, каково это, - сказал я, чувствуя себя на редкость глупо, - ты же не можешь сожалеть о том, чего у тебя и не было никогда... Фантазируешь бог знает чего, ну что за детский сад. Близнец... В этом есть и свои минусы, честно. Когда в детстве тебя путают и не могут отличить от какого-то другого человека – это, знаешь, не очень приятно... И потом, совсем нет приватности, личного пространства... – я нес что-то, беспомощно глядя на нее сверху.
Она вдруг боднула меня головой в бок.
- Врешь ты все, - сказала она с тоской, - начитался журналов дурацких. Я их и без тебя – выше крыши... Да ведь это так, общий стандарт, да и то наполовину чушь. А вы... не стандарт, ха. Да какое еще личное пространство? Оно тебе нужно? Скажи, нужно, Том?
- Нет, - ответил я тихо, чувствуя себя не в праве солгать. В таком.
- Я когда еще вас не знала, - тихо, почти шепчет, - я смотрела на картинки, фотки. И все время думала, думала. Какие же красивые, милые, родные, что ли. Но красивые – больше всего, да, - видимо, ей совсем уже наплевать на то, что я могу подумать, и она выговаривается до конца, - и хотелось целовать. Никогда фанаткой ничьей не была, постеры, конечно, на стене всякие висели, ну да у всех девочек висят, мне от них ни холодно, ни жарко не было. А тут... губами тянулась, к холодному экрану. И на полпути – всегда замирала, аж краснела. Что-то останавливало. Нельзя вас целовать. Нельзя... Нехорошо это.
Она замолчала. Я все ждал, когда заплачет, но оказалась сильной – не заплакала.
- Ладно, - сказала она, наконец, отнимая лицо от измятой ткани, - ладно. Прости, пожалуйста. Я идиотка. Просто тупица. Сама не знаю, какого... мне было надо. Сначала казалось – понимаю вас, так круто... Хотелось дать тебе понять, что понимаю. А на хрена? Мне каждый твой злой взгляд был – как ножом... Да что теперь, - она передернула плечами, - потом вот придумала, что не могу без вас. Впитываю вашу... любовь друг к другу, как будто заряжаюсь. И еще – немножко причастной себя чувствовала. Теперь-то ясно, что бред. Это невозможно по определению. Проще было сразу влюбляться... в мультяшных персонажей, что ли... Наверное. Честнее было бы и не так больно. Вы вот тоже... никогда не станете - со мной. И так правильно. Вы - только сами с собой. Так правильно, - повторила она.
Она поднялась и, почти не качаясь, пошла к выходу. Я провожал ее взглядом, молча.
В кармане запищал телефон.
**
Сижу на столе. В комнате отчаянно душно, давно пора распахнуть окно, но как-то не доходят руки, у нас в очередной раз – неадекват, ведь мы таки взяли эту премию, да, да, мы это сделали, а потом пришел Дэвид и сказал, что завтра же мы вылетаем в Париж, что назначили концерт, а ведь нам обещали неделю отпуска...
- Том, - стону я, - я просто не смогу. Не-смо-гу. Меня столько нет, чтобы на концерт еще хватило.
- Через три дня, - опирается о стол бедром, косится на телефон. Душу порыв схватить железку и кинуть ее в окно – заодно и свежий воздух будет, разобьет же.
- Мало, - озвучиваю я то, что мы и так знаем, - три дня – значит непрерывные саундчеки и интервью, вплотную друг к другу. Я устал. Я не могу.
- Не один ты устал, - он набирает что-то на телефоне своими тонкими пальцами.
Вернее сказать – нашими.
Схожу с ума?
- Ты хочешь спать? – спрашивает он мирно, откладывая телефон. А меня совсем трясет.
- Нет, - говорю я, - слушай, Том... Ты говорил, что я... Ну, о том, помнишь, вчера?
- Ты – самый красивый, - кивает он. Я вцепляюсь в край стола.
- Не говори так больше... - краснею, каждый раз так, - ты же знаешь, я в это не верю. Мне неприятно. Правда.
- Ты же знаешь, - передразнивает он, - что мне нравится тебе это говорить, - он серьезнеет, - и знаешь еще, что? Я хочу иметь возможность говорить тебе это каждый раз, когда придет в голову. Позволь мне это. Малость ведь.
- Нет, - я выгляжу последней придурочной кокеткой, но я не кокетничаю. С ним – никогда, потому что незачем и чушь.
- Ты обижаешь и меня, - замечает он, стараясь обратить все в шутку, - мы близнецы, между прочим.
- Какая ерунда! – порывисто выпаливаю, от обиды аж скулы сводит, что он может так это трактовать. - Ты – совсем другое дело, ты просто заме...
Он морщится и мотает головой.
- Мне вообще плевать на то, как я выгляжу, - говорит, - тебя мне вполне хватает. - Он смотрит в упор.
И я вижу, что он вовсе не так спокоен, каким кажется. Кусает свое колечко, хмурится.
- Плохо без тебя, - говорит вдруг, - ты даже не представляешь. Вот ты все время как будто рядом – и будто и нет. Растворяешься в чужих людях, - таким я его давно не видел, - скучаю. Очень, - добавляет тихо.
Мне вдруг кажется, что...
- Хочешь, я тебя поцелую? – сумасшедше улыбаюсь. Дежавю?
Его лицо последовательно выражает целую гамму разных чувств, мне даже хочется отвернуться – стыдно.
- Раньше... – он подается назад, мешая слова в одну кучу, - еще несколько дней назад... Может быть, что-то такое... Но теперь... Я... Не надо, Билл. Не надо.
Он уходит в ванную, торопливо закрывая за собой дверь.
А я падаю на кровать, и небо падает на меня сверху.
***
- Нормально? – расправляет какие-то оборки на спине, кружевная рубашка – как черный торт.
- Да успокойся ты, - терпеливо отвечаю. А он вдруг выдает:
- Знаешь, только когда я рядом с тобой, я все-таки верю в то... ну, не злись только, я снова про это. Что красивый.
Я вздыхаю. Опять двадцать пять. Ну как же он...
- Билл, миллионы... – он поднимает руку в просящем жесте.
- Не надо, - тихо, - все миллионы твои – ненастоящие. А ты – я знаю, каким ты меня видишь. Недавно понял, наконец. И пока я с тобой, я вижу себя твоими глазами. И я теперь верю.
На сцену он не выходит, выбегает.
***
Тома всегда можно разбудить посреди ночи, и он, даже не открывая глаз, способен уверенно и с ходу назвать номер комнаты Билла.
В этом, предыдущем и пред-предыдущем отеле.
***
Том просыпается тяжело. Еле-еле разлепляет веки, голова тяжелая – и дредов-то обычно хватает сполна. Отрывает ее от подушки, кажется, целую вечность.
Кто была эта? Он не помнит... становится уже привычкой. Перестал толком различать их голоса, цвет волос, искренность улыбки. Просто - девушки.
Он приподнимается на локтях.
С этими самыми - девушками... что-то давно идет не так. Чувство вины – горькой добавкой к охренительным, казалось бы, ночам - совсем не то, что он хотел бы ощущать по утрам. Но так происходит все чаще и чаще. Он почти знает, в чем дело, но ведь так страшно и странно осознавать до конца – и он все тянет и тянет, не проговаривает. Даже в мыслях.
Том выпутывается из одеяла – пытается понять, что же не так на этот раз. Оно кружит голову, под ложечкой сосет. Гнетущее какое-то чувство, то ли во сне что-то приснилось важное – и забыл что, то ли сейчас, утром, должно что-то произойти – и тоже не может вспомнить, уцепить – что именно... Он неловко поворачивается, утыкается носом во вторую подушку. И – как головой в ледяную воду. Этот запах, вот в чем дело.
Это запах Билла.
Он судорожно вскакивает, выдергиваясь из одеял, простынь – этого не может быть! Обеими руками за подушку – отчаянно, встряхивает – волной поднимается тот же аромат, такой знакомый, такой родной, такой неправильный – сейчас.
Ведь вчера Том трахался, это-то он понимает – мышцы спины знакомо ноют, да и... Взгляд предательски выцепляет брошенный неаккуратно, как всегда, на пол, уже после...
Черт. Черт. Черт!
Он опять садится на кровать и обнимает себя обеими руками. Начинает раскачиваться, как в бреду. «Этогонеможебытьэтогонеможетбыть». Мантра.
Алкоголь? Но, дьявол, он не так уж много и выпил. Ему даже вдруг показалось, он даже вспоминает – все-таки девушка, у нее были каштановые волосы... Или нет... Это было на прошлой неделе? Позавчера? Или все же вчера? Нет. Не помнит. Значит, выпил много.
Его состояние сейчас имеет четкую эмоциональную характеристику. «В полной заднице».
Если даже предположить на секунду... то как он мог такое... такое - забыть?!
Он заставляет себя одеться. Заставляет себя выйти из комнаты. Заставляет себя спуститься вниз, в ресторан отеля. Все уже едят – у Густава и Дэвида это ланч, у остальных – завтрак. Билл намазывает тост апельсиновым джемом. Поднимает взгляд на брата. «Что?»
***
Мама в первый раз ведет близнецов их в подготовительный класс, им всего пять лет. На улице еще не холодно, но чувствуется, что лето кончилось – тоска разлита в воздухе. Близнецы хмурые – оба хотят спать, и даже волнение не бодрит, а угнетает.
У Билла красная курточка, у Тома – зеленая.
- Ой, одинаковые, - восторженно пищит учительница, и Билл неизвестно отчего ненавидит ее с первой же секунды. Том слишком занят – он оглядывает комнату, в ней полно детей. Почти никто не успел еще ни с кем познакомиться, все стоят с родителями – по одному. Том удивленно оглядывается на Билла. Он так привык, что они-то с ним вместе, что их всегда двое.
У детей вокруг напряженные лица, они стесняются друг друга – пока что.
Наконец, родители начинают расходиться. Дети оживляются и предпринимают первые попытки наладить друг с другом контакт.
- Мальчик, а как тебя зовут? – спрашивает Тома какой-то ребенок.
- Том, - отвечает он, оглядывая собеседника с головы до ног. Он одет в синий комбинезон, у него на щеке нарисовано ручкой. Он называет свое имя.
После того, как занятие по рисованию заканчивается, детей отводят на завтрак. В освещенной ярким электрическим светом столовой стоят длинные белые столы, на них расставлены тарелки с рисовой кашей.
«Каша – фу», - думает Билл и оглядывается, чтобы поделиться этой мыслью с Томом. Но Том говорит с кем-то другим.
***
- Отстань, - бросает Том, раздраженно дергая головой. Брат не просто раздражает, он выводит из себя. Мало того, что он последнее время жутко странный и ведет себя как не пойми что, так он еще и не отлепляется от Тома, ходит за ним, как хвост.
У Билла дрожит нижняя губа. Но Тому всего девять, у него масса планов в голове, и он чужд всякой сентиментальности.
- Почему ты меня обижаешь? – спрашивает Билл напрямую.
- Я хочу ходить сам по себе, - зло бросает Том, - достало, что ты за мной таскаешься. Почему ты все повторяешь за мной? Даже жвачку в столовке купил сегодня такую же. Бесит!
Билл молчит и смотрит в пол.
- Тебе заняться нечем? – никак не унимается Том. - Мы и так близнецы, все время торчим вместе, так зачем еще повторюшничать?
- Ты поэтому стричься отказался? – спрашивает Билл шепотом.
- Может быть, - отвечает Том нехотя, - меня достало, что все нас путают.
- Ясно, - отвечает Билл, выходит из комнаты с очень прямой спиной, и, не задумываясь, доходит на автопилоте до маминой спальни. Дрожащими руками выдвигает ящик, смотрит на себя в зеркало, прямо, не отрывая взгляда, достает мамин карандаш для глаз. Рисует на веках косые линии, неаккуратно, черно, яростно, почти до боли оттягивая кожу. Откладывает карандаш, внимательно оценивает результат.
- Так – совсем не похож, - говорит он вслух.
Повторюшничания больше не будет.
***
- Билл... – Том идет за ним, сгорбившись, наступая глубоко в лужи, в ботинках хлюпает, штаны снизу вбирают воду – тяжело, мокро шлепают по голеням, - Билл...
- Что.
- Билл...
- Что.
Близнецам тринадцать, небо бетонно-серое, и Билла в школе только что обозвали шлюхой.
- Почему ты так гонишь? – голос Тома звучит почти жалобно.
- Тебе-то что за дело.
- Конечно, мне есть дело, - сорванно кричит Том, - что за новости?
- Ты бы хотел, чтобы меня не было! – кричит Билл в ответ, резко разворачиваясь, Том почти утыкается в него, но вовремя тормозит. - Скажешь, нет?
- Что за истерика? – изумленно спрашивает Том, судорожно ища взгляд брата. - Что с тобой?
- Ты всегда хотел быть сам по себе, - говорит Билл, часто и нервно дыша, - может, не всегда, но с тех пор, как мы начали играть с другими детьми. Все ведь по одному, а нас двое, - начинает идти дождь, он капает им на лица, стекает по черным прядям Билла, забирается за шиворот, брызжет на сумки, - ты хотел, чтобы люди смотрели на тебя и говорили: «Вот Том Каулитц, такой-то и такой-то», – а не – «Вот Том, он один из двух близнецов». А сейчас, тем более когда все говорят... такие вещи... - Билл скорее удавится, чем повторит, - ты бы хотел, чтобы меня вообще не существовало, никогда. И... - он подавляет судорожный вздох, - и нечего за мной тащиться! Мне не надо одолжений! Я все знаю, все!
Том смотрит под ноги. Билл прав. Его не раз посещали подобные мысли, особенно раньше, но сейчас он вовсе не хочет чувствовать правоту брата, и – резко щиплет в глазах. Может быть, потому что он никогда не отдавал себе отчета в том, что Билл чувствовал, понимал все это... предательство?
А может быть, потому, что вдруг до него доходит: сам Билл никогда не хотел ничего подобного. Не хотел быть один.
Билл разворачивается и бегом бежит по направлению к дому. Том смотрит, как залитая дождем сумка хлопает его по бедру, как мокро впечатываются его кроссовки в осенний асфальт.
И сердце стучит сильно-сильно.
***
Билл поет, нет, кричит, музыка отдачей так и хлещет из него, почти невозможно смотреть, он выкладывается весь, почти падая на колени под конец.
Том бьет пальцами по струнам и смотрит на него из-под упавших на глаза дредов, искоса, незаметно.
Это началось, наверное, когда он впервые изумился, читая стихи Билла. Или, может быть, когда Билл уснул на диване в гостиной, а Том почему-то не ушел смотреть телевизор, а остался подле него и целых, наверное, полчаса просто смотрел, не решаясь даже дотронуться, не то что разбудить и заговорить. Или, возможно, когда кто-то из девчонок сказал ему доверительно: «У тебя очень красивый брат». Или когда Йост с одобрением похлопал Билла по плечу после прослушивания: «Из тебя выйдет толк. Определенно, Билл».
Но скорее всего, дело совсем не в других людях и не в их мнениях. Просто они немножко подтолкнули, помогли разобраться. Нащупать верные дорожки в путанице мыслей подростковой головы.
После Билл сидит на подоконнике, а Том отдергивает занавеску – брат оборачивается, майка соскользнула с тонкого плеча, улыбается ему, показывает в окно: «Смотри, там салют». И почему-то он кажется Тому очень взрослым, очень... отдельным, что ли. Как будто он на экране телевизора или на картинке журнала. Ведь там люди кажутся совершенными.
И он впервые осознанно чувствует к брату нечто совсем новое. Когда-то он проклинал его за прилипчивость, когда-то Билл раздражал его, когда-то он вправду хотел быть единственным ребенком... Том хотел бы стереть сами воспоминания об этом. Как он мог не видеть, не чувствовать простых вещей? Новое чувство граничит с трепетом, с восхищением. Оно четкое и правильное изнутри.
Уважение.
***
Том входит в номер стремительно, как всегда. Открывает рот, чтобы позвать Билла – как раз что-то собирался рассказать – и замирает. Билл сидит на кровати перед раскрытым ноутбуком, тонкий и скорчившийся, и плачет.
У Тома застревает в горле комок. Он судорожно пытается придумать, как позвать его, что сказать – но не находит слов и просто подходит и неловко трогает за плечо. Билл вздрагивает всем телом и захлопывает компьютер. Том даже руку отдергивает от неожиданности.
- Что там? – спрашивает он.
- Ничего, - отвечает Билл, поспешно размазывая слезы по лицу, - сядь, посиди со мной.
Том послушно опускается на кровать, не решаясь посмотреть в глаза брату. Но тот и не ищет его взгляда, смотрит на свои сцепленные руки, сидя прямо и не всхлипывая. Слезы вновь чертят дорожки на щеках, падают на шею, Том не может оторвать взгляда, собственное его горло резко сжимается.
-Ты... – Билл говорит медленно, - когда-нибудь читал, что пишут про нас фанаты? В интернете?
- Ну, ты же знаешь, я не очень люблю читать, - отвечает Том недоуменно и вдруг понимает, - ты прочел там что-то плохое? Какую-то чушь, они пишут гадости, да? Но, Билл... Мы уже проходили через все это. Это просто ерунда, они завидуют, они не понимают...
- Нет, - спокойно говорит Билл, глядя в пространство, - это не то.
- А что? – Том представить себе не может.
- Обними меня, - говорит Билл раздельно. Том неловко подается вперед, сжимает узкие плечи, укутывая брата широкой тканью своего свитера.
Билл берется обеими руками за его локоть и держится, как маленький ребенок, не делая попыток прижаться теснее, но и не отпуская.
- Мне нужна девушка, - говорит он вдруг, - наверное, нужна девушка.
Том ничего не понимает, но на всякий случай целует в висок. Так всегда делала мама.
***
Прости, Том. Это было глупо. Я вижу, какой у тебя потерянный взгляд. Ты, наверное, все-таки тогда проснулся, или вспомнил что-то уже потом, сквозь сон. Так бывает.
Я ведь сначала забыл даже. Ты вполз в ресторан, такой смешной, сонный, растрепанный, на щеке – полоски от подушки. А я посмотрел на тебя и вспомнил вдруг - я ведь с утра заходил к тебе в номер, ты был уже один, закопавшись в одеяло, тихо спал. И я прилег подле тебя на секунду. Ладно, не на секунду, но ненадолго, правда. Мы ведь часто спим рядом, еще с детства, но почему-то давно уже этого не делали - что-то изменилось, что-то вроде барьера возникло, у меня ли, у тебя, не знаю, но ощущаю четко...
Я хотел сразу же рассказать, что с утра заходил, соскучившись. В голове даже родилось почему-то слово - "шутка". Но сейчас - не могу. Потому что вижу, как ты затравленно смотришь и ищешь мой взгляд, и губы шевелятся – спросить. И молчишь.
И я понимаю, что ты думаешь... что-то не то. Не знаю, до чего именно ты там себе додумался, но мне самому становится страшно спрашивать. Я вдруг осознал, что этот пустяк обернулось не совсем шуткой. Совсем не шуткой?
Но чем именно... Я не знаю. Не знаю. Незнаюнезнаюнезнаю.
***
Тогда, два года назад, когда я сидел за компьютером и плакал, а ты пришел меня утешать – ты ведь так и не знаешь, почему. Я читал рассказы какой-то девочки про нас. Там было очень много наивной, но весьма детализированной эротики, очень много просто ерунды, там были слова, которых мы никогда друг другу не говорили, да и не сказали бы никогда, там вообще все было ненастоящим, кроме разве что наших имен.
Но там... там был очень нежный хэппи-энд. Девчачий, трогательный, сопливый, неправдоподобный, высосанный из пальца, глупый. Том и Билл в большом розовом сердечке, что-то в этом духе. Именно от этого я и разрыдался тогда, как идиот. Почему – не знаю. Слишком верила она в то, что пишет. А мне стало грустно очень. Абстрактно грустно. И ее жалко.
Иногда я думаю, что на мне лежит непосильный груз ответственности. Скажи я, что всем моим фанаткам нужно купить пасту Колгейт завтра утром - они купят. Помладше - из глупости, постарше - в шутку. Скажи я, что люблю Диккенса, они тут же начнут рыскать в сети в поисках такого исполнителя, а убедившись в своей ошибке - купят книгу. Скажи я им спрыгнуть с крыши... Прыгать, наверное, не станут, но кто знает, чем это обернется... И их ведь не две, не три, не наши подруги и не знакомые даже, их сотни, нет, тысячи, они рассеяны по всему свету, разные лица-голоса-страны, господи боже мой... А я - что я могу? Назвать им фирму моего блеска для губ? Они этого хотят? Это было бы мило и смешно, если бы не было так страшно и глупо... Я ведь ничего почти не умею, почти ничем не успеваю интересоваться - кто я им, чтобы внимать мне, открыв рот? Я бы должен делать так много, настолько больше, чем делаю сейчас, но я не могу. Просто нет времени. И - бесконечное "надо успеть снять фильм с ними, пока они еще хорошенькие, это серьезная тема, большой проект можно сделать, какую-нибудь романтическую молодежную комедию"... Вот и все, чего от меня ждут. Что я могу? Если бы мои спонсоры умели, они бы клонировали меня. Хоть я и так...
Том, ты мое едиственное. Мое единственное все. Без тебя я бы уехал домой на третий день после взлета Монзуна в чартах. Потому что я совсем не умею и представить себе не могу, кем бы я был - сам по себе, без изрядного куска домашнего уюта, который всегда и везде таскаю за собой. Я трус, наверное. Несамостоятельный ребенок. Но - тсс, никто не узнает. Пока ты рядом, никто.
***
«Шутка» вроде бы забылась. Прошел день, другой, неделя. Все стало – вроде бы – как раньше. Так, Том?
Но это не значит, что стало спокойнее. Осталось чувство незавершенности. Как в детстве – нашалишь, а никто и не заметит – глупо как-то. Но тут уже не мелочь, не разбитая чашка.
Преступника тянет на место свершившегося преступления. Меня же тянет на место преступления, которое еще не свершилось...
...чтобы его свершить.
Все, я это сказал. Я. Это. Сказал.
***
Темнота. И снова мы лежим рядом, как-то пригрелись вечером, да так и остались спать. Я прижал тебя спиной к груди. Жар твоей кожи – контрастом с ее же нежностью – и все это для моей неловкой руки, которая уже давно затекла, но я скорее умру, чем сдвинусь хоть на миллиметр.
Губы у тонкой шеи. Дыхание шевелит маленькие волоски. До того, чтобы прижаться – одна секунда, одно движение, один вздох, один сантиметр и один большой запрет на двоих.
Ты тоже не спишь, я знаю, Билл.
Обернись. Ты – такой же, как я. Ты – мое второе дно, моя душа с обратной стороны, отражение мое, вскину левую руку – ты вскинешь правую. Вскинешь правую – я вскину левую.
Не оборачивайся. Ты – совсем не такой, как я, у тебя в голове целое свое королевство, меня пускают туда, но как гостя, правитель ведь там один. Королевство разбросанных карандашей для глаз, королевство серебристого смеха, королевство испуганного пихания предметов под подушку. У тебя по проселочным дорогам бродят феи в накидках цвета хаки и лесные эльфы с черепами на ремнях. А в городах золоченые кареты работают на шоколаде, смешанном с бензином. И пиццу в кафе подают вместе с трюфелями на серебряной тарелочке.
У детей под кроватями лежат полусдувшиеся мячики, через окна на покрывала бьет солнечный свет, на тумбочках валяются острые лезвия. У взрослых на рабочих столах – фотографии Нены в рамочках, шаблоны ответов к интервью фоном экранов и лакричные конфетки, ворохом, неаккуратно. У парней в рюкзаках – диски Green Day, презервативы с мятным вкусом, револьверы, воздушные шарики и баллончики с лаком для волос. У девушек в сумочках – пусто, потому что ты не знаешь, что носят девушки в сумочках.
В королевстве мало законов, но один из них очень важен. Ты просто слишком хорошо помнишь, как больно – пряжкой от ремня по костяшкам пальцев, и как неприятно - когда хватают неласковыми пальцами за лицо. Поэтому на деревьях в парке прибито везде одно, твое железобетонное, корявым почерком: «Постарайтесь любить».
Ты так солнечно улыбаешься, когда Бушидо говорит, что ты похож на шлюшку. Ты так мило щуришься, когда ребята из Killer Pilze и Nevada Tan откровенничают на тему «Токио Отель – дерьмо». Мне в такие моменты в
|
|
|
