Описание шизотипического характера

Прежде чем перейти к непосредственному описанию конкретного шизотипического характера, я хочу дополнить вышеприведенную классификацию характеров (верхняя строка- шизоиды, ананкасты, психастеники; нижняя строка - циклоиды, истерики, эпилептоиды). Это дополнение, касающееся модальных характеристик характеров (подробно см. первую главу книги [Руднев 2002]), поможет нам в разборе конкретного случая. Так вот, характеры верхней строки прежде всего связаны с модальностью нормы, долженствования (деонтической), а характеры нижней строки - с модальностью ценности (аксиологии), желания. Более конкретно - в шизоидном характере сочетается модальность долженствования и модальность познания - эпистемическая. Девиз шизоида - "Я должен познавать" или "Должно познавать". В обсессивно-компульсивном характере модальность нормы сочетается с алетической модальностью (необходимости, возможности и невозможности). Девиз ананкаста - "Я должен быть осторожным, чтобы не произошло нечто непоправимо-невозможное, ужасно-чудесное". В психастеническом характере модальность долженствования полностью господствует: "Я должен делать добро, чтобы меня не мучала совесть".

Характеры нижней строки связаны с девизом "Я хочу". Условно говоря, циклоид хочет земных удовольствий, истерик хочет любви, эпилептоид - власти.

Случай, о котором пойдет речь, связан с личностью моего близкого знакомого, филолога и философа сорока с лишним лет. Я буду называть его К. Этот случай интересен тем, что на первый взгляд в нем доминирование Супер-Эго-характеров долженствования тесно связано с активным подавлением Ид-характеров влечения. Сначала кажется, что К. представляет собой законченный тип шизодида. Он ученый, автор многих научных исследований, обладает изощренным интеллектом, сфера его жизненных интересов - чтение научных книг и написание научных статей. Он замкнуто-углубленный человек, у него мало друзей, он мало общается, любит уединение. На редких многолюдных сборищах, где ему иногда случается бывать, он упорно молчит, не вступая в общие разговоры. Ему в высшей степени присуща кречмеровская психестетическая пропорция. Он может быть равнодушен к таким вещам, к которым не принято проявлять равнодушие, - например, к болезням и смерти близких - и гиперсензитивен в том, что касается областей культуры, прежде всего музыки и фундаментальной науки. Его главный девиз, таким образом, сугубо шизоидный: "Я должен познавать".

Вместе с тем в характере К., если присмотреться к нему внимательнее, мы находим противоположные черты - черты циклоидной

диатетической пропорции. К. всю жизнь страдает тяжелыми депрессиями с редкими вспышками гипоманиакального настроения, то есть проявляет формальные черты "западного" депрессивного характера. Те, кто знает К. лишь как автора многочисленных исследований, обладающего явной гиперпродуктивностью (за 10 лет написал и опубликовал 8 книг по философии), чрезвычайно удивились бы, узнав, что наиболее привычный образ жизни для него - это лежание на диване подобно Обломову, в лучшем случае читая и слушая музыку, а то и просто вперившись в потолок. Поскольку здесь аксиологическая модальность желания реализуется в своем негативном (депрессивном) аспекте, то она выступает на поверхности как ангедония - "Я ничего не хочу". В редких гипоманикальных периодах это "я ничего не хочу", как говорит К., сменяется противоположным аффектом - "Я хочу всего одновременно".

Таким образом, личность К. существует на пересечении по меньшей мере двух характерологических осей - четкого императива к интеллектуальному познанию и направленному в противоположную сторону нежеланию что-либо делать, в том числе и работать интеллектуально. Я думаю, что в данном случае это депрессивное нежелание ничего делать (в пределе осмысляемое как нежелание жить) можно трактовать как подавленное желание. Поясню свою мысль на конкретном мотиве - мотиве еды и худения. Подобно бинсвангеровской Эллен Вест [Бинсвангер 2001], К. живет в постоянных мучениях, стремясь снизить свой вес. При этом он очень любит поесть и выпить, но страх потолстеть делает его жизнь вынужденно аскетичной. Время от времени это шизоидное стремление к отрицанию своего тела во имя тотальной духовности побеждается чисто пикническим временным допущением обильной еды и питья, которое вскоре сменяется укорами совести и вновь сидением на жесткой диете.

Психастеническая "часть" развита у К. в очень большой степени, ему свойственна постоянная базальная тревога, разъедающая рефлексия и тревожные сомнения. Несмотря на свои научные заслуги, К. часто чувствует свою неполноценность; каждый раз, принимаясь за новое исследование, сомневается в успехе. Для него также характерна психастеническая деперсонализация, очевидно, помогающая ему выживать в депрессивном состоянии. Это "скорбное бесчувствие" парадоксально сочетается у него с синтоноподобной душевностью по отношению к немногим друзьям, близким по интересам и духовным потребностям. От деперсонализации же, "бесчувственности", больше страдают ближайшие родственники - жена и дочь.

По-психастенически жухлая чувственность по отношению к одним проявлениям жизни и культуры - например, К. совершенно равнодушен к живописи и театру -"нелогично" сочетается с большой любовью к другому, например, музыке и кино.

В отличие от истинного психастеника К. не считает себя атеистом, любит говорить о себе как о толстовце, к официальным "церковным" проявлениям религии относится резко отрицательно ("Царство Божие внутри нас"). Не любит психастенического кумира А. П. Чехова, но и не особенно в восторге от шизоидного кумира В. В. Набокова, хотя, будучи профессиональным филологом, воздает должное обоим.

К. свойственны некоторые обсессивно-компульсивные черты, прежде всего определенный педантизм в отношении времени. На встречи он всегда приходит минута в минуту (хотя, если накроет депрессия, может вообще отменить уже назначенную встречу, чего, конечно, никогда не сделал бы истинный ананкаст). Все свои договоренности, связанные с журнально-издательскими делами, К. выполняет пунктуально, хотя опять-таки, сославшись на депрессивное состояние, может все бросить из-за кажущейся бессмысленности и тягостности. У него есть определенная тяга к бытовому мистицизму. Например в доме, где он живет, есть два лифта, большой и поменьше. Если подходит большой лифт, это считается хорошим предзнаменованием. К. говорит, что часто, проснувшись, может, не глядя на часы, с точностью до минуты определить время (комплекс "всевластия мысли", описанный Фрейдом в "Тотеме и табу" [Фрейд 1998]).

В депрессивном состоянии у К. возникает характерная обсессия, связанная с музыкой. Отдельные фрагменты недавно прослушанного опуса, бесконечно повторяются, мучая, в голове. Однажды во время состояния тягостной ажитированной депрессии, рассказывает К., ему случилось послушать "Карнавал" Шумана. После этого на протяжении многих недель "Карнавал" отчетливо звучал у него в голове - то одна его часть, то другая, то третья, - как будто пианист бесконечное количество раз отчетливо и виртуозно исполнял музыку где-то у него внутри, не давая заснуть и сосредоточиться. После этого он уже, конечно, никогда не слушал это произведение.

Страх потолстеть и бесконечные диеты формально также могут быть отнесены к навязчивостям, хотя Бинсвангер относил сходный симптом своей пациентки Эллен Вест скорее к сверхценным идеям.

Истерическое начало свойственно К. в довольно небольшой степени. По его словам, в молодости, а особенно в юности, будучи студентом, он страстно любил выступать с докладами и лекциями и имел большой успех. Потом эта "деиксоманическая" черта [Сосланд 1999] постепенно уступила место психастенической стеснительности и неловкости. Однажды, будучи уже зрелым ученым, К. выступал с докладом, находясь в неважной психической форме. В это время кто-то из зала перебил его, задав неприятный и резкий вопрос. После этого, как говорит К., появилось ощущение, будто у него отнимается язык, и он с большим трудом довел доклад до конца. После этого случая К., ранее любивший и умевший

говорить свободно, стал читать доклады только по готовому тексту, а вскоре отказался от публичных выступлений вовсе.

Для душевной жизни К. скорее характерны не истерические, а
сходные с ними нарциссические реакции. Так, он признает, что очень
сильно нуждается в одобрении со стороны окружающих. Однако
проявлению нарциссического "эксгибиционизма" мешает

психастеническая застенчивость. К. проявляет некоторые черты нарциссического "грандиозного Я" [Kohut 1971]. Будучи внешне человеком застенчивым и робким, он, тем не менее, может говорить о себе (как бы в шутку) как о великом человеке. Подозреваю, что эта шутливость наигранная, и комплекс величия у него тесно связан с комплексом неполноценности, как это показано в классических работах А. Адлера [Адлер 1995]).

Эпилептоидный и паранойяльный радикалы почти не входят в мозаическую картину психической конституции К. Он говорит лишь о редких вспышках дисфорического гнева, направленного обычно против жены или матери и всегда сменяемых резиньяцией - чувством вины за совершение плохого поступка, безоговорочным раскаяньем. К. совершенно не авторитарен, не склонен к построению сверхценных идей. Однако иногда во время депрессий и в связи с обостряющимися отношениями на службе у него возникает нечто вроде отголосков идей отношения и даже преследования. Однажды, находясь в тяжелой депрессии, он боялся, что ему позвонит его шеф-редактор и уничтожит его. При этом он полностью сохранял критику к этой идее, что не делало ее менее тягостной.

В целом можно сказать, что в семиотической реальности, в которой живет К., преобладают шизоидные знаковые системы - то есть развитые языки различной степени конвенциональности. Музыкальный, язык компьютера, язык философии и психопатологии. Однако депрессивный элемент очень часто десемиотизирует, гасит осмысленность этих знаков и языков, делает их непонятными и ненужными конгломератами вещей или даже обломков, осколков вещей; тогда эта достаточно разнообразная семиотическая картина превращается в нечто вроде интеллектуальной помойки, на которую смотреть очень тягостно.

Мир К., даже в его недепрессивном варианте, почти бесцветен, так как истерическая яркость в нем отсутствует и преобладает второсигнальная психастеническая жухлость. Он воспринимает реальность более слухом, чем зрением (музыка - один из самых важных семиотических каналов.)

Элементы мозаической полисемиотичности скорее актуализуются в самом творчестве К., которое представляет собой подлинный шизотипический дискурс. Несмотря на внешнюю суховатость и наукообразие большинства его текстов, в них задействована целая мозаика научных и философских подходов и методов - аналитическая философия и теория речевых актов, логическая семантика и модальная логика,

теоретическая поэтика и структурная лингвистика, психоанализ и клиническая психиатрия.

Когда зашел разговор о субличностях и я попросил К. полушутя назвать несколько персонажей мировой литературы, с которыми он себя отождествляет или отождествлял раньше, то набор оказался довольно неожиданным: Винни Пух, д'Артаньян, Ганс Касторп, Хлестаков и Городничий. То есть три циклоида, ювенильный истерик и эпилептоид. Комментарии были такими: Винни Пух не просто сангвиник - самое главное, что он писатель, креативная личность, это помогает ему быть оптимистом. Д'Артаньян благороден - ради карьеры он не пожертвует дружбой и любовью. Подобно Гансу Касторпу К. считает себя заточенным в некоем заколдованном герметичном пространстве и вынужден, находясь там, выучивать различные семиотические языки, но когда-нибудь он вырвется с Волшебной горы в большой мир. Хлестакова и Городничего надо воспринимать как некую связанную пару. В Хлесткове важно не то, что он врет, а в Городничем не то, что он командует. Здесь важно, что Хлестаков, будучи чрезвычайно жалким, слабым человеком, сумел обмануть Городничего, а Городничий, будучи зрелым и опытным человеком, тем не менее дал себя обмануть Хлестакову. Поскольку Хлестаков и Городничий присутствуют в К. одновременно, он все время, по его словам, является Хлестаковым, который обманывает в себе Городничего, то есть авантюристическое легкомысленное творческое начало побеждает инертное грузное начало. Возможно, что Городничий олицетворяет депрессию, а Хлестаков - креативное творческое начало. На вопрос, почему среди его субличностей нет ни психастеника, ни -особенно - шизода, К. нехотя назвал Адриана Леверкюна, но добавил, что это отождествление несколько натянутое и как бы неприятное. Из всего этого можно сделать вывод, что субличности К. носят гиперкомпенсаторный характер, отражая не то, что есть в его характере, а то, чего в нем почти нет, но что ему бы хотелось, чтобы было. Интересно также, что содержательное наполнение того или иного ее персонажа может совершенно не соответствовать его формальному характерологическому статусу. Таким образом, проблема соотношения характера и субличности еще ждет своего исследователя.

Литература

Адлер А. Теория и практика индивидуальной психологии. М., 1995.

Ассаджиоли Р. Самореализация и психологические нарушения // Духовный кризис: Когда преобразование личности становится кризисом / Под ред. С. Грофа и К. Гроф. М., 2000.

Бинсвангер Л. Бытие-в-мире. М., 1999.

Бинсвангер Л. Случай Эллен Вест: Антропологически-клиническое исследование // Экзистенциальная психология / Под ред. Р. Мэя. М., 2001.

Бурно М. Е. О характерах людей. М., 1996.

Волков П. В. Многообразие человеческих миров: Руководство по профилактике душевных расстройств. М., 2000.

Ганнушкин П. Б. Избранные труды по психиатрии. М., 1997.

Гаспаров Б. М. Из наблюдений над мотивной структурой романа М. А. Булгакова "Мастер и Маргарита" // Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы. М., 1995.

Деглин В. Д., Балонов Л. Я., Долинина И. Б. Язык и функциональная асимметрия мозга // Труды по знаковым системам, т. 16, вып. 635, Тарту, 1983.

Добролюбова Е. А. Шизофренический "характер" и терапия творческим самовыражением // Психотерапия малопрогредиентной шизофрении: I Консторумские чтения. М., 1996.

Иванов В. В. Фильм в фильме // Труды по знаковым системам, т. 14, вып. 567, Тарту 1981.

Леви-Строс К. Структурная антропология. М., 1985.

Лоуэн А. Физическая динамика структуры характера. М., 1996.

Лотман Ю. М. Культура и взрыв. М., 1992.

Лэйнг Р. Расколотое Я: Антипсихиатрия. К., 1996.

МакВильямс Н. Психоаналитическая диагностика. М., 1998.

Райх В. Анализ характера. М., 1999.

Риман Ф. Основные формы страха: Исследование в области глубинной психологии. М., 1998.

Руднев В. Прочь от реальности: Исследования по философии текста. П. М., 2000.

Руднев В. Характеры и расстройства личности: Патография и метапсихология. М., 2002.

Руднев В. Божественный Людвиг: Витгенштейн - формы жизни. М., 2002а.

Сосланд А. И. Фундаментальная структура психотерапевтического метода. М., 1999.

Фрейд 3. Я и Оно // Фрейд 3. Психология бессознательного. М., 1990.

Фрейд 3. Тотем и табу. М., 1998.

Цапкин В. Н. Личность как группа - группа как личность // Московский психотерапевтический журнал, 1994, № 4.

Юнг К. Г. Воспоминания. Размышления. Сновидения. К., 1994.

Юнг К. Г. Психология dementia praecox // Юнг К. Г. Избранные труды по психиатрии. М., 2000.

Crow Т. Is schizophrenia the price that Homo sapiens pais for language? // Schizophrenia Research, 28, 1997.

Kohut H. The Analysis of Self: A Systematic approach to the psychoanalytic treatment of narcissistic personality disorders. N.-Y., 1971.

Rowan J. Subpersonalities: The People inside us. L., N.Y., 1991.

Szazs Th. The Myth of mental illness. N.-Y., 1971.

Taranovsky K. Essays on Mandels'tam. The Hague, 1976.

Глава 3

ШИЗОТИПИЧЕСКОЕ ВРЕМЯ

Человеческий характер есть тип соотношения личности с реальностью. Здесь формируются специфические для каждой конституции стереотипы и паттерны поведения и восприятия реальности, соответствующие особенностям данной конституции. Поскольку время представляет собой одну из наиболее универсальных категорий реальности, то отношение к времени, тип его восприятия и "пользования" им может послужить важной характеристикой и диагностической основой при изучении и определении той или иной конституции. Такова задача, встающая перед этим исследованием, в котором мы обобщаем те разрозненные наблюдения и теоретические положения о невротическом и психотическом времени, которые высказывались до нас и в наших предшествующих работах на патографическом материале в книгах [Руднев 2001, 2002], а также излагаем новые наблюдения и теоретические гипотезы.

Шизотипическая конституция играла и, по-видимому, продолжает играть особую роль в XX веке и в начале XXI. Подробно это будет обосновано ниже. Можно сказать, что наиболее значимые открытия в области культуры и искусства в XX веке сделаны шизоидными и шизотипическими людьми (различие между ними не всегда легко определить). Поэтому изучение шизотипического становится важной составной частью исследования культурной антропологии уходящего столетия.

1. ШИЗОИДНОЕ И ЦИКЛОИДНОЕ ВРЕМЯ

Сравним два стихотворных текста, первый из которых принадлежит Державину, а второй Тютчеву:

Река времен в своем стремленье

Уносит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Народы, царства и царей.

А если что и остается

Чрез звуки лиры и трубы,

То вечности жерлом пожрется

И общей не уйдет судьбы.

* * *

Когда пробьет последний час природы,

Состав частей разрушится земных:

Все зримое опять покроют воды,

И Божий лик изобразится в них.

Эти два стихотворения во многом похожи. В обоих идет речь о конце
времени. Но Державин и Тютчев стоят на противоположных позициях. С
точки зрения первого текста в конце времен наступает тотальное
разрушение и ничего сверх того. С точки зрения второго текста конец
времени - это скорее час подведения итогов развитию мира, которые
предстоит подвести Божеству. Первое время можно назвать
естественнонаучным, энтропийным, второе - семиотическим,

эсхатологическим. В первом мире, мире вещей, все разрушается, во втором мире, мире знаков, время является лишь видимостью, "подвижным образом вечности" (Платон) - здесь в любом событии созидается Божья воля. В этом смысле время текста один и время текста два направлены в противоположные стороны (подробно об этом см. первую главу книги [Руднев 2000]).

В первом стихотворении идея направления задана в образе реки времен, это как бы "стрела времени", как назвал ее Артур Эддингтон. Во втором случае тоже дан образ воды, но эта вода скорее обволакивает мир, это скорее океан, а не река. Таким образом, мировосприятие, выраженное в первом стихотворении, историческое, а во втором - системно-философское.

Интересно при этом, что именно Державин, который не верит в целесообразность, осмысленность движения по времени, говорит о знаковых образованиях. Он понимает, что то, что производится посредством "лиры и трубы" - искустсво - долговечнее "народов, царств и царей", но и этому не сохраниться в вечности, поскольку вечность мыслится как полный распад и хаос.

Тютчев жил после открытия второго закона термодинамики (который и дал толчок определению направления естественнонаучного времени сначала Л. Больцманом, а затем в XX веке Г. Рейхенбахом). Поэтому он мыслит в энтропийных терминах, говоря о "составе частей", который изменится, придет в равновероятное состояние. Но несмотря на эту видимость разрушения, окончательное слово принадлежит Божеству, которое в состоянии запустить этот "большой круг" времени (вновь термин Платона) заново. Отсюда и образ океанических вод, ассоциирующихся в нашем коллективном бессознательном с рождением и родами.

Здесь мы выдвигаем гипотезу, в соответствии с которой восприятие мира, характерное для циклоидной конституции, сродни

естественнонаучному времени, а восприятие мира, характерное для шизоида, сродни эсхатологическому времени. Что позволяет нам утверждать это? Циклоид живет в гармонии (или по крайней мере в тесном контакте) с обыденным внешним миром, поэтому естественно предположить, что его восприятие времени - это восприятие стихийно естественнонаучное. Шизоид живет в гармонии со схематическими, философски окрашенными концепциями бытия. Представление о целесообразности временного потока и даже более того - о кажимости, внешней видимости времени, за которой скрывается вечность, должно быть ему ближе. Да и сформировалась эта концепция в кругу шизоидно мыслящих философов, преже всего Блаженного Августина, учение которого о Граде Божием положило начало той концепции направления времени, которую мы называем эсхатологической. Осмысленность и финальность эсхатологического времени, его отчетливо выраженный семиотический характер соответствует семиотической реальности, в которой живет шизоидный индивид: реальность - знаковая система, за каждой вещью скрывается символ. И наоборот, неосмысленность и детерминизм ественнонаучного времени соответствуют той вещной неосмысленности, незнаковости мира, в котором живет циклоид-сангвинк. В работе [Руднев 2002] нами показано, что обессмысленность внешнего мира - семиотический фундамент депрессии. С известной долей вероятности это представление можно перенести и на циклоидный характер в целом - поскольку гипомания, как известно, является лишь обратной стороной депрессии.

Приводим пример экзистенциального описания депрессивного переживания вермени, принадлежщеий Юджину Минковскому:

"Каким точно было переживание времени у этого пациента и как оно отличалось от нашего? Его представления довольно точно можно описать следующим образом: он переживал дни монотонно и однообразно. Он знал, что время идет и, хныкая, жаловался, что "прошел еще один день". По мере того как проходил день за днем, он заметил в них определенный ритм: по понедельникам чистят серебро, по средам садовник подстригает газон и т.д. Все это лишь дополняло содержимое отходов, которые были его наказанием и единственной связью с миром. Не было никакого действия или желания, которое, исходя из настоящего, достигало бы будущего, занимая скучные, однообразные дни. Каждый день сохранял свою независимость, не попадая в непрерывность жизни. Каждый день жизнь начиналась заново, она была похожа на одинокий остров в сером море уходящего времени. Что было сделано, прожито, сказано, больше не играло роли в жизни, потому что не было желания идти дальше. Каждый день раздражал монотонностью тех же слов, тех же жалоб, пока не терялся смысл их продолжения. Таковым было для него течение времени" [Минковски 2001: 243].

В далее автор продолжает:

"Однако наша картина все еще неполная. В ней отсутствует один существенный элемент: будущее было заблокировано (курсив автора. -В. Р.) неминуемостью ужасных разрушительных событий. Эта неизбежность доминировала над всем мировоззрением пациента, вся его энергия была сосредоточена на этом неотвратимом событии" [Там же: 244].

Здесь надо обратить внимание на следующее. И в случае депрессивного (циклоидного), и в случае шизоидного времени временная последовательность линейна, и в конце субъекта (и всех людей заодно) ждет сверхзначимое событие. В этом событии даже есть нечто схожее. Оно будет концом мира. Так сказано во всех шизоидных историко-философских концепциях, начиная с "Града Божьего" Августина и кончая воскресеньем мертвых Федорова и точкой Омега Тейяра де Шардена. Но эта похожесть лишь внешняя, за ней скрывается глобальное различие. Шизоидное течение времени наполнено смыслом, оно целесообразно движется к своей событийной кульминации, как бы страшна (Страшный Суд) она ни была. Весь мир, сопровождающий это временное течение, есть осмысленный мир, в котором субъект занимает осмысленную позицию наблюдения и ожидания этого неотвратимого события.

В депрессивном времени все наоборот. Течение времени бессмысленно. И событие, которым завершится это течение, является венцом бессмысленности, асбурда- абсурда разрушения и гибели. И депрессивный и шизоидый человек живут в ожидании главного события, но депрессивный страшится будущего, так как, по его мнению, все погибнет бессмысленной гибелью, и эта гибель будет окончательной, после нее ничего не останется. Событие, в ожидании которого живет шизоид, не страшит его. Страшный суд страшен для грешников, и даже если субъект считает себя грешником, все равно, будучи субъектом шизотимного времени, он мнит этот суд как закономерный и осмысленный.

Такой человек внутренне свободен выбирать град земной или Град Божий. А если не свободен, считая, что все предопределено (таких систем тоже сколько угодно), то это тоже встраивается в осмысленный порядок бытия. Бытие-грешником представляет собой семантически определеннное бытие, как бытие мясником или палачом (подобный "профессионально ориентированный провиденциализм характерен скорее не для христианского, а для восточных религиозно-философских концепфий шизоидно линейного времени таких, как "Бхагаватгата", даосизм или классический махаянический буддизм (см., например, [Абаев 1989, Гумилев 1993]).

Подчиненность пусть даже страшной судьбе не имеет ничего общего с депрессивным "хныканьем" по поводу того, что дни проходят один за

другим, один бессмысленнее другого. В обоих этих случаях мы наблюдаенм отчетливое бытие-к-смерти. Однако шизоидное восприятие грядущей смерти в целом оптимистично и семантически определенно, циклоидное ожидание смерти безрадостно и уныло. Смерть как главное бессмысленное событие в жизни, как окончательное торжество энтропии венчает череду бессмысленно прожитых дней его жизни.

Когда депрессия прекращается и сменяется гипоманией, мир приобретает смысл и сознание устремляется в будущее, полное головокружительных идей и планов. Однако эта гипоманиакальная осмысленность не похожа на шизодиную эсхатологическую осмыленнность: человек не думает вообще о конце, о смерти и не выстраивает временную последовательность от прошлого к будущему. Особенность гипоманиакального времени - в неспецифическом отношении к будущему. Гипоманиак не ждет от будущего ни очистительной катастрофы, как шизоид, ни страшного бедствия, как депрессивный. Скорее всего, он о нем просто не задумывается.

ИСТЕРИЧЕСКОЕ ВРЕМЯ

Проблема истерического восприятия времени интересна и важна кроме прочего потому, что понять ее - значит во многом понять нечто интересное и важное в психоанализе, поскольку первоначальный психоанализ был по большей части лечением истерии, имел дело преимущественно именнно с истерией. Поскольку истерики (как правило, гипертимные по натуре) близки гипертимным циклоидам (гипоманиакам), то и отношение к будущему у них во многом сходное - неопределенное и беззаботное.

Гораздо сложнее истерическое отношение к прошлому. Его специфика в том, что применительно к истерику есть как бы два прошлых времени - объективное и субъективное. Первое - то, которое было на самом деле, второе - то, которым субъекту хотелось бы, чтобы оно было.

Поразительная способность истерической личности к вытеснению (не случайно сам термин "вытесение" был придуман явно на материале истериков) позволяет им замещать и изменять в своем сознании крупные и мелкие блоки прошлого и заменять их другими, более или менее выдуманными. Истерикам "все время приходится латать дыры, нанесенные при столкновении с действительностью, с помощью лживых "историй", заменяющих истинные события; они предают забвению неприятные случаи и происшествия, связанные прежде всего с чувством собственной вины и неправоты; и, в конце концов, происходит отрицание неудобной и неприятной необходимости нести отчет за свое поведение или уклонение от такой необходимости. К этим людям особенно применимо выражение Ницше: "Я это сделал", - говорит моя память. "Я не мог этого сделать", -говорит моя совесть и остается неумолимой. И память уступает" [Риман 1998: 248].

В сущности, истерическая pseodologia phantastica происходит не из самого желания врать и придумывать, а именно из-за этой преувеличенной способности к вытесению неприятного. Хлестаков выдумывает сцену, где он выступает как важный генерал не только потому, что ему приятно, что его слушают пораженные чиновники, но и потому, что он хочет вытеснить свое истинное прошлое, прошлое ничтожного колежского регистратора. Как заметил когда-то Ю. М. Лотман, в одном месте этой сцены, когда Хлестаков изображает мелкого писца, которой сидит и делает пером "тр-тр", он проговаривается и изображает в этом человеке истинного себя.

"Вранье потому и опьяняет Хлестакова, что в вымышленном мире он может перестать быть самим собой, отделаться от себя, стать другим (курсив Ю. М. Лотмана. - В. Р.; ср. важность категории Другого в анализе истерического у Лакана [Лакан 2002]). <...> "Я только на две минуты прихожу в департамент с тем только, чтобы сказать: это вот так, это вот так, а там уже чиновник для письма, эдакая крыса, пером только: тр, тр... пошел писать". В этом поразительном пассаже Хлестаков, воспаривший в мир вранья, приглашает собеседников посмеяться над реальным Хлестаковым. Ведь "чиновник для письма, эдакая крыса" - это он сам в его действительном петербургско-канцелярском бытии!" [Лотман 1992: 345-346]

Тот же автор анализирует удивительные истерические биографии начала XIX века, полностью выдуманные, компенсирующие несбывшиеся мечты того, кто это делает. Таковы, например, мемуары декабриста Д. И. Завалишина, где он изображает себя могущественным главой заговора, которого никогда, по-видимому, вообще не было. Лотман считает Завалишина одним из главных прототипов Хлестакова [Там же].

Но первоначальный психоанализ строился именно на восстановлении вытесненной - прежде всего истерической - памяти, на вспоминании забытых сцен детства. В этом смысле ранний психоанализ в принципе сводился к деистеризации субъекта. Вот как об этом пишет Фрейд в работе о случае Доры:

"Во-первых, больные сознательно и намеренно скрывают часть того, что им хорошо известно и что они должны были расссказать, из-за еще непреодоленных до конца робости и стыда <...> Во-вторых, во время этого рассказа без всякого сознательного умысла скрывается часть анамнестических сведений, которыми больные обычно свободно располагают: это - часть бессознательной неоткровенности. В-третьих, можно всегда обнаружить действительные амнезии, провалы в памяти, причем стираются не только старые, но и новые впечатления; можно выявить ложные воспоминания, которые вторично образуются для затушевывания таких провалов" [Фрейд 1998: 193].

В соответствии с ранней теорией истерической конверсии забытое травматическое воспоминание, например, пощечина, данная субъекту, соматизируется в истерический симптом, например в невралгию лицевого нерва (см., например, [Брилл 1999]). Однако уже в 1920 году в работе о Человеке-Волке Фрейд приходит к выводу, в соответствии с которым травматическое переживание, например, знаменитая "первосцена", не вспоминается, а конструируется задним числом, "nahuTiglich" [Фрейд 1996]. Лакан, радикализуя мысль Фрейда, говорил, что травма формируется не из прошлого, а из будущего. Ср.:

"Таким образом, ответ Лакана на вопрос, "откуда возвращается вытесненное", парадоксален: "из будущего". Симптомы не несут сами по себе смысла - смысл их не открывается, не извлекается из глубин прошлого, а ретроактивно конструируется: истина вырабатывается самим анализом, то есть анализ задает границы значения, наделяющие симптом его смыслом и местом в символическом. Как только мы вводим символический порядок, прошлое всегда оказывается представленным в форме исторической традиции, смысл следов которой нам не дан, - оно постоянно изменяется вместе с трансформациями системы означающих. Любой исторический перелом, любое появление господствующего означающего ретроактивно изменяет смысл всей традиции, делает возможной ее иную новую интерпретацию" [Жижек 1999: 61-62].

Обобщая истерическое отношение к феномену времени, можно процитировать поэтического короля истериков Игоря Северянина:

В былом - ошибка. В былом - ненужность.

В былом - уродство. Позор - в былом.

В грядущем - чувства ее жемчужность,

А в настоящем - лишь перелом.

В этом смысле можно сказать, что Фрейд, "выуживая" из пациентов воспоминаиня о травмах, не деистеризовал их, как кажется на первый взгляд, а истеризовал вторично. И, таким образом, можно согласиться с И.П. Смирновым, что сам Фрейд, живя в истерическую эпоху (эпоху символизма, серебряного века) был методологически истериком [Смирнов 1994]. В этом плане сама эпоха культурного "перехода" всегда сопровождается забвением предшествующей исторической традиции, то есть истерическим восприятием прошлого. Особенно это касается начала XX века, переход из XIX в котором был чрезвычайно болезненным и требовал вытесения (подробнее см. главу об истерии в нашей книге

[Руднев 2002]). Однако в том, что касается конструирования прошлого из будущего и переписывания истории, мы забегаем вперед и говорим уже о более сложной шизотипической проблематике отношения к времени (истерический ингредиент там лишь одна из составляющих), о чем подробно см. ниже.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: