Чингиз Айтматов. Пегий пес, бегущий краем моря

Владимиру Санги В непроглядной насыщенной летучей влагой и холодом приморской ночи, навсем протяжении Охотского побережья, по всему фронту суши и моря шлаизвечная, неукротимая борьба двух стихий - суша препятствовала движениюморя, море не уставало наступать на сушу. Гудело и маялось море во тьме, набегая и расшибаясь на утесах. Надсадноухала, отражая удары моря, каменно твердая земля. И вот так они в противоборстве от сотворения - с тех пор как деньзачался днем, а ночь зачалась ночью, и впредь быть тому, все дни и все ночи,пока пребудут земля и вода в нескончаемом времени. Все дни и все ночи... Еще одна ночь протекала. Ночь накануне выхода в море. Не спал он тойночью. Первый раз в жизни не спал, первый раз в жизни изведал бессонницу. Ужочень хотелось, чтобы день наступил поскорее, чтобы ринуться в море. Ислышал он, лежа на нерпичьей шкуре, как едва уловимо подрагивала под нимземля от ударов моря и как грохотали и маялись волны в заливе. Не спал он,вслушиваясь в ночь... А ведь когда-то все было по-иному. Теперь такое невозможно дажепредставить себе, об этом теперь никто знать не знает, не догадывается даже,что, не будь в ту издавнюю пору утки Лувр, мир мог бы устроиться совсемпо-другому - суша не противостояла бы воде, а вода не противостояла бы суше.Ведь в самом начале - в изначале начал - земли в природе вовсе не было, нипылиночки даже. Кругом простиралась вода, только вода. Вода возникла сама изсебя, в круговерти своей - в черных безднах, в безмерных пучинах. И катилисьволны по волнам, растекались волны во все стороны бесстороннего тогда света:из ниоткуда в никуда. А утка Лувр, да-да, та самая, обыкновенная кряква-широконоска, что посей день проносится в стаях над нашими головами, летала в ту: пору над миромодна-одинешенька, и негде ей было снести яйцо. В целом свете не было ничего,кроме воды, даже тростиночки не было, чтобы гнездо смастерить. С криком летала утка Лувр - боялась, не удержит, боялась, уронит яйцо впучину бездонную. И куда бы ни отправлялась утка Лувр, куда бы ни долеталаона - везде и повсюду плескались под крыльями волны, кругом лежала великаяВода - вода без берегов, без начала, без конца. Извелась утка Лувр,убедилась: в целом свете не было места, где бы устроить гнездо. И тогда утка Лувр села на воду, надергала перьев из с Боей груди исвила гнездо. Вот с того-то гнезда плавучего и начала земля образовываться.Мало-помалу разрасталась земля, мало-помалу заселялась земля тварямиразными. А человек всех превзошел среди них - приноровился по снегу ходитьна лыжах, по воде плавать на лодке. Стал он зверя добывать, стал он рыбуловить, тем кормился и род умножал свой. Да только если бы знала утка Лувр, как трудно станет на белом свете споявлением тверди среди сплошного царства воды. Ведь с тех пор, как возниклаземля, море не может успокоиться, с тех пор бьются море против суши, сушапротив моря. А человеку подчас приходится очень туго между ними - междусушей и морем, между морем и сушей. Не любит его море за то, что к земле онбольше привязан.... Приближалось утро. Еще одна ночь уходила, еще один день нарождался. Всветлеющем, сероватом сумраке постепенно вырисовывалось, как губа оленя всизом облаке дыхания, бушующее соприкосновение моря с берегом. Море дышало.На всем вскипающем соприкосновении суши и моря клубился холодный пар летучеймороси, и на всем побережье, на всем его протяжении стоял упорный рокотприбоя.; Волны упорствовали на своем: волна за волной могуче взбегали на штурмсуши вверх по холодному и жесткому насту намытого песка, вверх через бурые,ослизлые завалы камней, вверх - сколько сил и размаха хватало, и волна заволной угасали, как выдох, на последней черте выплеска, оставляя по себемгновенную пену да прелый запах взболтанных водорослей. Временами вместе с прибоем выметывались на берег обломки льдин, невестьоткуда занесенных весенним движением океана. Шалые льдины, вышвырнутые напесок, сразу превращались в нелепые беспомощные куски смерзшегося моря.Последующие волны быстро возвращались и уносили их. обратно, в свою стихию. Исчезла мгла. Утро все больше наливалось светом. Постепенновырисовывались очертания земли, постепенно прояснялось море. Волны, растревоженные ночным ветром, еще бурунились у береговбеловерхими набегающими грядами, но в глубине, в теряющейся дали море ужеусмирялось, успокаивалось, свинцово поблескивая в той стороне тяжкой зыбью. Расползались тучи с моря, передвигаясь ближе к береговым сопкам. В этом месте, близ бухты Пегого пса, возвышалась на пригористомполуострове, наискось выступавшем в море, самая приметная сопка-утес, ивправду напоминавшая издали огромную пегую собаку, бегущую по своим деламкраем моря. Поросшая с боков клочковатым кустарниковым разнолесьем исохранявшая до самого жаркого лета белое пятно снега на голове, как большоесвисающее ухо, и еще большое белое пятно в паху - в затененной впадине,сопка Пегий пес всегда далеко виднелась окрест - и с моря и из лесу.. Отсюда, из бухты Пегого пса, поутру, когда солнце поднялось высотой надва тополя, отчалил в море нивхский каяк. В лодке было трое охотников и сними мальчик. Двое мужчин, что помоложе и покрепче, гребли в четыре весла.На корме, правя рулем, сидел самый старший из них, степенно посасываядеревянную трубку,- коричневолицый, худой, кадыкастый старик, оченьморщинистый - особенно шея, вся изрезанная глубокими складками, и руки былипод стать - крупные, шишковатые в суставах, покрытые рубцами и трещинами.Седой уже. Почти белый. На коричневом лице очень выделялись седые брови.Старик привычно жмурился слезящимися, красноватыми глазами: всю жизнь ведьприходилось смотреть на водную гладь, отражающую солнечные лучи,- и,казалось, вслепую направлял ход лодки по заливу. А на другом конце каяка,примостившись, как кулик, на самом носу, то и дело мельком поглядывая навзрослых, с великим трудом удерживал себя на месте, чтобы поменьшекрутиться, дабы не вызывать неудовольствие хмурого старейшины, черноглазыймальчик лет одиннадцати-двенадцати. Мальчик был взволнован. От возбуждения ноздри его упруго раздувались, ина лице проступали скрытые веснушки. Это у него от матери - у нее тоже,когда она очень радовалась, появлялись на лице такие скрытые веснушки.Мальчику было отчего волноваться. Этот выход в море предназначался ему, егоприобщению к охотничьему делу. И потому Кириск крутил головой по сторонам,как кулик, глядел повсюду с неубывающим интересом и нетерпением. Впервые вжизни отправлялся Кириск в открытое море с настоящими охотниками, нанастоящую, большую добычу, в большом родовом каяке. Мальчику очень хотелосьпривстать с места, поторопить гребцов, очень хотелось самому взяться завесла, подналечь изо всех сил, чтобы быстрей доплыть до островов, гдепредстояла большая охота на морского зверя. Но такие ребяческие желания могли показатьсясерьезным людям смешными. Опасаясь этого, он всеми силами пытался не выдатьсебя. Но это не совсем удавалось. Трудно было ему скрыть свое'счастье -горячий румянец отчетливо проступал на смуглых крепких щеках. А главное,глаза, сияющие, чистые, одухотворенные глаза мальчишечьи не могли утаитьрадости и гордости, переполнявших его ликующую душу. Впереди море, впередибольшая охота!!! Старик Орган понимал его. Углядывая прищуром глаз направление по морю,он замечал и настроение мальчишки, ерзающего от нетерпения. Старик теплелглазами - эх, детство, детство,- но улыбку в углах запавшего рта вовремяподавлял усиленным посасыванием полуугасшей трубки. Нельзя было открыватьулыбку. Мальчик находился с ними в лодке не ради забавы. Ему предстоялоначать жизнь морского охотника. Начать с тем, чтобы кончить ее когда-нибудьв море,- такова судьба морского добытчика, ибо нет на свете более трудного иопасного дела, нежели охота в море. А привыкать требуется сызмальства.Потому-то прежние люди говаривали: "Ум от неба, сноровка сызмальства". И ещеговаривали: "Плохой добытчик - обуза рода". Вот и выходит: чтобы бытькормильцем, мужчина должен с ранних лет постигать свое ремесло. Пришел такойчеред и Кириску, пора было натаскивать мальчишку, приучать его к морю. Об этом все знали, все поселение клана Рыбы-женщины у сопки Пегого псазнало, что сегодняшний выход в плавание предпринимался ради него, Кириска,будущего добытчика и кормильца. Так заведено: каждый, кто рождаетсямужчиной, обязан побрататься с морем с малолетства, чтобы море знало его ичтобы он уважал море. Потому-то сам старейшина клана старик Орган и двоелучших охотников - отец мальчика Эмрайин и двоюродный брат отца Мылгун - шлив плавание, повинуясь заветному долгу старших перед младшими, в этот разперед ним, мальчиком Кириском, которому предстояло отныне и навсегдапознаться с морем, отныне и навсегда и в дни удач и неудач. Пусть он, Кириск, сейчас мальчишка, пусть еще молоко материнское нагубах, и неизвестно, выйдет ли толк из него, но кто возьмется сказать, можетстаться, когда они сами отойдут от дел, превратясь в немощных старцев,именно он, Кириск, будет кормильцем и опорой рода. Так оно и положено быть,так оно и идет в поколениях, из колена в колено. На том жизнь стоит. Но об этом никто не скажет вслух. Человек думает об этом про себя, аговорит об этом редко. Оттого-то там, на побережье Пегого пса, никто излюдей Рыбы-женщины не придал особого значения этому событию - первому выходуКириска на добычу. Наоборот, соплеменники постарались даже не заметить, как он уходил в море вместе с большими охотниками. Вроде бы не принималивсерьез эту затею. Провожала его только мать, и то, не сказав вслух ни слова о предстоящемплавании и не дойдя до бухты, попрощались. "Ну, иди в лес!" - нарочитовнятно сказала она сыну, при этом не глядя на море, а глядя в сторону леса:"Смотри, чтобы дрова были сухие, и сам не заблудись в лесу!" Это онаговорила для того, чтобы запутать следы, оберечь сына от кинров - от злыхдухов. И об отце мать не проронила ни слова. Точно бы Эмрайин был не отец,точно не с отцом Кириск отправлялся в море, а со случайными людьми. Опять жеумалчивала потому, чтобы не проведали кинры, что Эмрайин и Кириск - отец ссыном. Ненавидят злые духи отцов и сыновей, когда они вместе на охоте.Погубить могут одного из них, чтобы силу и волю отнять у другого, чтобы сгоря поклялся один из них не ходить в море, не вступать в лес. Такие они,коварные кинры, только высматривают, только выжидают случай какой, чтобы ]вред учинить людям. Сам-то он, Кириск, не боится злых кинров, не маленький уже. А матьбоится, особенно за него страшится. Ты, говорит, еще мал. Сбить тебя столку, погубить очень просто. И то правда! Ох, эти злые духи, сколько онибед приносят в малолетстве - болезни разные или вред какой нашлют, покалечатдитя, чтобы охотник из него не вышел. А кому тогда нужен такой человек!Поэтому очень важно остерегаться злых духов, особенно в малолетстве, пока неподрос. А когда человек поднимется на ноги, когда станет самим собой, тогдане страшны никакие кинры. Им тогда не совладать, боятся они сильных людей. Так и попрощались мать с сыном. Мать постояла молча, затаив в томмолчании и страх, и мольбу, и надежду, да пошла назад, не оглянувшись ниразу в сторону моря, не обмолвившись ни словом об отце, вроде бы она и всамом деле ведать не ведала, куда отправлялись ее муж с сыном, а ведь саманакануне собирала их в путь, еду готовила с запасом - на три дня плавания, атеперь прикинулась ничего не знающей, так боялась она за сына. Так боялась,что ничем не выдала тревоги своей, чтобы не учуяли злые духи, как страшитсяона в душе. Мать ушла, не доходя до бухты, а сын, петляя по кустам, запутывая след,скрываясь от незримых кинров, как и наказывала мать,- не хотелось огорчатьее в такой день,- пустился догонять ушедших далеко вперед мужчин. Он быстро догнал их. Они шли не спеша, с ношей, с ружьями, со снастямина плечах. Впереди старейшина Орган, за ним, выделяясь своей фигурой иростом, плечистый, бородатый Эмрайин, а за ним, косолапо ступая, коренастый,сбитый и круглый, как пень, Мылгун. Одежда на них была обношенная, для моря,вся из выделанных шкур и кож, чтобы тепло держала и не намокала. А Кириск посравнению с ними выглядел нарядным. Мать постаралась, давно готовила его морскую одежду. И торбаса иверхняя одежда порасшиты по краям. На море-то к чему это. Но мать есть мать. - Ух ты, а мы думали, что ты остался. Думали, тебя за ручку домой! - насмешливо подивился Мылгун, когда Кирискпоравнялся с ним. - Это почему? Да никогда в жизни! Да я! - Кириск чуть не задохнулся отобиды. - Ну, ну, шуток не понимаешь,- урезонил его тот,- ты это брось. Наморе-то с кем разговаривать, как не друг с другом. На вот, неси-ка лучше! -подал он ему свой винчестер. И мальчик благодарно зашагал рядом. Предстояла погрузка и отплытие. Вот таким образом уходили они в море. Но зато возвращение, если выпадетудача, если с добычей вернутся они домой, будет иным. Тогда-то по правумальчику честь воздадут. Будет праздник встречи юного охотника, будут песнипеться о щедрости моря, в необъятных глубинах которого умножаются рыбы извери, предназначенные сильным и смелым ловцам. Величать будут в песняхРыбу-женщину, прародительницу, от которой пошел их род на Земле. И тогдазагудят бревна-барабаны под ударами кленовых палок, и среди пляшущих шаман -самый многоумный человек - разговор заведет с Землей и Водой, разговор онем, Кириске, новом охотнике. Да-да, о нем будет говорить шаман с Землей иВодой, заклинать станет и просить, чтобы всегда добры были к нему Земля иВода, чтобы вырос он великим добытчиком, чтобы удача всегда сопутствовалаему на Земле и на Воде, чтобы всегда суждено было ему делить добычу средистарых и малых по всей справедливости. И еще заклинать и просить станет он,шаман многомудрый, чтобы дети народились у Кириска и все выжили, чтобы родВеликой Рыбы-женщины умножался и потомки к потомкам прибавлялись: Где ты плаваешь, Великая Рыба-женщина? Твое жаркое чрево - зачинает жизнь, Твое жаркое чрево - нас породило у моря, Твое жаркое чрево - лучшее место на свете. Где ты плаваешь, Великая Рыба-женщина? Твои белые груди как нерпичьи головы. Твои белые груди вскормили нас у моря. Где ты плаваешь, Великая Рыба-женщина? Самый сильный мужчина к тебе поплывет, Чтобы чрево твое расцветало, Чтобы род твой на земле умножался... Вот такие песни будут петься на празднике среди плясок и гомона. И напразднике том для Кириска состоится еще одно важное действо. Судьбу егоохотничью неистово пляшущий шаман поручит одной из звезд в небе. Ведь укаждого охотника есть своя звезда-охранительница. А какой звезде будетпоруче- на его, Кириска, судьба, об этом никто никогда не узнает. Только самшаман и та звезда, незримая охранительница, будут знать. И больше никто. Азвезд в небе много... Ну, конечно, мать и сестренка возрадуются больше всех, будут петьгромче всех и выплясывать. И отец, Эмрайин, во всеуслышание назовется отцоми тоже будет рад и горд. А покуда он не отец. В море нет отцов и сыновей, вморе все равны и подчиняются старшему. Как скажет старший, так тому и быть.Отец не станет вмешиваться. Сын не станет жаловаться отцу. Так положено. И еще, пожалуй, Музлук, девчонка, с которой они играли в детстве,обрадуется очень. Теперь они стали меньше играть. А отныне и вовсе: охотникуне до игр... Лодка шла справно, слегка приныривая по волнам. давно осталась позадибухта Пегого пса, минули мыс Длиной и, выйдя из залива в море, обнаружили,что на море волна не сильнее, чем в заливе. Волны всплескивались наодинаковою высоту с одинаковым промежутком времени. По таким устойчивымволнам можно плыть ходко. Хорошо, сноровисто шла лодка, долбленная из ствола м чего тополя.Надежно держалась она и на прямой и на б волне, легко повинуясь рулю. Посасывая все ту же уже угасшую трубку, старик Орган испытывалудовольствие от прочного хода лодки и в душе чувствовал себя так, точно быон сам был лодкой, идущей по студеному морю в полборта осадки на воде; будтото сам он плыл по раздолью морскому, под ровный скрип уключин и мерныевзмахи весел; будто то он сам двигался, прорезая килем, как собственнойгрудью, упругость встречных волн, слегка покачиваясь от ударов и толчковводы. Это ощущение полной слитности с движением лодки вызывало в немстранное раздумье. Доволен он был лодкой, очень даже, ведь сам стругал идолбил; тополь свалили сообща, одному да и четверым такое не под силу, аработал сам - три лета сушил и рубил и уже тогда знал: выйдет лучший каяк извсех сработанных им на его веку. Но, думая об этом, огорчался невольно: ачто, если это последний в его жизни? Еще бы пожить. Еще походить бы задобычей по морю, еще пару каяков состругать бы, пока зрение есть, пока чутьене утратил. И, думая так, он разговаривал мысленно с лодкой. "Я люблю тебя и верютебе, брат мой каяк, - говорил он лодке.- Ты знаешь язык моря, ты знаешьповадки волн, в том твоя сила. Ты достойный каяк, лучший среди всех,соструганных мною. Ты большой каяк - два лахтака и еще нерпа вмещаются втебя. Ты приносишь удачу нам. Поэтому я уважаю тебя. Мы все тебя любим,когда тебе тяжко от добычи нашей, когда возвращаешься ты к берегу, проседаядо краев и даже зачерпывая воду. Вот тогда все выбегают, к берегу встречатьтебя, брат мой каяк! Если я умру, ходи долго, ходи далеко по богатым добычей местам. Если яумру, плавай по морю с молодыми и сильными охотниками. Если я умру, служиим, как служишь мне. И дождись, брат мой каяк, чтобы и этот отпрыск наш, чтовон сидит на носу, головой крутит, едва терпит, - была бы не вода, а твердь,побежал бы он сейчас на большую охоту, сам один управляться с делами, такему кажется, - дождись, брат мой каяк, чтобы и этот подрос, чтобы и онплавал с тобой далеко и близко. А сегодня он с нами впервые в море. Такнадо. Пусть привыкает. Мы уйдем, а ему еще оставаться долгие годы. Удастся вотца, в Эмрайина, значит, будет толковый человек. Не пустобрех какой-нибудь.Эмрайин, пожалуй, лучший охотник среди нынешних. Крепкий парень, дельный.Когда-то и я был таким. В самой силе. Женщины меня любили тогда. А я-тодумал - век нескончаем. Только поздно узнаешь, что это не так. А молодыезнать не хотят. Вот Эмрайин и Мылгун наверняка еще не думают. Ну да ладно.Узнают еще. А гребут они хорошо, ухватисто. Мылгун под стать Эмрайину.Надежная, выносливая пара. Лодка вроде сама по себе играючи плывет. Но этотак кажется. По морю ведь на руках ходишь. А впереди - грести и грести!Сегодня, почитай, до самой темноты плыть, пока доберешься до Третьего сосца.И завтра весь день в обратный путь. С утра и весь день. Подменять буду тоодного, то другого, однако тяжелое это дело - переболтать веслами целоеморе. А вернемся с добычей, праздник устроим. Ты слышишь, ты понимаешь меня, брат мой каяк? Ты доставишь нас наострова, к Трем сосцам, к месту большой охоты. Для того и плывем. Там, належбищах, на берегу, встретим нерпу. Скоро окот, нерпа в стада собирается наостровах. Ты меня понимаешь, брат мой каяк? Ты-то меня понимаешь. Я с тобой началговорить, когда ты еще не знал моря, когда ты еще жил во чреве великоготополя в лесу. Я освободил тебя из чрева дерева, и теперь мы плывем. А когда не станет меня, не забывай обо мне, брат мой каяк. Помни, когдабудешь плавать по морю..." Так думал Орган, держа курс от главного ориентира на побережье, отсопки Пегого пса по прямой в море. Эта сопка-утес имела необычайноесвойство, о чем говорили нее ходившие в плавание,- в ясную погоду сопка какбы вырастала по мере удаления от нее. Точно бы Пегий пес сам увязывалсяследом, не желая отстать. Как ни оглянешься, Пегий пес все на виду. Оченьдолго видна эта сопка на удалении, а потом вдруг за какой-то крутизной подысразу исчезает с глаз. Значит, ушел Пегий пес домой, значит, земля осталасьдалеко позади... И тогда надо запомнить, хорошо запомнить, где, в какой стороне осталсяПегий пес, надо запомнить направление ветра, стояние солнца по отношению ксопке, облака приметить, если в тихую погоду, и следовать в море, все время,до самых островов, держа в уме месторасположение Пегого пса, чтобы несбиться с пути в морском пространстве. Они направлялись к островам, находящимся на расстоянии почти дневногоперехода. То были необитаемые, крохотные скальные островки - три клочкасуши, выступавшие темными сосцами среди водного безбрежья. Поэтому островкипрозывались Три сосца - Малый, Средний, Большой. А за ними, если плыть ещедальше, путь лежал в океан, меры которому не было, имени которого они незнали,- Великая, нехоженая, неведомая Вода вечности, возникающая сама изсебя, пребывающая от сотворения мира, еще с тех времен, когда утка Лувр скриком носилась в поисках маленького местечка для гнезда - кусочка твердивеличиной с ладонь - и не находила его в целом свете. Вот там, на техостровах, на границе моря и океана, в эти весенние дни располагалисьнерпичьи лежбища. За тем и шли, за тем и путь держали в ту сторону... Мальчик поражался, что море оказалось совсем иным, не таким, какимпредставлялось оно ему в его играх на кручах Пегого пса, и даже не таким,каким оно было при лодочных катаниях по лагуне. Особенно остро он ощутилэто, когда они вышли из залива, когда море вдруг расступилось, заполняясобой все видимое пространство до самого неба, превратившись вбезраздельную, неоглядную, единственную сущность мира. Открытое мореошеломило Кириска. Такого зрелища он не ожидал. Только вода - зыбучая,тяжелая вода, только волны - скоротечно возникающие и немедленно умирающие,только глубина - темная, тревожная глубина и только небо в кочующих белыхоблаках, легковесных и недоступных. И то был весь сущий мир - и ничегобольше, ничего иного, кроме этого, кроме самого моря,- ни зимы, ни лета, нибугра, ни оврага. Вода застилала свет из края в край. А лодка плыла, все так же приныривая по волнам. Все так же занятно ирадостно было мальчику находиться в лодке в ожидании большой охоты. Но,однако, все, что он видел и замечал вокруг - в воде и над водой,- в этот разон воспринимал мимолетно, по-праздничному в полвнимания, поскольку душа еготоропилась, всецело занятая ожиданием иных впечатлений. В другое время егопривлекала бы и нескончаемая игра лучей на воде, причудливо скользящих поповерхности, преображая лик моря переливами оттенков от нежно-фиолетового итемно-зеленого до густой тьмы в тени за бортом; и очень обрадовался бы онтем странным, любопытным рыбам, нечаянно оказавшимся возле лодки, ипосмеялся бы над горбушами, что столкнулись с ними плотным косяком и вместотого, чтобы разбежаться, с перепугу стеснились еще плотней и сталивыпрыгивать из воды и смешно падать на спины, зависая в воздухе. Всего этого он не удостоил особого внимания - пустяки какие-то. Онжаждал лишь одного - скорей бы добраться до островов! Скорей бы за дело! Но вскоре настроение мальчика как-то странно, само по себе изменилось,хотя он и не подавал вида. По мере того как удалялись они от земли, особеннопосле того, как Пегий пес вдруг скрылся с глаз за взгорбившейся чернотойводы, он стал улавливать некую смутную опасность, исходящую от моря, ипочувствовал всю свою зависимость от моря - свою бесконечную малость ибесконечную беззащитность пред лицом великой стихии. Для него это было ново. И тут он понял, как дорог ему Пегий пес, окотором он прежде никогда не вспоминал, беззаботно и безбоязно резвясь наего склонах, любуясь с высоты сопки ничем не угрожающим морем. Теперь онпонял, какой могучий и добрый был Пегий пес, несокрушимый и всесильный насвоем месте. Теперь он понял разницу между сушей и морем. На земле не думаешь оземле. А находясь в море, неотступно думаешь о море, даже если мысли твои одругом. Это открытие настораживало мальчика. В том, что море заставлялопостоянно думать о себе, таилось нечто неведомое, настойчивое, властное... А взрослые, однако, были спокойны. Эмрайин и Мылгун все так же гребли,взмах за взмахом, как один человек, в ровном, слаженном ритме: четыре весларазом прикасались к воде, легко и свободно сообщая лодке постоянный ход. Ноэто стоило гребцам непрерывного напряжения. Кириск не видел их лиц. Гребцысидели к нему спиной, но он видел, как бугрились и расправлялись ихзаплечья. Они лишь изредка обменивались словом. Отец, правда, иногда успевалоглянуться, успевал улыбнуться сквозь бороду сыну: "Ну, как, мол?.." Так они и плыли. Взрослые были спокойны и уверены в себе. Старик Орган,тот и вовсе был невозмутим. Все так же посасывая трубку, правил лодкой насвоем месте. Так они и плыли, каждый занятый своим делом. Правда, раза дваКириск брался грести - то в паре с Мылгуном, то в паре с отцом. Гребцы емуохотно уступали одно из весел. Пусть, мол, поработает. И хотя он ворочалвесло обеими руками, надолго его не хватало: слишком тяжела была для неголодка, да и весло великовато. Но никто его в том не упрекал и не жалел, всебольше работали молча. А когда Пегий пес вдруг скрылся из виду, все разом оживились почему-то. - Пегий пес ушел домой! - объявил отец. - Да, ушел! - подтвердил Мылгун. - Разве? Ушел, стало быть.- Глянул в ту сторону и старик Орган.-Ну.ко-й так, значит, дело идет. Эй, Кириск,- лукаво обратился он к мальчику,- ане покликать ли тебе Пегого пса, может, вернется? Все засмеялись, и Кириск засмеялся. Потом он подумал и громко сказал: - Тогда надо поворачивать назад - вот он и вернется! - Ишь ты какой скорый! - воскликнул Орган, усмехаясь.- Давай-ка лучшезаймемся делом. Перелезай ко мне. Хватит глазеть. Море не пересмотришь. Кириск покинул свое место на носу, стал перебираться к корме,переступая через вещи на дне лодки: пару винчестеров, завернутых в оленьикожи, гарпун, моток веревки, бочонок с водой, мешок с провизией и ещекакие-то узлы и одежды. Протискиваясь по борту мимо гребцов, переступаячерез весла, мальчик ощутил запах крепкого мужского пота и табака, исходящийот взмокших затылков и спин. Тот самый запах отцовской одежды, который матьлюбит вдыхать, когда отец в море,- возьмет его старый кожух и прижметсялицом. Отец кивнул сыну, прибоднул его слегка плечом в бок, но весел невыпустил из рук. Кириск, однако, не задержалсл на невольную отцовскую ласку.Ишь чего! В море все равны. В море нет ни отцов, ни сыновей. В море естьтолько старший. И без его ведома пальцем не пошевельни... - Садись, прилаживайся возле,- указал ему место Орган, притрагиваясь кплечу длинной, узловатой рукой. - Ты никак сробел малость, а? Сначала вроденичего, а потом... Кириск смутился: значит, старик Орган догадался. Но все же протестующевозразил: - Да нет, аткычх ', вовсе не сробел! Чего мне бояться? - Ну как же, первый раз в море. - Ну и что - первый раз?! - не сдавался Кириск.- Да я ничего не боюсь. - Ну, дело. А вот я, когда первый раз поплыл, а это было очень давно,честно признаюсь, перепугался. Смотрю: берега давно не видно и Пегий песубежал куда-то. А кругом только волны. Домой захотелось. Да вон спроси у них- у Эмрайина и Мылгуна, каково им было? Те в ответ понимающе заулыбались, закивали головами, налегая на весла. - А я нет! - стоял на своем Кириск. - Значит, молодец, коли так! - успокоил его старик.- А теперь скажимне, в какой стороне остался Пегий пес? Кириск призадумался от неожиданности и потом указал рукой: - Вон там! - Ты уверен? Что-то рука у тебя дрожит. Унимая дрожь в руке, мальчик указал, чуть-чуть, лишь слегка правее: - Вон там! - Вот теперь точно! - согласился Орган.- А если каяк повернется носом вэту сторону, тогда где будет Пегий пес? - Вон там! - А если ветер развернет нас в ту сторону? - Вон там! - А если налево поплывем? - Вон там! - Хорошо, а теперь скажи мне, как ты определяешь,- ведь вокруг глазамничего не видно, кругом вода? - допытывался Орган.- Можешь объяснить? - А у меня еще есть глаза,- ответил Кириск. - Какие глаза? - Не знаю, какие. Они у меня в животе, наверно, и они видят не видя. - В животе! - Все рассмеялись. - И то верно, - отозвался Орган.- Есть такие глаза. Только они не вживоте, а в голове. - А у меня в животе,- отстаивал свое Кириск, хотя соглашался уже, чтотакое зрение может быть лишь в голове. Спустя некоторое время старик снова принялся испытывать Кириска и,убедившись в его способности запоминать стороны моря, остался доволен: - Ну-ну, неплохие у тебя глаза в животе,- пробормотал он. Польщенный похвалой, Кириск принялся сам задавать себе задачи инаходить ответы. Пока что, при относительно спокойном море, это непредставляло больших трудностей. Верный и великий Пегий пес всякий разбезотказно отзывался - без особых усилий памяти возникал перед внутреннимвзором Кириска именно там, в той стороне, где он оставался, возникал как бывоочию, всей своей громадой, с лохматыми лесами по кручам, с пятнами снегана "голове" и в "паху", с гремящим, неутомимым, вечным прибоем у подножияутеса. Представив себе Пегого пса, мальчик не мог не думать о другихокружающих сопках и невольно начинал думать о доме. Виделась ему небольшаядолина среди прибрежных сопок, а в той долине у опушки леса, на берегуречки, стойбище - срубы, лабазы, собаки, куры, вешала для сушки рыбы, дымы,голоса и там мать и сестренка Псулк. Он живо представил их себе и то, чтоони сейчас делают, чем занимаются. Мать втайне думает, конечно, о нем и оботце, и обо всех них - охотниках в море. Да, вот сейчас она наверняка думаето них. Думает, а сама очень боится, чтобы злые духи не отгадали ее мысли, непроведали ее страха. И еще кто думает о нем, так это, наверно, Музлук.Музлук, пожалуй, прибегала уже вроде бы поиграть с Псулк. А ведь мать можетотругать ее, если та ненароком скажет вслух или спросит что-нибудь о нем,ушедшем в море. Мать непременно отчитает ее: "Ты о чем это болтаешь, разветы не знаешь, что он ушел в лес за дровами". Девочка спохватится, замолчит,пристыженная. Кириску при этом даже жаль стало ее. Он хотел, чтобы Музлукдумала о нем, но ему очень не хотелось, чтобы ее укоряли из-за него. А лодка все так же плыла, слегка приныривая по волнам. И кругомблистало в мелком кипении волн все то же сплошь бурунистое море. Нивхирассчитывали пополудни, самое позднее к концу дня добраться до первогоостровка (то был близлежащий из трех сосцов - Малый сосец) и при удаченачать там охоту. Затем им предстояло засветло доплыть до второго - Среднегососца и там заночевать, благо у берега есть удобная затишь для.лодки. Арано утром снова в море. Если с вечера повезет, если добудут сразу три тушинерпы, утром могут не мешкая лечь в обратный путь. Но как бы то ни было,возвращаться предстояло в первой половине дня, не позднее высоты солнца вдва тополя. Известно ведь, чем раньше покинешь море, тем лучше. Аткычх - дедушка, дед (нивхск.). Здесь и далее примеч. автора. Все это было предусмотрено стариком Органом, на все он имел свойрасчет. Да и подручные его - Эмрайин и Мылгун - не первый раз шли к Тремсосцам. Сами отлично знают, что к чему. Главное же - чтобы погода стояла ичтобы зверя вовремя обнаружить на лежбище. Это главное, а все остальное -как сумеешь справиться, тут уж каждый за себя в ответе. Старик Орган ходил в плавание не только в силу необходимости, нуждануждой, ясное дело - без прокорма с моря не проживешь, но еще и потому, чтоморе влекло его. Морские дали располагали старика к его заветным раздумьям.Были у него сокровенные мысли свои. В море ничто не мешало предаваться им,ибо всему тому, о чем поразмыслить некогда на суше, среди повседневныхзабот, в море наступал черед - здесь ничто не отвлекало Органа от еговеликих дум. Здесь он чувствовал себя сродни и Морю и Небу. Он понимал, что перед лицом бесконечности простора человек в лодкеничто. Но человек мыслит и тем восходит к величию Моря и Неба, и темутверждает себя перед вечными стихиями, и тем он соизмерен глубине и высотемиров. И потому, пока человек жив, духом он могуч, как море, и бесконечен,как небо, ибо нет предела его мысли. А когда он умрет, кто-то другой будетмыслить дальше, от него и дальше, а следующий еще дальше и так без конца...Сознание этого доставляло старику горькую усладу непримиримого примирения. Он понимал, что смерть неизбежна, что не так уж далек предел его жизни,понимал, что смерть всему конец, но при этом надеялся почему-то, что самоесокровенное и заветное в нем - его великие сны о Рыбе-женщине пребудут,останутся с ним и после смерти. Он не мог передать свои сны другому -сновидения непередаваемы, и потому, считал он, они не должны исчезнутьбесследно... Не должны. Великая Рыба-женщина бессмертна, стало быть, и сны оней должны быть бессмертными. Об этом он много и часто думал в плавании. Надолго умолкал, уходил всебя, не вступая ни в какие разговоры с попутчиками. Глядя на море,обращаясь неизвестно к кому, он просил лишь об одном: оставить ему его сны оВеликой Рыбе-женщине. Разве невозможно, чтобы сны уходили вместе с человекомв иной мир, чтобы они снились вечно, во веки веков? Не находя ответа, онмучительно размышлял, пытаясь убедить себя, что так оно и будет, что сныостанутся при нем. Когда-то очень и очень давно, в незапамятные времена на побережье близсопки Пегого пса жили три брата. Старший был скороход. легок на подъем,везде и повсюду поспевал: женился он на дочери оленного человека, сталхозяином оленьих стад, откочевал в тундру, с тем и ушел. Младший былследопыт и меткий стрелок. Он тоже женился, взял себе девушку из лесныхлюдей, ушел в тайгу, стал охотником в таежных местах. А средний брат былхромоногий от рождения, не повезло человеку, рано вставал, поздно ложился,да что толку - за оленями ему не угнаться, зверя в лесу не выследить. Никтов округе не отдал ему дочери своей в жены, братья покинули его, и остался онодин у самого синего моря. Перебивался тем, что рыбу удил. Известное дело -сколько ее наудишь... Однажды сидел он, горемычный брат хромоногий, в лодке своей, закинувлеску в море, только вдруг почувствовал, как удилище сильно задрожало вруках. Обрадовался - вот будет улов! Начал он выводить рыбину, все ближе иближе к лодке подтягивать. Смотрит - что за диво! А то рыба в образе женщины! По воде колотит,извивается, уйти хочет. А красоты невиданной - тело гладкое, серебромотливает, как речной галечник в лунную ночь, груди белые с темными сосцамиторчком, точно бы то еловые шишечки, а глаза зеленые огнем искрятся. Поднялон Рыбу-женщину из воды, подхватил под руки, тут она обняла его, и легли онив лодку. От счастья такого голова хромоногого брата кругом пошла. Сам непомнит, что с ним было, и казалось ему - до небес вскидывалась лодка.Раскачалось море до неба, небеса раскачались до моря. А потом все утихлоразом, как после бури. Тут Рыба-женщина выпрыгнула из лодки и уплыла.Кинулся хромоногий брат, стал ее звать и умолять вернуться, но она неоткликалась, исчезла в морской глубине. Вот такой случай приключился с хромоногим средним братом, одиноким ипокинутым всеми на краю моря. Уплыла Рыба-женщина и больше никогда непоявлялась. А хромоногий брат с того дня затосковал, закручинился крепко. Стого дня все дни и все ночи ходил он с плачем по берегу и все звалРыбу-женщину, заклинал и просил ее хотя бы издали показаться. По приливу шел и пел: Где ты плаваешь, Великая Рыба-женщина? По отливу шел и пел: Где ты плаваешь, Великая Рыба-женщина? Лунной ночью шел и пел: Это море - тоска моя, Эти воды - слезы мои. А земля - голова моя одинокая! Темной ночью шел и пел: Где ты плаваешь, Великая Рыба-женщина?.. По приливу шел и пел, по отливу шел и пел... А тем временем зима миновала, следом весна миновала, и однажды в летнююпору шкандылял по берегу горемычный брат хромоногий, по волнам прибоя поколено брел и все в море смотрел - не покажется ли вдруг Рыба-женщина, и всезвал ее - не откликнется ли вдруг Рыба-женщина, только вдруг услышал он наотмели вроде бы детский плач. Вроде бы дитя малое плачет-надрывается.Побежал он туда и глазам не верит своим - младенец голышом сидит на отмели усамой воды, волна то накроет его, то уйдет, а он плачет да все приговариваетгромко: "Кто мой отец? Где мой отец?" Еще больше диву дался хромоногий брат,и не знал он, бедняга, как тут быть. А младенец увидел его и говорит: "Этоты мой отец! Возьми меня к себе, я твой сын!" Вот ведь какая история вышла! Взял человек сына своего, унес его ксебе. Быстро подрос мальчик. По морю стал ходить. Отважным и крепкимдобытчиком прослыл. Удачливым родился: сеть забросит - рыбы полно, стрелувыпустит - зверя морского насквозь прошьет. Слава пошла о нем далеко, залеса и горы. Тут и девушку со всем уважением выдали за него из лесногоплемени. Дети народились, и отсюда пошел умножаться род людей Рыбы-женщины И отсюда песня поется на праздниках: Где ты плаваешь, Великая Рыба-женщина? Твое жаркое чрево - зачинает жизнь, Твое жаркое чрево - нас породило у моря, Твое жаркое чрево - лучшее место на свете. Где ты плаваешь, Великая Рыба-женщина? Твои белые груди как нерпичьи головы, Твои белые груди вскормили нас у моря. Где ты плаваешь, Великая Рыба-женщина?.. Самый сильный мужчина к тебе поплывет, Чтобы чрево твое расцветало, Чтобы род твой на

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: