Первое путешествие. Дневник Петра Толстого

Дневниковые записки Толстого – великолепный источник для изучения мироощущения их автора, круга его интересов и вкусов. Уместно напомнить, что почти одновременно с Толстым туда держал путь и Шереметев, тоже оставивший путевые записки.

Толстой и Шереметев занимали разные ступени социальной иерархии русского общества. Петр Андреевич отправился в путь, имея скромный чин стольника; Борис Петрович – выходец из древнего аристократического рода, боярин. Эти различия подчеркивала свита: у Шереметева она была многочисленной и даже пышной; Толстого же сопровождали два человека – солдат и слуга. Толстой вел дневник сам; Шереметев подобным занятием себя не обременял: записи вел кто-то из его свиты.

Петр Андреевич выехал из Москвы 26 февраля 1697 г., имея инструкцию с перечнем знаний и навыков, которыми он должен был овладеть в Италии. Главная цель пребывания в этой стране – научиться пользоваться морскими картами, овладеть искусством водить корабли и управлять ими во время сражения. В знак особого усердия волонтерами, и среди них Толстой, могли обучиться также кораблестроению и за это "получить милость большую по возвращении своем".

Границу России Толстой пересек 23 марта, а неделю спустя переправился на пароме через Днепр и оказался "в городе короля польскаго Могилеве". С этого времени дневниковые записи становится более обстоятельными – чем дальше на запад, тем ярче достопримечательности: "И ехал я от Вены до итальянской границы 12 дней, где видел много смертных страхов от того пути и терпел нужду и труды от прискорбной дороги". Как и Шереметева, Толстому врезался в память и вызвал у него немало переживаний путь через Альпы: "…не столько я через те горы ехал, сколько шел пеш и всегда имел страх смертный перед очима".[6]

Сопоставление дорожных впечатлений Шереметева и Толстого показывает, что путешественники обладали разной степенью наблюдательности и любознательности и далеко не одинаковым умением фиксировать свои впечатления. Предпочтение по всем параметрам должно отдать Толстому. Если бы Россия того времени знала профессию журналиста, то первым из них мог стать Петр Андреевич. Для этого у него были все данные: наблюдательность, владение острым пером, умение сближаться с людьми в незнакомой стране.

"Путевой дневник" помогает сопоставить представление о Толстом через восприятием увиденного: что привлекло внимание автора, что сохранила его память, и что попало на страницы сочинения, а что осталось незамеченным; как путешественник был подготовлен к тому, чтобы в полной мере оценить увиденное.

Цель приезда Толстого в Италию предоставляла ему право ограничить свой интерес военно-морским делом. Но Толстой-путешественник достаточно выпукло проявил одно из свойств своего характера – любознательность. Куда она его только не приводила – в церкви и монастыри, зверинцы и промышленные предприятия, учебные заведения и госпитали, правительственные учреждения и ватиканские дворцы. Он не довольствовался личными наблюдениями, так сказать зрительными впечатлениями, и постоянно вопрошал, стремясь постичь суть явления. Общению с итальянцами помогало знание языка, которым он в совершенстве овладел за время пребывания в стране.

Петр Андреевич обладал рядом способностей, крайне необходимых путешественнику: находясь в чужой стране, среди незнакомых людей, он не проявлял робости, вел себя с достоинством, как человек, которого ничем не удивишь, ибо он ко всему привык; другой дар – умение заводить знакомства, располагать к себе собеседника. Скованность была чужда складу его характера, и он быстро находил пути сближения со множеством людей, с которыми встречался.

Можно привести целый ряд примеров того, как общительность Толстого и его обаяние оказывали ему добрую услугу. В городе Бари Петр Андреевич настолько пленил губернатора, что тот обратился к своему брату, жившему в Неаполе, с просьбой учинить нашему путешественнику "почтение доброе". Приехав в Неаполь, он оказался под опекой дворянина, который, как записал Толстой, "принял меня с любовью". Гостеприимство и предупредительность неаполитанцев к Толстому проявлялись во многом: то они изъявили желание показать приезжему учебное заведение, то "неаполитанские жители, дуки, маркизы и кавалеры" просили его разделить с ними компанию в морской прогулке. Любезность неаполитанских дворян простиралась до того, что они "рассуждали с великим прилежанием о приезде" его в Рим.

Об его умении внушать к себе доверие свидетельствует любопытный факт, имевший место в том же Неаполе: вместо уплаты наличными за проживание в гостинице Толстой оставил ее владельцу "заклад до выкупу", т. е. заемное письмо на 20 дукатов, на следующих условиях: "…ежели кому московскому случиться в Неаполь приехать, чтоб тот мой заклад у него выкупил, а я ему за то повинен буду платить".

Покидая Неаполь, Толстой заручился рекомендательным письмом к мальтийским кавалерам; он "писал один мальтийский же кавалер из Неаполя и попросил их о том, чтоб они явились ко мне любовны и показали б ко мне всякую ласку".

Сравнение "Путевого дневника" Толстого с "записками путешествия" Шереметьева выясняют общую для обоих авторов черту: они чаще всего ни прямо, ни косвенно не выражают своего отношения к увиденному и услышанному и как бы бесстрастно реагируют свои впечатления. Хорошо или плохо, что улицы многих городов вымощены камнем и освещаются фонарями? Достойно ли подражания устройство парков и фонтанов или презрительное отношение к пьяницам? Следует ли перенять устройство госпиталей, где лечили и кормили бесплатно, а также академий с бесплатным обучением? Не высказал Толстой прямого отношения и к легкомысленному поведению венецианок, хотя, надо полагать, оно ему было, вряд ли по душе.

Из высказанного отнюдь не вытекает, что эмоции Толстого спрятаны так глубоко, что читатель лишен возможности увидеть позицию автора. Из такта, чтобы не обидеть гостеприимную страну, он не осуждал того, что было достойно осуждения. Из тех же соображений он не осуждал порядков в родной стране, хотя имел множество возможностей для сопоставления и противопоставления, причем родное не всегда представлялось ему в выгодном свете. Перед читателем предстает человек доброжелательный. В его взгляде скорей изумление и снисходительность, нежели вражда и настороженность.

Центральное место в "Записках путешествия" Шереметева занимает описание аудиенции у коронованных особ: у польского короля, цесаря, а также у мальтийских кавалерах и папы Римского.

Шереметев провел в Вене около месяца и только шесть дней потратил на приемы и банкеты. Следовательно, Борис Петрович располагал уймой времени, чтобы осмотреть достопримечательности австрийской столицы, поделиться впечатлениями об увиденном, рассказать о встречах с интересными собеседниками. Ничего этого в "Записках путешествия" нет. Напрашивается мысль, что остальные 20 дней Шереметев коротал в гостинице и был абсолютно равнодушен к тому, что находилось за ее пределами. Вряд ли, однако, Борис Петрович лишил себя удовольствия осмотреть город и его окрестности. Но следов этого интереса он не оставил.

Иное дело Толстой. В Вене он пробыл лишь 6 дней, но сколько за этот короткий срок он увидел и описал! Что только не бросилось ему в глаза: и отсутствие деревянных строений в городе, и "изрядные" кареты, в которых восседали аристократы, и обилие церквей и монастырей. Петр Андреевич посетил костел, цесарский дворец, монастырь. Каждый визит отмечен записью необычного. В костеле его поразил многолюдный хор и оркестр – 74 человека. В цесарском дворце, расположенном у самой городской стены, его внимание привлекли разрушения. Они, как выяснил Толстой, были результатом артиллерийского обстрела дворца османами, осаждавшими город. Он успел осмотреть зверинец, в котором "всяких зверей множество"; изваяние Фемиды у ратуши – "подобие девицы вырезанное из белого камени с покровенными очми во образе Правды, якобы судит, не зря на лицо человеческое, праведно"; посетил госпиталь, где больных содержали бесплатно, потолкался он и в рядах городского рынка, где обнаружил обилие всякого рода товаров. В парке ему приглянулись клумбы, затейливо обрезанные в кустарнике, а также обилие цветов в горшках, расставленных "архитектурально".

Толстой в Италии

Наибольший интерес представляет та часть "Путевого дневника" Толстого, в котором запечатлено его пребывание в Италии. Петр Андреевич исколесил почти всю страну, посетив Венецию, Бари, Неаполь, Рим, Флоренцию, Болонью, Милан, Сицилию. Стольнику не довелось побывать лишь на северо-западе Апеннинского полуострова – в Турине.

В Италию Толстой прибыл, располагая достаточно большим багажом впечатлений. Путешественника, например, не могли уже удивить каменные здания и вымощенные улицы итальянских городов. Поразила Толстого Венеция. У него разбегались глаза – столько непривычного предстало перед его взором: каналы вместо улиц, способ передвижения по городу, внешний вид зданий. По инерции Толстой отметил, что в Венеции "домовое строение все каменное", но тут же счел необходимым подчеркнуть неповторимые черты города: "В Венеции по всем улицам и по переулкам по всем везде вода морская и ездят во все домы в судах, а кто похочет идтить пеш, также по всем улицам и переулкам проходы пешим людям изрядные ко всякому дому".

Судя по "Путевому дневнику", его автор не пылкая натура, легко поддающаяся эмоциям при смотре ранее невиданного, а умудренный жизненным опытом человек, у которого рассудок берет верх над чувствами.

Наряду с архитектурикой внимание Толстого привлекала еще одна диковинка, которую он неизменно отмечал на протяжении всего путешествия. Речь идет о фонтанах. Записки пестрят отзывами о них типа «преславные», «предивные», «изрядные» и т.п.

Первое знакомство с фонтанами состоялось в Варшаве и Вене, но ни с чем не сравнимы были фонтаны Рима и его окрестных парков. Толстой иногда чистосердечно признавался, что у него недоставало умения и слов, чтобы должным образом описать увиденное и передать гамму чувств, им овладевших: «…а какими узорочными фигурами те фонтаны поделаны, того за множеством их никто подлинно описать не может, а ежели бы кто хотел видеть те фонтаны в Риме, тому бы потребно жить два или три месяца и ничего иного не смотреть, только б один фонтан, и насилу б мог все фонтаны осмотреть».

Знакомство с внешним видом городов, архитектурой зданий и благоустройством улиц происходило как бы само собой, мимоходом и не требовало специальных усилий. Необходимо было только смотреть, запоминать и заносить увиденное на бумагу. Без специальных затрат энергии постигалась еще одна сторона городской жизни – быт. У Толстого знакомство с ним началось с остерии, как называл он по-итальянски гостиницы.

Первое знакомство с итальянскими гостиницами состоялось в Венеции. Русскому путешественнику в диковинку показались комфорт и роскошь внутреннего убранства остерий. Приезжему иностранцу «отведут комнату особую; в той же палате изрядная кровать с постелью, и стол, и кресла, и стулы, и ящик для платья, и зеркало великое, и иная всякая нужная потреба». Слуги «постели перестилают по вся дни, а простыни белые стелят через неделю, также палаты метут всегда и нужные потребы чистят». Кормили гостей дважды – обедом и ужином, пища «в тех остериях бывает добрая, мясная и рыбная». На стол подавали «довольно» виноградных вин и фруктов. Все эти услуги стоили бешеных денег – 15 алтын в сутки, что в переводе на золотые рубли конца XIX – начала XX в. составляло около 8 руб.

Внимание Толстого привлекали обычаи и нравы итальянцев. Надо быть очень наблюдательным человеком, чтобы в короткий срок уловить различия в поведении жителей некоторых провинций.

И еще на одно обстоятельство обратил внимание наш путешественник: повсюду в продаже огромное количество разнообразных вин и в то же время пьяных нет. «Также пьянство в Риме под великим зазором: не токмо в честных людях и между подлым народом пьянством гнушаются». Пьянство сурово осуждалось не только в Риме, но и в других городах Италии.

Наибольшее впечатление оставил ватиканский госпиталь в Риме. Здесь Толстому показали не только палаты для больных, но и подсобные помещения: поварню, столовую. Осмотр начался с первого этажа, где размещались больные из простонародья: «Они лежат по кроватям на перинах и на белых простанях, и всякий там болящим покой в пище и в лекарствах и во всем чинится папиною казной». На втором этаже, где находились больные «дворянских пород», обстановка была еще краше: «Кровати им поделаны хорошие с завесами, и всякие покои устроены изрядно». Милосердие итальянцев привело путешественника в умиление, и он не удержался от сентенции: «По сему делу у римлян познавается их человеколюбие, какого во всем свете мало где обретается»[7].

Толстой всякий раз, когда ему представлялась возможность, стремился придать денежное выражение увиденным ценностям. Практицизм Петра Андреевича особенно бросается в глаза при описании им Падуанского источника.

Толстой не отличался щедростью по части аналогий – к ним он прибегал нечасто, причем мысль о сравнении российских порядков с итальянскими пришла ему почему-то в Неаполе. На его долю падает большая часть сопоставлений в дневнике. Толстой, например, обнаружил некоторой сходство, во всяком случае внешнее, московских приказов с приказами неаполитанского трибунала, где "безмерно многолюдно всегда бывает и теснота непомерная, подобно тому как в московских приказах; а столы судейские и подьяческие сделаны власно так, как в московских приказах, и сторожи у дверей стоят всякого приказу, подобно московским".

Толстому конечно же ближе аналогии бытового плана: "Обыкность в Неаполе у праздников подобна московской. У той церкви, где праздник, торговые люди поделают лавки и продают сахары и всякие конфеты, и фрукты, и лимонады, и щербеты". Родную Москву ему напомнили кареты со знатными седоками, за которыми следовало большое количество пеших слуг. Некоторое сходство с Москвой Толстой обнаружил, созерцая неаполитанскую архитектуру: "Палаты неаполитанских жителей модою особою, не так, как в Италии, в иных местах подобятся много московскому палатному строению". Усмотрел он общность также в поведении неаполитанских и московских женщин: в Неаполе "женский пол и девицы имеют нравы зазорные и скрываются подобно московским обычаям".[8]

Его эрудиция – результат сочетания двух качеств, присущих образованному человеку XVII в.: как человек глубоко религиозный, Толстой знал все мелочи и тонкости церковного ритуала и вместе с тем принадлежал к числу людей, которых принято называть книжниками. Правда, образованность и начитанность книжника XVII в. практически не выходила за пределы церковной литературы. Именно поэтому от внимания автора не ускользают детали, отличавшие католическое богослужение от православного и убранство церкви от костела.

Морская практика Толстого в общей сложности продолжалась 2,5 месяца. В первое, самое продолжительное плавание он отправился из Венеции 10 сентября 1697 года, а вернулся 31 октября. В путевых записках: "Нанял я себе место на корабле, на котором мне для учения надлежащего своего дела ехать из Венеции на море, и быть мне на том корабле 1,5 месяца или и больше…" Это плавание можно назвать каботажным, так как корабль плыл вдоль восточного побережья Апеннинского полуострова, заходя в Ровинь, Пулу, Бари.

Второе плавание было менее продолжительным. Корабль, на котором Толстой отбыл из Венеции 1 июня 1698 г., заходил в Дубровник, но на этот раз в Венецию не возвратился, высадил навигатора на юге Италии, в городе Бари. Оттуда он по суше добрался до Неаполя, чтобы 8 июля начать третье плавание. Корабль держал путь на Мальту с заходом на остров Сицилию.

Каждое плавание заканчивалось выдачей Толстому аттестата с оценкой его успехов в овладении военно-морским ремеслом.

 Накануне отъезда из Венеции на родину 30 октября1698 г., венецианский князь выдал Толстому аттестат, как бы подводивший итоги овладению им всеми премудростями военно-морской науки. Оказывается, Петр Андреевич прошел курс теоретической подготовки и постиг навыки кораблевождения: в осеннее время 1697 г. он "в дорогу морскую пустился, гольфу нашу преезжал, на которые чрез 2 месяца целых был неустрашенной в бурливости морской и в фале фортун морских не устрашился, но во всем с теми непостоянными ветрами шибко боролся…". Все, кому надлежало, должны были знать, что Толстой – муж смелый, рачительный и способный.[9]

Если верить лестным оценкам аттестатов, то Россия в лице Толстого приобрела превосходного моряка, однако, проверить соответствие аттестации волонтера его реальным познаниям нельзя, ибо Петр Андреевич не служил на море ни одного дня.

Петр, отличавшийся даром угадывать призвание своих сподвижников, нашел знаниям и талантам толстого иное применение: вместо морской службы он определил его в дипломатическое ведомство, и, похоже, не ошибся.

Петр Андреевич вернулся на родину обогащенный знаниями и разнообразными впечатлениями.

26 февраля 1697 г. в Италию выехал московский книжник. Спустя год и 11 месяцев в столицу возвратился человек с изящными манерами, облаченный в европейское платье, свободно владевший итальянским языком. Его кругозор расширился настолько, что он мог отнести себя к числу если не образованнейших, то достаточно европеизированных людей России, чтобы стать горячими сторонниками преобразований.

В Стамбуле

Дипломатическая деятельность Толстого протекала в сложной обстановке. Бремя испытаний, выпавших на долю России, определялось двумя кардинальными событиями: катастрофическим поражением русской армии под Нарвой в ноябре 1700 г. и выходом из войны Дании, вынужденной под напором шведского короля капитулировать и заключить Травендальский мир. В итоге союз трех держав превратился в союз двух держав. Прошло еще шесть лет, и Россия лишилась единственного союзника – саксонского курфюрста Августа II. Ей одной предстояла решающая схватка с хорошо вымуштрованной и вооруженной армией Швеции.

Положение России усугублялось угрозой вести войну на два фронта. Вторжению Карла XII в пределы России с запада могло сопутствовать нашествие с юга, со стороны Османской империи и ее вассала – крымского хана.

Итак, Россия лишилась союзников, а Швеция могла их приобрести. Задача русской дипломатии и состояла в том, чтобы предотвратить выступление Османской империи против России. Эту нелегкую ношу Петр взвалил на Толстого.

На первый взгляд поручение, данное Толстому, не выглядело сложным и многотрудным. В действительности поставленная перед ним задача оказалась столь трудной, что, выполняя ее, Петр Андреевич должен был полностью мобилизовать свои духовные и физические силы, раскрыть недюжинные дипломатические дарования, проявить огромную настойчивость и изворотливость.

Препятствия, которые пришлось преодолевать Толстому, были обусловлены многими привходящими обстоятельствами. Одно из них, и едва ли не самое главное, состояло в том, что Петру Андреевичу предстояло утвердиться в Стамбуле в качестве постоянного дипломатического представителя России. До этого дипломатические отношения России с Османской империей поддерживались взаимными визитами с какими-либо конкретными поручениями. Петр Андреевич открывал новый этап в истории дипломатической службы русского государства: он был первым русским дипломатом, возглавившим не временное, а постоянное посольство в столице Османской империи.

Первопроходцам всегда трудно: они выступают зачинателями традиций, которых потом будут придерживаться их преемники. Вдвойне трудно было Толстому, посланному в восточную страну, резко отличавшуюся нравами, обычаями, религией, политическим строем и от России, и от других стран Европы. Человеку, впервые окунувшемуся в жизнь восточного мира, было весьма сложно ориентироваться в чуждых ему порядках и приспособиться к ленивому ритму жизни и работы правительственного механизма.

Другую сложность представляли традиции сложившихся отношений между двумя соседями. На протяжении многих лет обе страны – Россия и Османская империя находились в состоянии либо открытого военного конфликта, либо подготовки к нему. Отсюда – взаимная подозрительность, боязнь просчитаться в дипломатическом торге, запутаться в ловко расставленных сетях партнера.

Третья трудность исходила от Крымского ханства. Крымцы, этот осколок Золотой орды, еще несколько столетий после свержения ордынского ига продолжали иссушать душу русского народа и разрушать экономику страны.

Одна из целей миссии Толстого состояла в том, чтобы добиться от османского правительства жесткого контроля за действиями крымцев и предотвратить их набеги, отпор которым отвлек бы вооруженные силы России от главного театра войны – против шведской армии. Чтобы достичь желаемых результатов, Толстому надлежало преодолеть барьер психологического свойства – высокомерное, а порой  и пренебрежительное отношение султанского двора к русским дипломатам. Задача Толстого состояла в том, чтобы поднять престиж России и добиться для себя такого же статуса в столице Османской империи, которым пользовались послы других европейских государств: Англии, Франции, Голландии и Австрийской империи.

Указ о назначении Толстого послом в Стамбул датирован 2 апреля 1702 г. Спустя 12 дней состоялась аудиенция Петра Андреевича у царя. Петр напутствия царя, надо полагать, еще раз напомнил о главной цели его миссии. В полномочной грамоте, обращенной к султану, она была четко и недвусмысленно определена: "… к вящему укреплению междо нами и вами дружбы и любви, а государствам нашим к постоянному покою…"[10]

В Яссах Толстой несколько раз встречался с молдавским господарем. Одна из встреч была тайной, с глазу на глаз, в присутствии лишь переводчика. Предмет беседы – просьба господаря принять Молдавию в русское подданство. Что мог ответить ему Петр Андреевич? Ясно, что господарь затеял разговор не ко времени: посольство ехало в столицу империи для поддержания мира, а удовлетворение просьбы вызвало бы немедленный конфликт. Толстому пришлось употребить все свое красноречие, чтобы убедить собеседника в невозможности русскому царю "принять и иметь ево за подданного… потому что он поданной салтанской".

29 августа посольство без особых приключений достигло Андрианополя, где тогда находился султанский двор. Началось томительное ожидание аудиенции у везира и султана в стране, где у Петра Андреевича не было ни знакомых, ни друзей, ни связей. Перед ним возникло столько непредвиденного, что другой, не будь он таким незаурядным человеком, не владей он даром располагать к себе людей и пользоваться их услугами, наверняка допустил бы массу оплошностей и ошибок.

Человек деятельный и практичный, Петр Андреевич рассуждал, по-видимому, так: раз он отправлен с ясной, четко сформулированной целью, то, прибыв на место, надобно без промедления приступить к ее достижению. Однако случилось неожиданное. Правительство Османской империи накануне приезда русского посольства оказалось без главы: старый умер, а новый еще не приступил к исполнению своих обязанностей. Толстой полагал, что отсутствие везира не помеха, и стал настойчиво добиваться аудиенции у султана. И сколько ему ни втолковывали, что обычаи исключают аудиенцию у султана до встрече с везиром, он продолжал настаивать на своем.

Эта настойчивость не следствие тупого упрямства, а плод здравых рассуждений: в Москве знали о неустойчивой позиции султанского двора, поэтому и направили в Стамбул посла. Толстой спешил оформить официальное свое пребывание в империи, чтобы быстрее парировать происки врагов мира. Вызывала у Толстого подозрения и крайняя медлительность османского правительства. Он полагал, что эта медлительность была нарочитой, направленной на выигрыш времени: "Аз же размышляю сице: егда хотели миру, тогда и посланников наших по достоинству почитали. Ныне же, мню, яко желают разлияния кровей".[11]

Поражают энергия и бурная деятельность Толстого в первые же дни пребывания в Османской империи. Он, что называется, с ходу, не медля ни единого дня, принялся за изучение поля боя, на котором ему предстояло сражаться, как потом выяснилось, свыше десяти лет, - султанского двора и расстановки сил при нем; лиц, оказывавших решающие влияние на внутреннюю и внешнюю политику империи; состояния ее вооруженных сил и т.д. Трудолюбие и работоспособность посла необыкновенные.

В ожидании аудиенции Толстой зря времени не терял. Послу в соответствии с обычаем того времени наряду с публичной инструкцией была вручена и секретная, намечавшая обширную программу сбора информации о внутреннем и внешнем положении Османской империи, т.е. о "тамошнего народа состоянии". Москву более всего интересовало, не готовятся ли в Стамбуле тайно или явно к нападению на Россию. Поэтому главная задача Толстого состояла в выяснении подлинных намерений султанского двора. Попутно посол должен был сообщить правительству множество деталей, подтверждавших или опровергавших воинственность или миролюбие Османской империи.

Среди 16 пунктов секретной инструкции были и весьма деликатные, требовавшие от Петра Андреевича не столько наблюдательности, сколько незаурядного умения синтезировать наблюдения. Толстой, например, должен был дать характеристики султана и его "ближних людей"; сообщить, сам ли султан правит страной или через своих фаворитов, имеет ли он склонность к войнам и воинским забавам или более озабочен "покоем". В Москве интересовались бюджетом Османской империи и ждали ответа на вопрос, испытывает ли казна в деньгах "довольство" или, напротив, "оскудение" и по каким причинам оно наступило.

Естествен интерес русского правительства к вооруженным силам Османской империи. Посольский приказ требовал от Толстого исчерпывающих сведений о составе сухопутной армии и ее дислокации, "не обучают ли европейским обычаям" конницу, пехоту и артиллерию или придерживаются традиционных форм обучения. Столь же обстоятельные сведения Толстой должен был собрать и о состоянии османского флота. От него требовали данных не только о количестве кораблей и их типах, но и о вооружении каждого корабля, составе экипажей, размерах жалованья офицерам и т.д. Толстому, наконец, поручалось выяснить планы османов относительно модернизации сухопутных и морских крепостей.

Поскольку русское правительство проявляло интерес к налаживанию более тесных торговых связей с Османской империей, то Петру Андреевичу вменялось в обязанность выяснить, каково отношение султанского двора к иностранным купцам и ведет ли империя с другими государствами.

Зная, к чему было приковано внимание Посольского приказа, Петр Андреевич со свойственной ему энергией и хваткой принялся за выполнение инструкций – изучение страны и людей, стоявших у кормила правления.

Силы в столице империи были далеко не равными: мощи государственного аппарата, его неограниченным возможностям чинить препятствия посольству Толстой мог противопоставить лишь силу своего красноречия и убедительность проводимых аргументов.

Подозрительность османского правительства обнаружилась тотчас после пышного, с восточным великолепием обставленного приема посла у султана. Аудиенция состоялась 10 ноября 1702 г., а через несколько дней уже была предпринята попытка выдворить Толстого из страны.

Следовательно, первейшая задача Толстого состояла в том, чтобы отвести все попытки османской стороны выдворить его из Андрианополя. Повод и самый веский аргумент в пользу необходимости присутствия русского посла в империи дали наиболее активные в то время поджигатели военного конфликта между Россией и Османской империей – крымские татары, требовавшие разрешения "всчать войну с Российским государством".

В 1703 г. Толстой отправил в Москву сочинение под названием "Состояние народа турецкого". Это был ответ посла на секретные пункты инструкции. В этом сочинении виден незаурядный литературный талант автора, умение четко, без обременяющих текст деталей формулировать мысли, вычленять главное и без околичностей отвечать на поставленные вопросы. В то же время сочинение изобилует столь ценными сведениями, которые могли быть накоплены только человеком, много лет прожившим в стране.

Именно вместо обобщений встречаются конкретные портретные зарисовки. Таков образ везира, назначенного на этот пост в 1703 г.: "…человек мало смышлен, а к войне охочь, да не рассудителен".

Поражает богатство сведений о военно-морских силах. В сочинении Толстого можно почерпнуть данные не только о типах кораблей, их вооружении, укомплектованности экипажей, о верфях, но и о сигнализации, подготовке кораблей к бою и боевых порядках во время морских сражений.

В апреле 1705 г., когда посольство находилось в особо стесненном положении и персонал терпел голод, произошло событие, высветившее еще одну черту характера Толстого. Речь пойдет о гибели одного из сотрудника посольства.[12]Французский консул в Петербурге Виллардо возложил вину за это событие на Толстого. Согласно версии Виллардо, Толстой, получил 200 тыс. золотых на подарки. Часть этих денег он использовал по назначению, а часть присвоил себе. Об этом узнал секретарь посольства и тайно донес об этом царю, а не Головину, покровительствовавшему Толстому. Далее, по словам Виллардо, произошло следующее: "Толстой был предупрежден об этом и без колебаний принял решение немедленно отравить своего секретаря, но не тайно, а после следствия, в присутствии нескольких чиновников из посольства, под предлогом вероломства и неподобающей переписки с великим везиром, в чем секретарь не мог должным образом оправдаться. Толстой тотчас же вызвал священника, чтобы подготовить секретаря к смерти, и заставил выпить яд, подмешанный к венгерскому вину".[13]

Версия Виллардо вызывает сомнения.

Вероятнее всего, Виллардо записал этот сюжет со слов Меншикова, либо другого недруга Толстого. Не исключено, что версия консула имела французское происхождение. Дело в том, что Петр Андреевич находился в состоянии острого соперничества с французским послом Ферриолем и успешно отражал его попытки нанести урон России.

Начиная с 1706 и до конца 1710 года "утеснений" посол не испытывал. Но и "повольностей" Толстому не предоставлялось.

Толстой указывал на религиозные различия: османы неизменно следуют своему древнему обычаю, "вменяя по закону своему за грех, ежели им ко християном гордо не поступать". Это в конец измотало Толстого, и он настойчиво и неоднократно просил сначала Головина, а затем Головкина о том, чтобы его отозвали. Впервые с такой просьбой Петр Андреевич обратился в марте 1704 г. В последний раз Толстой ходатайствовал о "перемене" к концу 1707 г. Отсутствие просьб о "перемене" в 1708-1709 годах вполне объяснимо: Петр Андреевич не считал себя вправе настаивать на отозвании, ибо понимал, что его родина в те годы находилась в смертельной опасности и он обязан выполнять свой долг.

Ни в одном из обращений о "перемене" Толстой не ссылался на состояние своего здоровья, хотя Петра Андреевича довольно часто одолевала подагра, причем в период обострения болезни он недели проводил в постели.

Дипломатические усилия Толстого имели успех до 1709 года, когда Турция, подстрекаемая бежавшим на ее территорию шведским королем Карлом XII, все же стала готовиться к войне. Военные действия начались в 1711 г. Однако столь большая отсрочка – 10 лет с начала Северной войны – была неоспоримым дипломатическим успехом России. Толстому не удалось добиться заключения торгового договора с Портой. Турки не желали предоставлять русским торговым кораблям право прохода из Азовского моря в Черное. Но сам посол не раз с помощью своих доверенных лиц, в первую очередь купца из Рагузы Саввы Владиславича (Рагузинского), переправлял приобретенные им товары через турецкие заслоны. В 1704г. он отправил "сухим путем" через Молдавию "трех молодых арапов". Двое из них предназначались главе Посольского приказа боярину Федору Алексеевичу Головину, а третий – самому Толстому. После смерти Головина арапы жили при дворе Петра Первого. Один из них, Абрам получил фамилию Ганнибал.

Все, даже покупка арапов доставалась Толстому в Турции с великим трудом. Но действительно страшные времена настали после объявления войны России. В декабре 1710г. Толстой был заключен в Семибашенный замок (Едикул) Константинополя. Выйдя на свободу в апреле 1712 года уже по окончании войны, он вместе с русскими полномочными послами – вице-канцлером П. Шафировым и М. Шереметевым – вел переговоры об условиях мира, но туркам не понравилось, что русские вопреки обещанию вступили на территорию Польши. Вновь Турция объявила войну России и в октябре 1712 года бывший посол снова, на этот раз уже вместе с Шафировым и Шереметевым, оказался в Семибашенном замке. Послов со свитой, насчитывавшей около 200 человек, заточили в очень небольшом подземном помещении, где они боялись умереть "от вони и духа" (духоты). Но все обошлось благополучно, и в марте 1713 года все они наконец обрели долгожданную свободу. А в июне 1713 года при участии Толстого был заключен Андрианопольский мирный договор России с Турцией.

В 1714 году Толстой вернулся в Россию, где к тому времени произошли большие перемены. Положение обязывало его приобрести дом в Петербурге и поселиться там. Петр Андреевич был назначен сенатором и получил высокий чин тайного советника. В 1716 – 1717 гг. он сопровождал Петра I в заграничном путешествии, где также проявил свои дипломатические способности. Но его звездный час наступил в 1717 году, когда именно ему царь поручил уладить дело о возвращении в Россию царевича Алексея. Петр уже давно был недоволен царевичем, особенно тем, что тот не проявлял ни малейшего интереса к государственным делам. Этот конфликт зашел так далеко, что царевич оказался на стороне противников отцовских преобразований. Отношения между отцом и сыном обострились до такой степени, что Алексею пришлось бежать и искать спасения в Европе.

"Дело" царевича Алексея

В августе 1717 года в письме к сыну царь настоятельно потребовал его немедленного приезда в Копенгаген. Испуганный царевич по совету своих приближенных решился бежать в Вену к императору Карлу VI. Инкогнито, под видом государственного преступника, он был заключен в крепость Эренберг. Петру удалось обнаружить убежище сына с помощью резидента в Вене Абраама Веселовского. Тогда царевича тайно перевезли в Неаполь. Доставить Алексея на родину Петр поручил опытному дипломату – Толстому, которому удалось, сломив сопротивление Венского двора получить разрешение увидеться с сыном Петра I, чтобы уговорить царевича сдаться на милость отца. Для этого старый дипломат использовал все – подкуп, шантаж, ложь.

В 1717 году, после бегства царевича Алексея во владения императора Священной Римской империи, Петр Великий располагал куда большим выбором дипломатов, чтобы отправить кого-либо из них для розысков беглеца и возвращение его в Россию, чем в начале века – в его распоряжении находились: Борис Иванович Куракин, Петр Павлович Шафиров, Василий Лукич и Григорий Федорович Долгорукие и многие другие, но царь поручил это сложное и деликатное дело Петру Андреевичу Толстому и в данном случае он вряд ли мог сыскать лучшего исполнителя своей воли. Толстой мог быть и вкрадчивым, и суровым, и мягким, и твердым, и резким, и обходительным, т.е. обладал качествами, использование которых обеспечило в тех условиях успех. У Петра не было оснований быть недовольным трудами своего эмиссара – он действовал напористо и в то же время без шума и, с одной стороны, своими действиями не вызывал дипломатических осложнений с Венским двором, а с другой – уговорил царевича вернуться в Россию.

Слабохарактерный Алексей, назыв

12	Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: