Положение дел на восточной и западной границе.

/ОТНОШЕНИЕ К ЗАПАДНОЙ ИМПЕРИИ. ИТАЛИЯ И РИМ/

По смерти Константина, последовавшей 9 ноября 959 г., престол перешел к сыну его Роману II, достигшему 21 года. Он не оправдал возлагавшихся на него отцом его надежд и умер в 963 г., оставив двух малолетних сыновей: Василия, родившегося в 957 г., и Константина — в 961 г., и двух дочерей — Зою и Феодору. Кратковременное царст­вование Романа II показало, что он далеко не был подго­товлен к ожидавшей его царственной роли и был совер­шенно чужд идеальных взглядов на Римскую империю, ка­кие рисовались отцу его, императору Константину. Современники упрекали Романа II, что он совершенно не занимался государственными делами, предпочитая всему личные удовольствия и забавы в кругу недостойных свер­стников. Легко понять, что придворные интриги, обыч­ные и в другое время, должны были получить преобладаю­щее значение. При дворе было много женского персона­ла, который необходимо должен был вступить в борьбу из-за влияния. Августа Феофано, супруга Романа, не выно­сила вдовы Константина VII, царицы Елены. Она употре­била свое влияние, чтобы остаться законодательницей моды и вкуса, вытеснила Елену с пятью ее дочерьми из дворца и заставила постричься в монахини пять дочерей своего умершего свекра; это были царевны Зоя, Феодора, Феофано, Анна и Агафия. Царица-мать не вынесла постиг­шего ее горя и скончалась в 961 г. Хотя большинство госу­дарственных и придворных людей предыдущего царствования было удалено от дел, но некоторые из них удержа­лись и при новом дворе. Главнейшее место принадлежало евнуху Иосифу Вринге, который и при Константине пользовался уже большим влиянием, а при Романе сделался всемогущим лицом. Таким образом, несмотря на интриги и борьбу партий при дворе, которые угрожали даже переворотом в пользу сына Романа, общее направление госу­дарственных дел находилось в хороших руках благодаря опытным администраторам и генералам, прошедшим во­енную школу на Востоке. Независимо от воли молодого евнух Вринга подготовил громадное военное предприятие, осуществленное в кратковременное царствование Романа II и придавшее этому царствованию неожиданный и малозаслуженный им блеск. Смерть Романа, происшедшая от истощения организма чрезмерными удовольствиями, вызвала толки среди константинопольского населения, и, между прочим, пущен был слух о том, что царь умер от яда, приготовленного августой Феофано. Хотя трудно подтвердить верность этой молвы, но, принимая в соображение характер царицы и ее дальнейшую роль в судьбах империи, следует думать, что молва могла быть правдоподобна. Вакантность трона за смертию Ро­мана открывала блестящие перспективы для супруги его, так как представлялось необходимым объявить регентство за малолетством наследников престола, из коих старшему, Василию, было только 6 лет, а младшему, Константину, только 2 года. Естественным делом было принятие регентства августой Феофано, но ей пришлось бороться с двумя влияниями, которые могли быть опасны даже для нее, если бы она решилась пренебречь ими. Августа Феофано укрепила свое положение весьма практическим и на этот раз очень умным решением: она приблизила к власти самого популярного тогда в империи человека — знаменитого воителя на Востоке, прославленного победами над арабами Никифора Фоку.

С именем Никифора Фоки мы вступаем в период необыкновенного подъема политической и военной силы Византийской империи, которым она обязана главнымобразом исключительным талантам этого полководца, а потом одного из лучших венценосцев Македонского пе­риода. Никифор составил себе известность еще в царст­вование Константина VII своими военными делами к Азии, на границе с мусульманскими владениями, по пре­имуществу в борьбе с эмирами Алеппо и Мосула и с наме­стниками Тарса и Триполи. В период царствования Рома­на II он носил уже титул магистра, который возвышал его над всеми тогдашними военными людьми и ставил на первое место в византийской служилой аристократии. Уроженец Каппадокии, Никифор принадлежал к местно­му землевладельческому классу. Среди военных людей он пользовался большой популярностью, так как слишком мало дорожил удобствами и в частной жизни ничем не от­личался от обыкновенного воина, и между тем под его на­чальством восточные войска привыкли одерживать побе­ды над мусульманами, исконными врагами православной христианской империи. Военная карьера Фок начинается с деда Никифора, носившего такое же имя и отличивше­гося победами над арабами в Южной Италии и Сицилии при царе Василии I; при Льве VI он стоял во главе визан­тийских отрядов, ведших войну в Болгарии. Военное ис­кусство и высшая военная команда как бы по наследству переходят к сыну Никифора Льву Фоке, известному доме­стику схол и сопернику Романа Лакапина, который, одер­жав над ним перевес, ослепил его. Другой сын старшего Никифора, Варда Фока, помог Константину VII освобо­диться из-под опеки Лакапинов, составил себе популяр­ное имя на Востоке успешными войнами с мусульманами и в занимающий нас теперь период пользовался большим почетом за свои заслуги. Под начальством своего отца Барды Никифор-младший достиг на Востоке значитель­ных военных успехов и популярности и по справедливос­ти сделался преемником Варды в главном командовании восточными фемами, когда за старостью тот удалился от дел. Таким образом, Никифор в 960 г. был доместиком схол и стратигом восточных фем, т. е. в военной админис­трации был первым лицом. О значении семьи Фок в военной истории того времени свидетельствует еще и то, что один брат Никифора, Константин Фока, упоминается в качестве стратига фемы Селевкия, а другой брат, Лев Фока, занимал начальственное место над азиатскими войсками в то время, когда Никифору поручена была морская экс­педиция против Крита.

Летописи IX и X вв. полны ужасающих известий о морских набегах критских арабов, повторяющихся почти каждый год, и о громадной добыче пленниками и драгоценными предметами, увозимыми ими в Хандак и достав­ляемыми на восточные рынки. Вспомним хотя бы разграбление ими города Солуни в 904 г., причем одного живого человеческого товара увезено было до 22 тысяч! Империя предпринимала после того пять походов с це­лью обуздания страшных пиратов и возвращения себе острова Крита, но все экспедиции кончались неудачно и сопровождались большими потерями материальных средств и людей. Последнее предприятие этого рода от­носилось ко времени Константина VII под начальством стратига Самоса Константина Гонгила, и тяжкие его по­следствия были еще у всех на памяти. Тем не менее перед самой смертью Константин занят был мыслью об органи­зации нового похода на Крит. Душой этого смелого пред­приятия был Иосиф Вринга, оставшийся во главе прави­тельства при Романе II; ему, конечно, принадлежала забота подготовки экспедиции на Крит, обставленной богатыми средствами и снабженной большими военными силами, сухопутными и морскими. Он же имел заслугу на­значить во главе экспедиции самого достойного и попу­лярнейшего в то время военачальника в лице Никифора Фоки. Следует признать, что в 960 г., когда состоялась экспедиция против Крита, положение восточных арабов было весьма критическое, и против них можно было с надеждой на успех предпринять решительное действие. Прежде всего смуты в Багдадском калифате значительно ослабили власть главы мусульманства, вследствие чего в калифате образовались полузависимые княжества — султанаты и эмирства — в Персии, Месопотамии, в Сирии и Малой Азии; кроме того, подле калифа выросла власть его военного опекуна, род палатного мэра франкского государства Меровингов, в лице султана Муиз ад-Дауле. Эти обстоятельства ставили критских арабов в изолирован­ное положение и не позволяли им, как было прежде, наде­яться на скорую помощь из Сирии от своих единоверцев. Все это было принято в соображение византийским пра­вительством или, лучше, тогдашним всесильным минис­тром Иосифом Врингой, когда он назначил летом 960 г. морской поход против Крита.

Подготовленная в 960 г. экспедиция, во главе которой было предназначено стать магистру Никифору Фоке, дале­ко превосходила по своему замыслу, применению громад­ных технических средств, многочисленным военным си­лам и множеству военных и грузовых судов все то, что до­селе могла представить история византийских морских походов. По свидетельству современной летописи, всего в этом походе участвовало до 3300 судов разного назначе­ния. Сила византийского флота заключалась не только в разных родах оружия, которыми были снабжены суда, но по преимуществу в том секретном для иностранцев и весь­ма губительном для всякого неприятеля военном снадо­бье, которое называлось живым, или греческим, огнем. Этим средством снабженные суда византийского флота внушали ужас неприятелю, по слухам или по опыту знав­шему о губительном его действии на суше и на воде. Летом 960 г. (июнь — июль) византийский флот вышел из Кон­стантинополя, по пути близ берегов Малой Азии к нему присоединялись вспомогательные и дополнительные час­ти с островов и морских фем в заранее условленных мес­тах: Митилена, Хиос, Самос, Фигелы, на юг от Ефеса. Весь­ма любопытно сообщение Михаила Атталиата (XI в.), что, когда Никифор намеревался отсюда держать путь на Крит, между византийскими моряками не оказалось налицо ни­кого, кто бы мог вести флот вперед, так как никто не бывал дальше этих мест, ибо дальше уже море было недоступно для плавания греческих моряков. Выручили уроженцы ос­трова Карнафы, которые взялись довести флот до критских берегов. Никифор сделал высадку на остров без вся­ких затруднений, так как критский эмир не подготовил ему сопротивления. Трудно сказать, где была сделана вы­садка, которая должна была произвести во всяком случае страшное впечатление на арабов. Современник описывае­мых событий историк Лев Диакон, которому мы обязаны самыми лучшими известиями по истории второй полови­ны X в. (1), сообщает об этом весьма сухие данные.

«Собрав по повелению государя все малоазийское вой­ско, он посадил его на корабли и с весьма многими огненосными судами немедленно отправился и в короткое время пристал к острову Криту. Когда должно было сходить с кораблей, тогда он на самом деле показал свою опыт­ность в делах воинских. Он привез с собою на судах лест­ницы, по коим высадил с кораблей всю пехоту и конницу на берег. Неприятели, пораженные сим новым и чрезвы­чайным случаем, оставались неподвижно на местах [135] по отрядам и ожидали нападения римлян».

Несмотря на блестящий успех, с которым была про­изведена высадка, в дальнейшем предстояло немало серь­езных затруднений. Арабы имели на Крите укрепленные города, и столица арабского эмира Хандак, неподалеку от Кнососа, представляла собой сильное укрепление. Нужно было овладеть открытой страной и затем начать осаду го­родов; все это требовало времени и хорошей организа­ции, кроме того, предстояло обеспечить византийский отряд против неожиданных высадок с моря, если бы си­рийские или египетские арабы захотели подать помощь своим критским собратьям. Словом, византийскому стра-тигу следовало многое предусмотреть, чтобы воспользо­ваться счастливым началом. И нужно сказать, что не вез­де улыбалось ему счастие. Стратигу фракисийской фемы Никифору Пастиле поручено было сделать разведку в не­приятельской стране. Отряд его предался грабежу и без всякой осторожности рассеялся по стране, «обильной пажитями, скотом, всякими плодами». Этим воспользова­лись арабы и неожиданным нападением почти совер­шенно истребили неосторожный отряд. Сам предводи­тель погиб в жаркой схватке. Понимая очень хорошо, что этот успех может сопровождаться весьма тяжелыми по­следствиями для начатого им похода, если не исправить его новым геройским поступком, который бы подейство­вал на арабов, Никифор решил немедленно идти на Хан-дак. Византийское войско шло по прекрасно обработан­ной и культурной стране, занятой частию христианами, хотя и обращенными в мусульманство, но с распростер­тыми объятиями принимавшими византийцев, частию арабами, которые спешили укрыться в горы. Подступив к Хандаку, или нынешней Кандии, Никифор должен был оценить неприступное положение крепости, защищен­ной, с одной стороны, высокой скалой, с другой — морем, которую нельзя было брать силой, так как при естествен­ной защите она была окружена стенами, по которым мог­ли разъезжаться две повозки. Город был снабжен значи­тельным гарнизоном и обеспечен съестными припасами. При таких условиях Никифор Фока не мог приступить к городу и взять его открытой силой. Нужно было решить­ся на правильную осаду и принудить его к сдаче голодом. В этом смысле и принят был ряд мер. Со стороны моря предоставлено было действовать флоту, который не только отрезал город от морских сношений, но и наблю­дал за тем, чтобы извне не была ему подана помощь. Со стороны суши осаждающий отряд окружил город глубо­ким рвом и валом, так что, с одной стороны, защитил се­бя этим от неожиданных вылазок и нападений врага, с другой — совершенно изолировал его от сношений с му­сульманами, населявшими остров. Вместе с тем главноко­мандующий рассылал мелкие отряды во всех направле­ниях, чтобы опустошать страну, подчинять грекам города и селения и подвозить припасы для осаждающих Хандак войск. Прежде чем было закончено обложение города, эмир Абд-ель-Асиз уведомил африканских и испанских арабов об угрожавшей ему опасности, но помощи ему не было оказано. Осада затянулась на долгое время и поста­вила осажденных в отчаянное положение — начал ощу­щаться недостаток припасов. Хотя на выручку осажден­ным составился отряд в 40 тысяч человек, но Никифор узнал своевременно об его приближении и частию рассе­ял его, частию перебил на пути к Хандаку. Это обстоя­тельство, о котором осажденные скоро были оповещены выставленными напоказ под стенами города отрублен­ными головами арабов, повергло осажденный город в крайнее смущение, лишив его всякой надежды на внеш­нюю помощь. Хотя под влиянием суровой погоды в зиму 960/61 г. и недостаточного урожая Никифор испытывал большие лишения в самых необходимых предметах, но Иосиф Вринга принял экстренные меры, чтобы критское войско было снабжено всеми нужными запасами, и тем предупредить упадок военной дисциплины. Имея точные сведения через преданных ему людей о том, что делается в городе, Никифор узнавал заблаговременно о готовив­шихся вылазках, принимал соответствующие меры и на­носил хандакскому гарнизону одно за другим сильные поражения. Весной 961 г., сделав надлежащие приготов­ления к нападению на городские стены, Никифор назна­чил приступ, который, однако, был отбит и сопровождал­ся большими потерями для осаждавших. В начале марта сделана была новая и уже более решительная попытка ов­ладеть городом. Для этого прежде всего употреблены бы­ли подкопы и применены заготовленные заранее стено­битные машины. Лев Диакон дает понять, каким образом был взят наконец город.

«Как скоро из метательных орудий стали бросать в неприятелей множество тяжелых камней, то тотчас они начали отступать. Когда придвинули к стенам ба­ран и сильно стали бить в оные, тогда многие воины спу­стились в ров, принялись подрывать, вырубать и разла­мывать камни, служащие стене основанием. Между тем беспрестанно били в стену бараном и мало-помалу про­ламывали сие твердое и непоколебимое здание. Подрывши стену и сделавши ее висящею над подкопом, воины под- перли ее прямыми чурбанами, навалили груду сухого и легко воспламеняемого лому и, подложив огонь, вышли. Как скоро пламя усилилось и начали гореть подпоры, то вдруг две башни вместе со стеной, между ними находящеюся, треснули, обрушились и упали».

Таким образом, осаждавшие могли ворваться в город, где происходили сцены беспощадного убийства, грабежа и насилия, с одной стороны, и отчаянного сопротивле­ния, борьбы за жизнь и свое имущество — со стороны по­бежденных. Сделав распоряжение о том, чтобы оказана была пощада всем безоружным и просящим о помилова­нии, Никифор, по обычаю времени, предал город грабе­жу и объявил всех жителей военнопленными. Эмир и старший сын его Анема и знатные жители города вместе с богатой добычей, захваченной завоевателями, были от­делены в качестве государственной собственности, ос­тальное было предоставлено военным начальникам и простым воинам. Взятие столицы означало подчинение всего острова, и действительно дальнейшего сопротив­ления на Крите не было.

Возвращение Крита под власть императора и присое­динение его к имперским областям было событием гро­мадной важности, значение которого одинаково оценива­ли и правительство, и народ. Это было популярным делом, какого давно уже не бывало в летописях империи, оно воз­вышало Никифора Фоку над обыкновенными людьми и сделало его народным героем. Греческая Церковь в свою очередь воспользовалась завоеванным у сарацин Критом для миссионерской деятельности. Знаменитый монах Ни­кон Метаноите, уже и ранее известный своей проповедью в Армении, перенес на Крит свою деятельность и восста­новил здесь христианство между туземцами, в большинст­ве обращенными в мусульманство после арабского завое­вания в 824 г. Когда в Константинополе было получено до­несение о благополучном окончании критского похода и о включении острова в имперские владения, немедленно решено было дать триумф Никифору, и с этой целью он был приглашен в Константинополь.

Хотя не сохранилось подробного описания сделанного Никифору приема весной 961 г., тем не менее о нем можно составить достаточное представление по кратким известиям летописца. Торжество происходило в ипподро­ме, где в назначенное время встретили Никифора царь Ро­ман II с патриархом и военными и гражданскими чинами. Никифор, проведший ночь накануне триумфа за стенами города, был встречен у Золотых ворот специально назна­ченным чином, украсившим его золотым венком. Затем триумфатор в процессии шел по городу, украшенному зе­ленью и коврами и шелковыми занавесями, среди громад­ной массы народа, выражавшего свою радость и приветст­вовавшего победителя арабов. В ипподроме перед царской ложей (КаОшца) происходила самая важная часть церемонии триумфа. Именно, пред царем Романом и царицей Фе-офано, окруженными пышным двором и стражей, должны были проходить церемониальным обычаем Никифор и его сотрудники и захваченные им пленники. Величествен­ности зрелища придавали особенную привлекательность восточные лица и одежды пленников и драгоценные пред­меты из золота и шелковых тканей: кубки с золотой моне­той, дорогие одежды, редкие ткани, драгоценные украше­ния, редкие изделия из слоновой кости и металлов. Очеви­дец уподобляет громадное множество сокровищ, виденных в цирке, глубокой реке, вливающей в город мно­жество воды. После торжественного празднования победы пленный эмир Абд-ель-Асиз-ель-Квортоби — или Курупа византийской летописи — остался жить в Константинопо­ле, получив право совершать обряды своей религии; сын же его Анема служил в императорском войске, приняв христианство.

Громадная популярность, какою пользовался в столи­це Никифор Фока после критского похода, заставила пра­вительство позаботиться о том, чтобы его пребывание в Константинополе не было продолжительно. Придумы­вать поводы к удалению столь известного полководца не представлялось необходимости, так как на Востоке, на границе христианского и мусульманского мира, была не- скончаемая война, и положение дел как раз в 961 г. требо­вало энергичных мер. Мы говорили выше, что в послед­ние годы Константина здесь особенно усилилось влияние-эмиров Алеппо и Мосула, двух братьев из фамилии Хамда-нидов, Сейфа ад-Дауле и Насера ад-Дауле. Еще в 960 г., ког­да Никифор занят был делами на Крите, эмир Алеппо на­пал на имперские владения, выслав конный отряд в 30 ты­сяч, может быть, с целью отвлечь византийское войско из Крита. Против него был, впрочем, назначен доместиком схол и главнокомандующим всех фем, оставшихся на Вос­токе после отправления большой экспедиции на Крит, Лев Фока, брат Никифора. Это был также один из заслу­женных военных людей, приобревший военный опыт и известность на театре военных действий в Азии. Осенью 961 г. Лев Фока неожиданно напал на арабов, возвращав­шихся с большой добычей и пленниками из счастливого похода в имперские области.

«Он обставил, — говорит современник (2), — засадны­ми отрядами всю дорогу, идущую по крутым, утесис­тым и ущелистым горам, по долинам, наполненным ов­рагами и покрытым разными деревьями и растениями. Расположив таким образом свои засады, он скрытно стоял в сих местах, ожидая приближения неприятелей. Хамдан, надменный множеством следующих за ним пол­ков, надутый и напыщенный богатством добычи и вели­ким числом пленных, ехал то спереди, то сзади войска на чрезвычайно высоком и быстром коне, играя копьем своим... Как скоро они приблизились к узким проходам и, сомкнувшись в сих тесных и непроходимых местах, ра­зорвали ряды свои и пойти по утесам без всякого поряд­ка, как кому можно было, тогда стратиг, дав условный знак трубой и построив своих в боевой порядок, устре­мился на варваров».

Нет сомнения, что византийский вождь нанес пораже­ние арабам в проходе из Киликии в Сирию, при подошве Тавра. Это была главная дорога из империи в сарацинские владения, где была крепость, переходившая из рук в руки, и где на этот раз византийский полководец устроил настоящую бойню арабам. Вся захваченная арабами добыча по­палась в руки грекам, большинство неприятелей было пе­ребито, и сам предводитель едва избежал плена. Говорят, что он бросал горстями золото и драгоценные предметы, с тем чтобы задержать преследование и выиграть несколько времени перед теми, которые гнались за ним. С большим трудом удалось ему с несколькими конными воинами спа­стись в Алеппо.

Но как ни силен был удар, нанесенный алеппскому эмиру, империя не могла надеяться на замирение на вос­точной границе, ибо не проходило года, чтобы из Сирии не появлялись в византийских областях новые конные от­ряды, которые, произведя наезды и большие опустошения, быстро удалялись, так что в Константинополе узнавали о последствиях опустошительного набега, когда неприятель уже был недоступен для преследования. Византийскому правительству предстояло воспользоваться временным преобладанием над мусульманами и дать новую организа­цию пограничной области. Прежде всего настояла надоб­ность укрепить за империей владение так называемыми Килийскими воротами, где происходило описанное выше поражение арабов. Эта задача и возложена была на Никифора Фоку, когда он отправлен был в Азию. Война в гор­ных местностях и защита проходов чрез горы требовала совершенно особенных приемов, которые бы соответст­вовали условиям местности и обычаям неприятеля. Арабы имели обыкновение производить неожиданные нападе­ния, вследствие чего здесь должна была выработаться осо­бенная система пограничной разведочной службы. На вы­сотах устраивались укрепленные башни, и поблизости за­жигались костры, которыми сообщалось с одного поста в другой о положении дел на арабской границе, и в особен­ности о приближении неприятеля. Никифору удалось раз­рушить несколько арабских пограничных укреплений и овладеть горными проходами, что поставило его в непо­средственные сношения с эмиром Алеппо, знаменитым Хамданидом. Ближайшие годы военных предприятий Ни­кифора на Востоке составляют действительно одну из луч- ших страниц военной истории Византии. Никогда в по­следующее время империя не достигала такой материаль­ной силы и не проявила такого подъема нравственных ка­честв в войске и талантливости в предводителях, как имен­но в это время. Никифор, по-видимому, имел намерение восстановить на Востоке поколебленное успехами арабов политическое положение империи. И это не казалось не­сбыточным ввиду невероятных успехов, каких он достиг на Крите. Чтобы возвратить Византии давно утраченные провинции — Киликию, Сирию и Месопотамию, где те­перь господствовали Хамданиды, нужно было, однако, действовать осторожно и с большой выдержкой и после­довательностью. Соперник Никифора, Сейф ад-Дауле, вла­дел громадными землями в Сирии, Палестине и в Месопо­тамии, имел прекрасно обученное войско, слепо предан­ное своему предводителю и верившее в его военное счастие. И по личным качествам эмир Алеппо отличался рыцарским характером, беззаветной храбростью, доступ­ностью и открытым образом жизни. В лице Никифора он должен был иметь дело с византийской дипломатией, тон­ким расчетом, выдержкой и осторожностью, которые в конце концов взяли верх и доставили победу византийско­му полководцу.

Сейфу трудно было выдерживать методическую вой­ну. Он терпел от греков поражение за поражением сначала в горных проходах, отделявших Сирию от византийских владений. С началом 962 г. Никифор вторгся в мусульман­ские владения и.навел страх на арабов: говорили, что у не­го было 200 тысяч войска, что, конечно, весьма преувели­чено. Во всяком случае первый поход имел громадные по­следствия: арабы были поражены неожиданностью, и эмир алеппский не решился выступить против греков в от­крытый бой; пятьдесят пять или, по другим известиям, шестьдесят городов и укреплений попали в руки Никифо­ра. Для ближайшей его цели — движения против Алеппо — было на пуги одно препятствие в виде укрепленного ара­бами города Аназарба. Находясь при подошве скалы, кото­рая служила для него естественной защитой, этот город считался неприступным и играл важную роль во время крестовых походов. Тем не менее, как скоро Никифор ок­ружил его и начал осаду при помощи стенобитных машин, гарнизон стал просить пощады и переговариваться об ус­ловиях сдачи. Никифор предоставил городским жителям свободу выйти из города и разрешил каждому взять с со­бой, что он мог унести при себе; но это условие не было выдержано и мусульмане подверглись беспощадному гра­бежу и убийству. Город не только был лишен жителей и опустошен, но и его стены сровнены с землей, и вся пре­красно возделанная окрестность обращена в пустыню. За этим городом подобная же судьба постигла многие укреп­ления в Северной Сирии. Осенью, в ноябре или в начале декабря 962 г., греки прошли горные проходы, ведшие в Сирию, так называемые Ворота в Сирию (Руlае Syriae), близ нынешней Александретты.

Нужно думать, что Сейф ад-Дауле не нашел возмож­ным защищать Сирийские ворота. Он сделал, правда, по­пытку остановить движение неприятеля, но, увидав, что в Сирию вторглась огромная масса войска, нашел необхо­димым запереться в своей столице Алеппо (древняя Веррия), поручив затруднять дальнейшее движение Никифо­ра своему верному и опытному в военном деле вождю по имени Наджа. Но на этот раз счастие покинуло эмира: вы­сланный им отряд нисколько не задержал движения Ни­кифора, между тем сам он остался в Алеппо со вновь на­бранными в военную службу людьми, которые не были в состоянии бороться с прекрасно обученными.византий­скими войсками, находившимися под командой Иоанна Цимисхия, который в решительных делах этого похода всегда был на первом месте. Когда сделанная эмиром по­пытка дать сражение в открытом поле окончилась полной неудачей и сам он едва спасся от плена, Алеппо остался почти совсем без защиты и был окружен греками. Окрест­ности Алеппо, где находился и редкой архитектуры дво­рец эмира, наполненный несметными богатствами, были опустошены, и невероятно богатая добыча досталась по­бедителям. Осада города началась около 20 декабря 962 г., и уже через два-три дня гарнизон и жители города вступи­ли с Никифором в переговоры об условиях сдачи. Узнав при этом, что самого эмира в городе не было и что город не может долго выдержать осады, Никифор не хотел слы­шать об условиях, а настаивал на безусловной сдаче. Утром 23 декабря Алеппо не выдержал натиска осаждаю­щих, часть его стен пала и греки ворвались в город. После­довала беспощадная резня, убийство, пожары и расхище­ние богатого города. В плен брали только красивых жен­щин и детей обоего пола, пленных мальчиков назначали для набора в царскую гвардию. Богатство жителей и оби­лие дорогих предметов, найденных в дворцах, публичных зданиях и на базарах, было так велико и разнообразно, что казалось невозможным всем завладеть и все захва­тить, — приходилось многое уничтожать огнем или де­лать всячески негодным к употреблению. Но следует здесь отметить, что при взятии Алеппо многие жители и воен­ные люди удалились в господствующий над городом за­мок Ель-кале, из которого могли угрожать византийскому войску, обратившемуся после разграбления Алеппо в раз­нузданную толпу, забывшую дисциплину и военный долг. Кроме того, стали доходить слухи, что на выручку столи­цы Северной Сирии идет дамасский эмир и что сам владе­тель Алеппо Сейф ад-Дауле после нанесенного ему пора­жения, со вновь собранными силами, приближается к Алеппо. Все эти обстоятельства в соединении с дошедши­ми до него тревожными известиями из Константинополя побудили Никифора начать отступление из Северной Си­рии. В начале 963 г., в нескольких переходах от Кесарии Каппадокийской, в лагере получено было известие о смерти царя Романа П.

Неожиданная смерть царя произвела в столице боль­шое смущение и не могла не затронуть восточного домес­тика схол, которому предстояло после блистательного по­хода явиться в Константинополь. Ходили слухи, что он и ранее уже находился в сношениях с царицей Феофано, ко­торая теперь была во главе правления за малолетством двух сыновей, Василия и Константина. Общественное мнение, выразителем которого можно принять историка Льва Диакона, так объясняло это неожиданное событие:

«Некоторые худые люди, рабы сластолюбия и сладо­страстия, повредили во время юности добрый нрав его: приучили к безмерному наслаждению и возбудили в нем склонность к необыкновенным у довольствиям... некото­рые говорят, что от неумеренной верховой езды сдела­лись у него в легких спазмы, но большею частью полага­ют, что ему принесен был яд из женского терема».

Царица Феофано, преданная удовольствиям и пред­почитавшая всему роскошь и поклонение со стороны ок­ружающих лиц, имела для себя опору в паракимомене ев­нухе Иосифе и в патриархе, но между Иосифом Врингой и Никифором издавна существовали недоброжелатель­ные отношения, которые могли теперь вспыхнуть с новой силой. Никифор, возвращаясь из похода и имея под рукой преданное ему войско, в этот критический момент, вы­званный смертью царя и женским регентством матери-вдовы, был чрезвычайно опасным человеком для времен­ного правительства и мог позволить себе весьма многое. Хотя за недостатком известий трудно составить идею о намерениях Никифора, когда он был на пути к столице, но весьма вероятно, что решение насчет политического «переворота» уже тогда вполне созрело в его уме. Случи­лось, что, с своей стороны, императрица Феофано дала ему тайно знать, что его присутствие весьма желательно в Константинополе. Это положило конец колебаниям Ни­кифора, и он решился идти в столицу. Здесь, однако, могу­щественный паракимомен принял все меры, чтобы запо­дозрить Никифора в глазах сената, но ему не удалось ни лишить счастливого победителя заслуженного им триум­фа, ни ослабить его влияния в народе. В глазах духовенст­ва авторитет Никифора вырос еще и потому, что в числе военной добычи особенно выделялся вывезенный из Алеппо плащ Иоанна Крестителя, который должен был обогатить и украсить цареградские святыни. Дальнейшие события следовали быстро за триумфом, который проис­ходил в апреле месяце. Иосиф Вринга, чтобы сделать для себя безопасным доместика схол, решился обманным об­разом завлечь его во дворец и здесь ослепить. Но Никифор узнал о намерении паракимомена и искал убежища в храме св. Софии. Тогда в городе начались волнения, так как за Никифора стояло войско и большинство населе­ния; в ограду св. Софии собрался народ. Патриарх Поли-евкт, у которого доместик схол просил защиты против ин­триг паракимомена, оказался вполне на стороне недавне­го триумфатора и употребил все свое влияние, чтобы восстановить его авторитет и отправить его немедленно на Восток, где он должен был стать во главе фем и продол­жать начатую в Сирии войну. Таким образом, несмотря на соперничество Иосифа Вринги, положение Никифора Фоки значительно изменилось к лучшему. Сенат и регент­ство пред отправлением его на Восток в качестве главно­командующего (αυτοκρατορ στρατηγος) дали ему, как можно заключить из некоторых выражений историка Льва Диа­кона, особенные преимущества и рассматривали его по­ложение как исключительное. Так, с одной стороны, от Никифора взята клятва, что он не предпримет ничего против правительства и сената, с другой же стороны, правительство дало обязательство не делать перемен в личном составе высшей администрации без согласия главнокомандующего восточных войск и точно так же спрашивать его мнения в делах общегосударственного управления (3). Стоит вдуматься в приведенные слова, чтобы прийти к заключению, что уже в то время Никифор стал гораздо выше того положения, которое определяется зва­нием главнокомандующего войском.

В мае Никифор был уже на Востоке, став во главе вос­точных фем.

«Между тем как полки сходились, он обучал находив­шихся при нем ратников военным действиям и ежеднев­ными занятиями воспламенял и усиливал их мужество; учил их делать круговые движения во всех доспехах при звуке труб, при громе бубен и при звоне кимвалов, пры­гать на коней, стрелять в цель из луков и ловко бросать копья...»

Хотя Никифор давал всем понять, что его ближайшая цель — идти в Сирию и продолжать войну против мусуль­ман, но многие понимали, что на этот раз он более заинте­ресован тем, что происходило в столице, и что в этих ви­дах не спешил двинуться далее Кесарии. Находясь в посто­янных сношениях с императрицей и с преданными ему в Константинополе людьми, Никифор хорошо был осве­домлен, что паракимомен употребляет все средства, чтобы лишить его командования и выставить против него такого соперника, который бы мог равняться с ним по военной славе и популярности. Имя Иоанна Цимисхия, в первый раз упоминаемого здесь писателями в качестве уже весьма популярного и заслуженного генерала, будет часто встре­чаться на ближайших страницах, а потому находим умест­ным сказать о нем несколько слов. Иосиф Вринга вступил с Иоанном Цимисхием в сношения на тот конец, чтобы побудить его устранить с дороги Никифора Фоку и самому занять его место.

Цимисхий происходил из родовитой армянской фа­милии и по матери был в родстве с Никифором Фокой. Кроме того, тот и другой были братьями по оружию, так как оба приобрели известность и военный опыт на одном и том же театре военных действий. В последнем походе, столь прославившем имя Никифора, Цимисхий был под его непосредственным начальством и во многих случаях победы над арабами одержаны были именно Цимисхием. Но это нисколько не отразилось на их взаимных отноше­ниях. И в настоящее время Цимисхий, в качестве стратига фемы Анатолики, находился в непосредственном подчи­нении Никифора. Вот почему, получив письмо Иосифа Вринги, предоставлявшее ему главное командование вос­точными войсками и обвинявшее Никифора Фоку в госу­дарственной измене, Цимисхий не решился стать на путь военной революции, указываемой ему паракимоменом, а, напротив, немедленно сообщил о положении дел своему начальнику и убедил его принять соответствующее обсто­ятельствам решение. Иоанн Цимисхий и другой стратег, Роман Куркуа, настойчиво советовали Никифору объявить себя императором и с преданным ему войском идти в Кон­стантинополь. Таким образом, 3 июля 963 г. в лагере под Кесарией Никифор был провозглашен императором при деятельном участии Иоанна Цимисхия, Романа Куркуа и Никифора Ексакионита.

«Зная непостоянство и неверность счастия, вражду и жестокость Иосифа, — говорит историк, желающий оправдать поступок Никифора, — он пренебрег прежнею присягою, предпочитая всему — безопасность».

Это замечание относится к данной присяге перед се­натом и патриархом, что он не будет иметь притязаний на царскую власть. После акта провозглашения новый импе­ратор поспешил в соборную церковь Кесарии, где принял благословение от митрополита. Иоанн Цимисхий как вер­ный союзник и преданный