Глава 10. Бонусные арты и плейлист

Глава 1.

 

«I don't care too much for money

For money can't buy me love

Can't buy me love, oh! Everybody tells me so

Can't buy me love, oh»! No, no, no...no!»

The Beatles – «Can't Buy Me Love»

– Can’t by me LA-A-A-A-A…

Подушки в этом треклятом доме все, как одна, были слишком тонкими. Даже зубовный скрежет не заглушал этих адских звуков, и Северус всерьёз подумывал об убийстве.

Просто смешно! Вот он, ветеран войны, бравый солдат, общепризнанный «Злой язык-1965», прячется в собственном доме, а изводит его какой-то мальчишка, безголовый хиппи, обвешанный колокольчиками. Немыслимо. Жалко.

Пусть поёт хоть до посинения, хоть до Судного Дня, своего он не добьётся. Мальчишка упрямый, но кто знает об упрямстве больше Северуса? Он не поддаётся на провокации, нет, извольте, не с тем связались. В нём – хладнокровие северной пустыни, в нём – всё терпение мира, и ни один маленький паршивец не сможет вывести его из себя.

– ЗАТКНЕШЬСЯ ТЫ, НАКОНЕЦ??! – вопль шёл из недр тела, капельки слюны сверкнули в воздухе, и Северус был на волоске от падения, перегнувшись через подоконник слишком сильно. Его сосед чувствовал себя как дома, топча чужую лужайку. Несчастная гитара не знала покоя, а звонкий, беззаботный голос разносился по всей округе: что-то там про бриллианты и любовь.

– Да чтоб тебя черти взяли, Поттер! – гаркнул Северус яростно. – Или ты уходишь по-хорошему, или я достаю ружье, и тебя уносят. – Этот кретин должен понимать, что к чему. У Северуса психика неустойчивая; мало ли, что взбредёт в голову? Пострелять по мишеням. Применить гитару не по назначению, запихнув куда-нибудь очень, о-о-очень глубоко… он опасный человек, а Поттер даже не пытается изобразить испуг.

Хотя бы из вежливости.

Он стоял на зеленой лужайке, широко расставив ноги, и его нелепые очки посылали во все стороны солнечных зайчиков: тра-та-та-та. Его обаяние – как артиллерийский обстрел: можно предугадать, но не предотвратить.

– Почему бы тебе просто не согласиться на дружеский визит соседа? – спросил он, глядя снизу-вверх, и рассмеялся (над ним, Северусом). Скорее луна лопнет, чем этот прохвост окажется внутри дома. Впустить врага на свою территорию? Добровольно капитулировать? Да лучше сдохнуть.

– CAN’T BUY ME LO-O-O-oh, LO-O-O-OVE!

Он пел вдохновенно, закрыв глаза и встряхивая головой, так, что длинная чёлка падала на лицо. Настолько явно наслаждался происходящим, что Северуса перекосило. Ещё пара часов осады, и он точно натворит глупостей. Ударит мальчишку; поди докажи потом, что тот вывел его. Так они и действуют, верно? Мирный бунт, дружелюбный протест, бесконечное нытье на тему разоружения. Приковывают себя цепями к деревьям, устраивают танцы посреди улицы, преграждают дорогу, развалившись на асфальте, словно коровы, в этой своей сидячей забастовке – а нормальные люди терпят, пока способны. И потом эти агрессоры-без-агрессии, словно жертвы, показывают всем свои синяки да жалуются на несправедливость мира. Втюхивают всем вокруг свою долбаную любовь, словно кому-то ещё есть до неё дело.

Поттер мог бы принести пирог, раз уж жаждал подружиться. Северус знал, соседи так делают. Где-то, не здесь – здесь никому ни до кого нет дела, но в других районах, в пригородах соседи стучатся друг к другу с пирогом в качестве подношения. Разумеется, Северус всё равно бы захлопнул дверь перед носом наглеца, но это всё лучше, чем глупые песенки.

– ‘CAUSE I DON’T CARE TOO MUCH FOR MONEY

FOR MONEY CAN’T BUY ME LOVE!

И откуда столь настойчивое желание познакомиться с Северусом? Причины этого издевательства не были ясны, а когда Северус чего-то не понимал, он обычно злился.

– ХОРОШО! – гаркнул, вцепившись в подоконник. – Хорошо, хватит! Я тебе открою.

– У тебя здесь… миленько, – после заминки произнёс Гарри, очутившись внутри. Северус окинул взглядом пустую невзрачную комнату, словно увидев её впервые чужими глазами. Пожал плечами. Многие эпитеты можно было бы использовать, но «миленько» явно не входило в их число.

– Выпьешь чего-нибудь? – гаркнул Северус, потому что мать вдолбила ему хорошие манеры, на случай, если заглянут гости; у него никогда не было гостей, потому что не было друзей, которых можно было бы пригласить. Но загляни кто в дом Снейпов, Северус был бы вынужден предложить напиток – а ещё попридержать оскорбления, это второе и последнее правило, которое он усвоил. Эйлин была не слишком разговорчивой, так что два правила – это даже перебор.

– Как насчёт колы? – нахально спросил сосед, прохаживаясь по комнате и разглядывая всё подряд. Его любопытный нос следовало бы хорошенько прищемить. – А там что?

– Там моя спальня. А колу ты найдёшь в маркете, проводить до двери?

– Чай тоже сойдёт, – решил Поттер, скрываясь в соседней комнате. Северус закатил глаза. Что ещё за напасть? – Что ты слушаешь? – Поттер разглядывал его книги, закинув на плечо гитару. – Ну, то есть, Битлов ты явно не любишь, это мы выяснили. Так какая музыка тебе нравится?

– Тебя это не касается, – Северус сложил руки на груди, внимательно наблюдая за мальчишкой. Оборванец мог и стащить что-нибудь, запросто. – Не представляю, к чему столько вопросов.

Парень обернулся, удивлённо подняв брови. Его чёлка топорщилась над очками с нелепыми зелёными стёклышками, и Северус разглядел бледный шрам на лбу, словно кто-то хорошенько приложил наглеца головой. Ничего удивительного, учитывая его раздражающую настойчивость.

– Ну, ведь так обычно люди знакомятся, разве нет? Задают друг другу разные вопросы. Отвечают на них.

Из-за цветных стекляшек было не разобрать, какого цвета глаза у мальчишки. Северус подумал, что даже это раздражает. Сильнее всего, пожалуй.

– Ты приехал неделю назад, а из дома почти не выходишь. Тебе тут не скучно одному? Где твои жена и ребёнок? Кем ты работаешь? Ты немного похож на профессора, знаешь… такого, строгого.

Возможно, серые, а может, голубые. Голубые бы ему не пошли. Не к этой нахальной улыбке, не к вихрастым волосам, которые на вид – жёсткие, как солома.

– Я видел, что ты вернулся в форме. Ты воевал? Тебя наградили? У тебя есть орден или что-нибудь вроде такого? Ты убивал людей? Не думаю, что убивал. Ты похож на хорошего человека.

Уж точно не карие.

– Это дом твоих родителей? Ты не слишком-то разговорчивый, верно? Я даже имени твоего не услышал.

– Элвис, – произнёс Северус и целую секунду наслаждался обескураженным видом своего гостя. Затем с достоинством пояснил: – Его я иногда слушаю. Элвис Пресли.

– Он ведь для девчонок, – фыркнул Поттер. – Ладно. Кого ещё?

– Армстронг.

– Прошлый век!

– Синатра.

– Да ты романтик, – рассмеялся Поттер, и Северус скривился. Слово «романтик» подходило ему даже в меньшей степени, чем «миленько» – его жилищу. – Если хочешь, я могу разучить пару песен.

– Горю желанием, – процедил Северус надменно (зелёные; они должны быть зелёными, или он ничего не смыслит в этой жизни). – Теперь, если твоё любопытство удовлетворено, прошу на выход.

– А как же мой чай?

– Здесь тебе не закусочная! – гаркнул Северус, подталкивая мальчишку к выходу. – Проваливай!

На самом пороге Поттер притормозил, чтобы ослепить Северуса ещё одной улыбкой (пусть скалится сколько угодно, этим не проймёшь, не на того напал).

– Приятно было поболтать! – он встряхнул руку Северуса, на секунду сжав своими крепкими, тёплыми пальцами. – Чувствую, мы подружимся!

– Этому не бывать, – отрезал Северус, высвобождая руку. Он от души хлопнул дверью и пару секунд стоял в прихожей, прислушиваясь: скрипнули доски крыльца, зашуршал гравий, и сосед ушёл, насвистывая себе что-то под нос.

Северус устало потёр лицо. Всего пара минут, короткая схватка – а он чувствует себя измотанным. Он не приспособлен к этому: короткие разговоры ни о чём, дружеская болтовня, визиты вежливости… нормальная жизнь…

К чертям нормальную жизнь. К чертям Поттера с его щенячьей приветливостью. Совершенно очевидно, что между ними никогда не будет дружбы! Лучшее, что они могут сделать друг другу – не превратить соседство в вечную вражду, но Северус за себя не ручался. Он знал наверняка только одно: Гарри Поттер никогда больше не окажется по эту сторону двери, пусть даже треклятые Битлз выпустят ещё сто пластинок.

(Он даже не заметил венок, пока тот не съехал ему на лоб: возмутительно желтый, непонятно каким чудом очутившийся на его голове – Северус швырнул его на прикроватный столик, а ночью, в очередном бессонном бдении, зачем-то водрузил обратно на голову, и к утру вся подушка была в золотистой пыльце, и волосы Северуса, и всё вокруг – в треклятой, солнечной, одуванчиковой пыльце).

Глава 2.

«I must follow you

Ever since you touched my hand I know

That near you I always must be

And nothing can keep you from me

You are my destiny»

Ricky Nelson – «I Will Follow You»

Подачки все эти он в гробу видал. Деньги эти. Пришли к нему двое – толстый и худой, в полосатых костюмчиках, как Траляля и Труляля. Он сперва решил – католики; протестанты; баптисты, ад их возьми, или мормоны. Свидетели Иеговы, ещё чьи свидетели. Несущие просвещение. Но они принесли бумаги. Увесистую стопку треклятых бумаг, каждую из которых следовало бдительно изучить вдоль и поперёк, а потом подписать. Расписаться в своей инвалидности.

Мать пребывала в вечном ужасе, что денег не хватит. Сегодня ещё хватает, а завтра вдруг Тобиас не донесёт до дома и те гроши, что получает на фабрике. Оставит все в пабе. Изо дня в день, из года в год они балансировали на грани с нищетой, как и каждая семья в этом квартале. И Северус заражался этим, привык переживать: сегодня хватает, а завтра? А послезавтра?.. Словно самое страшное, что может случиться, – они пойдут по миру. Словно ничего хуже в их доме не происходило. Во Вьетнаме, там деньги не особо много значили. Конечно, всякому хотелось прикупить себе сигарет, выпивки, спустить всё на девушек – они скользили от столика к столику, гладили своими крохотными руками мужские плечи, склонялись над стаканом, изящно повернув лицо, а когда улыбались, зубы их оказывались перемазаны в помаде. Северус редко посещал такие места. Когда выдавался свободный денёк, когда они ещё занимали квартал в деревушке со смешным названием, когда джунгли были лишь тревожной темной полосой у горизонта… когда выпадал свободный денёк, Северус спал. Он приучился спать стоя, прислонившись к стене, сидя между ящиками с провиантом, согнувшись в три погибели в кузове автомобиля, во время взрывов, под громкий хохот и грязные разговоры, которые вели солдаты, вернувшись к комендантскому часу из соседнего городка.

А потом они забыли про деньги. Патроны – вот что ценилось. Крепкие шнурки в ботинки. Тёплая одежда. К тому времени даже мазь от москитов никому не была нужна. Они просто перестали чувствовать укусы, и алые пятна на коже стали таким же привычным рельефом их тел, как следы от ремешка поперёк груди: ремешка от автомата. Раздеваясь в душе, Северус проводил по нему рукой. Широкая, алая диагональ. Казалось, она вопьётся в кожу и в тело, глубже, пока не скроется внутри. Обхватит внутренние органы, печенку-селезенку и прочее. Теперь ни следа не осталось. Но иногда кажется, будто там что-то есть, поперёк груди, у бедра, невидимая тяжесть. Фантомный автомат.

К чёрту деньги и все эти инвалидные ветеранские пособия. Всё равно, чтобы заполучить их, придётся подавать прошения, скакать и выпрашивать, как дрессированный пудель. К чёрту, решил Северус.

Ему важнее было вот что: понять, как теперь следует поступить. Как теперь жить. Война выбросила его на берег, хорошенько поболтав, и теперь он просто чувствовал себя прогнившим трухлявым обломком. Они столько разговоров вели, там, в самые тяжёлые часы: когда от шума самолётов и взрывов не слышно было и своего-то голоса. Болтали без остановки, и грязь забивалась им в рот, они сплёвывали и болтали дальше, с черными зубами, с зубами, алыми от крови, как эти недоделанные гейши из дешёвого бара. О том, как всё будет славно, когда они вернутся домой.

Вот он и вернулся.

***

Мальчишка был не так-то прост. Можно подумать, он был каким-то волшебником. Не иначе, как по волшебству узнавал, где сейчас находится Северус, чтобы очутиться у него на пути. Путался под ногами. Бывало, Северус встречал его в день по три раза, а то и все четыре. С первой же встречи хорошо запомнил лицо, особенно эти глаза, яркие, как с картинки. У обычных людей таких не бывает, но Гарри был необычным.

Это он специально, ясно, как день. Вынюхивал, поджидал. Был тут как тут, стоило выйти из продуктовой лавки. Тащился следом по улице, на голове какая-то смятая панамка, вся в цветах. Карманы бренчат, ботинки шаркают, представитель нынешнего поколения. Или вот, сидел на обочине, между их домами. Тренировался с губной гармошкой, рассеянно поднося к губам. Запрокидывал глаза, когда Северус проходил мимо. «Славный денёк», – не вопрос и не утверждение, вежливая болтовня. Северус не искал друзей, не стремился вести беседы с соседями. Никак не ожидал, что его будут преследовать.

«Как поживаешь, Северус?» и «Хочешь заглянуть в гости?» и даже «Не жарко тебе в этой форме?».

Пуговица за пуговицей Северус застёгивал свой мундир, затягивал ремень, начищал ботинки, чего там ещё. Поправлял невидимый автомат. Стиснув зубы, держался за бедро, впивался ногтями и пальцами. Отстегнуть бы чёртову ногу, как балласт. Впрочем, он видел таких, отстёгнутых: полутела, ошмётки человеческие, разобранные на запчасти взрывами или заражением крови, но всё ещё живые, всё ещё прущие на этот свет с упорством буйволов. У него, по крайней мере, все конечности при себе.

А потом – в сверкающих на солнце ботинках, с затянутым ремнём, с начищенными пуговицами – он шатался по городу без малейшего занятия, тут и там, пытаясь скоротать ещё один день, прикончить его выдуманными делами и заботами. Словно оказался в увольнении и не знал, как теперь распорядиться свободой. Дома пахло затхлостью и пылью и хотелось бежать, куда глаза глядят. В глубине души он никогда не верил, что вернётся сюда. Что станет хозяином этого места. В городке его не помнили, не узнавали. Может, дело в форме. Или в осанке; в остриженных волосах; в чём-то потаённом, скрытом, защищающем его от внешнего мира. Северус вроде бы вернулся и в то же время нет, не до конца. Он был как в камуфляже.

И только Гарри следовал за ним неотступно.

«Составить компанию?» – спрашивал он, ухмыляясь, и, получив отказ, продолжал идти рядом, рассказывал что-то, очередную свою историю, до которой не было Северусу никакого дела. Размахивал руками, пятился, осаждал со всех сторон, приставучий, как уличный попрошайка, как бродячий музыкант, только от него горстью монет не отделаешься – бери выше, дороже. Гарри хотел чего-то, чему Северус и слова не мог подобрать.

Так и шли по улице, по отдельности и вроде бы вместе, Северус – чеканя шаг, солнце вспыхивало в круглых носах военных сапог – и этот, лохматый, в растоптанных кедах.

***

«Какого чёрта?» – вот что следовало бы спросить.

После концерта под окнами от настырного соседа стоило ожидать любых проблем, да сам он – проблема! Но у всего есть границы, это Северус чётко уяснил, да ведь и бессчётные войны велись именно из-за них, из-за границ! И Северус был готов держать оборону в этой новой войне, имя которой – неуёмное дружелюбие.

– Что ты здесь забыл?

– Поливаю твой газон!

Мальчишка лучезарно улыбался, его обрезанные джинсы оголяли исцарапанные, крепкие щиколотки. Голые руки торчали из обтрёпанных, бахромистых прорезей безумного жилета: пёстрый бисер, львы и агнцы, танцующие на его спине. Львы и агнцы.

– Поливай свой газон, – велел Северус, услышал упрямое:

– Свой я уже полил.

Лобовая атака; отвлекающие манёвры и новые удары, бесперебойная стрельба репликами до полного истощения сил: вот только чьих?

– Это частная собственность, – рычал Северус.

– Ужасно чахлая трава!

– Меня она устраивает и такой!

– Не стоит благодарности!

– Убирайся с моего двора!

Абсолютно бесполезно. Но это не значило, что Северус сдастся.

***

«Не хочешь покурить со мной кое-что интересное?»

«Сегодня у нас забастовка в парке, почти пикник. Присоединишься?»

«Приходи вечером, Луна будет играть на тамбурине!»

«Я сочинил новую песню, хочешь послушать?»

«Можно, я пройдусь с тобой?»

Обычно удавалось полностью его игнорировать, оставлять ни с чем, не отвечать и не глядеть даже в его сторону. Северус – непрошибаемая стена, но Гарри, похоже, из тех, кто ходит сквозь стены.

– Что тебе нужно от меня? – спросил Северус в один из дней, изнурённый всем этим бренчанием, звоном, пестротой и улыбками. И получил ещё одну – контрольную – во весь рот:

– Люди называют это «дружелюбие».

Северус выбрал бы другое слово. «Преследование» вполне подойдёт.

***

На второй неделе Северус начал сдавать. Тишина давила на уши. Не замечаешь, как вокруг громко, пока шум не смолкает. Война была шумом. Теперь он ночами не мог уснуть, ворочался с боку на бок, обманывал себя – мол, из-за треклятой ноги. Только вот ничего подобного. Нога ни при чём, он сам весь – измождённый, доведённый до крайности – потерял способность спать. Если удавалось слепить воспалённые веки вместе, тут же вспыхивало что-то, трещало над ухом, крики, гарь, его болтало в пространстве, он бежал куда-то, не касаясь ногами земли, и от всей этой кутерьмы его мутило. Каждую комнату в доме он ненавидел, и дом платил сполна: засорялись трубы, прогнившие доски ломались под ногами, текла крыша и дымоход был забит так безнадёжно, что Северус не сомневался: там не просто дохлая птица, а целый выводок таких.

Ему снова хотелось сбежать, как много лет назад, только вот теперь бежать было некуда.

Нигде не было для него места.

Была бумажка зато. Свёрнутая вчетверо, засаленная, чудом уцелевшая в кармане вместе с сором и пеплом. Выдранный из блокнота листок, зелёный, в клетку, с мультяшкой в левом нижнем углу: то ли Дональд Дак, то ли Гуффи, или ещё кто из этой шайки. Наклонным почерком посередине было написано: «Реджи, Гриммаулд-плейс, 12».

Иногда, если приходилось худо, Северус доставал бумажку и разворачивал, смотрел пару секунд на узкие буквы. Пока только смотрел, но потребность росла в нем, хотя брал адрес и знал наверняка: ни за что не поедет, не такое это знакомство. А теперь отпечаталось на подкорке: «Гриммаулд-плейс, 12», и мерзкий пёс этот, Гуффи, смотрел этак снисходительно: «Давай же, старина!».

Он не знал, зачем туда ехать и что сказать. Может, и говорить ничего не нужно. Просто взглянуть на парнишку, удостовериться, что это возможно вообще-то: вернуться и жить. Жить дальше, здесь, в этой тишине и звоне.

***

Он сказал, что его зовут Регулус, но все звали только Реджи, как ещё. Он был не предназначен для мест вроде этой дыры, где у каждого второго – дизентерия от местной воды, у каждого третьего – вши, и ладно бы только на голове. Северус привык ко всякому, и к пьяным дракам, и к грязи, и к гарниру без заправки, а этот – сразу видно, родился с серебряной ложечкой в заднице. И, понятно, всё время выглядел до смерти напуганным, но в то же время таким самоуверенным. Особенно когда курил, прищурившись, и отправлял окурок в полёт, так далеко, что сияющая дуга оставалась в сумраке, будто след от упавшей звезды (потом они начали собирать окурки, аккуратно заворачивать в бумагу или прятать в карман, потом их можно было выпотрошить и скрутить из остатков целую папиросу, да только Реджи продолжал швырять курево направо и налево). Происходил он из какой-то знатной семьи, но особенно об этом не распространялся, и никто не допрашивал. Многие тут помалкивали о своих родителях, а другие, наоборот, твердили не затыкаясь, сплошь «мамочка» да «папочка», и перед смертью тоже их звали, если случалось.

Они не то чтобы сошлись, нет, Северус ни с кем дружбы не заводил, но как-то не избегали общества друг друга и часто оказывались в одной траншее. В один из таких разов Реджи и всучил ему эту бумажку.

«Когда выберемся… – сказал он вполголоса, пережидая хлопки взрывов, – …найдёшь меня… – его красивое серьёзное лицо было перемазано грязью и кровью там, где волдыри от москитных укусов полопались, – …и вспомним славные былые деньки, вроде этого».

Потом их отправили в разные командования, и больше они во Вьетнаме не пересекались.

***

Ночью он свалился с постели и замер на полу, скрючившись. Пару секунд лежал, вдыхая и выдыхая сквозь зубы, потом вытер глаза и нос краем простыни, встал, прохромал к окошку, чтобы впустить немного воздуха. Увидел огоньки внизу, в темноте. Светлячки, решил сперва, но куда там! Огоньки мерцали, ходили по дуге и вспыхивали ярче от каждой затяжки.

Он спустился вниз, цепляясь за перила скрипучей лестницы, сел на полу в коридоре, на коврике перед почтовой щелью в двери. Ветер доносил их голоса, безымянные голоса во тьме. Дом вдруг показался слишком огромным, зашатались стены, эдак старое дерево качается на ветру – гнёт крону то туда, то сюда, с тихим таким звуком, навроде вздоха. Мальчишки говорили о чем-то невнятном, готовые заглохнуть для долгой паузы, расслабленно тянули гласные. Их много было там, в темноте.

– Я помню, в доме был камин? – сказал кто-то лениво. – Пойдём, посмотрим на огонь.

– Дом теперь занят, – ответил Гарри, Северус узнал его. – Там живут.

– Кто это?..

– Так… один человек.

– Просто человек? – фыркнул кто-то третий, и Гарри ответил:

– Да.

– Тогда пригласим человека в нашу компанию.

– Он будет не в восторге.

– Если вообще услышит, что мы зашли. Мы можем оставить ему послание… – смех. Северус стиснул зубы, прижимаясь лбом к двери. – Немного повеселимся.

– Нельзя.

– Ах, нельзя? – протянул кто-то насмешливо, совсем близко. Северус встал и бесшумно двинулся к кладовке. Он извлёк оттуда старую крепкую трость, оставшуюся ещё от деда. Взвесил в руке, прикинул.

Но когда распахнул дверь, огоньки уже растворялись в темноте, на границе видимости.

***

Реджи был красивым. Вот в чем дело.

Он был красивым, а среди солдат это считалось почти неприличным. Будто улика. Вот он, взят с поличным: чистый лоб, тонкие пальцы, все эти его девчоночьи штучки. Ресницы, губы. Черт, да он был смазливей, чем многие солдатские подруги (их фотографии крепились кнопками к деревянным спинкам кроватей, и каждый раз, на каждом новом месте, занимая кровать, солдат вколачивал кнопки поглубже в дерево, а оно уже все было изрыто крапинами следов. Призрак присутствия тысяч и тысяч солдатских подруг).

В этом плане Северусу повезло. Он-то смазливым не был. Никому и в голову не пришло бы обвинять его, а вот про Реджи говорили всякое. Мерзкие шли слухи. Вроде, он из этих. Гомик.

Красота таила в себе подвох. Как все эти безобразные военные операции: у них были поэтичные названия. «Раскаты грома», «пылающее копье». А по сути – лишь смерть и разруха.

Реджи, когда пришёл только – остриженный, сутулый, в новенькой форме – уже казался изнурённым. Будто всем своим видом, этими веками полупрозрачными и голубой венкой, просвечивающей у нижней губы, должен был изобразить: надоели вы мне, братцы, и война эта ваша. Когда Северус его впервые увидел, подумал: вот ещё радости. Проблем будет выше головы. Но мальчишка оказался покрепче многих, и стрелял хорошо. Когда подхватил какую-то кишечную болезнь, которая ходила среди них и от которой здоровенные мужики кричали в голос, так крутило, он не хныкал и даже мамочку не звал. Северуса тогда приставили за ним присматривать, и он волочил его в душ по два раза на дню, смывать дерьмо и пот, и видел, что там у Реджи не все в порядке. Следы поперёк задницы, как будто крепким чем-то хлестали. Он такие следы враз узнает, стоит увидеть. У самого шрамов предостаточно, и похожих, и других. А у кого их нет? Они не обсуждали это ни разу, но Северус тогда подумал, что с семьёй мало кому везёт.

Они не были семьёй друг для друга, взвод истерзанных, отравленных мальчишек. Но они держались вместе, и они бежали рядом, и они умирали на руках друг у друга – и они спасали друг друга, выстрелом или окриком. И даже если Северус старался держаться в стороне, даже если предпочитал быть одиночкой, он ничего поделать не мог. Не с этим чувством одиночества, которое настигло его, когда он променял душную спальню с пятью кроватями на двухэтажный дом, с широкой родительской постелью.

На изголовье – ни единого следа, ни одной кнопки. Но призраков достаточно.

***

И, наконец, ему все-таки пришлось покинуть укрытие. Скинуть свой камуфляж. В то утро он особенно тщательно начистил сапоги и пуговицы. Дззынь! Колокольчик на двери бакалейной лавки, пронзительный, как воздушная тревога. Шуршащие пакеты, шипящая кофеварка в подсобке у хозяина. Клубы дыма над фабричной трубой застилают небо, видны сквозь немытые стекла витрины.

Северус купил только самое необходимое. Кое-какой крупы, кое-каких консервов, сухой бесцветный чай и всякого по мелочи. Когда хозяин лавки уложил сверху в пакет два куска мыла, Северус шлёпнул банкнотой по прилавку, прихлопнул сверху ладонью.

– Верёвки не требуется, – добавил с кривой усмешкой. Владелец поднял глаза, хмурый, небритый. То ли узнал, то ли нет. Когда-то Северус покупал здесь лакричные палочки. Мать отправляла его из дома с утра пораньше, иногда велела просто болтаться где-нибудь, и он развлекался на пустыре позади дома, там теперь бензоколонку построили. А то отсыпала монет, и он покупал лакричные палочки, от них зубы становились черными, и пальцы тоже, а вкус был такой, будто проглотил лекарство.

Но продавец его не вспомнил.

– Ваш заказ, – прохрипел он, и Северус учтиво оскалился, забирая пакет. Это был первый раз за неделю, когда он говорил с кем-то, кроме вездесущего своего соседа, и надо же. «Ваш заказ», да и всё на том. Ни слова о форме, но смерил особым взглядом, пока Северус пробирался меж стеллажей к двери.

– Эй! – окликнул, когда Северус уже был на пороге. Пришлось обернуться, самую малость, придерживая пакет под дно. Хозяин прищурился близоруко, облокотившись о прилавок. – Ты, что ли, сынишка Тоби? – спросил он.

– Нет, – ответил Северус.

***

Он видел Гарри на лужайке, когда шёл домой. Неподалёку от городского парка. Гарри, его друзья – мальчишки и девчонки в цветастых футболках, с лохматыми волосами, босые, громкие – все сидели на траве вокруг старого тиса, обгоревшего дочерна. Когда-то давно в него ударила молния, и об этом писали в газете. Молния расколола его верхушку, кора стала черной и жесткой, осыпалась под пальцами, когда Северус к ней прикоснулся. Осенью тис сбросил все листья, и больше на нем ничего не росло. Он стоял уродливым черным силуэтом посреди города, удивительно, что рубить его собрались только теперь.

Гарри был, очевидно, против. Все они были против, вот и сидели вокруг дерева, взявшись за руки, будто для магического обряда. Северус остановился взглянуть на это. Гарри не видел его, он вместе со своими друзьями кричал что-то рабочим в жёлтых комбинезонах – ну и галдёж они все подняли! Дерзкий, воинственный, волосы топорщатся надо лбом, перехваченные тонкой лентой. Столько вдохновенной ярости, подумать только. Словно его протесты хоть кто-то услышит, словно они хоть на что-то повлияют. Если Северус хоть немного разбирался в этой жизни, тис спилят к ужину.

Он должен был пойти своей дорогой, но прислонился к ограде неподалёку и стал наблюдать. Это было волнующее чувство: наблюдать за Гарри, оставаясь незамеченным. У мальчишки, определённо, был талант мельтешить перед глазами, возникать на пути. Но Северус обладал другим талантом, противоположным. Давным-давно освоил эту тактику: оставаться незамеченным, не попадаться на глаза, глядеть издали.

Когда тощий полисмен схватил Гарри за шкирку, поднимая с земли, Северус поджал губы. Мальчишка размахивал руками и отбивался, как дикарь, но его быстро оттеснили в сторону, как и всех прочих забастовщиков. Мужчина в жёлтом комбинезоне дал команду другим рабочим, заработали пилы. Северус пошёл прочь, всё прибавляя шагу. Застучало в ушах, но рёв пилы перекрывал все звуки, преследовал его до самого дома.

***

Чего проще – сесть на автобус, что идёт вниз по улице, сворачивает, сворачивает, через парк, где низкие ветки скребут по стёклам, и дальше катит до самых окраин. Что проще – ступить на подножку, выронить из ладони тёплые монеты в миску возле кабины водителя, выбить себе прямоугольный билет из рифлёной бумаги. Любой осилит. Такие простые вещи, вроде покупки продуктов, светской беседы с соседями, «маленькие разговоры». Что-нибудь о погоде, о паршивой собаке, что лаяла до утра, о всяких возмутительных вещах. Или нет, так запрыгни в автобус и сиди себе, отвернувшись к окошку до самой своей остановки.

Вместо этого Северус потащился пешком, глядя себе под ноги. Хмурый, погруженный в свои мысли. Комкая клочок бумаги в кармане брюк. Он решил, отчего бы не прогуляться. Прекрасный денёк, будь он проклят. Сесть можно на любой остановке, вот и на следующей: она там, в низу улицы, отсюда видно. Он мог бы купить там газету, чтобы почитать в дороге всякий идиотический бред про взрывы и крахи. Про расцвет империи и большие перемены.

Может, хоть в газетах ему популярно объяснят, для чего была эта война и кто, вообще-то, выиграл.

Но и там Северус пропустил мимо три автобуса, сидя на скамейке. Он сцепил на коленях руки, надеясь, что выглядит не слишком убогим. Каждый водитель, отворявший перед ним дверцу, вопросительно поднимал брови, и Северус отвечал таким убийственным взглядом, что вскоре перед ним оставалось лишь облачко пыли. Одна толстуха в цветастом платье составляла ему компанию с полчаса и дважды пыталась заговорить. Сперва она спросила что-то про форму, что-то вроде: «неужели ещё воюют?», и называла его «сынок», хотя была едва ли намного старше. Северус хотел бы понять, что именно в нем, какая его черта, какая особенность позволяет незнакомым людям заговаривать с ним на улице. Понять и искоренить это раз и навсегда. Он молчал, пока женщина не оставила всякие попытки. Она села в следующий пришедший автобус. Северус – нет.

«Трус», – процедил он самому себе сквозь зубы.

Он вдруг подумал о Гарри. Не потому, что вечно думал о нем, просто заметил мальчишек в сквере неподалёку. Они перебрасывались самодельным соккером, довольно неуклюже. Северус наблюдал за ними какое-то время, особенно за самым лохматым, в расстёгнутой линялой рубахе. И закатил глаза, стоило тому оглянуться.

– Эй, Северус! Привет! – завопил Гарри, позабыв про игру. Их разделяла парковая ограда, но Северус не питал иллюзий. Мальчишка схватился за прутья решётки и повис на них, словно дикий зверёк в зоопарке. Он кричал так громко, что прохожие оборачивались.

– Сыграешь с нами? – спросил Гарри. Северус молча отвернулся, показывая, что ни слова не слышит. Когда он был ребёнком, он бы полжизни отдал за такое предложение, но сейчас он мечтал об одном: чтобы его оставили в покое. Куда там! Гарри подтянулся и легко перемахнул через забор, разодрав свои и без того несчастные клёши. Пока преследователь изучал урон, нанесённый джинсам, сидя на траве, Северус вскочил со скамейки и подошёл к обочине. Он увидел приближающийся автобус и взмолился, чтобы тот хоть немного ускорился, а не тащился, как толстый ленивый жук. Гарри поднял голову и, похоже, решил, что Северус спешит к нему навстречу.

– Я сейчас! – крикнул он, взмахнув рукой, и сдул чёлку с глаз. Вскочив на ноги одним грациозным движением, Гарри пересёк дорогу. Раздались автомобильные гудки, громкие и раздражённые, а Северус сцепил зубы. «Не приближайся», – пробормотал он себе под нос. «Отвяжись от меня». Гарри шагал к нему с широкой, сияющей улыбкой. Эта улыбка померкла, когда Северус вскочил в открытую дверцу автобуса.

– Живей, поезжай! – гаркнул он водителю. В зеркале заднего вида они оба видели лохматого мальчишку, бегущего к автобусу. – Двигай, ну! – Северус швырнул на тарелку для мелочи смятую банкноту. Дверца с шипением затворилась, и Гарри стукнул по ней ладонями с той стороны. Северус встретил его взгляд и криво ухмыльнулся. Автобус поехал, мальчишка остался.

Северус прошёл в конец салона. Все таращились, ну и плевать он хотел. Рухнув на самое последнее сидение, он обернулся, чтобы взглянуть в запылённое, мутное окошко.

Гарри бежал следом. Бежал легко, так, словно это не требовало никаких усилий. Так, как Северус никогда больше не сможет. Гарри бежал, и на лице его было упрямое выражение, самое что ни на есть ослиное, такое ничего доброго предвещать не способно.

«Ну разумеется», – подумал Северус в лёгком смятении. «Конечно». Ему вдруг стало почти весело. Автобус завернул, и Гарри завернул тоже. Обогнул каких-то прохожих, которые встали на пути, перепрыгнул через натянувшийся поводок, и пёс залаял ему вслед. Гарри раскинул руки, и полы рубашки взметнулись у него за спиной, как крылья.

А потом автобус набрал скорость, и Гарри неизбежно отстал.

Северус отвернулся и уставился перед собой. Он стиснул больную коленку, впившись пальцами в брюки, сминая ткань. Оглянулся ещё разок, чтобы удостовериться, и невольно выругался.

Этот чокнутый, безумный приставала ехал следом на велосипеде. Схватил чей-то чужой, яснее ясного! И вихлял вдоль обочины так, что жалко было смотреть. Свалился, вскочил и тут же снова в погоню, до следующего падения. Почти настиг автобус, вытянул шею, высмотрел Северуса сквозь слой пыли на стекле. А в следующий момент полетел кувырком, едва ли не под колеса.

Северус вскочил на ноги. Довольно с него. Он стремительно прошагал через салон, стукнул в толстое стекло, отделяющее водителя от салона, но автобус и без того уже замер.

Гарри лежал на спине, глядя на небо. Северус встал над ним и протянул руку.

Они зашагали дальше, прихрамывая. Оба держались за руль, и велосипед ехал между ними, жалобно поскрипывая.

– Ты, Гарри, страшный человек, – тихо сказал Северус.

– Глупости какие, – фыркнул Гарри, глядя искоса и улыбаясь.

– Ты хочешь сжить меня со свету.

– Это ещё зачем?

– Вот и я не знаю, зачем, – спокойно и рассеянно проговорил Северус. – Но как ещё понимать все эти выходки.

– Иногда на меня находит, – Гарри улыбнулся ещё шире, рука взметнулась, зарылась в гнездо на голове, вихры встали почти вертикально. – Но вообще-то, я славный парень! Все так говорят.

– А я – нет, – Северус смерил его мрачным взглядом. – Хотел бы я знать, с чего ты ко мне прицепился.

– Да я и сам не понимаю, – признался Гарри со вздохом. Прекратил атаку улыбками и уставился на свои разношенные кеды. Шлеп-шлеп, и шнурки следом волочатся. – Меня все спрашивают, что мне за дело, а я… сам не пойму, почему ты мне так понравился.

Северус хотел бы, чтобы его лицо не выглядело таким изумлённым. По крайней мере, он не кинулся переспрашивать: «Я-а?», «понравился?!». Ерунда собачья. Снейпы не нравятся – это можно было бы сделать семейным девизом; вышить на гербе, на фоне носа-полуострова и двух скрещенных бутылок. С ним такого никогда не случалось. Он опустил глаза. С тихим стуком его ботинки ударяли по дороге, черные, как гуталин.

Колесо сверкало спицами, вспышка за вспышкой, как беззвучный сигнал тревоги.

Как предупреждение.

– В конце концов, почему мы тащимся пешком? – рявкнул Северус, когда нога вконец разболелась. – Ты не хочешь сесть на эту развалину и подвезти меня?

Гарри смешно распахнул глаза. Клацнул зубами.

– Ну да, а я ездить-то не умею. Думал, сразу свалюсь, но каким-то чудом проехал немного.

– Не умеешь? – поднял бровь Северус.

– Не было велика в детстве, – просто пояснил Гарри. – Но, может, ты поведёшь? А я на багажнике устроюсь?

Северус отвернулся, пропуская предложение мимо ушей. Он ни разу в жизни подобным не управлял, и поздно было начинать.

***

Северус велел Гарри держаться подальше и не лезть не в своё дело. Он осмотрелся, ещё раз, но нужного номера не увидел.

– Что ты ищешь? – Гарри топтался за спиной, пытал

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: