 |
Сказал и все. Ветер похлопал меня по спине, словно говоря, что мне нужно идти.
|
|
|
|
И я пошел дальше».
Таким был конец этого рассказа. И мне действительно это понравилось. Пока я читал, он смотрел на меня, не отрывая взгляд, словно пытаясь что-то вычитать на моем лице.
— Ничего себе, мне реально понравилось. – сказал я.
— Серьезно?
— Ну да. Я никогда бы не подумал, что ты сможешь написать что-нибудь подобное.
— Тебе правда понравилось?
— Я не стал бы тебе врать.
С тех пор он постоянно только то и делал, что писал и читал. Естественно, время от времени он заседал за комп, пытаясь отыскать какие-то журналы, чтобы отослать туда какой-нибудь свой рассказ.
И вот мы просто сидели и ужинали все вместе, когда Чайка сказал, что ему удалось продать один из своих рассказов.
— Серьезно? – спросил отец.
— Ну да, — говорит Чайка не без гордости, — сумма символическая, но по-моему это все равно круто.
Маме это понравилось, она заулыбалась и спросила:
— А о чем хоть тот рассказ?
— Ну, если коротко, то это небольшая история о двух дальнобойщиках. Суть в том, что их фура застряла в снегу посреди какой-то глуши.
— Я бы почитала.
— И я, если честно, — сказал батя.
И это было здорово. Хотя я и не уверен, что они прочитали хоть один его рассказ. Родители относились к этому не особо серьезно, они просто радовались, что Чайке теперь было чем заняться. Но они и подумать не могли, что вся эта писанина так повлияет на его жизнь.
Иногда я помогал ему выезжать из дома, чтобы прогуляться. Я катил его по разбитым улицам, объезжая глубокие дыры в асфальте, а он в это время что-то черкал в своем блокноте, иногда спрашивая меня, как пишется то или иное слово.
— Мне кажется, что Сэлинджер – самый переоцененный мудак в истории, — сказал когда-то Чайка во время одной из прогулок по парку.
|
|
|
— Слышь, друг, я ведь могу запросто тебе накостылять за такие слова.
— Да не, серьезно, вот ты можешь объяснить, почему всем так нравится его тупорылая книжка?
— Прямо-таки всем? На свете миллиардов 6 людей, которым абсолютно плевать на Сэлинджера и вообще какие-либо другие книжки. А, кстати, ты уже себе псевдоним придумал?
Он поднял голову вверх, посмотрел на меня так, словно я рассказал ему, что деда мороза на самом деле нет.
— Зачем?
— Ну, просто. Можешь подписывать свои рассказы настоящим именем, но тогда все твои друзья будут спрашивать: «Это ты написал? Ты чо, лох?», а зная твоих друзей, я уверен, что так и будет.
— Тогда ты и придумай.
Мы остановились на поляне, где никого не было. Слышались голоса, но они были далеко, поэтому мы не обращали на них никакого внимания.
— Можно взять имя какого-нибудь крутого персонажа, — говорю, — например, Рой Стрэнг.
— Рой Стрэнг? Звучит как-то не очень.
Я немного подумал, пытаясь вспомнить каких-нибудь других персонажей.
— Может тогда Пол Шелдон или Майк Энслин?
— Нет, они какие-то слишком американские. Нужно что-то помягче.
Джек Торренс? Хотя мне не очень хотелось, чтобы Чайка катал на своих колесах, размахивая туда-сюда топором.
И тут меня осенило. И почему я не подумал об этом сразу?
— Артур Гордон Пим.
— В смысле?
— Ты теперь Артур Гордон Пим.
Чайка открыл чистую страницу в блокноте и в самом низу написал: Артур Гордон Пим.
— А что, — говорит Чайка, — мне нравится.
Глава?
Время от времени Чайку публиковали в небольших литературных журналах, что не могло его не тешить. Но если посудить, толку от этого было мало. Он жил себе, писал рассказики и ни о чем не беспокоился, несмотря на ряд проблем, разрастающихся у него за спиной. Но я был таким же, поэтому я не стал бы его упрекать.
В квартире помимо Чайки жили еще два парня. Имени первого я не помню, но знаю, что он учился на математика, слушал сладж и ненавидел группу Никльбэк. Хотя я не знаю людей, которые бы любили эту группу. Второго звали Егор, он барыжил травой и какими-то таблетками. Когда я впервые зашел в эту квартиру, то меня накурило просто от запаха, въевшегося в стены. Сам Егор был бледным худощавым пареньком со впалыми щеками, немного напоминал тех парней в спортивках, которые вечно ошиваются около подъездов. Но, несмотря на это, он был нормальным и совсем не тупым. Возле его кровати лежали книги Дика, Хайнлайна, и даже Вербера. Он любил порассуждать о космосе и о таком прочем, когда по его крови гуляли всякие вещества. У него была одна теория, которая звучала приблизительно так:
|
|
|
— Слушайте, — говорит, — а вот если подумать, хоть бы на секунду представить, что такое вообще возможно…Ну вот смотрите, — он садится поудобнее, открывает банку пива, делает большой глоток и продолжает: — все типа считают, что Вселенная – огромная, настолько большая, что у нее даже нет границ, в которые можно было бы уткнуться, так? А что, если представить, что она наоборот – типа малюсенькая. Представляете? То есть, вся наша вселенная, может быть, это всего лишь клетка какого-то организма, причем, может, не самого, сука, умного и не самого сложного. Мы не обязательно клетки мозга, например, мы можем быть типа и клетками сердца или какого-то другого органа…Понимаете?
Сначала я не совсем понимал, но потом эти мысли мне показались действительно крутыми.
— Так вот, если мы – всего лишь клетка, а в одном организме, допустим, триллионов 100 сраных клеток, то представьте, хотя бы попробуйте поместить у себя в голове количество таких же вселенных, как наша.
И если это не остановить, то он так залипнет на этой теме, что будет молоть языком до тех пор, пока его окончательно не отпустит.
— И еще, если мы – это клетка, пускай того же мозга, то существует еще огроменная блядская куча таких же клеток-вселенных, которые на нашу не похожи вообще ничем.
— Бля, — добавлял он в самом конце, — масштабность этого говна просто сводит меня с ума.
И меня.
В общем, можно считать, что с соседями ему повезло, чего нельзя сказать обо мне. Сначала меня поселили в комнату с каким-то Ренатом, который выглядел как скрывающийся серийный маньяк. Самое забавное было в этом маньяке то, как он говорил на компьютер. Он называл его «камп». КАМП!!! К счастью, что я и двух дней с ним не прожил, потому что та комната было настолько убита, что мама, увидев ее, сразу пошла в отдел общежития и выбила мне другую.
|
|
|
Блок 75, комната 4.
Я вошел и первое, что бросилось мне в глаза – это электрогитара, лежащая на кровати у моего нового соседа. Его самого еще не было, но я понял, что лучше уж он, чем Ренат. Так оно и оказалось.
Его звали Ваня и, как выяснилось, он был единственным нормальным человеком во всем общежитии. Он любил Metallic’y, AC/DC, Станислава Лема и сказки Андерсена. Ну и дуть. Над его кроватью висели плакаты каких-то рок-групп и одна сюрреалистичная картина с двумя странными оленями.
Я прожил здесь почти год, и это было по истине круто. Был еще Жека, который время от времени к нам заходил и Антоха – 28-летний здоровяк, работающий где-то в органах. Остальных вспоминать даже не хочется, потому что это настоящий зоопарк и полный пиздец. Тупые бабы, бегающие по этажу, как ненормальные малолетки.
Я потихоньку сходил с ума.
На самом деле нет, но с таким окружением тронуться можно было запросто.
***
Когда меня выгнали, меня расстраивало только одно – то, что я больше не смогу просто взять и прийти в общагу, пообщаться с Ваней или Антохой. Как-то тупо, но это правда единственное, что мне не нравилось.
Я стал чаще ходить к Чайке, все чаще стал замечать его убитым в мясо. Но его, похоже, это не заботило. Я сам, конечно, никогда не был против того, чтобы покурить хороших шишек, но он-то баловался какой-то дешевой синтетической дрянью, которую можно было купить в любом ларьке. Я не понимал этого. Зачем убиваться какой-то непонятной дурью, когда природа сама на блюдечке приносит очень крутые вещи?
Сначала он говорил, что ему просто интересно сравнивать эффекты. Мол, каждый раз торкает по-разному.
Потом он говорил, что под химией он может придумывать очень неплохие рассказы. Вот в этом я сомневался и сомневаюсь до сих пор. Может, ты и видишь кучу неясных картин, мелькающих в твоей голове, может, между ними и есть какая-то связь, но потом собрать все это в кучу практически нереально, так как половина из этого забудется еще до следующего утра.
|
|
|
Затем Чайка говорил, что это ему нравится больше, чем натурка. Я бы не обращал на это никакого внимания, если бы он не стал писать так мало. Все время он витал где-то в космосе, за месяц писал 2-3 рассказа, а опубликовать их выходило все реже. На это он отвечал, что пишет роман и не хочет отвлекаться на мелкие рассказы.
Я постучал.
Дверь мне открыл тот самый математик. Я прошел в квартиру, зашел в Чайкину комнату и здорово перепугался. Он лежал на полу возле своего кресла. Просто лежал и пялился в потолок.
Я подбежал к нему, но не успел даже ничего произнести, как он сделал это вместо меня:
— Приивеет!
Жив.
— Тебе плохо?
— Мне отлично.
— Ты лежишь на полу.
— А ты думаешь, я сам этого не заметил?
Пол был грязным, словно в комнате никто никогда не убирал. Скорее всего, так оно и было. Пахло то ли бензином, то ли еще какой-то дрянью. Компьютер был включен, из динамиков доносились звуки какой-то легкой ненавязчивой песни. Я подумал, что это Кэт Стивенс.
Вообще, мне уже немного поднадоело то, что я никак не могу с ним нормально поговорить. Я как ни зайду – он либо еще убит, либо сонный и несет какую-то чушь.
Тогда я просто ушел и бродил по городу всю ночь.
Медленно шастал по улицам, не обращая внимания на редких прохожих. Крепко сжимая нож, лежащий в правом кармане куртке. Я точно знал, что ни за что в жизни не применю его. Мне просто нравилось ощущать его приятный железный холодок.
Кривой – хороший город. И плевать, что куча алкашей, а нариков еще больше. Так же везде. Тем более, что наркотики не самая страшная проблема. По-моему лучше быть конченым наркоманом, чем, например, быть сухой, зашоренной офисной крысой, кем я и стану, хотя возьмут ли меня туда – тоже вопрос. Когда-то я пытался пойти работать в один офис, работа вроде не сложная, но что-то меня явно напрягало. Сидят пятнадцать тупых туш в тесной комнате с тремя компьютерами. Престарелые тетки, ПТУшники и другое быдло, сидят и вызванивают по всем номерам, что есть у них в базе.
— Алло, — говорит, — я представитель компании ВИКЕСТАР, скажите, пожалуйста, у вас дома пользуются интернетом?
Ждет ответа.
— Хорошо. А вас устраивает ваш провайдер?
Ждет ответа.
— А хотите, я расскажу вам о преимуществах интернета от ВИКЕСТАР?
Ждет ответа.
— Но поверьте, я уверена, что вас это интересует…Нет? Хорошо, спасибо.
Она кладет трубку и громко говорит: «Долбоеб тупой». И смеется. Это мерзкие твари, поэтому если вам такие звонят – посылайте их сразу, не ждите пока она начнет лить вам в уши всякое говно.
|
|
|
Проходя мимо остановки, я увидел плакат, рекламирующий тот самый интернет от ВИКЕСТАР. Я подошел, сорвал его, выкинул в мусорку и был очень доволен собой.
Так я и бродил там, думая о всякой всячине. От автовокзала и до 95 квартала, потом обратно.
Математика, кстати, звали Родион. Тупейшее имя, разве нет?
Глава?
Потом Чайку все-таки выписали из больницы. Он был разбит, уничтожен и просто раздавлен тем фактом, что у него больше нет ног. Даже представить трудно, что Чайка тогда чувствовал. Но он неплохо справлялся и довольно прытко выкарабкивался из этой ямы.
— Зато я теперь могу не ходить на плаванье. — сказал он однажды и я понял, что все не так уж и плохо.
Первые недели он привыкал к тому, что для того чтобы просто пойти поссать нужно было потрудиться. Он сидел целыми днями дома и от скуки начал читать книжки, которые я ему советовал. Это потом мы ездили на прогулки, я начал вытаскивать его в парк. Просто вы должны понимать, что городок-то маленький, каждый норовит то пожалеть тебя, то ляпнуть что-то типа «Держи хвост пистолетом» или «Не сдавайся!». Чайку это злило просто до ужаса.
Со временем и родители привыкли к тому, что Чайку жалеть не стоит, что нужно относиться к нему как к нормальному человеку. Он очень это ценил. Отец стал больше времени проводить с нами, рассказывал всякие потешные истории, выходил с нами в парк и общался не как с детьми, а прямо-таки как со своими друзьями, что не могло нас не радовать. Он даже матерился! Рассказывал даже о том, как в армии попробовал покурить афганского каннабиса, и как его вырубило на несколько часов. Он шутил про маму, а однажды совершенно серьезно сказал:
— Сколько бы она ни кричала, ни выводила меня из себя, я все равно люблю эту женщину, как и много лет назад.
И это было здорово, потому что раньше ни мы, ни он не позволили бы себе такой близости. Раньше мы могли сидеть в одной комнате и молчать. И это трудно назвать неловким молчанием, потому что неловко не было: ни мне, ни отцу, ни Чайке.
Что касается мамы, то сначала она практически не кричала, но потом характер взял свое. Под руку попадали мы с отцом, но затем доставалось и Чайке.
И это тоже было здорово, потому все выглядело так, как и раньше. Ну практически.
Помните Таню? Девчонку, влюбленную в Чайку? Так вот, она стала появляться в нашем доме все чаще, а родители были только за. Я тоже. Таня с Чайкой проводили вместе кучу времени, но в его глазах я по-прежнему не видел ничего такого, что могло бы его выдать. Но она — нет. Достаточно только один разок глянуть на нее и все становилось ясно — она втрескалась в него, причем давным-давно. И ей абсолютно плевать на его инвалидное кресло, она просто его любила. Он тоже относился к ней хорошо, всегда радовался ее приходу…и все. Ничего большего. Не сказать, что это меня расстраивало, я просто-напросто этого не понимал.
Она провела с ним все лето, и я уверен, что она хотела бы, чтобы оно никогда не заканчивалось. Но я также был уверен, что Чайка захочет уехать учиться, несмотря ни на что. И как бы мама ни уговаривала его, на него не действовали никакие доводы. Она говорила, что он может подождать этот год, а потом поступить вместе со мной, может, даже в один и тот же универ, но он собирался ворваться во взрослую жизнь прямо в конце этого лета, которое преподнесло ему такой забавный подарочек.
Но это произойдет позже, а пока у нас с ним оставалось целое лето, которое оказалось одновременно самым ужасным и самым запоминающимся в моей жизни.
Как я и говорил, Чайка быстро оклемался, вам уже известно, что он стал писать, вернее сделал из своего забытого хобби чуть ли не дело всей жизни. Еще Чайка слушал много новой музыки, узнавал всякие полезные факты и интересности. Почему для того, чтобы начать все это делать, он должен был лишиться ног? Я однажды так у него и спросил.
— Послушай, — говорит, — какому нормальному человеку интересна история Третьего Рейха или СССР, если можно пойти на улицу и попинать мяч?
Ему даже понравились какие-то работы Сократа, Платона и Аристотеля, что само по себе являлось безумием. Он завел себе несколько тетрадок и блокнотов, хотя и продолжал писать на каких-то огрызках. И эта привычка, кстати, осталась с ним на всю жизнь.
Чайка действительно слишком уж легко справлялся со всем этим, меня это немного удивляло, но я был рад и горд им.
Знаете, что он однажды учудил? Он показал мне небольшой кустик марихуаны, который вырастил прямо у нас в комнате. Я не понимаю, как и зачем он это сделал, но когда я увидел это, то просто рассмеялся. Помимо чтения Хэмингуэя, Буковски, Керуака, он также читал кучи всякого мусора про ЛСД, сальвию, священный гриб теонанакатль и марихуану.
— Ну, просто это интересно, — говорил он, — реальность — она как резина, ее можно растянуть, надуть и дальше лопнуть.
— Да ладно? Попробуй кого-нибудь зарезать, посмотрим какая прочная эта реальность.
Я сказал это к тому, что реальность может казаться какой угодно, но тот факт, что она тверже, чем бетон, никто оспорить не сможет. Я убедился в этом сам, когда стоял и смотрел, как Чайка истекал кровью. Тогда я так хлопнулся об эту реальность, что от удара кости зазвенели как церковный колокол.
Шло время, и я почти перестал теряться в присутствии Тани, мы стали неплохими друзьями и здорово проводили время втроем.
— Чайка, ты настоящий идиот, что до сих пор в нее не влюбился!
— Ясно.
Дошло даже до того, что Таня даже оставалась у нас ночевать, и я любезно предоставлял ей свою кровать, а сам лежал на куче подушек на полу. Мы не спали до самого утра, разговаривали обо всем на свете, а былая неловкость ушла так внезапно, что никто и не заметил. Мы стали так близки, что могли шутить о Чайке, а тот даже не думал обижаться, потому что такого понятия между нами уже не существовало.
Мы пересмотрели кучу короткометражек и простых фильмов. Естественно, первым делом мы посмотрели мой любимый фильм — «Шестизарядник». Всем понравилось, как я и думал.
— «— «Говенный» - это не мат! — Мат! — Да нихуя это не мат!», - процитировал я и все опять засмеялись.
Мы смотрели много другой крутоты, с тех пор Таниным любимым фильмом стал «1408», а Чайкиным — «Сияние» и «Мизери». Таня говорила, что «Сияние» очень мастерски граничит между полным говнищем и непревзойденным шедевром, в этом она была права.
А однажды, когда Таня осталась у нас в очередной раз, мы открыли окна, защелкнули замок на двери в комнату и просто напились. Знаете, сидели там и пили. Никакого пива или хотя бы вина, нет, только водка и кока-кола. Это было круто, учитывая, что пил я впервые и если исключить тот эпизод, где я блюю в пакет с моим спортивным костюмом — все прошло неплохо. Они смотрели фильм, а я пытался настроить свое тело, выходившее из-под контроля из-за алкоголя, но тут Чайке в голову пришла якобы гениальная идея. Он предложил покурить его доморощенное растеньице. Чайка сорвал несколько больших листков и давал дальнейшие указания, но мой пьяный мозг воспринимал все как-то по-идиотски. С пятого раза я понял, что нужно спуститься вниз и высушить листья в микроволновке, также нужно было взять фольгу, воду и две пустые бутылки. Стараясь не шуметь, я спустился…я еще в жизни так не боялся, как тогда. Но я все же вкинул листья в печь и пока они сушились, искал бутылки и фольгу.
— Что ты делаешь? — послышался голос отца. Я повернул голову и увидел, что он пьет сок и даже не смотрит в мою сторону.
Я попытался выровнять голос и произнести все как можно четче:
— Да вот, решил подогреть бутерброды.
Подогреть бутерброды?
— А, понятно. Спокойной ночи. — сказал он, допив сок, и вышел из кухни.
А я стоял там, совсем окаменевший от страха, пока меня не разбудил пронзительный «дзыньк», который говорил мне, что я должен забрать листья, воду, бутылки и побыстрее(ЕЩЕ БЫСТРЕЕ) отсюда сваливать.
Я так и сделал. Поднимаясь наверх, в голову пришла мысль о том, что я впервые в жизни так напился, да и напился вообще.
Я буквально ворвался в комнату, закрыл дверь на замок и с огромным чувством облегчения вздохнул.
— Все нормально? — спросили они в унисон.
— Ага. — ответил я, подумав, что не очень хочу рассказывать, как чуть не спалился.
Чайка сказал Тане, чтоб та мелко перетирала листья, а сам царь на троне принялся мастерить водный, что, должен сказать, неплохо у него получалось. Все это воспринималось, как какой-то совершенно безумный сон, но он мне нравился и просыпаться я не хотел.
Я должен был опускать первым. Чайка сказал, чтобы я не вздумал кашлять, но дым так драл горло, что я не смог удержаться и закашлялся.
Потом опускала Таня. Она делала это так уверено, с такой грацией. Они явно делают это не первый раз…
Затем Чайка.
Минут через пять-семь, я начал ощущать, что действие алкоголя как-то меняется, я сам здорово менялся. Меня это немного пугало, но Чайка сказал, что это вполне нормально, и что я должен успокоиться. Все вещи казались мне немного другими, вернее я воспринимал их по-другому.
— А теперь, - говорит Чайка, - я должен показать вам один клип!
Мы сели поудобней, он что-то клацал на компьютере и я не мог понять, почему же он так долго ищет тот сраный клип.
— Все. — сказал он и включил видео.
И сразу же! Первая сцена повергла меня в такой шок, что я задрожал, хорошо, никто не заметил этого. Тот клип представлял собой видео от первого лица. Якобы я стоял на коленях, на меня было направлено дуло пистолета. Рядом со мной стоял еще кто-то с мешком на голове, и тут дуло ткнулось в его голову и пистолет выстрелил. Кровь брызнула на стену и тот человек с мешком на своей, теперь уже дырявой голове, упал на пол. Это было так близко, словно действительно происходило именно со мной. Я смотрел клип с открытым ртом, а песня, сопровождающая видео, казалась мне самим совершенством.
Когда все закончилось, я посмотрел на Чайку и не смог вымолвить и слова.
— Согласитесь, что это – лучшее, что вы видели в своей жизни. –— произнес Чайка.
— Дааааа. – протянула Таня.
А я все молчал, до сих пор не понимая, что это сейчас было.
Это потом я понял, что все выглядело таким реальным и близким из-за травы, но мне дико нравилось то чувство. Я сидел, а в голове до сих пор играла та песня:
«Your money and your hope..
Your money and your hope..
Your money and your hope..
I AM A BAD MOTHERFUCKER
LIVE LONG AND WELL THANKS TO SUCKER,
LIVE LONG AND WELL THANKS TO SUCKER,
I AM A BAD MOTHERFUCKER!!!».
***
Я ездил вместе с родителями, когда они отвозили Чайку и его вещи в общежитие. Не знаю почему, но он решил учиться на фармацевта, что никак не вязалось с его увлечением литературой. Позже он сказал, что просто хотел себе любое образование, просто, чтобы оно было. Как же мама уговаривала его поступить в следующем году, вместе со мной, но он был непреклонен.
— Почему нет? — спросил я.
Он долго молчал.
— Ты думаешь, приятно быть обузой? Я понимаю, что никто не скажет этого вслух, но бля, я ведь все понимаю. А так я буду там, буду учиться, жить в общаге и все такое.
Проучился и прожил в той общаге он недолго, как вы уже знаете. Перебрался в квартирку, которую снимал с Егором и Родионом и был доволен.
Отец молчал, не помогал матери уговаривать его, понимая, что это бессмысленно и если уж он решил ехать – он поедет. Но видно было, что ему тоже не хотелось так рано отпускать Чайку. Да, может, он и казался сильным и решительным, но он ведь тоже до сих пор ребенок. Как и я.
Таня просто сходила с ума. Сначала она хотела поехать за ним, но он убедил ее в том, что не нужно этого делать. Наверное, именно тогда он расставил все точки над «і».
Я очень часто не понимал его поступков, их нельзя было назвать необдуманными или спонтанными, но я все равно их не понимал. Словно, лишившись ног, он также лишился кусочка своего мозга, отвечающего за что-то важное. Думаю, доля правды в этом была.
Мы сидели в парке на нашем месте, тогда я и подумать не мог, что Чайкин уезд так сильно повлияет на Таню. Сейчас она выглядела самой счастливой девочкой на свете, и мне нравилось видеть ее такой. Я прекрасно понимал, что Чайка уедет уже через две недели. Но я не знал я, что после этого мы перестанем общаться с Таней, она замкнется в себе, и все время будет сидеть дома.
Он уехал и все хорошее, что было закончилось в один момент.
Да, мы созванивались, разговаривали, но это было не то.
— Ты как там? Как учеба?
— Да все нормально в принципе. Одногруппники правда – это какой-то кошмар. А соседи по общаге, так это вообще.
Я рассмеялся.
— Как там Таня? — спросил он.
— Не знаю, мы не общаемся. Может, позвонишь ей?
— Может, и позвоню.
Но он не позвонит.
А мама звонила ему каждый вечер. Расспрашивала обо всем на свете.
— Ты ужинал? А что? Молодец…сам приготовил? Что собираешься делать?
И так далее. Иногда звонил ему и отец, он выходил из комнаты и только тогда разговаривал.
— Понятно, - говорил он, - ничего, скоро она привыкнет и перестанет звонить так часто.
Он переехал из общаги приблизительно через полгода после того, как свалил из дома. Естественно, никто об этом не знал, потому что мама бы сошла с ума, если бы решила его навестить. Ох и свинарник они там устроили с барыгой и математиком.
Но пока у нас были эти две недели, и мы старались выжать из них все.
***
Вы когда-нибудь находили труп? Не во сне, а по-настоящему? Мертвый человек, который больше не может отвечать на ваши тупые вопросы, он просто себе лежит, показывая всем своим видом то, как ему на вас наплевать.
— И почему именно мы должны были увидеть и найти его первыми? — спросила Таня, когда мы сидели на нашем заднем дворе и все еще отходили от увиденного.
— Вы видели, — говорит Чайка, — у него глаза как стекло.
Черт знает, чего нас туда занесло. Мы просто прогуливались и в этот раз зашли немного дальше, чем обычно. Туда, где находилась свалка. Настоящий рай для бедных. В таких местах иногда можно было найти гораздо больше, чем в специальных магазинах. Именно здесь отец время от времени собирал всякие интересные железячки. Тут валялись старые холодильники, телевизоры, выпотрошенные начисто; колеса, покрышки и труп одного алкаша.
Лошадиная голова — так его все называли. Мы видели его почти каждый день и, честное слово, я был уверен, что этот сраный алконавт никогда не загнется.
— Ага, — говорю, — просто жуть.
Он лежал на куче каких-то кусков пенопласта и пластмассы, может, ему так было удобно, не знаю. Я испугался. Не буду врать, когда я все осознал, то чуть не испортил свои любимые штаны с изображением Кунг-Лао на правом бедре. Но потом страх ушел и на его место пришла то ли злоба, то ли еще какое-то странное и совершенно неуместное чувство. Хотя, если посудить, за что я мог ненавидеть это ничтожество? Напился и умер, как псина. Вот и все. Но почему именно мы? Мы не должны были находить его, зачем? Чтобы потом огребаться от проблем?
— Никому об этом говорить не будет. — сказал Чайка, но на нас не посмотрел.
— В смысле? Как это, никому не скажем? Ты сдурел?
Никто даже и подумать не мог, что это труп. Это больше напоминало кучу грязных свитеров, воняющих как дохлая лошадь. Не знаю зачем, но я подошел и пнул эту кучу ногой. А потом увидел синюшнее лицо. И попятился, не отрывая взгляд от Лошадиной головы.
— Никому не скажем. — повторил Чайка. — Это значит, что никто не должен знать о том, что мы нашли его первыми.
— Почему?
— Потому что лично мне не охота тратить свое время, объясняя тупоголовому участковому и другим крысам, как мы оказались в том месте и все такое прочее. Естественно, нам за это ничего не будет, но, а вдруг они решат, что нам надо пообщаться с психологами? Или чего-нибудь еще тупее.
Пусть так, подумал я. Психологов я действительно не любил.
— Я знаю, что вы сделали этим летом. — прошептала Таня.
Я засмеялся. И Чайка тоже.
Он нам никакой не родственник, не друг, я даже сомневаюсь, говорил ли я с ним хоть раз в своей жизни, так почему мы должны о нем думать, может даже грустить? С какой это радости? Такие как он пачками дохнут каждый день, если каждого оплакивать, времени веселиться и радоваться жизни не останется вообще.
— Может, сегодня хорошенько напьемся? — спросила Таня.
— Нет, — ответил Чайка и достал небольшой пакетик из правого кармана своей рубашки, — мы больше не пьем.
Глава?
Я не знал чем себя занять. Одновременно я лишился двух лучших друзей. Я заходил к Тане, но она все время была занята, во всяком случае, так говорила она сама. Но чаще она вообще не выходила, вместо нее появлялась ее бабушка, у которой Таня и жила, и говорила мне, что Таня спит, работает и все такое.
Я не понимал этого. Разве я сделал ей что-нибудь плохое? Наверное, ей было в сто раз хуже, чем мне.
Родители напоминали живых мертвецов, напяливших маски обычных людей. Мама снова кричала, и теперь ссоры достигали катастрофических масштабов. Она даже начала что-то бормотать по поводу развода. А отец просто пожимал плечами и молча выслушивал ее крики. Все рушилось, словно Чайка был какой-то незаменимой шестеренкой, помогающей этим часам идти, пускай не идеально, но все-таки показывать точное время. Отец все чаще ночевал в мастерской, стал курить две пачки сигарет в день, а однажды он даже напился, чего раньше себе никогда не позволял. Я все еще не мог этого понять. А что было бы, если бы Чайка вообще умер? Он ведь просто уехал. Уехал учиться. Да, все понимали, что он инвалид, ну и что с этого? Я не понимал всего, что творилось вокруг.
Я успокаивал себя тем, что вскоре все образумится, но я уже видел будущее, видел свои состарившиеся руки, видел, как все они умирали, оставляя меня одного, и знал, что лучше не будет. Все всегда становится только хуже.
У отца случился второй серьезный приступ. Он пролежал в больнице почти две недели и вышел, словно ни в чем не бывало, мы об этом не говорили. Казалось, теперь-то все должно опять наладиться, но нет, ничего такого, даже намека — ничегошеньки. Мне больно это вспоминать, но я помнил, как тогда хотел уехать к чертям, свалить подальше отсюда и поближе к Чайке. Я хотел оставить родителей одних. Я не думаю, что это предательство. Хотя, может, я и ошибаюсь.
Теперь мы всегда ужинали молча, а то и вообще отдельно. Отец не мог быть таким открытым, как раньше, когда мы были вместе с Чайкой. И мы снова молчали, оставаясь одни в комнате. Только кое-что все-таки изменилось — теперь нам было неловко. Я ненавидел эти перемены. Мечтал проснуться, как тогда, стоя возле железной дороги, грязный, испуганный и весь в крови. Все было бы по-другому, не случись этого? Не уверен. Но я все-таки всей душей ненавидел эти перемены.
***
Мне снился сон. Помню, что я был самым добрым преступником в мире. Я грабил только самых богатых и отдавал все только самым бедным. Я сорвал большой куш и принес деньги какой-то нищей семье. Они испугано смотрели на меня, стараясь прижаться друг к другу. Мать, две дочери, сын. Они умоляли меня, чтобы я оставил их в покое и не убивал. Я не понимал их и ничего не мог с этим поделать. Я бы ни за что в жизни не причинил бы им вреда, в этом я был уверен на все сто процентов. И тут вышел человек, отец семейства. Он откуда-то достал старый раритетный револьвер и выстрелил прямо в меня. Пуля попала в грудь и большие капли крови стали громко биться об пол.
Я проснулся.
Не понимая, кто я и что здесь делаю, я трясущимися руками пытался нащупать выключатель. Если я сейчас не включу свет, думал я, то умру прямо здесь.
Клац. И в комнату влился яркий, ослепляющий свет. Потихоньку я начал возвращаться в реальность. Но эта жуткая боль в груди…словно я забыл оставить ее во сне и нечаянно прихватил с собою. Портреты на стенах, соседняя пустая кровать…я лежал у себя в комнате, у себя в палате. Я поднялся, пытаясь руками давить на грудь, чтобы немного утихомирить боль, но она оставалась такой же.
Вот и все, приехал, подумал я.
Но вопреки моим ожиданиям, боль постепенно уходила, и я уже мог свободно дышать. Как же хорошо, что я снова могу закурить.
***
Несмотря на их крики, я сомневался в том, что они смогут когда-то разойтись. Я вообще был жутким идиотом. Сейчас я это понимаю.
Я стал звонить Чайке почти каждый день, ему это нравилось, а мне тем более. Я рассказывал ему о родителях, а он отвечал:
— Это взрослые проблемы. Помирятся еще сто раз. Ты их не знаешь, что ли?
Но он был там, а я оставался здесь. Он не мог видеть все это, всю серьезность ситуации. Он не видел ту злость, с которой мама орала на отца и не видел то холодное безразличие на лице бати.
А я продолжал учиться, мне пришлось попотеть, чтобы сдать хорошо экзамены и тесты, с помощью которых я должен был поступить в универ. Мне было все равно на кого поступать, поэтому я подался на русскую филологию, откуда вылетел уже через год. Но не суть. Я просто хотел свалить. Как можно скорее.
Я не буду рассказывать о том, как я уезжал. Думаю, это добило их окончательно. Хотя, я до сих пор ничего не понимал. Отец звонил мне чаще, чем мама.
— Как ты там?
— Хорошо. Осваиваюсь потихоньку. А ты? Что там мама?
— Она тоже неплохо…читает что-то…передает тебе привет.
— И ей привет. — говорю я, прекрасно понимая, что никакой мамы там нет и близко. Но я не хотел об этом говорить, у меня тоже было немало тайн, которым мне не слишком-то и хотелось делиться.
Я целыми днями сидел в парке, рисовал какую-то абстрактную чушь и продавал это по 3 или 4 гривны за рисунок. Мне просто нравилось сидеть там и рисовать.
— Вот это красотааааа! – говорит какая-то малолетка, тыкая в один из моих рисунков.
— Ага, спасиб.
Потом я собирал все свои вещи и шел к Чайке. Мы курили, иногда выпивали, частенько я оставался у него ночевать. И это было здорово. Но как же меня мучили эти дурацкие секреты, как же меня грызло это все. Я хотел позвонить отцу, или маме, просто позвонить и рассказать обо всем, но зачем? Как потом смотреть им в глаза? Я не знал. Поэтому я просто забывал обо всем и ложился спать, а утром просыпался и снова об этом думал. И так постоянно.
Каждый день.
Часть II
Почти семьдесят
Глава 1
У меня была женщина. Но потом она исчезла, а я пошел и напился. Но не с горя, а просто так. Вообще странно, что она так долго терпела, наверное, она какая-то ненормальная. Я жил у нее дома, ел ее еду и трепал ее нервы. Мне все это нравилось, а ей не очень.
Вот она и ушла.
А я вернулся в ту квартиру, где жил Чайка. Я только то и делал, что пил и курил всякую дрянь, которую приносил Егор. Математик куда-то исчез. Это к лучшему.
— Вот, — говорит Егор, — нас жизнь ничему не сможет научить.
Я не отвечаю, а просто беру в руки старые, потертые листки, когда-то принадлежавшие Чайке.
— Мы кретины, — продолжает он, — Мы никуда не стремимся и даже не пытаемся ничего изменить.
В углу стоит инвалидное кресло, кожа на нем уже успела покрыться трещинами, колеса спустили, и кресло накрыл толстый слой пыли.
Но обычно в этой квартирке я просто ночую. Все остальное время я проводил черт знает где. Шлялся по барах, превращаясь в полное ничтожество. Получал по лицу, мне ломали ребра и пальцы. Я валялся, закрывая лицо, и надеялся, что позже смогу подняться и уйти отсюда.
Я умыл лицо в туалете того бара, где меня хорошенько отмудохали какие-то отморозки. Смотрел в зеркало и ничего не испытывал. Ни ненависти, ни жалости. Все казалось мне нормальным. А почему бы и нет? Послушай, когда ты уже и так потерял самое лучшее, что имел, почему бы тебе не выкинуть все остальное?
Почти тридцать.
А у меня ничего кроме дурацких воспоминаний и нет. На самое паршивое – мне на это наплевать.
Потом я опять садился у стойки и брал еще чего-нибудь.
И так продолжалось годами. Ужасно длинными годами. Я ничего не делал. Пока не получил действительно хорошеньких пиздюлей.
Это было тогда, когда я уже жил один. Егор уехал в Днепр, точно я не знаю почему, да и не сказать, что меня это хоть как-то волновало. В тот вечер я был мертво пьян и чертовски зол. А тут еще эти полоумные футбольные фанаты. И орут, орут, орут.
И я не выдержал.
Я никогда не был агрессивным человеком, я даже драться никогда не умел, но тогда я был пьяным и злым. Их было человек 10-12 и вели они себя ужасно, просто ужасно. Я взял кружку, почти пустую кружку из-под пива, и врезал ею по голове одному из этих болванов. Кружка разлетелась в осколки, кровь хлынула из раны на лысой голове, а я попытался свалить. Я уже был возле двери, как чья-то рука тяжело упала мне на плечо. Я оглянулся.
Пока меня лупили, я думал о том, как сильно ненавижу футбол. Хотя, не сказать, что другой спорт я люблю больше.
А вот и первое сломанное ребро, подумал я, услышав глухой хруст в боку. Знаете, о чем я подумал в самом конце? Перед тем как очнуться в больнице? У меня больше нет никаких интересов, я ничего не делаю, но даже теперь я ненавижу футбол, а что же из себя представляют те ребята, которые болеют за какой-нибудь футбольный клуб?
А потом я очнулся.
Толстый усатый врач сказал, что я пролежал в коме целых четыре дня.
— Ого, — говорю.
— Вы понимаете, что вы могли умереть?
— Нет.
— Как, нет?
— Вы спросили, я ответил. Ответил честно.
Он чт
|
|
|
