Латинская империя и латинские государства романии. Греки в XIII В. 9 глава

В это время и прибыл Балдуин со своим большим войском. Осада Цурула была немедленно возобновлена. Новый комендант Петралифа сдался и был уведен в Константинополь. Такого успеха франки не имели давно, но он был последний. Ватаци методически отнимал последние владения франков на азиатской стороне, взял область Никомидии, занял Даскилий в юго-восточном углу Мрамор­ного моря, воспользовавшись отъездом его владельца де Мери во Францию: бароны покидали Восток, как только им открывалось более спокойное наследство во Франции. Теперь все берега Мраморного моря оказались в руках гре­ков, хотя в 1241 г. венецианцы разбили флот Ватаци.

Смерть Асеня (1241) и малолетство его наследника Коломана изменили планы Ватаци, ему казалось возможным и более верным сначала овладеть владениями болгар во Фракии и Македонии. Для облегчения себе этой задачи и задуманного им завоевания Салоник Ватаци заключил мирный договор с франками. Правительству Балдуина бы­ло ясно, что это перемирие — не более как отсрочка заво­евания Константинополя греками. Не надеясь уже на соб­ственные средства, Балдуин, ранее имевший помощь по­ловцев и болгар, ныне ищет союза у турок.

Султан Гиас ад-дин Кейхозрев II охотно пошел навстре­чу желанию Балдуина и предложил наступательный и обо­ронительный союз, скрепив его, по обычаю, браком. Он га­рантировал своей будущей невесте свободное исповедание христианской веры (сам Гиас ад-дин был сыном гре­чанки). Он обещал выстроить и содержать христианские церкви в городах своего государства и подчинить Римско­му престолу всех живущих в султанате греческих и армян­ских епископов. Балдуин уже начал сватать султану одну из принцесс Франции, когда Ватаци расстроил его планы, за­ключив мир с тем же султаном (1243). Для последнего Ва­таци был полезнее на случай нападения татар, чем франки. Действительно, татары отступили, прослышав о союзе сул­тана Рум в Иконии и греческого царя в Никее.

Но положение франков стало безнадежным. Из Европы Балдуин привел большую армию, но содержать ее было не­чем, и она немедленно начала таять. Как ни изыскивал па­па доходные статьи для императора и патриарха в Кон­стантинополе, как ни щедры были западные государи с французским королем во главе, константинопольское правительство не могло существовать субсидиями, подач­ками и финансовыми ухищрениями, несовместимыми с его достоинством. Собственных доходов почти не было после захвата греками всех земель и крепостных как баро­нов, так и прелатов.

Но даже при подобных обстоятельствах константино­польское правительство не думало опереться на немногих греков, оставшихся ему верными. Балдуин пишет королеве Бланке Французской, что, повинуясь ее настояниям, он не намерен следовать советам двух своих греческих сановни­ков, но будет доверяться исключительно французам: пол­ная противоположность политике Генриха, который укре­пил франкскую монархию не только своими победами, но и терпимостью к грекам. Впрочем, во времена Баддуина II и Ватаци не оставалось никаких надежд на примирение греков, имевших за собою сильное национальное царство Ласкаридов, с оскудевшим латинским правительством; по­следнее не могло прокормить ни себя, ни армию, ни ла­тинский клир, будучи лишено земель и крестьян, которые на него работали прежде.

Международное положение империи Балдуина ухуд­шилось. Исконный враг римской курии Фридрих II Гогенштауфен завязал сношения с Ватаци и выдал за него дочь свою от морганатического брака с Бианкой. Отношения Фридриха к Балдуину были полны подозрительности. Гер­манский император требовал от константинопольского ленной присяги, считая лишь себя законным преемником римских цесарей. Фридрих препятствовал отъезду кресто­носцев из гаваней Южной Италии, мы видели выше, что сам Балдуин мог получить пропуск через земли Фридриха лишь благодаря французскому королю. С другой стороны, Венеция не высылала военной помощи Балдуину; являлись регулярно лишь караваны ее купеческих судов. Для респуб­лики имели важность лишь торговая монополия, интере­сы венецианских колоний и церквей.

Балдуин вторично едет на Запад. Только оттуда он ожи­дает спасения, прежде всего денежной помощи. Его мар­шал уже находился во Франции, посланный с той же це­лью. Правда, Балдуин благодаря громкому своему званию и связям играет еще политическую роль и на Западе. Он яв­ляется примирителем Фридриха с папой, но его хлопоты сопровождались кратковременным успехом. В 1245 г. папа отбыл в Лион и созвал церковный Собор для разрешения конфликта с Фридрихом и для устройства восточных дел. На Соборе Балдуин занимал место справа от папы. Присут­ствовал и Константинопольский патриарх Николай. Он жаловался на Соборе, что у него из 30 викарных епархий осталось всего три. Остальные отняты греками, которые подступили к стенам Константинополя и жестоко пресле­довали верных папскому престолу. Собор отлучил Фрид­риха от Церкви и поставил ему в вину союз с Ватаци. На во-способление империи Балдуина были назначены доходы с вакантных, особенно богатых, церковных бенефиций, де­сятая доля жертвуемых курии сумм и некоторые другие поступления в пользу Церкви. Патриарх Николай получил звание легата и связанную с ним крупную долю доходов с церковных имуществ в Ахейском княжестве. Римская Цер­ковь, холодно относившаяся к константинопольской им­перии при ее блестящих первых шагах, кончила тем, что отожествила свои интересы с сохранением константинопольского правительства, когда уже и курия не могла его спасти. Вместе с папой Балдуин отправился в Клюни, затем прожил при дворе Людовика целых два года. В Константи­нополе оставались императрица Мария и регент де Туей; правительство терпело уже такую нужду, что снимало с церквей и дворцов свинцовые крыши. Папа изощрялся в способах помочь Балдуину. Францисканцам было предпи­сано отбирать в его пользу имущества, добытые ростовщи­чеством и другими незаконными путями. Уступлены были даже суммы, оставленные по завещаниям на благотвори­тельные цели. Продавались индульгенции, но всего этого было недостаточно. Балдуину хотелось проживать в Евро­пе по-царски. Пышный французский двор манил его бо­лее, чем обнищавшая столица на краю Европы. Балдуин начал занимать деньги и под мощи, и под векселя у италь­янских купцов. То же самое делала его жена в Константи­нополе, умоляя свою тетку, королеву Бланку, уплатить сде­ланные ею долги. Балдуин был еще во Франции, когда царь Ватаци напал на крепость Цурул. Ее франки уже не пыта­лись защищать. Ватаци взял и Визу, так что у константино­польского правительства не осталось во Фракии ничего, кроме ближайших окрестностей столицы. Сам Константи­нополь Ватаци не осаждал, зная, что он попадет в руки гре­ков, и занялся завоеванием Архипелага. А Балдуин II все еще устраивал свои личные дела и отчуждал последние святыни византийского дворца, скрепляя грамотами за зо­лотой печатью их передачу французскому королю, своему покровителю. Несмотря на все подобные операции, Балду­ин немедленно по возвращении в Константинополь занял у купцов крупную сумму и послал императрицу во Фран­цию, чтобы просить ее родственницу, королеву Бланку, уп­латить за них этот долг. Балдуин смотрел на французский двор как на свое последнее прибежище. Он последовал за Людовиком Святым, отправившимся в крестовый поход, оставался в его лагере в Египте и Сирии, прося денежной помощи. Новый латинский патриарх Константинополя, знатный венецианец Пантолеон Джустиниани, отдает в за­лог с разрешения папы церковные имущества и занимает у правительства венецианской республики крупные суммы на уплату неотложных долгов. Даже цветущая, казалось бы, венецианская колония в Константинополе стала занимать у своей метрополии на свои настоятельные потребности. Республика недостаточно оценила угрожавшую латиня­нам опасность в Константинополе и сосредоточила свои силы на ожесточенной борьбе с Генуей на побережье Си­рии. Впрочем, венецианцы предпринимали некрупные экспедиции и отвоевали у болгар Месимврию на Черном море и обрели там главу великомученика Феодора. Серьез­ные меры были приняты Венецией тогда, когда никейский император Михаил Палеолог разбил латинян в Греции, за­ключил союз с Генуей и, подступив к Константинополю, угрожал Галате.

В Константинополе царила нужда и отчаяние. Забыты были празднества и турниры, когда стало ясно, что жить нечем и предстоит уходить. Снимали медные крыши с церквей или дворцов и переплавляли в монету. Ломали по­толки и полы ценных построек на дрова. Украшения церк­вей распродавались открыто. Население города таяло, тор­говля прекратилась. Не стало покупателей для заморских товаров. Не только высшие классы, но и население окрест­ностей, разоренное войнами и грабежами диких куман, выселилось во владения Ватаци. Продукты, которыми ок­рестности кормили столицу, исчезли с рынка. Следствием нищеты явились беззаконие и грабежи; шайки «добро­вольцев» бродили под городом и грабили, не щадя ни франков, ни греков. Общая деморализация перешла на высшие классы, и не было среди правительства и духовен­ства лиц, способных поднять дух. Не говоря о скандальном царствовании Роберта, и Балдуин, только и мечтавший о сладкой жизни в Европе, подавал баронам дурной пример. Эмигрировали в Европу те, кто могли устроиться, получа­ли наследство. Длившееся годами отчаяние перешло в апа­тию, и латиняне ждали неизбежного конца своей власти в греческой столице, утратив все средства и надежды.

Среди баронов были люди, предпочитавшие сдать го­род грекам. Один из них, Ансельм (де Кайе или де Туей), бывший в свойстве с никейской династией, вступил в тай­ное соглашение с царем Михаилом Палеологом и соби­рался впустить греков в город, владея усадьбой у город­ской стены, но этот план стал известен Балдуину. Измен­ника даже не предали суду: у императора оставалось уже одно имя.

Таково было состояние Латинской империи перед воз­вращением Константинополя в руки греков. Это событие мы относим к истории Никейского царства как ее завер­шение, осуществление политических идеалов никейских царей, начиная с Ласкаря.

Слабый Балдуин как сдал свою столицу без боя, так и не пытался возвратить ее с оружием в руках. Вместе с венеци­анцами, их подеста Градениго и патриархом Джустиниани он отплыл сначала на Евбею и в Афины, где принимал еще дары вассалов и посвящал в рыцари, затем в Европу. Разо­ренный, распродавший родовые земли во Фландрии, он проживал при различных дворах, продавая государям и баронам грамоты на земли, которые более ему не принад­лежали. Наиболее важным его актом была уступка неапо­литанскому королю Карлу Анжуйскому прав на Грецию, Эпир, Македонию и западную часть Архипелага за возвра­щение ему, Балдуину, Константинополя (1267); в случае бездетной смерти сына Балдуина, Филиппа, Карл Анжуй­ский получила все права на империю Романии. Но ликви­дация последней произошла без деятельного участия Бал­дуина. Ее судьбу решали греки и венецианцы.

Латинская империя погибала от внутреннего бессилия и под ударами сильнейших врагов, не оставив по себе ни одного культурного памятника в столице. Процесс закончился быстро, всего в течение полувека.

В Греции франкские государства в течение XIII в. были цветущими и богатыми. Они счастливо справились с гре­ческим населением и примирили с собою громадное его большинство. Они значительно пережили Латинскую им­перию в Константинополе и приютили у себя изгнанных ее баронов. Франки Греции привили архонтам свои нра­вы, усвоили их язык, не оставляя собственного, и породнились с греками настолько, что образовалось смешанное население. К нему принадлежал автор знаменитой Морейской хроники, посвященной описанию подвигов Вилльгардуэнов, написанной по-гречески и рано переведенной на романские языки: феодальное обычное право, Ассизы Ахеи, управляло политическими и гражданскими отноше­ниями не только франкского, но и подвластного греческо­го населения. Прочность власти, культурная и предприим­чивая аристократия и богатство страны развили строи­тельство, возникают аббатства и замки с Мистрой во главе.

Центром политической и культурной жизни Греции был двор князей морейских Вилльгардуэнов. Первый из них, Готофред, или Жоффруа I, умер в 1218г. «Плач пошел по всей Морее, так народу был он дорог за хорошее правленье и за правду и за ум», — отзывается Морейская хроника.

Время его сыновей Готофреда II (1218 — 1245) и Гильома II (1245 — 1278) было апогеем франкского культурного и политического влияния в Греции. Бароны Ахеи слави­лись по всей Европе. Знатнейшие рыцари всего мира были в Морее, по словам хроники Мунтанера, все они были са­мой знаменитой крови. Они выбирали себе жен из знат­нейших домов Франции, и у них говорили столь же хоро­шим французским языком, как в Париже. Одни из баронов выстроили себе укрепленные замки на утесах, другие жили в помещичьих усадьбах, разбросанных по плодородным долинам. Сохранившиеся в Морее развалины замков сви­детельствуют о великолепии жизни баннеретов, крупных вассалов, имевших право на собственное знамя. Иные из них, как бароны Аковы или Каритены, выставляли сотни воинов и десятки рыцарей. При дворе Жоффруа Вилльгардуэна жило постоянно 80 рыцарей с золотыми шпорами, выходцы из Иль-де-Франса, Бургундии и особенно Шам­пани, откуда родом была сама княжеская семья. Одни из этих рыцарей явились на Восток из любви к приключени­ям, другие — спасаясь от долгов, третьи — от суда за пре­ступления на родине. Все они жили на полном содержа­нии и получали жалованье от князя. Доверенные князя по­сылались ко дворам баронов для наблюдения, как они живут и управляют своими подданными. Так поступал Жоффруа II, по словам венецианца Санудо. Греческие ар­хонты, присягнувшие князю, вошли в феодальную систему и стояли на равной ноге с латинскими вассалами. Города сохранили выборные власти, местные обычаи, льготы и привилегии времен византийских царей и, главное, изба­вились от византийских чиновников. Благосостояние воз­росло. Доверие и законность были так велики, что купцы ездили по стране без наличных денег, выдавая расписки, которым верили продавцы. Обычное право и патриар­хальный быт заменили крючкотворство византийских су­дов. Крестьяне судились у баронов, что при рыцарском ха­рактере первых завоевателей страны было благодетельно. Примером был барон Каритены, от которого никто не уходил с пустыми руками. Бароны судились у князя и в па­лате его баронов. Повинности, возложенные на каждый лен, и утвержденные князем решения его палаты, сообраз­ные с феодальным правом различных областей Франции, заносились в особый регистр, или кодекс. Так было в коро­левствах Кипрском и Иерусалимском. Их Ассизы были ру­ководством для судов Ахеи. Материал, относящийся к Ахее, т. е. список повинностей и решения судов, был редактиро­ван в один кодекс позднее, в XV в., венецианским прави­тельством под именем Ассизов Романии и Ахеи и присое­динен к Ассизам Кипрского и Иерусалимского королевств. Старший сын основателя династии Готофред, или Жоффруа II, не был особенно даровит, но лично был до­стоин уважения, которым пользовался, и родился под сча­стливою звездою. От отца он получил большие владения и прочную власть. Морейское княжество при основании об­нимало собственную Морею, т. е. Элиду и Мессению, и об­ласть Патр; Готофреду II достался почти весь полуостров, кроме Монемвасии и горцев юго-западной части. Франк­ская Ахея — имя, означавшее совокупность земель на полу­острове и островах. От отца он унаследовал признанное Равенникским парламентом право объявлять войну и за­ключать мир, высшую и низшую юстицию, т. е. право раз­бирать уголовные и гражданские дела и налагать наказания до смертной казни включительно, также право чека­нить монету, которое имели, впрочем, и вассалы меньшего значения. Сам Жоффруа получил титул князя (вместе с званием великого доместика), и притом в начале своего счастливого правления, без всякой политической борьбы.

Связано это было с его романтической женитьбой. Морейская хроника рассказывает о сестре императора Ро­берта Агнесе, посланной с блестящей свитой к жениху, ко­ролю арагонскому; корабли пристали к Понтикокастро в Элиде; юный князь, бывший поблизости, пригласил прин­цессу погостить и по совету окружающих предложил ей руку и сердце, так как во всей Морее не было для него неве­сты, подходившей к нему по знатности. Корабли Роберта отсылаются обратно с извинениями счастливых ново­брачных. Роберт разгневался, но вскоре рассудил, что луч­шего зятя, более полезного для Константинопольской им­перии, не было. Встретившись с Жоффруа в Лариссе, им­ператор пожаловал ему звание великого доместика Романии и сюзеренные права над Наксосом и прочими Кикладами — владениями венецианца Санудо. Такова ле­генда; ее историческое зерно проще. Жена и дочь погиб­шего в Эпире императора Петра Куртенэ на пути в Константинополь высадились в Морее, и брак был заключен по взаимному желанию. Вслед за тем Жоффруа получил от императора титул князя.

Столицей Морейского княжества или, точнее, резиден­цией Жоффруа была Андравида, расположенная среди плодородной равнины и открытая со всех сторон. Воля от­ца и экономическое значение, местности привязывали мо­лодого Жоффруа к области Андравиды. Для целей оборо­ны он строит великолепный замок Клермон, носивший у греков имя Хлемуци, возле Гларенцы и Андравиды. Белые стены и постройки Клермона были видны со всех пунктов Элиды. Сохранились его величественные развалины, гале­реи, отчасти высеченные в скале, большой зал с полуци­линдрическим, ныне провалившимся сводом; все было выстроено из тесаного камня. При княжеском замке был устроен позднее монетный двор, где чеканились французские серебряные tornois, отчего замок получил название у венецианцев Castel Tornese.

Для его постройки были нужны большие средства, и князь не задумался наложить руки на церковные доходы. Только что с Морей был снят интердикт, наложенный на его отца. С 1220 г. воспоследовал новый, распространен­ный и на владения афинского «мегаскира» Оттона де ла Рош. Напрасно прелаты и сам папа называли его «худшим фараона». Жоффруа на эти деньги строил свой замок, пока не окончил, и тогда объяснил духовенству, что иначе не мог поступить ради нужд обороны государства от греков.

Жоффруа II был менее даровит и предприимчив, неже­ли его отец и младший брат. Ему не пришлось бороться с такими трудностями, какие встретились и отцу и преемни­ку, брату Гильому. Благодаря богатству и прочной власти, унаследованной от отца, и своему достойному характеру Жоффруа пользовался почетом и правил счастливо. Он имел дело с дружиной западных рыцарей, пересаженной на чужеземную почву. Туземцы были одной веры с завоева­телями, так как большинство их приняло унию, а прочие отличались лишь обрядами и церковным строем; одно ду­ховенство было непримиримо и опреснокам придавало значение почти догмата. Культурный уровень покоренно­го населения был не ниже, чем у завоевателей. В Греции был ряд цветущих промышленных и торговых городов, как Фивы и Монемвасия. Завоеватели заключили с города­ми полюбовные соглашения, уважали вольности и обычаи, становились на место греческого правительства в отноше­нии к различным классам населения, избавив их от вымо­гательств византийских чиновников и установив безопас­ность в стране. Главной обязанностью князя оставалась организация военного класса на основании феодального обычного права. Для надзора за жизнью вассалов и их об­ращением с подвластными свободными и крепостными людьми князь Жоффруа посылал время от времени своих доверенных людей; верхняя палата в Андравиде пользова­лась таким весом, опять-таки на основании феодального права, что при конфликте княжеской власти с частными интересами князь слагал с себя председательство и защищал свои интересы как частное лицо. Такой случай известен при Гильоме.

Морейское, или Ахейское, княжество процветало при Жоффруа, и отношения ко второму по силе государю франкской Греции, именно к афинскому «великому господину», были дружественные, как ни старались венецианцы поселить между франками раздор. Жоффруа имел ежегодный доход в 100 000 золотых иперпиров, мог содержать блестящий двор, даже на французский взгляд, и вместе с тем щедрою рукою помогать погибающей, истощенной Константинопольской империи. Ежегодно посылал он императору 22 000 золотых иперпиров, доставлял 100 рыца­рей и содержал их на свой счет. Неоднократно он снаряжал корабли и являлся лично на помощь осажденному Кон­стантинополю. Богатое духовенство Морей со своей сто­роны по приказанию римской курии помогало латинскому патриарху. Император Балдуин пожаловал сюзеренные права над Евбеей и графством Водоницей, т. е. и над Сред­ней Грецией, и даже подарил ахейскому князю свою родо­вую вотчину Куртенэ в отплату за оказанную помощь. Ко­роль Франции Людовик Святой не утвердил этой сделки. Балдуин показал себя в невыгодном свете, оправдываясь перед Людовиком тем, что в момент приезда князя ахей­ского в Константинополь в столице царил голод и он, Бал­дуин, не знал, куда идти и что делать; неудивительно, что он уступил требованию Жоффруа; и если бы князь потребовал больше, то Балдуин не мог бы ему отказать; а теперь он рад приговору короля, как будто получил другое равноценное имущество. Жоффруа после этого продолжал посылать Балдуину деньги и людей, но сам более к нему не ездил.

Жоффруа II скончался в 1245 г. и, будучи бездетным, ос­тавил престол младшему брату Гильому; по воле умершего была выстроена в Андравиде базилика св. Иакова над гроб­ницами Жоффруа II и его отца Жоффруа I; аббатство его было отдано тамплиерам.

Гильом (1245—1278) был даровитым представителем поколения, родившегося уже в Греции. У него были качества государя организатора страны. Немедленно он пред­принял и выполнил крупнейшие государственные дела: покорение последней греческой твердыни, подчинение горцев Тайгета, создание ряда укрепленных замков с Мистрой во главе. В умиротворенную Восточную Морею Гильом перенес свою столицу. Но к концу его правления на­чался неизбежный, ускоренный неосторожным походом в Пелагонию, упадок государства пришельцев, когда гре­ческая нация сплотилась вокруг своего царя на древнем троне Константинополя. Несмотря на энергию Гильома, франкское княжество было изгнано из созданной им Мистры и продолжало существование без надежд, будучи за­ключено в старые границы собственной Морей. Судьбы этого княжества увлекали в свое время читателей Морейской хроники, современников, переведших ее на роман­ские языки, и занимают исследователей ныне, со времен Бюшона. Для Европы, особенно Франции, Морейское кня­жество — блестящий эпизод колонизации Западом евро­пейского Востока, в тех формах и с таким успехом, кото­рые не повторялись, выключая разве историю герман­ских восточных марок. Недаром Гете во II части «Фауста» избрал обстановку французского Пелопонниса для по­этической картины сочетания эллинской красоты с гер­манской силою. С XIII в. Восток, сначала под знаменем ту­рок, завоевывает свои права, и наш XX в. сулит в этом от­ношении новые перемены.

Укрепив женитьбой на одной представительнице рода Dalle Carceri права на Евбею, Гильом приступил к главному делу своей жизни — покорению Юго-Восточного Пело­понниса. Здесь оставалась свободной от франкской власти греческая Монемвасия, торговый приморский город на неприступной скале с единственным подступом с суши (отсюда имя города, от слов μονη εμβασις). Чтобы получить флот, необходимый для осады Монемвасии, Гильом заклю­чил договор с Венецией, подтвердив права собственности республики на гавани Корон и Модон и также обязавшись содержать венецианскую флотилию для охраны берегов Морей. Затем Монемвасия была обложена с суши и с моря. Богатый город купцов и капитанов, суда которых ездили, по всему Леванту, был обильно снабжен припасами и за­щищен неприступною своею твердынею. Три года отси­живались монемвасийцы, пока не пришлось есть кошек и крыс, и тогда лишь решились отдать свою независимость в руки Гильома. Условия сдачи были самые льготные: монем­васийцы остались свободными от всяких податей, лишь обязались служить во флоте, и то за плату. Когда в цитаде­ли Монемвасии поселился франкский кастелян, подчини­лись и соседние цаконы, в диких ущельях покорились гор­цы, славяне-мелинги, стесненные новыми замками, созда­нием Гильома: Beaufort (Левтрон) и Великой Майной, вблизи старых Пассавы и Герака. Старшины мелингов предпочитали бороться за независимость до конца, но на­род не пошел за ними; тем более что Гильом предложил им выгодные условия: мелинги были освобождены от всяких податей и привлечены лишь к военной службе в качестве легкой цаконской пехоты, как было в византийское время. Полвека длилось покорение Морей.

Чтобы держать покоренную Восточную Морею в креп­ких руках, Гильом замыслил перенести резиденцию из Андравиды, Клермона, в область Лакедемона. Поблизости этого средневекового греческого города, заменившего ан­тичную Спарту, он отыскал на предгорье дикого хребта, имеющего форму усеченного конуса и прозывавшегося Мизитрой (козий сыр), удобное место для царственного замка и выстроил знаменитую Мистру (по-французски слово звучит иначе и имеет смысл «государев город»). С любовью он обстраивал новую резиденцию в течение ря­да лет. Но постройки первого франкского периода погло­щены позднейшими византийскими времени деспотата Мистры, и до истории последнего отложим их описание.

К 1250 г. Гильом Вилльгардуэн был наверху своего могу­щества. Его двор славился по всему латинскому Востоку и был богаче иных королевских. При нем жило до тысячи конных воинов, и знатные молодые люди не только из кня­жества, но даже из чужих стран проходили науку рыцар­ского воспитания. Подолгу гостили знатнейшие бароны и монархи, тем охотнее, что Гильом выписал из Франции трех своих племянниц и выдал их за государей Греции.

Политическое ослабление Ахейского княжества нача­лось с раздоров между самими франками, а также между ними и венецианцами. Могущество Гильома сплотило его противников. Поводом к враждебным действиям послужи­ло вмешательство Гильома в дела Евбеи, опиравшегося на свое наследственное право сюзерена острова и на права по второму браку с одной из Dalle Carceri. В 1255 г. умерла Каритена Dalle Carceri, имевшая право на одну треть ост­рова, и Гильом пожелал вступить в ее права.

Между тем еще при брате Гильома Венеция утвердилась на Евбее и смотрела на остров как на ценную свою коло­нию. Бывший при императоре Генрихе мятеж ломбардс­ких баронов имел последствием утверждение венециан­ского господства на Евбее. Стесненный Генрихом владелец острова, веронец Равано Далле Карчери, ходатайствовал о принятии его в подданство Венеции. Это дало республике повод вмешаться в дела острова. В 1209 г. Равано признал республику своим сюзереном, обязавшись ежегодно пла­тить 2100 иперпиров, также посылать златотканую одежду для дожа и такой же покров на престол храма св. Марка. Ве­нецианцам были предоставлены право повсеместной тор­говли, церкви и гостиные дворы во всех городах острова. Грекам были гарантированы по ходатайству тех же вене­цианцев церкви и привилегии, которыми они пользова­лись при императоре Мануиле Комнине. Для управления венецианскими колониями был назначен баил, или наме­стник, в помощь ему приданы три советника и двое судей. Венецианское влияние господствовало на Евбее до самого турецкого завоевания. По смерти Равано баил является по­средником между его вдовою и дочерью, двумя усыновлен­ными племянниками и двумя сыновьями Гвоберто, другого государя на Евбее. Баил разделил каждую треть острова по­полам и предоставил две половины трети соответствен­ной паре наследников, с тем чтобы в случае смерти одного из сонаследников принадлежавшая ему шестая доля ост­рова переходила к его сонаследнику. Столица оставалась общей для всех. Сам баил поселился во дворце Равано. Он получал от республики большое жалованье, сначала 450, а в конце XIII в. —1000 иперпиров (11 300 фр.). Венецианские меры и весы вошли в употребление на острове. Вене­цианская церковь в Халкиде получала 2 1/2 % с наследств умиравших на острове венецианцев. Евбея превратилась в цветущую итальянскую колонию, отнюдь не французскую. Таково было в общих чертах состояние Евбеи ко време­ни конфликта с Гильомом Вилльгардуэном. В Аттике и Виотии после отъезда на родину первого «мегаскира» Оттона де ла Рош правил его племянник Гюи или Гвидон I (1225 — 1263). Жил он в Фивах, центре шелковых мануфактур, раз­деляя власть над городом с фамилией баронов Сент-Омер. Генуэзцы вели в Фивах большую торговлю и держали свое­го консула. Бароны Сент-Омер славились своим богатст­вом во всей Греции, и, конечно, де ла Рош не уступали им в богатстве. Опираясь на союз с Генуей, окруженный тремя испытанными в бою братьями и цветущим потомством, опираясь на фамилии Сент-Омер и маркиза Водоницы, который не считался с номинальной зависимостью от морейского князя, — Гвидон де ла Рош к середине XIII в. нахо­дился наверху могущества и счастья, как и Гильом Ахей­ский. Он был вассалом Гильома лишь по тем своим владе­ниям, которые находились в Греции, и во всяком случае ленной присяги Гильому он не приносил.

Со своей стороны Гильом был одиноким и последним представителем своего славного рода. Зато он мог рассчи­тывать на ряд крупных вассалов, с частью которых состоял в свойстве. В Акове владели де Розьеры; в Каритене де Брюйеры; в Велигости де Валенкуры; в Гераке де Нивелеты; в Калаврите де Турнэ; в Пассаве де Шарпиньи. Вся эта кров­ная французская знать была богата и вела, по словам Морейской хроники, самую прекрасную жизнь, какую может иметь человек на всей земле. Таково было вкратце соотно­шение главных сил франков к середине XIII в.

Морейский, или ахейский, князь был сюзереном Евбеи, получив эти права от константинопольского императора. По смерти названной бездетной Каритены Далле Карчери Гильом предъявил свои права на оставленную ею треть, именно баронию Ореос, в качестве сюзерена. Он даже от­чеканил у себя в Хлемуци монету с титулом «терциария Негропонта». Произошел конфликт с правами других терциариев, отпрысков того же итальянского рода, за которыми стояла и Венеция. Гильом жаловался правительству рес­публики на евбейского баила, однако из этого ничего не вышло. При посредстве баила составилась целая лига ба­ронов и государей Средней Греции против морейского князя. Оба евбейских терциария объявили себя вассалами Венеции, уступили республике таможни острова, большие земли и укрепленные пункты. Оба они обязались начать vivam guerram против Гильома в случае нарушения им ми­ра и не заключать с ним перемирия без участия Венеции (1256, 1258). Брат афинского государя, будучи вассалом Вилльгардуэна, изменил ему за богатые земли на Евбее, данные ему венецианцами. Наконец присоединился к лиге и сам мегаскир Гюи, оскорбленный надменностью Гильо­ма Вилльгардуэна; он опасался к тому же, что ахейский князь, смотря на себя как на наследника прав салоникских королей, поставит и его, Гюи, в действительные вассаль­ные отношения.