 |
Наталья Абрамцева. Заветное желание
|
|
|
|
Кошка, вернее, котенок по имени Брыся, очень хотела, чтобы никогда не было дождя. Потому что дождь с удовольствием бегает по траве, лазает по деревьям. И очень обидно бывает Брысь-ке, если она не успевает нагуляться до дождя. Потому что после… Трава мокрая! Кусты мокрые! Пушистая бело-серая Брыськина шубка темнеет от воды, становится некрасивой.
Брыськина подружка тоже очень хотела, чтобы не было дождя. Она ведь бабочка. Красивая, нежная, золотистая. Даже одна дождевая капля — для нее серьезная неприятность.
Однажды золотистая бабочка и Брыська играли — заигрались, еле успели спрятаться от дождя под густой елочкой. Укрывшись плотной елочкиной лапой, подружки стали мечтать о том, как было бы хорошо, если б вообще никогда не было дождя. И вдруг!..
— Без дождя нельзя, — это сказала елочка, — трава не вырастет, я засохну. Пусть дождь гуляет — проливается. Но ночью! Только ночью.
— Пусть! Пусть! Пусть так!
— Если вы о ч е н ь хотите, чтобы было так, — продолжала елочка, — я открою вам тайну исполнения желаний.
Это была очень старая и очень простая тайна. Нужно поздним вечером, когда в небе зажгутся звезды, выйти в сад. И посмотреть в небо. До тех пор смотреть, пока не упадет звезда. А пока звезда будет лететь, нужно очень-очень сильно пожелать свое желание.
Золотистая бабочка и Брыська договорились встретиться в нужный звездный час исполнения желаний в лопухах за густым кустарником. Там никто им не помешает.
Брыська явилась в лопушки вовремя. Но бабочки там не было. Был только маленький зеленый лягушонок.
— Ты никого здесь не видел? — спросила его Брыся.
— Нет, — ответил лягушонок очень серьезно.
«Она уснула», — решила Брыська. Маленькая кошка пробежала по темному саду, зоркими глазами разыскала спящую под листочком подружку.
|
|
|
— Ах, — оправдывалась бабочка, — я уснула совсем нечаянно. И вот подружки в самом тихом, заброшенном лопушковом уголке сада. А там… Все тот же маленький лягушонок.
— Слушай, лягушонок, — сказала Брыська, — ты что спать не идешь? Тебе пора, ты маленький. Иди. А у нас дела.
— Спокойной ночи, — вежливо сказала зеленому малышу золотистая бабочка.
— Спокойной ночи, — ответил серьезный лягушонок, — но уйти я не могу. У меня тоже дело.
— Дело? Ночью? Какое дело? И почему здесь?
Лягушонок внимательно посмотрел на подружек и поправил очки. Вернее, он поправил бы очки, если бы они у него были. Но очков у лягушонка не было, поэтому он просто медленно моргнул.
— У меня очень важное дело. И делать его нужно именно здесь, потому, — терпеливо объяснял лягушонок, — что отсюда видны все звезды вообще, а главное — вон та, голубоватая, звездочка в четырех звездных шагах от луны.
— Ах, как это мило, — золотистая бабочка захлопала крылышками, — тебя тоже привела сюда тайна исполнения желаний!
— Да, но, простите, я не могу открыть вам мое заветное желание. Это, — вздохнул лягушонок, — очень серьезно.
— Ничего, не волнуйся, — успокоила его Брыська, — звездочек на всех хватит.
— Я не волнуюсь. Мне нужна только одна звездочка, — тихо сказал лягушонок.
И вот падает, падает, падает звездочка.
— Пусть! Дождь! Идет! Только! Ночью! — очень старательно пожелали Брыся и золотистая бабочка.
— Я поздравляю вас от всей души, — серьезно сказал вежливый лягушонок. — Ведь ваша звездочка будто ждала вас. А я уже семь дней жду свою.
— Неужели звездочки падают так редко? — удивились подружки.
— Наверное, кому как повезет, — снова вздохнул лягушонок. — Ваша ждала вас, а моя…
— Что-то я не понимаю, — замотала головой Брыська, — твоя, моя, наша…
|
|
|
— Все звездочки одинаковые, — подхватила бабочка, — мы специально не выбирали. Та, что упала первой, — та и наша.
Серьезный лягушонок удивленно моргнул, огорченно посмотрел на подружек и сказал:
— Вы не правы. И ваше желание не сбудется. Простите.
— Нет, сбудется, — распушилась Брыська. — Мы очень, очень желали.
— Звездочка не могла отказать нам, — добавила золотистая бабочка.
— Звезда не услышала вас, — объяснял лягушонок. — Звезду нельзя выбирать просто так. Если звезда упала первой, это вовсе не значит, что она упала для вас. Это чужая звезда. — Лягушонок снова медленно моргнул и снова сказал: — Простите.
— Так что же делать?! — сказала сердито Брыська, а золотистая бабочка печально опустила крылышки.
— Наверное, ждать. — Лягушонок был очень серьезен. — Я жду свою звездочку…
— …семь дней! — договорила за него нетерпеливая Брыська. — А если она вообще никогда не упадет?
Лягушонок промолчал.
Брыська подняла мордочку, посмотрела на звездочку лягушонка и сказала:
— Высоковато… Ну, ладно, удачи тебе. А мы пойдем. Я уверена — с дождем все будет в порядке.
— Удачи тебе, — повторила почти уснувшая золотистая бабочка.
…А назавтра с самого утра пошел дождь. Серый, холодный. Будто назло. Только вечером, когда красноватое уже солнце подсушило мокрую траву и листву, смогли наконец встретиться Брыся и золотистая бабочка. Подружки, не сговариваясь, отправились в лопушки.
Звезды в небе еще не зажглись, но серьезный лягушонок был уже на месте. Лягушонок — он вежливый — о дожде ничего не сказал. Нетерпеливая Брыська заговорила сама.
— Вот так…— сказала она лягушонку и неопределенно мяукнула.
Серьезный лягушонок моргнул как-то виновато.
Стали зажигаться звездочки. Было очень тихо. И вдруг:
— Моя звездочка! — Это бабочка увидела, как в самом дальнем краю неба, очень далеко от звездочки лягушонка, зажглась совсем маленькая чуть розоватая звездочка.
— Почему ты решила, что она твоя? — подозрительно спросила Брыська и тут же подпрыгнула на всех четырех лапках. — Моя!!! Зажглась!!!
В этот миг прямо над Брыськиной макушкой ярко вспыхнула большая серебряная звезда.
— Нельзя не узнать свою звездочку, — почему-то шепотом отозвался лягушонок.
|
|
|
И снова все замолчали. Таким звездным было небо, так часто падали чужие звезды, что просто не о чем было говорить. А потом-Потом? Ты представляешь, оказалось, что уже утро. И Брыська проснулась дома. И золотистая бабочка проснулась дома — под своим листочком. А когда же они ушли из лопушкового уголка сада, что и не заметили, что ушли? Так бывает.
А утро было!.. А день!.. Солнечный, веселый, яркий! Брыська и бабочка столько играли, что даже устали.
И следующий день был замечательным. Правда, на третий день пролился дождик. Так, небольшой. А лето шло, расцветало, зеленело, желтело постепенно. И дожди были. И даже ливни. Брыська и золотистая бабочка уже не так на них сердились: все равно после дождя будет солнце, будет весело.
…Однажды в конце лета, заигравшись до позднего вечера, до звезд, подружки оказались в дальнем лопушковом уголке сада. И даже немного удивились, не встретив там маленького серьезного лягушонка. А потом они удивились, не увидев в небе маленькой голубоватой звездочки. …Брыська и золотистая бабочка были очень рады за лягушонка. И им было очень грустно. Не из-за дождя, конечно. Пусть гуляет. Просто, выходит, не было у них того, что было у лягушонка: обыкновенного заветного желания.
Елена Григорьева. Мечта
Слово «мечта»
На «мачту» похоже,
А может быть, это
Одно и то же?
Когда я мечтаю,
То вижу всегда,
Как разлетается
В брызги вода.
Вижу себя я
На быстром корвете,
Бьёт в паруса мои
Яростный ветер!
Спешу я на помощь —
Не знаю к кому,
Спешу я на помощь
Сквозь ветер и тьму!
И держится мачта,
Не гнется мечта.
Я знаю, что общее в них:
Высота!
Лев Толстой. Воспоминания (Отрывок)
Так вот он-то (старший брат Николенька), когда нам с братьями было - мне 5, Митеньке 6, Сереже 7 лет, объявил нам, что у него есть тайна, посредством которой, когда она откроется, все люди сделаются счастливыми, не будет ни болезней, никаких неприятностей, никто ни на кого не будет сердиться и все будут любить друг друга, все сделаются муравейными братьями. (Вероятно, это были Моравские братья, о которых он слышал или читал, но на нашем языке это были муравейные братья. ) И я помню, что слово " муравейные" особенно нравилось, напоминая муравьев в кочке. Мы даже устроили игру в муравейные братья, которая состояла в том, что садились под стулья, загораживали их ящиками, завешивали платками и сидели там в темноте, прижимаясь друг к другу. Я, помню, испытывал особенное чувство любви и умиления и очень любил эту игру.
|
|
|
Муравейное братство было открыто нам, но главная тайна о том, как сделать, чтобы все люди не знали никаких несчастий, никогда не ссорились и не сердились, а были бы постоянно счастливы, эта тайна была, как он нам говорил, написана им на зеленой палочке, и палочка эта зарыта у дороги, на краю оврага старого Заказа…
Владимир Бахревский. Рябово (Глава из повести «Виктор Васнецов» в сокращении)
В доме нынче странники. Их четверо. Стряпуха поставила перед ними каравай хлеба да горшок со щами.
Странник со своей ложкой веселыми глазами постреливает на печь.
— Айда, ребятишки, с нами хлебать! Воробьиным хлебцем побалую.
— Воробьиным?! — Тонкое личико мальчика светлеет, но в глазах строгость и укор — дедушка пошутил?
— Гляди! — Веселый странник достает из котомки каравай величиной с детскую ладошку. — Вчера весь день шли не евши. Загоревали. Тут воробей пролетал, да и пожаловал нас воробьиным своим подаянием.
Второй раз упрашивать не надо.
Старшему мальчику лет семь, младшему и трех, наверное, нет. Старший делит воробьиный хлеб на четыре части.
— А это кому? — спрашивает странник.
— Папеньке и маменьке.
— Вот оно как! В добром доме и детки добрые.
Стряпуха стелет на полу старые тулупы, а маленький хозяин уже на печи.
Лучина в светце догорает. В поддон с водою падают и шипят последние угольки.
Странники ложатся на тулупы, а веселый и самый старший лезет на печь.
—Ну, про что тебе рассказать, голубчик?
— Про море.
— Ишь ты! Живешь средь лесов, а мечтаешь о море. Видно, душа у тебя, как у птицы.
Старик умолкает, не зная, видно, с чего начать, а кто-то из его товарищей бурчит:
— Ничего в нем в этом море нет. Вода и вода. Был я на Черном, был и на Белом — вода и вода.
— Не-ет! — Старик улыбается во тьме. — Скажешь тоже — вода и вода. Идет корабль по синему, как по небу. А бывает, и не углядишь, где небо, где море. Сольются стихии — и такой восторг, словно птица Сирин пролетела над головой.
— А кто это, птица Сирин? — замирая сердцем, спрашивает мальчик.
— Птица, зовомая Сирин, пребывает в Едемском раю. Ее пение обещает праведникам вечную радость.
|
|
|
Солнце на замороженном окне как жар-птица. В людской никого! Ушли!
Ноги в валенки, шубу на плечи. Шуба до самой земли. За старшим братом Николаем матушка дала донашивать. А шапка своя и рукавички свои.
Огромные деревья за усадьбой в кипени инея. Солнце щекастое, малиновое. Снега то полыхают, то меркнут. В небе, движимое воздухом, колышется колючее морозное облако. Мальчик бежит по дороге, но околица уже за третьим домом.
Пусто на дороге.
Дорога припорошена мелким сеном, копну спозаранок провезли. Не видно следов!
Мальчик оглядывает поляну у подножья черных высоченных лип. Вот отсюда они и улетели на ковре-самолете, коли следов-то нет!
В доме переполох: значит, будут гости! Мама со стряпухой хлопочут у печи, пахнет пирогами. Детям дают по пирожку, по кружке молока и выставляют с кухни.
Младший куксится, а старшему — свобода!
Его санки самые быстрые в Рябове, со стальными полосками на полозах. Мчат они седока преданно. Все скорей, скорей! Жуть и веселие в сердце! Веселие и жуть!
По накатанной дорого с горы, с «прыжка», на запруду и по льду.
Снизу запорошенное снегом село, как на рождественской картинке.
Церковь — как наседка, а дома, как цыплята. Дом отца дьякона, дом псаломщика, дом пономаря, избушка церковного сторожа. Их дом. Он самый большой здесь. Батюшка Михаил Васильевич — не дьякон и не пономарь — священник.
Мужики и бабы за глаза о батюшке дурного не говорят. Батюшка за всех обиженных ходатай.
... Солнце, поднявшись над деревьями, слепит глаза. На снег тоже не посмотри — огнем горит! И в сердце зайчиком радость — не жалко солнцу солнца для их Рябова! Вон его сколько!
И тотчас на радость набегает, притемняя, тревога.
Как же это солнце находит Рябово? На такой-то огромной земле?! Отчего солнце знает его, Витю Васнецова, а царь не знает? Отчего солнца хватает всем, и куполам на церкви, и лесу, и самой малой снежинке?
И уже не тревога, печаль сжимает ему сердце. Солнце любит всех, а вот много ли у него любви? Хватит ли ее, чтобы любить всех? Он начинает быстро вспоминать, кого любит: папу, маму, дедушку Кибардина, брата Николая — ах, как он далеко теперь, в Вятке! — Петяшу, стряпуху, вчерашних странников, соседей, мужиков и баб из окрестных деревень — прихожан их церкви, конюха Кирю... Он рад и других людей любить, но только не знает их.
Витя берет с полки журнал. Журналы в их доме старые. Батюшкины друзья присылают из Вятки комплекты прошлогодних, выписывать денег нет.
Хоть смотрены журналы по многу раз, Вите все равно интересно рассматривать картинки — вдруг увидишь то, что проглядел. И еще есть у мальчика тайная надежда застать картинку врасплох. Пока книга закрыта, наверное, на картинках все, как в жизни: лошади скачут, люди разговаривают, корабли плывут, пушки палят...
Витя разом открывает журнал и цепко смотрит на застывшее перед ним море, корабль, остров. На острове пальмы и вулкан с белым облачком пара над кратером.
В зарослях джунглей прячутся дикари. Один с копьем припал к земле, другой с луком и с отравленными стрелами сидит на дереве среди лиан.
На корабле убрали паруса и опускают якорь. Остров никем еще не открыт, матросов пугает тишина и неизвестность.
Пока этот корабль — чужой. Все здесь чужое. Чужие дикари, чужое море, но Витя уже умеет «чужое» превращать в свое. Он берет бумагу, отточенный отцовский карандаш и срисовывает картинку. Он мог бы срисовать ее очень похоже, но, чтобы картинка ожила, чтобы в ней была история не о чужом корабле, а о его, Витином, нужно нарисовать не этот остров, а другой, похожий на него. И еще надо нарисовать самого себя. Себя он изобразил на вершине кратера. Фигурка получилась корявая и нескладно большая, чуть ли не с гору. Тогда фигурка превращается в черный дым — вулкан извергается.
Приходят батюшка и матушка. Батюшка смотрит, как рисует сын.
— Хорошо! Только карандаш держи свободнее. Не нажимай. Вот смотри.
Берет у Виктора карандаш и легкими, неуловимыми черточками рисует окно, лавку под окном, кошку на лавке...
— Папа! — изумляется Виктор. — Ты художник.
— Нет, Витя. Чтобы стать художником, надо много и долго учиться. Вот прадедушка твой, Козьма Иванович, мог бы в художники выйти... Поедешь учиться, поглядишь его рисунки. До сих пор выставлены в Духовном училище. На какой странице мы остановились? А впрочем, страницы ты и не помнишь... В прошлый раз уснул.
— И я к вам! — говорит матушка Аполлинария Ивановна. Она усаживается у печи с вязанием, отец садится в кресло. Петяша калачиком — у ног матери, Витя с новым листом бумаги за столом.
— Итак, «Атлантический океан». — Михаил Васильевич открывает журнал, заложенный четками. — «Кораблям, шедшим из Европы в Америку, обыкновенно нечего было бояться флибустьеров, ибо на них по большей части находились только товары, которых продажа была и обременительна и скучна для разбойников; напротив, корабли, нагруженные золотом и драгоценными камнями и возвращающиеся в Европу, почти всегда становились их добычею, ибо флибустьеры никогда не пугались превосходства в силе... » Витя, а ты помнишь, почему морские разбойники назывались флибустьерами?
— Потому что плавали на открытых барках, называемых «флибот».
— Прекрасная у тебя память. Уверен, будешь получать высокие баллы. Ну, продолжим. «Петр де Гран, один из их вождей, родом из Диеппа, имел только одну барку с четырьмя пушками и двадцать восемь человек; с этой горстью людей напал он на большой вице-адмиральский корабль, зацепился за него крючьями и собственноручно прорубил в нем большое отверстие, так что он начал тонуть; в это самое время Петр и его товарищи вскочили на него и так испугали этим испанцев, что ни один из них не взял оружия для защищения себя.
Подражая отцу, быстрыми линиями Витя рисует вице-адмиральский корабль и барку флибустьеров. Пираты лезут через борт, в руках у них кривые ножи, они все с трубками, а на корабле мешки с золотом.
— Хоть бы непогода унялась, — говорит Аполлинария Ивановна, распуская клубок
«Коля на каникулы едет! — ликует Витя. — Скорее бы проходил этот долгий вечер! Скорее бы! »
И карандаш сам собою рисует крытые санки, лошадь, кучера в тулупе...
Витя просыпается, как выныривает из пушистого теплого сугроба. Комната наполнена тихим добрым светом. Солнце словно прикрыло веками глаза, чтобы не разбудить детей невзначай.
Сегодня день необычный…! Нынче сочельник… Сегодня не едят до первой звезды.
Ах, как трудно ждать вечера, но какая радость первому увидеть на небе светлую искорку.
Витя улыбается, встает... Но что это — на пустующей Колиной кровати спит человек. Витя поднимается на носки — Коля! Это Коля!
Руки и ноги сами собой сгибаются и выпрямляются, и Витя вылетает в соседнюю комнату в длинной ночной рубахе, встрепанный, пляшущий невероятную пляску радостного дикаря.
— Коля! Коля! Коля!
Ели совсем уже черные, а снег синий, небо же, наоборот, серебряное, четко очерченное с двух сторон лесом, похоже на поднос для осетра.
— Горит! — воздев руки, радостно вскрикивает Михаил Васильевич, и все крутят головами и спрашивают: «Где? Где? Ну, где же? »
И находят вдруг, и замирают.
— А вон! — кричит Витя.
— А вон! — тычет в небо кулаком Петяша. Никто не торопится за столы, за еду. Один Коля вдруг убегает в дом и скоро возвращается. Но что это? Из рук его сыплются острые сверкающие звездочки, целый вихрь звездочек.
— Ах! — говорит Петяша.
И все смотрят на это диво, и брат, любимый, жданный, становится для Вити существом необычайным. Он — маг, житель чудесного места, зовомого Город.
Расплескав все огни, волшебная палочка в руках Коли гаснет, и Коля бросает ее в снег.
— Дети, дети, — радостно волнуясь, говорит Михаил Васильевич, — посмотрите же на небо! Вы посмотрите только, какие миры, какие светы смотрят на нас. Это ведь все — солнца! Каждая пылинка небесная — это солнце! Ах, разума не хватает объять величие сих просторов, но, слава богу, человеку дано — радоваться. Смотрите же! Смотрите! Нет зрелища более достойного и прекрасного, чем небо, полное звезд. И помните, что бы с вами ни случилось в жизни, вы — счастливцы, потому что видели это лучшее из чудес: паше небо.
Витя смотрит, смотрит на звезды во все глаза, и ему чудится, что он напитывается их таинственным, их тревожащим душу светом.
М. Булатов, В. Порудоминский. Собирал человек слова…
«Замолаживает»? Что это?
По серому насту сани идут легко, словно под парусом. Снег лежит в поле длинными грядами. Поле бескрайнее, как море. Ветер гудит, метет снег низом. Ямщик, укутанный в тяжелый тулуп, понукает лошадей, через плечо поглядывает на седока. Тот жмется от холода, поднял воротник, сунул руки в рукава. Новая, с иголочки мичманская форма греет плохо. Седок совсем молодой. Мичман — первый на флоте офицерский чин.
Ямщик тычет кнутовищем в небо, щурит серый холодный глаз под заледеневшей бровью, басит, утешая:
— Замолаживает…
— То есть как «замолаживает»?
Мичман глядит недоуменно.
— Пасмурнеет, — объясняет ямщик. — К теплу.
Мичман суетится, вытаскивает из глубокого кармана записную книжку, карандашик, долго дует на закоченевшие пальцы, выводит старательно:
«ЗАМОЛАЖИВАТЬ — иначе пасмурнеть — в Новгородской губернии значит заволакиваться тучками, говоря о небе, клониться к ненастью».
Летят сани по снежному полю, метет низовка, а мичману уже не холодно. И не потому, что замолаживает, заволакивает тучами небо — когда еще отпустит мороз! — а потому, что задумался мичман о своем, залетел смелой мыслью далеко за край бескрайнего поля. И про холод позабыл.
Морозный мартовский день 1819 года оказался самым главным в жизни мичмана. На пути из Петербурга в Москву, где-то у Зимогорского Яма, затерянного в новгородских снегах, мичман принял решение, которое повернуло его жизнь. Застывшими пальцами исписал в книжке первую страницу…
Максим Яковлев. Сергий Радонежский приходит на помощь (Отрывки)
В детстве звали его Варфоломей. Родился он в старинном русском городе Ростове Великом. Когда его город был разорён во время жестокой вражды между князьями, его семья перебралась в небольшое селение Радонеж недалеко от Москвы. Здесь он и стал жить со своими родителями Кириллом и Марией и братьями Петром и Стефаном.
В детстве Варфоломей очень долго не мог научиться читать. Буквы почему-то никак не хотели складываться в слова, и он не понимал того, что написано в книге. Он видел, как посмеивались над ним ребята, как переживали и расстраивались за него родители, но ничего не мог поделать.
Однажды на лугу он встретил под деревом необычного человека, одетого в чёрную монашескую одежду. Монах держал в руках маленький драгоценный ларец. Варфоломей решился подойти к нему и рассказал про свою беду. Монах, внимательно выслушав мальчика, открыл свой ларец и вложил ему в рот кусочек просфоры. «Отныне будешь читать и понимать написанное», — сказал этот необычный монах. С того самого дня Варфоломей стал легко и быстро читать любую книгу и скоро обогнал в учении всех ребят, а в сердце его зажглась неугасимая мечта — стать монахом.
После смерти родителей Варфоломей и старший брат Стефан решили уйти в лес, чтобы жить там отдельно от всех людей и служить одному только Богу. Несколько дней пробирались братья по глубоким оврагам и зарослям, пока не нашли подходящее место на склоне лесной горы. Называлась эта гора Маковец. Здесь они срубили из брёвен домик-келью, а рядом возвели церковь Троицы — во Имя Бога Отца и Сына и Святого Духа.
Недолго прожили братья вдвоём: Стефан сказал, что больше не может жить в лесу, а хочет уйти в Москву в монастырь. На следующий день он ушёл. Варфоломей, проводив его со слезами, остался один посреди дремучего леса. Терпел он зимой метели и стужу, а летом дожди и зной, стойко преодолевал все страхи и опасности, которые подстерегают человека в таком диком и безлюдном месте, но уходить отсюда не собирался.
Здесь, в глухом лесу, исполнилась наконец мечта Варфоломея — он стал монахом. Один сельский игумен прочитал над ним особые молитвы и остриг на его голове прядь волос. Когда люди становятся монахами, они получают новое имя. И Варфоломей стал Сергием.
Началась его монашеская жизнь.
Днём Сергий трудился в лесу и у дома: ходил за водой на родник, колол дрова, чинил одежду, работал на огороде. Шумели над головой высокие сосны, звонко выстукивал клювом дятел, порхали и пересвистывались в кустах лесные птицы. Ночью же Сергий тоже трудился дома или в церкви: читал молитвы и священные книги.
Однажды пришёл к нему голодный медведь. Сергий взял хлеб, разделил поровну и половину отдал ему. С той поры стал медведь навещать его. Бывало, сядет у пня и ждёт, что ему вынесут. Сергий выйдет, угостит его чем-нибудь. Так они подружились. Случалось, Сергий последний кусок медведю отдаст, а сам голодным останется. Зверь же охранял поляну его от злых разбойников.
Прошли годы, и слух о Сергии как о бесстрашном и добром монахе стал приводить к нему тех, кто искал для себя уединённой монашеской жизни. Сергий разрешал им селиться рядом со своим жильём. Помогал отёсывать брёвна и строить кельи. Так образовался в лесу монастырь — будущая великая Троице-Сергиева Лавра.
Жили монахи трудно, перенося болезни, голод, нужду… Но дружно. Трудились каждый своим трудом и учились жить чистой и мирной жизнью. А Сергия они избрали своим игуменом — начальником монастыря и называли его «авва», то есть «отец».
Стало известно об игумене Сергии по всей Русской земле. Люди рассказывали друг другу об удивительном монахе из Радонежа и говорили между собой: «Неужто и правда объявился среди нас человек, чистый пред Богом и помогающий всем своей сильной молитвой? »
В те времена Русь находилась под властью монгольских кочевников, которые называли себя Золотой Ордой. Это были коварные и очень умелые в бою воины. Воины Золотой Орды совершали грабительские набеги на русские города и селения. Русские люди, жившие в постоянном страхе от вражеских нападений, уставшие от княжеских ссор, от злобы и ненависти друг к другу, приходили к Сергию отовсюду. Люди своими глазами видели, как мирно и дружно живут монахи, как они помогают друг другу, и говорили: «Смотрите, они живут как родные братья! Почему бы и нам не жить так же? »
Всякого человека, кто бы он ни был — бедный или богатый, — встречал Сергий с любовью. Многие из простых людей оставались и поселялись неподалёку от его монастыря, расчищая лес под постройки и пашни.
Пришёл как-то из одной деревни крестьянин и стал искать того, о ком столько слышал:
— Говорят, у вас великий пророк живёт. Хочу поглядеть на него.
— Да вот он, — отвечают монахи, — в огороде.
Видит крестьянин на грядках худого монаха с мотыгой, в плохой одёжке…
— Не может быть, чтобы такой великий человек ходил как последний нищий! Зачем вы смеётесь надо мной?! — обиделся он.
В ту минуту въехал в монастырские ворота князь со своей дружиной и, едва спрыгнув с коня, поклонился худому монаху в ноги, потому что это и был игумен Сергий. А вслед за князем поклонилась и вся дружина.
Крестьянин же скинул шапку и стоял, онемев от удивления…
Люди просили Сергия, чтобы он научил, как им правильно жить, и слушали каждое его слово.
— Все мы дети Божии, — говорил народу игумен Сергий, — а значит, все мы братья и сёстры. Будем жить мирно, не причиняя друг другу обид, и никакие враги не одолеют нас. Единением и любовью спасёмся!
«Будем вместе, как одна большая семья, и Бог вернёт нам свободу! » — отзывалось в русских сердцах. Люди поднимали головы, становились добрее, объединялись в надежде сбросить с себя чужеземный гнёт и стать свободными.
Но сказано слово, и настал день.
Поднялся из южной степи Мамай, повелитель Золотой Орды. Он собрал огромное войско и повёл его на Русь, чтобы навсегда захватить Русскую землю, а самому править над нею. Загудела степь конным топотом и скрипом многих тысяч повозок.
Князь Дмитрий Московский сел на коня и поехал к Сергию за советом:
— Мы посылали большие дары Мамаю. Желали договориться миром, но он и слушать не хочет! Как велишь поступить нам?
Сергий подошёл к нему и сказал:
— Собирай русское войско, князь.
Отпустил с ним на подмогу двух монахов своих: Андрея Ослябю и Александра Пересвета. Оба они до прихода в монастырь были знаменитыми воинами. Только не бывало ещё такого, чтобы монахов на бой посылали. Но, видно, страшная битва нам предстояла.
Князю же сказал на прощание:
— Ступай смело, и победишь.
Князья, забывшие прежние ссоры, стали собирать свои дружины в единое войско. Все крепкие духом ратники со всей Русской земли собрались с великим князем Дмитрием на Куликовом поле, между рекою Непрядвой и Доном. Туда же пришёл и Мамай со своими полчищами…
В тот день, когда решалась судьба Руси, игумен Сергий встал посреди монашеской братии и начал рассказывать им о ходе сражения, как будто сам он находился там, на поле боя…
Восемь часов русские бились за свою Родину, за своё будущее…
За победу в этой битве на Дону прозвали князя Дмитрием Донским.
А вечером того великого дня игумен Сергий отслужил панихиду по павшим воинам, называя каждого героя по имени…
Слава сошла на Русскую землю. Освободившись от страшной угрозы, русский народ воспрял духом и расправил плечи.
Не было на Руси такой семьи и такого дома, где бы не знали имя святого Сергия Радонежского. Люди шли к нему, как к родному отцу.
Люди видели, как Сергий заботится о них, и любили его. Всем он служил, всем помогал, за всех молился. И всегда трудился: носил из источника воду, пёк хлеб, колол дрова.
Жизнь Сергия достигла такой чистоты, что взору его было открыто многое, скрытое от других.
Весной 1392 года, предвидя свою земную кончину, Сергий наложил на себя обет молчания, чтобы посвятить всё оставшееся время молитве…
Наступила осень. Игумен Сергий уже не вставал с постели. Когда же пришёл смертный час, обратил он свой взор на родное Отечество. Облетел он мысленным взором бескрайние, как море, леса, привольные поля и убранные нивы, курящиеся дымками деревни, полноводные реки, светлые озёра, многолюдные города и могучие крепости, маковки церквей и соборов, увенчанные крестами… Словно видел перед собой Сергий князей на дружном совете, и верных бояр, и слободских и посадских мастеровых, и вереницы крестьянских свадеб, и матерей, ласкающих своих детей, и дозоры воинов на степном валу…
К ним, а также к ученикам своим и ко всем русским людям — к живущим, и к тем, кому ещё жить в свои времена, — обращено завещание святого Сергия Радонежского:
— Живите чисто, как нам Бог заповедал. Храните мир между собой и всё прощайте друг другу, как дети одного Отца. Я же за всех вас буду молиться, и всем, кто будет просить меня с верой, приду на помощь…
|
|
|
