Задержка в образовании привязанности

Данные, касающиеся младенцев, у которых привязанность развивается медленно, также согласуются с выдвинутой здесь теорией. В то время как у большинства детей к девяти месяцам имеются явные признаки избирательно направленного поведения привязанности, у отдельных детей появление такого поведения задерживается, иногда значительно — в таком случае оно приходится на второй год жизни. Данные свидетельствуют, что обычно это дети, которые по той или иной причине получили гораздо меньше социальной стимуляции от матери, чем дети, у которых поведение привязанности развивалось быстрее.

Задержкой поведения привязанности отличаются дети, воспитывающиеся в детском учреждении, где нет личного общения. Мы уже упоминали о данных Провенс и Липтон (Provence, Lipton, 1962). Они отмечают, что в годовалом возрасте у семидесяти пяти детей, которых они наблюдали, не было признаков избирательно направленного поведения привязанности. (Все дети находились в детском учреждении с пяти недель или с более раннего возраста.)

Данные Эйнсворт (Ainsworth, 1963, 1967) относительно детей племени ганда, воспитывавшихся в семьях, согласуются с данными Провенс и Липтон. Среди двадцати семи гандийских детей, за которыми она вела наблюдения, четверо заметно отставали в проявлениях привязанности. Двое из них были сводными сестрами (у них были разные матери), в возрасте одиннадцати-двенадцати месяцев соответственно они фактически еще не проявляли какой-либо избирательности или привязанности. Двое других были близнецами (мальчик и девочка). По сути дела, у них не было признаков поведения привязанности в возрасте тридцати семи недель — к моменту, когда наблюдения были завершены.

Когда матерей этих двадцати семи детей оценили с точки зрения качества ухода, который они обеспечивали своему малышу по семибалльной системе, оказалось, что низкие оценки получили только те матери, у детей которых не сформировалось поведение привязанности. Эти матери регулярно оставляли своих детей на продолжительное время, они также делили свои обязанности по уходу за ребенком с кем-то еще, даже если были дома. Когда оценили уход за каждым ребенком в целом (со стороны матери или еще кого-либо), то оказалось, что такие дети очень сильно проигрывали по сравнению со всеми остальными, исключением был лишь один малыш, у которого имелась привязанность.

Обсуждая результаты своих наблюдений, Эйнсворт подчеркивает, что понятие «материнский уход», которое она использовала в своем исследовании, имеет слишком общий характер. Как уже говорилось, наиболее важным компонентом материнского ухода, с точки зрения Эйнсворт, является доброжелательное общение с ребенком, а не повседневный уход за ним.

Роль различных рецепторов

Как в этих экспериментах, так и в повседневной обстановке стимуляция, получаемая ребенком в процессе общения и эффективно способствующая формированию у него поведения привязанности, включает в себя совокупность визуальных, слуховых, тактильных, а также кинестетических и обонятельных воздействий. В связи с этим возникают вопросы: какие (если они есть) из этих видов взаимодействия являются незаменимыми для развития привязанности и какие из них наиболее действенны?

При обсуждении этой темы выделяются два направления. В большинстве старых публикаций предполагалось, что привязанность развивается на основе кормления ребенка, особое значение придавалось тактильной, в частности, оральной стимуляции. В более поздних работах это предположение было подвергнуто сомнению, например, такими учеными, как Рейнголд (Rheingold, 1961) и Уолтере и Парк (Walters, Parke, 1965), точка зрения которых имеет много общего с выдвинутой здесь. Эти исследователи подчеркивают, что с первых же недель зрение и слух ребенка активно функционируют в качестве средств социального взаимодействия; они ставят под сомнение особую роль, до сих пор приписываемую тактильной и кинестетической стимуляции. Не только улыбка и лепет, но и зрительный контакт глаз также, по-видимому, играет совершенно особую роль в формировании связей между младенцем и матерью (Robson, 1967).

Тот факт, что зрительный контакт имеет большое значение, подтверждается тем, что при повседневном уходе за младенцем мать обычно держит его таким образом, что они редко бывают обращены лицом друг к другу; однако когда мать настроена на общение с ним, она обычно держит его перед собой, чтобы его лицо было обращено к ней (Watson, 1965). Это наблюдение согласуется со сведениями о том, что младенец привязывается к людям, которые вступают с ним в общение и взаимодействие, а не к тем, кто главным образом занимается удовлетворением его физических потребностей.

При первом чтении может показаться, что мнение о том, будто визуальные стимулы доминируют над тактильными и кинестетическими, подтверждается также исследованием развития привязанности у младенцев, которые не любят, чтобы их качали. Это исследование проводилось Шаффером и Эмерсоном (Schaffer, Emerson, 1964b). Однако такой вывод едва ли правомерен.

В этой работе, которая представляет собой часть более широкого исследования, посвященного развитию привязанности (1964а), ученые обнаружили группу детей (девять из тридцати семи годовалых малышей), о которых их матери говорили, будто бы они активно сопротивляются укачиванию. Как сказала одна мать: «Он не дает себя укачивать; он сопротивляется и вырывается». О других девятнадцати детях говорили, что они любят, чтобы их качали, а остальные девять малышей относятся к этому спокойно¹. С точки зрения развития привязанности «любители» и «противники» укачивания мало чем отличались: единственным существенным различием было то, что в возрасте одного года степень привязанности была более высокой у «любителей» качания. Однако в полтора года эта разница хотя и сохранялась, но больше не была значимой. В этом возрасте не наблюдалось также и какой-либо разницы между детьми по количеству лиц, на которых было направлено их поведение привязанности.

_______________

¹Шаффер и Эмерсон утверждают, что все дети, не любившие укачивания, по словам их матерей, проявляли свои особенности еще в возрасте нескольких недель. Д-р Мэри Эйнсворт (сообщение в личной беседе) скептически отнеслась к ретроспективно полученным сведениям о том, что ребенок «никогда не любил, чтобы его качали». Работа с детьми и матерями из штата Мэриленд убеждает ее в том, что, по крайней мере, некоторых из малышей, не любивших укачивание, матери очень мало держали на руках в течение первых месяцев:

«Мы с моими ассистентами решили специально брать на руки крошечных младенцев, о которых их матери говорили, что они не любят, когда их укачивают. У нас на руках им это нравилось». Дело в том, что мать может не хотеть укачивать ребенка. Позднее мы обнаружили, что порой эти Дети противятся укачиванию и извиваются, когда их держат на руках. Конечно, некоторые дети с церебральными нарушениями страдают гипертензией и могут с самого рождения не переносить укачивания.

Хотя данные о таком небольшом различии между этими двумя группами можно было бы истолковать как свидетельство малой роли физического контакта в развитии привязанности, необходима осторожность в выводах. Было бы серьезной ошибкой полагать, что младенец, описанный Шаффером и Эмерсоном как «противник» укачивания, не получает никакой тактильной или кинестетической стимуляции. Наоборот, малышам, которые не любили, чтобы их качали, нравилось, когда их кружили или возились с ними; более того, они с удовольствием сидели у матери на коленях во время кормления; а когда они были чем-нибудь встревожены, то держались за материнскую юбку или прятали лицо у нее в коленях. Единственное, что позволяло считать их не такими, как все, — это то, что они не терпели, когда их сдерживали: а поскольку укачивание ограничивало их движения, они протестовали против него. Таким образом, хотя эти дети, возможно, получали значительно меньше тактильной стимуляции, чем дети, которых укачивали, однако и поступавшую к ним стимуляцию нельзя считать незначительной.

Исследования развития привязанности у слепых детей также дают весьма неоднозначные результаты. С одной стороны, утверждается, что привязанность слепого младенца к матери и с точки зрения ее избирательности, и по интенсивности значительно слабее, чем привязанность зрячего ребенка (Robson, 1967) (Робсон почерпнул это из личных бесед с Дэниэлом Фридманом, Селмой Фрейбург и Дороти Берлингем); с другой стороны, существует мнение, что создаваемое поведением слепых детей впечатление, будто они легко меняют человека, к которому испытывают привязанность, на незнакомого, не соответствует действительности. Оно основано на том, что слепой ребенок, так же как и зрячий, в момент тревоги, если рядом нет близкого человека, имеет обыкновение цепляться за любого, кто может оказаться поблизости (Nagera, Colonna, 1965). Возможно, решение этого противоречия заключается в том, что у слепых детей привязанность к конкретному лицу формируется намного медленнее, чем у зрячих, однако после того, как привязанность образовалась, у слепых детей она сильнее и остается таковой дольше, чем у зрячих малышей.

На самом деле данных, позволяющих ответить на поставленные вопросы, еще нет. То, что дистантные рецепторы играют намного более важную роль, чем та, которая отводилась им до сих пор, кажется бесспорным, но не стоит делать вывод, что значение тактильных и кинестетических рецепторов невелико. Напротив, когда ребенок очень расстроен, физический контакт ему, очевидно, жизненно необходим: он успокаивает плачущего младенца в первые месяцы его жизни и утешает испуганного ребенка в более старшем возрасте. Наиболее разумной в настоящее время представляется точка зрения, согласно которой, очевидно, каждый вид социального взаимодействия играет свою важную роль; тем не менее благодаря многообразию компонентов структуры поведения привязанности недостаток одного вида взаимодействия может быть восполнен каким-то другим. Известно, что наличие множества альтернативных средств, с помощью которых могут быть удовлетворены потребности, связанные с выживанием, — весьма распространенное явление в животном мире.