Заседание Московского окружного суда с участием присяжных заседателей, 22 и 23 марта 1880 г.

По обвинению в предумышленном убийстве посредством выстрела из револьвера дворянина Байрашевского суду предана дворянка Прасковья Петровна Качка, 19 лет.

Председательствовал товарищ председателя Д. Е. Рынкевич, обвинял прокурор окружного суда П. Н. Обнинский, защищал присяжный поверенный Ф. Н. Плевако.

По открытии судебного заседания были введены врачи-эксперты Левенштейн, Державин, Добров, Булыгинский и Гиляров, которые и остались присутствовать при судебном следствии.

Из свидетелей не явились по законным причинам: Мария и Ольга Пресецкие, Мисенчевич, Синькевич — по жительству в другом судебном округе, Перо и Александра Качка — по болезни.

Содержание обвинительного акта заключается в следующем:

15 марта 1879 года, около 7 часов вечера, в меблированных комнатах рижского гражданина Шмоля, в доме Квирина, в квартире, занимаемой студентом Технического училища Гортынским, дворянка Прасковья Качка выстрелом из револьвера убила дворянина Байрашевского.

Показаниями свидетелей, очевидцев этого убийства, выяснено следующее. В этот день, около 6 часов вечера, в квартиру Гортынского, занимавшего в доме Квирина только одну небольшую комнату, кроме упомянутых Качки и Байрашевского, собрались его знакомые, студенты Технического училища Савич, Мисенчевич, Тянгинский, Перо, Виленский и Малышев. Все они пели сначала хором, а потом вследствие просьбы некоторых из присутствующих Качка стала петь одна. Поместившись против Байрашевского, который сидел за столом в расстоянии одного или двух шагов от нее, Качка пробовала петь несколько песен и романсов, но голос ее дрожал и обрывался; во время пения последнего романса она внезапно прервала его и, вынув из кармана револьвер, выстрелила в Байрашевского. Это произошло так неожиданно, что никто из присутствующих не имел возможности предупредить случившегося. Пораженный пулей в правый висок Байрашевский не успел произнести ни одного слова, упал со стула и тотчас же умер. Качка после сделанного ею выстрела опустилась на стоявшую подле кровать, около которой впоследствии свидетелями был поднят револьвер с пятью зарядами.

По прибытии полиции, тотчас же приглашенной на место происшествия самими свидетелями, Качка заявила, что причины, побудившие ее совершить убийство, она объяснить не желает, добавив при этом, что собиралась убить Байрашевского уже давно.

При первом допросе у судебного следователя, признавая себя виновной в убийстве с заранее обдуманным намерением, Качка показала, что решилась еще за месяц перед тем покончить с Байрашевским. Далее она объяснила, что револьвер она приобрела за неделю до убийства в Москве, в магазине «Центральный склад оружия» (что и подтвердилось при следствии) и накануне убийства зарядила его шестью пулями; убив Байрашевского, она хотела убить и себя, но не успела этого сделать, так {458} как револьвер выпал у нее из рук. На вопрос о причинах, побудивших ее совершить преступление, она ответила: «Мы любили друг друга; любить нам мешало постороннее обстоятельство, в силу которого я и убила его. Обстоятельство это разъяснить я не желаю, потому что нахожу его не относящимся к делу».

Дальнейшим следствием было выяснено, что с августа 1878 г. Качка поселилась в Петербурге, где она слушала университетские курсы и близко сошлась со слушателем Медико-хирургической академии Брониславом Байрашевским, с которым еще раньше была знакома, живя с ним в Москве на одной квартире. В Петербурге это знакомство перешло в любовную связь. Байрашевский дал обещание Качке жениться на ней, но под разными предлогами постоянно уклонялся исполнить это и в последнее время, видимо, стал избегать встречаться с ней. Причиною такого поведения Байрашевского была любовь к другой женщине, подруге Качки — девице Ольге Пресецкой, которой он также дал слово сделаться ее мужем. Качка, заметив охлаждение к ней Байрашевского и любовь его к Пресецкой, изменила свои дружеские отношения к последней. Стараясь безуспешно возвратить к себе любовь Байрашевского, впала в состояние раздражения и однажды на вопрос Марии Пресецкой (сестры Ольги Пресецкой), что бы Качка сделала, если б человек, которого она любит, полюбил другую, Качка ответила, что убила бы себя и его для того, чтобы оставить третье лицо одно наслаждаться. Пресецкая передала эти слова Байрашевскому, посоветовав ему остерегаться Качки.

26 февраля 1879 года Байрашевский уехал в Москву, предполагая пробыть здесь несколько дней и затем, дождавшись приезда из Петербурга Ольги Пресецкой, ехать вместе с последней к своим родным. Об отъезде Байрашевского Качка узнала в тот же день и со следующим поездом отправилась также в Москву. Прибыв сюда, она первоначально остановилась в Северной гостинице, близ вокзала Николаевской железной дороги. Затем, через два месяца, переехала в Бригадирский переулок, в д. Мартынова, в квартиру Марии Пресецкой, где остановился Байрашевский. Пробыв у Марии Пресецкой дня три, Качка переехала в меблированные комнаты Шмоля, где и прожила до последнего времени. Отсюда дней за десять до совершения убийства она написала и отослала по городской почте в Московское губернское жандармское управление письмо следующего содержания: «Спешите арестовать очень опасную молоденькую пропагандистку, которая намеревается в это лето много навредить вам. Ее фамилия — Прасковья Качка»; затем следует адрес ее квартиры.

15 марта утром приехала в Москву Ольга Пресецкая и остановилась у своей сестры в доме Мартынова. На вокзале она была встречена Байрашевским, который, пробыв с нею вместе в квартире ее сестры до 5 часов вечера, отправился к Гортынскому, где и сообщил Качке о приезде Ольги Пресецкой.

По предъявлении Качке показаний свидетелей, она дала более определенное объяснение о причинах, побудивших ее убить Байрашевского, причем объяснила, что страдающее самолюбие заставило ее прежде молчать о бесчестном поступке Байрашевского относительно ее, и затем подробно рассказала о своем внутреннем состоянии в то время, когда впервые у ней явилось сомнение в любви к ней Байрашевского, которому она отдалась, рискуя сделаться матерью; о тех душевных страданиях, которые испытывала она, когда окончательно убедилась в отсутствии этой любви и узнала о любви его к Пресецкой; как затем ее собственное чувство любви к Байрашевскому смешалось с чувством ненависти к нему же и как, наконец, она, подавленная отчаянием, решилась убить последнего. «Страданий чаша переполнилась,— говорит она в своем показании,— и я решилась убить себя» и затем, как бы оправдываясь, что не сделала этого, продолжает: «Чтобы лишить себя жизни, нужно иметь много и много присутствия духа. Купила я револьвер, думая не сегодня, так завтра покончить с собой. Он (Байрашевский) не верил этому, смеялся над моим решением, смеялся, как я узнала, с этой женщиной (Ольгой Пресецкой), ставшей нам поперек дороги. Вообще, от ненависти до любви один только шаг. И вот минутами я начала ненавидеть его, ненавидеть и в то же время любить больше жизни». По поводу выше приведенного письма, посланного в жандармское управление, Качка объяснила, что, отправляя это письмо, она хотела, чтобы какая-нибудь посторонняя сила удержала ее от убийства.

По инициативе брата и матери обвиняемой при производстве предварительного следствия был возбужден вопрос о психическом состоянии Качки во время совершения ею преступления. Поводом к этому послужило заявление брата ее, студента Горного института Александра Качки, который в заявлении своем, поданном прокурору, утверждал, что Качка беременна, и просил произвести освидетельствова-{459}ние ее умственных способностей. Предположение о беременности Качки оказалось ложным, и хотя приглашенный для первоначального освидетельствования исполняющий должность главного врача Преображенской больницы Державин, основываясь главным образом на объяснении самой обвиняемой, признал достаточно доказанным, что Качка совершила свой поступок в припадке умоисступления, обусловленного поражением центральной нервной системы, и что после совершения убийства она впала в тоскливое возбужденное настроение духа с наклонностью к самоубийству, в каковом находится и до настоящего времени (15 июня 1879 г.), но дальнейшее продолжительное наблюдение врачей над Качкой обнаружило неосновательность такого заключения: врач Рубинштейн, посещавший Качку во время содержания при Басманном доме, старший врач тюремных больниц Булыгинский, наблюдавший Качку в течение более месяца в больнице, и, наконец, врачи, производившие освидетельствование Качки в присутствии Московского окружного суда — начальник Московского врачебного управления Кетчер, непременный член того же управления Добров и врач Пятницкой части Гиляров нашли, на основании подробно изложенных в заключении своем выводов и соображений, что Качка умственно здорова и что во время совершения ею убийства она не была лишена сознательной воли.

Наконец, и сама обвиняемая при заключении следствия, в последних своих показаниях между прочим говорит в этом отношении следующее: «Что доктора признали меня не сумасшедшею, так иначе и быть не могло, ибо я действительно нормальна в умственном отношении». «Никогда не будет примирения совести, потому что я в своих собственных глазах, помимо суда, людей и Бога вполне виновна пред собой, пред вами и обществом. Преступно мое прошлое, бесполезно настоящее — судите беспощадно!»

В словах этих нельзя не видеть прямого указания на то, как сознательно относится сама обвиняемая к совершенному ею преступлению.

Вследствие чего поименованная дворянка, Прасковья Качка, 19 лет, обвиняется в убийстве и подлежит суду с участием присяжных заседателей.

На судебном следствии подсудимая признала себя виновной в убийстве Байрашевского и рассказала, что родилась в Оренбургской губернии и при жизни отца, который умер, когда ей было пять или шесть лет, жила в деревне. После смерти отца мать ее вышла во второй раз замуж за гувернера Битмиди, когда ей было лет 9, она была увезена в Петербург, где воспитывалась до 4 класса в гимназии. Когда семья ее переехала в Москву, она училась в гимназии в Москве до 16 лет. Не окончив курса, по настоянию матери выйдя из третьего класса, она уехала в деревню, в имение отчима, в 'Тульскую губернию, где прожила с полгода, и с отчимом приехала снова в Москву, а мать ее осталась в деревне. В Москве познакомилась с Ольгой Пресецкой, которую она очень полюбила. Не желая возвращаться в деревню и несмотря на неудовольствие отчима, она осталась жить в Москве и поселилась вместе с Ольгой Пресецкой, которая жила в меблированных комнатах. Приблизительно через месяц после того они встретились и познакомились с Байрашевским, которому было в это время 20 лет. Это было весной 1878 года. Пресецкая уехала на лето в Полтавскую губернию, а она в деревню к матери. В конце июля ее мать вследствие разлада с мужем уехала в Варшаву, а она с отчимом в Москву, где у Марии Пресецкой, которая была на курсах, встретилась снова с ее сестрой, Ольгой Пресецкой и, прожив с ней до августа, уехала с ней в Петербург к Байрашевскому, с которым они и поселились в квартире на Петербургской стороне. Здесь она жила не прописанной, так как опекун не давал ей вида на жительство. Когда приехал в Петербург ее отчим, он хотел поселиться вместе с ними, но помещение, состоящее из двух комнат, было слишком тесно. Она с Ольгой Пресецкой переехала на Бассейную улицу, где была прописана только одна Ольга Пресецкая, а ее отчим жил вместе с Байрашевским. Байрашевский сначала был студентом Технического училища, затем перешел в Медико-хирургическую академию в Петербурге, из которой впоследствии также вышел, думая поселиться в деревне. Отчим ее был арестован и выслав за границу. В Петербурге она ничем определенным не занималась и ходила читать книги в Публичную библиотеку. Из Петербурга она приехала в Москву в тот же день, в который и Байрашевский, и остановилась сначала в Северной гостинице, а потом дня четыре жила у Марии Пресецкой.

От Марии Пресецкой она переехала в номера Квирина, где жил Гортынский, товарищ Байрашевского по Техническому училищу. Здесь к ней раз или два заходил Байрашевский. Накануне убийства она разочлась за номер и раздарила все вещи, а ранее того сни-{460}малась в фотографии и раздавала карточки. Многое из подробностей, предшествовавших убийству и сопровождавших его, она совершенно не помнит: тогда она себя чувствовала как в лихорадке. В продолжение целого месяца она думала то убить Байрашевского, то себя, и намерения эти постоянно перемежались.

Из свидетельских показаний представляют интерес следующие:

Свидетель Савич, подтвердив обстоятельства события, изложенные в обвинительном акте, заметил, что на основании разных мелочей он заключил, что подсудимая была не вполне нормальна.

Свидетель Гортынский, между прочим, сообщил мнение, которое он составил о подсудимой. Он находил ее женщиной весьма умной, не ставящей себе узкой цели в жизни; она не думала о нарядах, смотрела на жизнь серьезно, хотела трудиться, следила за текущей журналистикой, занималась политической экономией и общественными вопросами. За несколько дней до убийства подсудимая часто заходила к свидетелю и постоянно говорила о Байрашевском и о своих к нему отношениях, прежних, более дружественных, и новых, когда Байрашевский стал безразлично, холодно относиться к ней. То она восхищалась Байрашевским, восхваляя его, то бранила его. Часто она приходила в отчаяние и говорила, что покончит с собой. Однажды она Байрашевского увидала куда-то уезжающим, с чемоданом в руках. Это обстоятельство на нее так подействовало, что она провела всю ночь в самых ужасных истерических припадках. Ненормальное ее поведение заставило свидетеля предложить ей положить револьвер, которым она запаслась заранее, в его комод, на что она согласилась, но через несколько времени стала просить его отдать ей револьвер, говоря, что в магазине револьверов много, что она может купить другой, если решит покончить с собой, и что подобные меры ее остановить не могут. Видя логичность этого рассуждения, свидетель отдал ей револьвер. 15 марта Качка была заметно возбуждена, ходила по комнате и пела, но пение ее часто обрывалось. Комната была узкая, было в ней человек десять и места оставалось очень немного. За несколько минут до убийства она остановилась перед Байрашевским, который сидел за столом и пил чай. Тут же стоял комод, так что расстояние до Байрашевского было в один шаг. Качка продолжала петь. Затем пение ее оборвалось, песню подхватили другие. В этот момент раздался выстрел, и Байрашевский упал. Вслед за выстрелом она также упала на кровать, и с нею началась истерика: она смеялась, плакала и затем сказала, что жалеет, что не убила себя, что револьвер выпал из ее рук. Истерика продолжалась беспрерывно, и началась галлюцинация: она говорила, что Байрашевский жив, он под снегом, под покрывалом, что он явится и они заживут вместе. Свидетель ее навещал после того в Басманной части; она относилась ко всему бессознательно, ничто ее не интересовало, и продолжала казаться ненормальной.

Свидетель Малышев рассказал, что Качка, которую он видел в Петербурге месяца за два до убийства Байрашевского, показалась ему очень странной, была молчалива, в ней заметны были признаки человека, который не может найти себе места, голос ее был какой-то особенный: не то просящий, не то молящий.

В Москве у нее появилось еще более странностей. Свидетель считал ее психически больной. Во время своего пения в комнате Гортынского перед самым выстрелом она передала свидетелю записку с просьбой передать ее «Зине». Так называли они студента Петровской академии, по фамилии Зиновьев. Эту записку свидетель положил в карман и забыл про нее, а, когда спросил эту записку судебный следователь, который узнал о ее существовании от подсудимой, то он вспомнил и нашел записку в кармане и прочитал. В записке этой она просила свидетеля позаботиться о ее брате, который находится в деревне, и в заключение говорит: «Лихом не вспоминайте». Сказав, чтобы эту записку он передал «Зине», она, по мнению свидетеля, употребила хитрость для того, чтобы он не прочитал ее раньше времени. Пение Качки показалось свидетелю особенным, его поразила пропетая ею песня: «Еду ли ночью по улице темной» и потом другая «Чем тебя я огорчила?». Первая песня была пропета задыхающимся голосом и произвела тяжелое впечатление, так что свидетель заплакал.

Врач Кочетков, приглашенный для подачи помощи Байрашевскому, сообщил, что он пришел после выстрела приблизительно через полчаса, застал Байрашевского еще живым, но в бессознательном состоянии; не прошло и двух минут, как тот умер. Рана была нанесена в висок. Он видел Качку, которая была спокойна и заявила, что она застрелила Байрашевского, но вследствие каких причин, скажет судебному следователю. Когда свидетель писал, вероятно, кто-нибудь засмеялся, потому что Качка заявила саркастическим, вполне сознательным тоном, что она этим событием, вероятно, доста-{461}вила приятное зрелище, так как некоторые смеются.

Свидетель Тингинский показал, что после выстрела он увидал Качку лежащей на кровати. Большинство присутствовавших в это время вышли в волнении в коридор, кто побежал за доктором. Свидетель остался один в комнате и, боясь, чтобы Качка не выстрелила в себя, стоял между кроватью и револьвером, лежавшим на полу возле кресла, на котором продолжал сидеть Байрашевский, свесив руки. В это время Качка встала, подошла к Байрашевскому и поцеловала его, потом отошла, с какой-то блуждающей улыбкой смотрела на него и шептала: «Покой души моей».

Из показаний служанки меблированных комнат Федотовой выяснилось, что подсудимая утром того дня, в который произошло событие, сказала ей, что собирается уезжать, расплатилась за номер и подарила ей подушку, платье и белье.

Свидетель частный пристав Басманной части Ребров объяснил, что Качка содержалась несколько месяцев в части; в первое время с Качкой было несколько случаев истерических припадков, которые повторялись раза по два в день и выражались в смехе, пении, в слезах, в бессоннице. Однажды она, переодевшись монахиней, хотела бежать, но сторож ее остановил у ворот. В разговорах она высказывала желание отравиться.

Свидетельница, мать подсудимой, Битмид (по второму мужу), заявив, что во время события она находилась в Варшаве, на вопросы сторон показала, что Качка родилась в Сибири от брака с первым ее мужем, который пил запоем с редкими перерывами — недели в три — и умер от белой горячки. Когда он не пил, то был человеком смирным, весьма ограниченным, но когда напивался, делался бурным. Она вышла замуж, когда ей было 16 лет, муж был гораздо старше ее, прожила с ним одиннадцать лет. Мать ее первого мужа также пила, два брата ее мужа страдали тем же, один из них умер от удара. Одна из сестер мужа была горбатая, как и ее дочь, другая сестра была истеричная. Прасковья Качка осталась после отца 6 лет, постоянно жила с ней, матерью, и только два года тому назад они расстались. После смерти первого мужа она вышла замуж через два года за гувернера при своем старшем сыне. Второй муж был моложе ее на четыре года, был характера неустановившегося, и она с мужем расходилась во взглядах на воспитание детей. Прасковья Качка была странный ребенок: неумеренный, капризный, крайне впечатлительный, нервный, как-то неопределенно болезненный. Характер ее, когда ей было лет 10—11, также был странен: по временам она была очень добрая, по временам чрезвычайно сердитая, то она училась прекрасно, то очень плохо; поразительно было читать ее отметки: то и дело — двенадцать и ноль, двенадцать и ноль. Когда ей было 14 лет, у нее была скарлатина, затем доктора нашли у нее расстройство сердца. Кроме Прасковьи, у свидетельницы было семеро детей, двое из них умерли, мужчины были подвержены пьянству. Доктор Португалов, который лечил ее первого мужа и видел всех детей, говорил ей, что они зачаты при таких условиях и от такого мужа, что не могут быть нормальны. Свидетельница и сама страдает нервным расстройством, особенно раньше, при первом муже, страдала бессонницей, недостатком аппетита, упадком духа и болезнью сердца.

На вопрос эксперта Державина свидетельница рассказала, что у Прасковьи Качки бывали иногда припадки жестокости: она любила мучить животных. Случилось однажды, что она пропала, стали ее разыскивать — нашли на бойне, куда она ушла смотреть, как убивают скот.

Свидетельница Анна Качка, сестра подсудимой (горбатая) осталась после смерти отца четырех лет: сестра ее в детстве была странная и капризная: падала на пол, слепла от слез и билась головой. Она много читала книг фантастического содержания и даже философского, которые доставала из библиотеки отчима. В детстве по поводу воспитания детей происходили при детях споры между матерью и отчимом, вследствие этого был беспорядок, то они учились, то переставали учиться. Сестра ее Прасковья любила сильные ощущения, ходила, например, в грозу на кладбище.

По требованию обвинителя прочтены были показания Марии и Ольги Пресецких и Александра Качки, не явившихся по законной причине.

Из показаний Марии и Ольги Пресецких видно, что Качка, приехав в Москву из Петербурга вслед за Байрашевским, говорила Марии Пресецкой, что она любит Байрашевского и что он любит ее, а когда свидетельница, знавшая из писем от сестры своей Ольги, посылаемых ей из Петербурга, что сестра ее невеста Байрашевского и что свадьба ее с Байрашевским предполагается после каникул, дала понять это Качке, то последняя призналась, что это действительно так, что она сама заметила близость {462} между Ольгой Пресецкой и Байрашевским, что скрывала это из самолюбия, но что она питает надежду, что Байрашевский полюбит ее, Качку, и что она уедет с ним из Москвы до приезда сестры ее, свидетельницы, из Петербурга. Еще раньше того Мария Пресецкая спрашивала Качку, как бы она поступила, если бы тот человек, которого она любит, полюбил другую; на это Качка ответила, что она убила бы себя и его для того, чтобы оставить третье лицо одной наслаждаться. Переезд Качки, остановившейся у Марии Пресецкой, в дом Квирина вызван был выяснившимися отношениями Байрашевского к Ольге Пресецкой, шероховатостью вследствие этого отношений Марии Пресецкой к Качке, неудобством для нее встречи с Ольгой, которая приехала к сестре из Петербурга утром того дня, в который произошло убийство Байрашевского. Этот последний встретил Ольгу Пресецкую на вокзале, проводил в квартиру ее сестры и пробыл там до 5 часов вечера, когда отправился к Гортынскому. От него же, Байрашевского, Качка узнала о приезде в Москву в этот день Ольги Пресецкой. В день приезда Ольги сестры, когда Байрашевский ушел к Гортынскому, порешили объясниться с Качкой при Байрашевском о том, что Ольга Пресецкая не виновата, что этот последний любит ее, а не Качку. Мария Пресецкая думает, что Качка совершила свой поступок по расстроенному состоянию, хотя не считает ее психически больным человеком.

По просьбе подсудимой было прочтено показание, данное ею на предварительном следствии, в котором она признает за писанную ею записку, представленную следователю Малышевым, которому она передала ее для «Зины», и письмо в жандармское управление. Письмо это она послала, действуя безумно, в силу своего расстроенного состояния, в надежде, что какая-либо посторонняя сила остановит ее от убийства. Далее, признает за свой револьвер и сознается, что сделала из него выстрел в Байрашевского, и по поводу прочтенных ей показаний Ольги и Марии Пресецких считает невозможным говорить что-либо по поводу их, так как находит показание Ольги Пресецкой ниже всякой критики, а показание Марии Пресецкой пристрастным как родной сестры Ольги.

На суде подсудимая продолжает утверждать, что показания Пресецких не правильны, что Ольга ошибалась, что у нее не было полного разрыва с Байрашевским, что он не выказывал к ней равнодушия.

Из прочтенного на суде показания брата подсудимой, Александра Качки, студента Горного института, оказывается, что он почти совершенно не знал своей сестры Прасковьи до 1879 года, так как по семейным обстоятельствам не жил никогда вместе. Он даже не знал, что она жила четыре месяца в Петербурге, когда в 1879 году она пришла к нему и рассказала о своих отношениях к Байрашевскому. Сестра его по развитию своему была совершенный ребенок; притом у нее был порывистый, увлекающийся характер, не сдерживаемый никем, так как около нее никого не было: мать, которая одна могла бы ей помочь и советом и любовью, бросила семью из ревности к отчиму и уехала, оставив семью. В Петербурге сестра его была одна. Байрашевский ей понравился почти с первого раза; он был для нее первым учителем, и они вместе читали, занимались, спорили, и этот взаимный обмен мыслей сближал их все более и более. Результатом всего этого со стороны его сестры явилась любовь страстная, беззаветная, и она отдалась Байрашевскому. Она считала его своим мужем, так как он говорил ей постоянно о свадьбе. Сестра просила свидетеля устроить их свадьбу, так как ни у него, ни у нее не было средств, а отчима она просить не хотела. Им нужны были деньги еще для того, чтобы вдвоем съездить в Гродно к родителям Байрашевского и упросить их согласиться на их брак, так как, по словам Байрашевского, его родители, которых он очень любил, могут лишь с большим трудом согласиться на брак его, католика, с православной. Однако Байрашевский нашел предлог и уехал в Гродно один, оставив сестру свидетеля в очень трудных обстоятельствах одну в Петербурге. По мнению свидетеля, сближение с девушкой, почти ребенком, обещание жениться и неисполнение этого обещания в продолжение трех месяцев своей связи, тогда как сделать это скорее было прямой обязанностью всякого честного человека, пользование теми небольшими средствами, которые его сестра имела через свидетеля в то время, когда она уехала от отчима и жила от отчима отдельно — факты, которые не могут не характеризовать дурно Байрашевского. Байрашевский вернулся и, хотя привез согласие на брак родителей, как говорил он, но венчаться было нельзя, так как был пост. Сознание, что она должна быть матерью и что у ее ребенка не будет отца, давило ее. Это отзывалось на ее характере, который становился все более раздражительным, порывистым и нервным, так что знакомые спрашивали у свидетеля, не помешана ли его сестра. Единствен-{463}ным мотивом преступления были, по мнению свидетеля, ревность и отчаяние, вызванное или нарушением обещания, или прямым разрывом со стороны Байрашевского; не могло не влиять также и психическое состояние его сестры, которое было совершенно ненормально в последнее время.

По поводу этих показаний подсудимая на вопросы председательствующего старается оправдать Байрашевского, говоря, что он был хороший человек, что, хотя фактически обман существовал, он поступил не бесчестно, мог увлекаться, сознательно бесчестного поступка он совершить не мог, совершил его под влиянием страсти и молодости и что, несмотря на то, что она его убила, она любила его так, как никого не любила, и уважает до сих пор.

По просьбе защитника было прочтено письмо подсудимой в жандармское управление и показание не явившегося свидетеля, Болеслава Перо, товарища Байрашевского по Техническому училищу, жившего с ним и Качкой на одной квартире в Москве. В этом показании свидетель описывает отношения, бывшие между подсудимой и Байрашевским, известные из предыдущего, рассказывает о событии преступления в комнате Гортынского и о ненормальном состоянии Качки после убийства Байрашевского.

В последнем показании подсудимой, прочтенном по ходатайству защитника, Качка описывает свое состояние, когда к ней в душу закралось первое сомнение в прочности привязанности к ней Байрашевского, и затем, когда она уверилась в охлаждении к ней чувств Байрашевского вследствие любви его другой женщины. Страдания заставили ее купить револьвер и решиться убить себя. Байрашевский не верил ее решению покончить с собой, смеялся над ней, смеялся вместе, как она узнала, с той женщиной, которая стала им поперек дороги.

Расстроенное ее воображение рисовало ей картины смерти ее и Байрашевского среди вьюги, когда над их молчаливыми могилами ветер поет свои заунывные песни. Страдания достигли своего апогея, и она, обезумевшая, убила безгранично ею любимого человека.

Затем был прочтен журнал наблюдений старшего врача тюремных больниц в Москве господина Булыгинского, произведенных в Московской тюремной больнице, который заканчивался так: «Во время пребывания Прасковьи Качки в больнице не только не замечено в ней никаких признаков расстройства умственных способностей, но даже не было со стороны ее организма никаких объективных явлений, из которых можно было бы заключить о существовании ненормальной раздражительности или слабости нервной системы; субъективные же болезненные явления (жалобы на чрезмерную чувствительность и бессонницу) были так незначительны, что при употреблении средств, умеряющих кровообращение, в незначительных дозах быстро прекращались. Странное же спокойное отношение Качки к совершенному ею преступлению и к своей участи достаточно объясняется замеченным в ней вообще легкомыслием и односторонним материалистическим направлением строя ее мыслей и чувств, необходимо выработавшимися при самообразовании посредством вышеупомянутых (сочинения Спенсера, «Логика» Милля, «Опыты статистических исследований» Янсона, «Капитал» Маркса, «Исследование позитивной философии» Канта, Лесевича и др.) книг, которые она с увлечением читала и изучала, не получив нравственного воспитания и предварительной систематической подготовки к правильному уразумению того, что в них изложено».

Из прочтенного на суде акта освидетельствования в умственных способностях подсудимой в Московском окружном суде, подписанного начальником врачебного управления Кетчером, непременным членом врачебного управления доктором Добровым и врачом Пятницкой части доктором Гиляровым, причем с заключением врачей, изложенным в нем, вполне согласился окружной суд, видно, что врачи, согласно с Булыгинским, нашли, что подсудимая здорова и во время совершения ею убийства не была лишена сознательной воли, хотя все предшествовавшее: дурное воспитание, неправильная жизнь, спутанность понятий вследствие чтения без всякого разбора книг философского и социалистического содержания без достаточной к тому научной подготовки и угнетающая страсть ревности — не могли не иметь влияния на ослабление и неправильное направление ее воли.

По ходатайству защитника суд постановил прочесть заключение Державина, исправлявшего должность главного врача Преображенской больницы для душевнобольных, который во время предварительного следствия был в качестве свидетеля. По мнению Державина, Качка получила в наследство от своих родителей порочную организацию нервной системы, ибо еще в детстве начала страдать по временам сердцебиением и обнаруживала наклонность к истерии. В период развития половых инстинктов при отсутствии правильного постороннего {464} надзора за ней, при недостаточности образования, да еще при любовном ухаживании за ней отчима потребность рефлектировать на раздражение извне у Качки усилилась; она избрала самостоятельную жизнь и сделалась рабой своих ощущений. Появление в период развития половых инстинктов на истерической почве тоски, припадки которой при действительном поводе к страданию легко разрослись и довели Качку до конвульсивного взрыва,— все это служит достаточным доказательством, что Качка совершила свой поступок в припадке умоисступления, обусловленном поражением центральной нервной системы. После же убийства и до настоящего времени она находится, по мнению Державина, в тоскливо-возбужденном настроении духа с наклонностью к самоубийству (Hystero-melanholia).

По заявлению одного из экспертов, Левенштейна, суд постановил удовлетворить ходатайство эксперта об освидетельствовании сердца подсудимой в особой комнате в присутствии остальных экспертов.

Затем экспертами были высказаны заключения о состоянии умственных способностей подсудимой в момент совершения ею преступления.

Державин, главный врач Преображенской больницы, указав на наследственное предрасположение к болезни, которое Качка получила от своих родителей, рассмотрел всю ее жизнь с детства и пришел к заключению, что она совершила убийство под влиянием болезненного аффекта или, приближаясь к выражению закона, в припадке умоисступления, обусловленном болезненным расстройством нервной системы.

Булыгинский, старший врач Московской тюремной больницы, заметил, что он наблюдал Качку в сентябре, стало быть, долго спустя после совершения ею убийства, так что не может точно определить, в каком настроении она была в момент совершения преступления. Приняв в соображение все то, что ему известно из судебного следствия, можно прийти к убеждению, что в самой Качке патологических явлений, таких, которые бы можно считать за существенные признаки психических изменений, не было, но взявши в расчет самое преступление, совершенное на основании разъясненных поводов, а равно и обстановку преступления, он находит, что самое преступление говорит за поступок человека, находившегося в ненормальном состоянии, что причина поступка патологическая и что причина эта лежит не в самой Качке, а в тех условиях, при которых пришлось ей существовать, начиная чуть ли не с десяти лет.

Эксперт Добров, сославшись на прочтенный на суде акт освидетельствования Качки, в котором он принимал участие и который им подписан, прослушав судебное следствие, не находил обстоятельств, которые бы заставили изменить его прежнее мнение, и признавал Качку действовавшей во время убийства сознательно. Качка субъект совершенно здоровый. Наследственное предрасположение, на которое указывают, представляет слишком мало данных для суждения по этому предмету, так что не представляется несомненных данных признать это предрасположение в семействе, у членов которого не замечается развития нервных или душевных болезней. Напротив, родственники Качки одарены хорошими умственными способностями. Мотив преступления самый обыкновенный и не заключает в себе ненормальных явлений. Если бы у подсудимой была меланхолия или вообще расстройство умственных способностей, то она совершила бы преступление в самый разгар своих страстей, когда стала убеждаться в измене Байрашевского. Последовавшее за убийством состояние подсудимой представляет собой сильное нервное состояние. Положим, что тут была истерика, но это доказывает, что она, Качка, нормальна: ненормальный человек не имел бы этого. Даже закоренелые злодеи — и те всегда бывают в расстроенном состоянии после убийства. Если эксперт не может назвать подсудимую больной, то признает ее настолько нравственно пострадавшей, что она заслуживает снисхождения и сожаления.

Эксперт Гиляров сказал, что ни в обстоятельствах дела, ни в объяснениях, данных Качкой при предварительном освидетельствовании в окружном суде, он не находит данных для предположения о ненормальном состоянии ее умственных способностей.

Эксперт Левенштейн, психиатр, директор лечебницы для душевнобольных, находил имеющими громадное значение показания свидетелей о происхождении Качки от отца, страдавшего запоем, покушавшегося на самоубийство и умершего от белой горячки, и от матери — женщины нервной до истерики. Для передачи наследственного предрасположения не нужно крупных фактов, для этого достаточно весьма немного. От родителей детям передается так называемый зародыш болезни, который может при хороших условиях жизни развиваться только до известной степени, затем на долгое время оставаться без всяких изменений, {465} но при благоприятных условиях он может быстро развиться до громадных размеров. Самый могущественный момент для произведения психической болезни, как справедливо говорит Гризингер, есть наследственное предрасположение. В данном случае не мудрено, что при воспитании, при котором не было противовеса, ребенок оказался болезненным. Особенности характера Качки, на которые ссылаются свидетели, указывают на глуб<

⇐ Предыдущая25262728293031323334Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: