Лавою воска течет, остужаясь в тенях,

Деревья, только ради вас

И ваших глаз прекрасных ради

Живу я в мире в первый раз,

На вас и вашу прелесть глядя.

Б. Л. Пастернак

Пальма – символ победы, оливковая ветвь – символ вечного мира, лилия – символ чистоты, венок – символ победы над смертью…

Энциклопедия «Христианство»

В каждом древе распятый Господь,

В каждом колосе тело Христово…

А. А. Ахматова

I

Капризный, своенравный, непокорный,

И скуп и опрометчив на словах,

Художник? Исполнитель? Как упорно

Выходит в свет за совесть, не за страх.

В каких усильях, на каких пределах

Он вышел в свет? И не дано судить,

В каком молчанье он тоску изведал,

Какую страсть изведав, мог прожить.

Еще недавно в рабстве репетиций

Далеком от критических речей,

Как были тесны помочи традиций,

Как шумны вдохи юных скрипачей!

Пусть взор суров; но страх из сердца вычесть –

И ток волненья сможет превзойти,

Чтоб корь и сыпь перерасти язычеств,

С надеждой и терпеньем в мир войти.

За гранью – сцены, словно на ладони.

И человек, переступая быт,

Добыча резвых толков, цель погони –

Все многомерен, странен, не изжит.

II

От тела отдельную жизнь, и длинней

Ведет, как к груди непричастный пингвин,

Бескрылая кофта больного – фланель:

То каплю тепла ей, то лампу придвинь.

Б. Л. Пастернак

За плечи обнимет, и – ветреный дух –

Хлопчатая роба, нет шкуры прочней,

Рубашка художника в клетку – пастух:

То трав ей сочнее, то день горячей.

Рефлексии кистей: мазки да штрихи,

Урок живописцев нельзя отменять,

В рубашке есть краски – свободы грехи –

А лето свободы не смеет отнять.

В ней в свет выходили, вернее, на свет,

Когда над полями накатывал зной.

Деревья и ветви врастали в рассвет,

Хвощом и плющом зацветал перегной.

III

Какой-то призрак друга, растворенный

В приливах пекла, в запахе земли,

Придет легко – как странник, как влюбленный –

И спросит: «Как неделю провели?»

«Чем сыты вы?» – от изобилья прибыв,

О дачном быте спросит (мой курсив).

«Как рыбари, едим мы летом рыбу,

Как будто только утром наловив».

Так просто, так знакомо: Петр и Павел

Грядут – и час забрали про запас,

Пророк громоподобный час убавил,

И яблоки отряс Великий Спас.

Все лето, тайну света пролелеяв,

По лестницей из листвицы пройдя,

Ожгло ступни песками Галелеи,

Безмолвное безмолвием храня.

Все лета, как одно: а луч рассветный,

Что росчерк на листы календаря -

Клеймо, тисненье, словно знак заветный

На кроны, кровли, кров крапит заря.

IV

По замыслу старинного сюжета,

Что правит мной,

Мне ясно видно, чем душа задета,

И что со мной...

«Что в ней? Как может пламенный художник

Прожить в миру?

Так долго и артисту невозможно

Вести игру.

Вот странно! Что черты? Ничем не лучше,

В ней даже меньше чувства и огня.

Но вот загадка - тайной тканей мучит

Ее броня!

Не может оперенье молодое

Тому служить,

Чтоб на волнах полуденного зноя

Парить, кружить.

Как будто даже сила осужденья

Уходит прочь,

И гибкое вниманье, как внушенье,

Не превозмочь...»

«Не может быть поэт неомраченным?» -

Но прост секрет.

Здесь формул тайных, новых, непрочтенных

В помине нет.

От мнительности шепчущего ветра -

Как за стеной.

Мне хорошо среди мужских портретов

Любимых мной.

V

Город затих, все разъехались,

Смолкли, отложены встречи,

Дóма еще не натешились

На неразмеченный вечер.

Боком к проему оконному

Видится мир заоконный,

Шага и клацанья конного

Водные звуки бездонны.

Там, за окном ли Венеция?

Высится пик Кампаниллы?

Или под куполом светятся

Синих просторов заливы?

Нас ли на даче ждут лилии,

И полагается отдых?

Что мы встречали, что видели,

Вспомнится в сборищах новых.

Зори ли смогут насплетничать

В смуте вечернего света?

Станут рассветы кудесничать –

Нам ли придумывать это?

Город на отзвуках Сбудется?

В будущем? – Странные люди!

Воображенью ли ссудится

Осень, которая будет.

Колыбельная любимого в Рождественскую ночь

Видишь? – Дыши и не спи! –

В городе звезды горят.

И, по стеклу наследив,

Тает фонарь января.

Ночь, как вселенной плечо.

Дремлет. Как голубь в гнезде.

Стало дышать горячо.

Мир потянулся к звезде.

Потусторонних телес

Вес обратится во прах.

Овен в огне и телец

Канули в нильских песках.

Озеро рыб золотых –

Зерна пшеницы в воде.

На побережье затих

Город заветный во мгле.

Думай, чтоб сон превозмочь,

Зимний не долог удел –

Мир – Вифлиемская ночь,

Мир – Елеонский придел.

* * *

Я только что прозрел или родился...

Смотрю я молча. В сердце и в висках

Сознанья нет. И вес мой перелился.

В сосуд? На свет? На волю? Я в тисках?

Но вдруг! - как шёлк в ладони. Капель всплески,

Прохладное, тяжелое кольцо,

И цвет и форма - купол Брунеллески,

Флоренции цветущее лицо...

Я ощутил - ни краскою, ни звуком

Я на земле. Дышу или... стою?

Вдруг: больно мне!

И правда - точно руку

Вложили... с чем-то тяжким... в грудь мою.

Я словно что-то видел, что-то слышал.

Но где я был - не знаю ничего.

От голоса меня тревожат вспышки

Здесь, в тишине, сознанья моего.

Как будто хризантемы... озаренья...

Короткий век на сорванных стеблях.

Мы ощущаем первые мгновенья,

Как родниковый ключ в камнях, в корнях,

Ключ ледяной...

Почти Средиземное море

Зелень едим, жарим рыбу –

Солнечно это житье,

Жизнь омывает, как глыбу,

Средиземноморье мое.

Жар. Виноград заплетает

Лозы в тяжелых коврах.

Уксус и масло впивает

Солнце на желтых холмах.

Сыр и томаты. И вина.

Быстрые танцы луны:

Полоборот, половина

Каждой ее стороны.

Связку бумаги – на пояс.

Стержни цветные – в карман.

Теплые ночи, готовясь,

Греют бессонный бальзам.

Городом ноги натерты? –

Так отдохнут на траве.

Мы, как полынь, распростерты,

На пересохшей земле.

Ясное небо лазурно.

Тучи? Гроза разорвет.

Вспенится быстро и бурно –

Память о море вернет…

VIII

Июль вернулся, запоздал…

Июль вернулся – грохот фур.

Вот, запоздав (!), хлопочут двери,

Вот праздник, шум и балагур.

Удаче собственной не веря,

Мы вылезли из зимних шкур.

Пусть будет ранним наш подъем!

Отправимся на знойный север

И день зеленый проведем:

Увидим чистотел и клевер,

И стол шашлычный соберем.

Такая доля языка,

Что здесь профессия померкнет,

А из тумана полусна

И из дождя, как табакерки,

Стихов вдруг явится весна.

Заглянет быстро гость ко мне

(Торопится писать этюды),

Да я еще, засев в траве,

На крайность романтично буду

Читать сонеты при луне.

Мы – дачники большой поры

И садоводческих владений.

Мы знаем толк простой игры.

Мы – дети прежних поколений,

Кому знакомы комары.

Почувствовав, что гость придет,

Его я встречу на дороге.

Забытое чутье придет.

И холм, цветущий и пологий,

На встречу с гостем приведет.

IX

Когда загаром тронет кожу,

Вглядитесь: в бахроме – листы,

У маковых крупинок всхожих

Прозрачны стебли и чисты…

Мой горький аромат «анюток»!

Моих шмелей пушистый бас!

Мой дачный мир! Пора уюта –

Зеленых дней зенитный час.

Я знаю – не поймать мгновений

И никому не донести,

Не уловить на память зренью,

И слов для мира – не найти.

Ревнивец-сад задержит выдох,

Он дух травы предать не смог,

Затих, молчит, не может выдать

Листами вскормленных тревог.

Клубятся белые громады.

Над полем – вёдро. Там – река

Пошла в обход. Так, видно, надо,

Чтоб поступь дня была легка.

В календулах багровы донца.

Зенит июля обречен.

Влечет ошпарится на солнце,

Обжечься под его лучом.

Как раньше

И когда-то давно

Я сидела за белым столом.

И писала немного,

Но солнце подсолнуха в строках

Как смородинным следом

К плетущимся ветвям влекло,

Оглушая сознанье

В молчанье моем одиноком.

Замиранье и счастье.

Сосредоточение глаз.

Жаль, что нет фотографий

В работе застывших поэтов,

Где ведет, как слепцов,

Липкой нитью блуждающих фраз,

Как движеньем – глухих,

Скупо правит касаньем наметы.

Как тогда нелегко!

Ведь непросто вынашивать впрок

Что-то смутное – то,

Что душой назовется и сердцем,

И под именем «жизнь»

Проведет этот долгий урок,

И запишет на нем

Лучший сборник аккордов и терций.

XI

Поднявшись, близких отвлеку.

И, положив альбом на место,

В парную воду вновь сойду

Послеполуденной сиесты.

Здесь жизнь проста и так вольна,

Что в каждый жест вернулась милость,

И наша черствая борьба

Игра вдруг стала и наивность.

Затем желанья улеглись,

И стало ревности не слышно.

А тучи в зной поразбрелись,

И марь на тракт песчаный вышла.

Нам стало тихо… и свежо…

Я состою

Холмы раскрыло русло древних мыслей,

Хитин с песком намыло по ручью,

Там соль земли слежалась костью белой.

Из мела

Я состою.

Пронзая шилом огненные букли,

Вонзив зубец в прозрачную струю,

Сверкает знак, и в сердце – слышу стук ли?

Из буквы

Я состою.

Из каравая суток вынут час,

Но нет – на большем я не настою.

Я двадцать пятый кадр вижу в нас.

Из глаз

Я состою.

Под переплетом жить и быть не ново.

Когда мы собираем жизнь свою

По слову из предшествий жизни словно,

Из слова

Я состою.

Взметнется вверх немеркнущее знамя

Побед. И славу тех побед поют

Огни весны, где ночи догорают

И пламя.

Я… состою….

Но, если быль рассудок видит плохо,

И что я? Верю? Знаю ли? Люблю? –

Вернуться в быль довольно лишь предлога –

Из вздоха

Я состою.

Молитва

Чтобы живы были промыслы,

Мастерских моих огни,

Господи, очисти помыслы,

Мысли просвети мои!

Первое, что было созлано,

Дерзкий дух мой обожгло,

Только снова слово грозное

В сердце, словно кровь, вошло.

Чтобы день настал, и запросто

Глыба сдвинулась в дали –

Господи! Очисти замыслы,

Помыслы спаси мои!

XII

Да, упоенье счастьем странной цели

Давно уже, давно владеет мной,

И не могу, и впредь я не сумею

Склоняться только к радости земной.

И пристально, от глаз не отрываясь –

За это жизнь и смотрит мне в лицо –

Острот коры и выступов касаясь,

По ней слежу древесное кольцо.

А что за цель? И – на расспросе словно –

Взгляну, вздохну, и, спину распрямив,

Должно быть, что-то вымолвлю про слово,

Ни слова древних строф не изменив.

И, может быть, в том оправданье древнем

Любых литератур и языков

Ответ, как символ, вспыхнет ясным, верным –

Как ясны кипы белых облаков.

XIII

Что, холод отступил? Ужели снится?

Июль, как антиквар, зашел,

И в грозах зной, как желтую страницу

Старинной литографии нашел.

Молчим. Чего-то ждем. Одни на свете.

За розово-янтарным рубежом

Смыкаются пути, но, не заметив,

Своих маршрутов мы не бережем…

И книги собираю я в дорогу.

Тетради в сак дорожный уложу.

Чему с котомкой знаков год от года

Я подчиняюсь, верю и служу?

Уехали. А поле растянулось!

И за неделю выросли кусты

Больших цветов. Опять сюда вернулось

Пространство щедрой летней красоты.

И за деревней – берегов приморских

Мерещится слепящая волна.

Но свет вечерний подчеркнут не блестки,

А тьма листвы и сада темнота.

XIV

Пятна синевы в траве

И земля благоухает,

День июльский на жаре

В облаках слепящих тает.

В острой зелени свежо.

Затемнев, взрослеет хвоя.

Спину ливня обожгло

Масло солнца проливное.

Алых вспышек будто нет

На земле, а сердце бьется.

В шелке ультрафиолет

К небесам по стеблям вьется.

Хаки, пестрый комуфляж,

Понадели всё, что можно,

Илистый приречный пляж

Заследили осторожно.

Лето, лето, твой приход –

Так недолго возвращенье,

То ль планеты поворот

Или солнца обращенье.

Эти смелые листы

И веселые соцветья

В философии просты

И доступны при ответе.

XV

Я зарю догоню,

Иль заря меня снова нагонит.

Я ль отдерну завес,

Иль отпрянет завес от меня,

Я короткому дню

Покажусь силуэтом погони.

Только дню все равно,

Кто там ждет на обочине дня.

Я зарю догоню,

Пусть несется! Смирю ли, отстану –

Что успею, - отдам,

Что смогу, - то скажу и прочту.

Может, что-то в стихе,

Может, что-то в поэме оставлю.

Отведу и сведу с горизонтом рассвета черту.

Воздух

Воздух смешанными красками,

Как пастельных пудр туман,

Обволакивает ласкою,

Словно гладит по рукам.

Трогает ладонью шелковой,

Прядью бархатной к руке

Жмется теплою, неловкою

В мелкой ледяной реке.

Кистью беличьей меж пальцами

Охлаждает пыл и марь.

Ночь зажжет, как над скитальцами,

Лунный каменный фонарь.

Взборонит земное марево,

Простираясь по жаре,

Красной ссадиною зарева

Вспыхивая по земле.

XVII

Море, море, мир бездонный

Ю. Антонов

Дача, дача, мир бездонный,

Света ясного полно.

Заградительным кессоном –

Даль хранящее окно.

Где в тенях растет ретиво

Жимолости сочный лист,

Птичьи семьи прихотливы,

Лес всклокочен и ветвист.

Локтем не задеть оконца,

Быт неспешный и простой:

Зелено, и много солнца,

Белый стол и чай пустой.

XVIII

Зовет на отдых всей душою

Отшельнических дней чертог –

Мое Голыгино большое,

Моей души ленивый бок.

Здесь вся земля – Илья былинный –

Подолгу ждет, пока снега

В полях хранятся ночью длинной,

И взор свой мгла не отвела.

Но, только вёдро проливает

Жары каленый свой котел,

Цветенье над землей вскипает,

И воздух плавится, остёр.

Тогда глубоко почва дышит,

И, под зеленым колтуном,

Медвяным жаром кочки пышат

Над влажным, топким плавуном.

XIX

Волненье вспоминать не надо -

Здесь нет для глаз твоих оков.

Смотри, как белые громады

Прошли заливом облаков.

Фарватер черно-хвойных елей

Ведет их над стальной грядой

Сиреневых туманных мелей

Тяжелой мерной чередой.

Выпячивая грудь лебяжью,

Топорща снежное перо,

Над миром наплывают кряжи

Под купол свода, под крыло.

Слепящей тайной этих далей

Душа моя поражена,

Забыты слёты магистралей,

Всё здесь – лесная тишина.

И в том я вижу смысл рассвета,

Чтоб днем в зеленой топи волн

Хлебнуть всем сердцем нахлынь лета,

Втянуть безбрежный небосклон.

XX

Мелким бисером мечутся мысли,

И горячка никак не пройдет.

Пусть сознанье захлопают листья,

И травою оно заростет.

Пусть глубоким и медленным вдохом

Ты нежданно свободу вопьешь,

Если тесно, и горько, и плохо –

Ты в бору утешенье найдешь.

Этот бор бесконечного бденья

Не пройти, не коснувшись стволов.

Это - судьбы, свеченья, виденья,

Разветвления бездны часов.

Это – слово лесных откровений

И сосновой новеллы глава:

От ветвистого ошеломленья

Пусть кружится твоя голова.

Цветы

Я слышу птиц, и вновь не верится,

И словно замирает дух:

Вот вы не жнете и не сеете,

Людской притягивая слух!

Часами длится удивление,

Когда в лицо травы смотрю –

Листвы забавные движения

Ладонью молча повторю.

Кивнет, похлопает настурция

И посмеется виноград,

Надуются куртины куцые

С прополотых и влажных гряд.

Господне лето! Сад мой будет весь

Преданием цветов объят:

Как не прядете и не трудитесь,

Людской притягивая взгляд?

Не за красотами с владеньями,

А только – только в жажде жить

Приходят в бренный мир растения –

Рождаться, вырастать и быть.

XXII

В воздухе сырость соленая.

Перед отъездом так скучно.

Вот, посмотрю на зеленое –

Может быть, зренье улучшу.

Призраки в памяти мечутся

Наших бесед без сюжета.

Приступ озноба не лечится

У пережитого лета.

Хмуро и серо. И смуглые

Странные лица в загаре.

Руки – подсолнечно-бурые.

Взгляды? Веселые… Карие?..

XXIII

Хотелось вдаль, когда душа взрослела,

И крепла так, не устрашаясь вьюг,

Что все звала с собою: «Мне б на север!»

Теперь поет одно: «На юг, на юг!»

Сопротивленью молодости гибкой

Варяжские служили рубежи.

Но зрелость дарит южные открытки,

Где корабли и в дымке миражи.

Но зрелость загорает на причале

И в белом длинном хлопке ждет прибой,

Растапливая кубики печали

Под карамельной кипрской луной.

А нежность дня – дороже все и реже,

И мягкий климат зрелости нужней,

И сладки грезы теплых побережий

С глубоким прогреванием камней.

Для северян с теплом житейским редким

Привычно ждать его, как новостей,

Вновь из варяг мы трогаемся в греки

За маслом зорь подсолнечных и дней.

Чтоб желтых листьев и цветов багряных

Копна не задушила наш уют,

Чтоб не прощаться с летом слишком рано,

Мы в августе сбежим на юг, на юг.

XXIV

Какой же силы вдох березам нужен,

Чтоб, замирев, встречать большой закат,

Когда над полем ястреб тихо кружит,

И ясным светом север наш объят.

В груди заката песни полевые

Над нивой расцветающей звучат

Про все родные травы луговые,

Про громовой клубящейся раскат.

XXV

Раздули бурю мимики и жестов

И приняли веселый бриз за смерч.

Ах, сколько пожеланий и протестов

Коротких встреч!

Считают, что на силе отыграться

Всегда легко – что сила, что броня.

И сердцу больше не дает вздыматься –

Глушит, храня.

Играя в откровенность, наблюдают

Плоды воображенья своего.

Они меня не ведают, не знают,

Не знают ничего…

XXVI

Вы не гадайте по наитью,

О чем пишу.

Мои заметки посмотрите –

Я в них дышу.

Чем относить меня к компаньям,

(Я – вне кружков),

Не сочиняйте сверхзаданья

Моих стихов.

Здесь тоже все – «пережитое

И чем живу».

Прозрачный вновь язык прибоя

Лизнет стопу.

Вновь у морских накатов пенных

К земле отцов

В полоборота, к ветрам мерным

Подняв лицо,

И, ожидая край незримый

И берега,

Берусь, зачем – необъяснимо

Искать слова.

И будет все – гигантских елей

Густой чертог,

Когда наш холм преодолеет

Зарей восток.

Утро

Спустило рукава рубахи серой,

До вечера шитьем заволокло.

Как ни спеши, и что теперь не делай,

Не расцветет, не светится оно.

С ним рядом не узнать в лицо полудня,

Дождавшись, вечер трудно различить,

Как лунь седое, прадед белых будней,

Как дом большое, съежилось, молчит.

Не разбудить и не взбодрить не в силах,

Моргнет под прядью оком голубым –

Проталиной над облачным разливом

И гонит дальше седовласый дым.

Когда пришло, когда уйдет, - безвестно,

Ни зорьки, ни зенита, ни лица, -

Монарх, и верно, горностаям место

На троне в зале летнего дворца.

Лишь ветер в длинных кудрях что-то шепчет,

То ропщет, то печалится, то льстит,

Холодным утром ветви не трепещут,

В рассвет продрогший птица не летит.

Глава часов – седой мыслитель старый –

Большое утро медлит и молчит,

Вдруг день отпустит в путь рукой усталой

И все виденье скроется в ночи.

XXVII

По подбородок в половодье жизни

Глотаю свет.

Здесь не пройти совсем сухими мелями,

Их просто нет.

Сырое лето, словно не наставшее –

Близнец весны -

Пролило сочиво, листву питавшее.

Сады густы.

Теперь, когда над миром стриж летает,

Начни писать.

Пусть ароматный ветер пролистает

Твою тетрадь.

Как скоро будет вновь тепло живое

В ряду легенд.

И сказочным покажется лесное

Творенье лет.

Но трав цветущих и травы вечерней

Не заслонить,

Запомнить – тем разлив полей безмерней –

И утаить.

XXVIII

Зелено, зелено, зелено

До подбородка:

Лапы, ладони, манжеты, заплаты, клинки,

Круглы и плоски –

То ласка, то лавры, то плетки.

Брызжут, вплывая в лицо –

Лиственно устье реки.

Дальше, все дальше. Июлем,

Все листья да ветви,

Быстро ныряй под волну, здесь разлился орех,

Море клубники,

Малины - и лозы и сетки,

Море – зеленое поле –

Виденья огрех.

Можно наплаваться вдосталь

По зелени листьев,

В уши зальется подветренный шорох берез

Шелест дубрав,

И пушистые желтые кисти

Море нагреют лесное,

Иссушат откос.

Линии. Розги, усатые долгие свивы

Мир заполняют и дышат, молчат и шумят.

Солнце взойдет. Вётлы, ивы — кудрявые гривы –

В даль, по реке, по лугам поплывут, полетят.

XXIX

Прием из бокса:

Жарко пышет клевер,

И тут же вдох срывается в дожде.

Сеть парадоксов –

Узкокрылый север

Скользит и травы лижет по жаре.

Да что за лето?!

Противоположны

Глаза июля: карий с голубым.

Одним посмотрит –

Обожжет безбожно,

Другим – клинком порежет ледяным.

XXX

Как будто из одной зеленой роты,

Ладони и соцветия разжав,

Спускаемся на берег по болоту,

И с наслажденьем терпим летний жар.

На мне пигмент пятнистый. Их – мучнистой

Покрыли пятна россыпи росы,

А кожа рук – в морщинах волокнистых,

И на коре нет ровной полосы.

Чуть шевеля берез плакучих пряди,

Мне волосы качая у щеки,

Бывает ветер ласков. Беспощаден

Бывает с нами, налетев с реки:

Продует нам стволы, предплечья, шеи,

Засвищет в уши, дупла и глаза,

И сок пойдет из трещин в тонких реях,

И на щеке появится слеза.

И руки больше с каждым днем желают

Как локти дуба синевы объять,

Все выше до невидимого края

Тянуться, прорываться, прорастать.

Земное натяженье плотной силы

Свивает мышцы, развивает страх,

Волокнами упругой древесины

И плотью на протянутых руках.

И всем словам и шелестам и жестам,

Садам, плечам, ладоням и лесам

Весь мир предан, когда в сплетенье тесном

С надеждою воздеты к небесам.

XXXI

Я понимаю трепет живописца,

Когда смотрю на лес, держа тетрадь:

Такая красота в сосновых кистях,

В упругих кудрях!.. Но… не описать…

Ни нам, ни цепи новых поколений

Небесной синевы не донести,

Души берез кипящего волненья

И серебра в осиновой горсти.

Мы не способны к долгим ощущеньям,

Мы, словно дети, забываем час,

Когда, отбросив пепельные тени,

Природа жарко обнимает нас.

Ни шевеленья лиственных ладоней,

Тягучего гудения шмелей,

Медвяный запах трав на желтом поле

И сбитые фигуры косарей.

XXXII

Мы – дачники большой поры,

Не то, что б нам не по карману

Курорт лазурной стороны,

А не по чувствам – лоск обманный.

Родные сотки, желтый свет

На белой мебели садовой.

Вскипает зеленью ранет

Над вспышкой бархатцев багровых.

Плетется к окнам виноград –

Веселый, легкий и бездетный,

И ранний летний листопад

Колдует август незаметно.

Мы жарим рыбу, пьем вино,

Поем, играем, загораем,

Уверив в то, что суждено,

Не строим планов, не гадаем.

Мы забываем о часах,

Стрижем траву, едим малину.

В ночь выплывает в тайных снах

Луны другая половина.

Сидим на кухнях до зари –

Горят и светятся веранды.

Мы далеки, как дикари,

Вестей, рекламы, пропаганды.

Легко качают гамаки

Тела больших профессионалов –

Здесь каждого труды почти

Страной записаны в анналы.

Но мы забыли обо всем.

Живем. И дачный мир бездонный

В больших букетах в дом несем

Под вечер розовый и сонный.

Закатом обрамляет свет

Заречья запада картину,

И завораживает цвет

Дельфиниумов и калины.

В олифе дом – шершавый бок

Притягивает рой крапивниц,

И в тихом скрежете сорок

Простая речь птенцов наивных.

Ладонь горячего луча

Легла до красноты на шею,

И море ожило – мечта –

В оранжевых мачтовых реях.

Всё – травянистый аромат,

Пары, масла, экстракты, соки,

Все это – солнечный уклад,

Свобод невидимые токи.

Здесь обновятся голоса,

Сменяя модуль интонаций.

Творит над нами чудеса

Эфир воздушных инголяций.

Так, без намерений и дум,

Но в жизни – дачная община,

Когда, как летнюю картину,

Мир обнимает белый шум.

Когда тени долги

Лавою воска течет, остужаясь в тенях,

Старое русло реки тишиною объято,

Длинные тени прохлады осели в ветвях,

Запахи, запахи, запахи и ароматы,

Плод иль цветок апельсина – сияет закат,

Зеленью дружных домов вереница заснята,

Замер таинственно, к лесу приблизившись, сад.

Справлюсь ли с этой махиной моих откровений?

С перебираньем большой непослушной земли?

Верно, что не назову многоцветья явлений,

Нотным пунктиром чутья обратятся они.

Не назову, написав, всех на свете явлений,

Что фолиантом цветных акварелей в те дни,

Словно бы отображением ранних видений

И над полями, в полях предо мной пролегли.

Справлюсь ли с этой огромною летней работой?

Сотни оборванных фраз мне соцветья нашли.

Спину земли пробрало до холодного пота,

От напряженья в высотах мурашки прошли.

Там, перед солнцем, до темных полуденных бдений

Пыль и пыльца на лучах золотистых легли.

Воды от света отняли прозрачные тени

В бурном течении узкой, незримой реки.

XXXIV

Смотри – закрыв еженедельник только,

Я раскрываю для стихов тетрадь.

Нам незачем переживать так горько,

Не надо больше так переживать.

Мы научились выходить из брода –

Высказываться, верить, понимать.

Вошли в июнь, не знать ли, как природа

Запасов вкусных открывает кладь.

Имений и картин, и путешествий

Промчится ряд, сознанью не объять

Во время оно, но на этом месте,

Смотри – не надо так переживать.

XXXV

Как давно над сосною гнедою

Не сияло лазоревых рун.

В это лето – небо седое,

С шевелюрою белой, как лунь.

Наше жаркое синее лето

Петербургским циклонам сдалось,

Да под стук полосатою лентой

Отделилось, ушло, унеслось.

Сев надолго в конторе за опись

Завитых скандинавских кругов,

В передышку не вырвется вовсе

К именинам румяных лугов.

Лето – в долгом рабочем отъезде.

Все в работу ушло с головой –

В прядях облачных, в скрытых созвездьях,

Бело-дымчатой, млечной, седой.

XXXVI

Предощущеньем согрета

Заводь сиреневых снов;

Вспыхну вновь пламенным летом

Шалым букетом цветов.

Мятных, шерстистых и влажных.

Теплой зари парафин

Стелется в ночь на протяжных

Шумных пробегах равнин.

………………………..

Вдруг привиделась земная страсть,

Нежность показалась, как в бою…

Мне бы на руки твои припасть,

Мне б усталость не скрывать свою…

Будто свет от зеркала в глаза,

Врезалась мечта, и тем острей,

Чем быстрее достигает дна

В преувеличении свечей…

XXXVII