Капитуляция воли: отчаяние.

Люди обращаются к психотерапевту потому, что нуждаются в изменении некоторых аспектов своего поведения и своей личности. На сознательном уровне они хотят измениться, но в то же самое время бессознательно сопротивляются изменению. Такое сопротивление в значительной своей части вытекает из их желания держать процесс собственного изменения под контролем. Полная и безоговорочная капитуляция перед терапевтическим процессом означает, в частности, отказ от такого контроля, отказ, который видится пациенту как безраздельное подчинение терапевту. А это, в свою очередь, ведет к тому, что у пациента начинает расти ощущение уязвимости, а также множатся мысли о том, что его снова будут неверно понимать, обижать и унижать, как это бывало в детские годы, когда он был беспомощен перед сложившейся семейной ситуацией. Ввиду наличия такого «исторического фона» пациент рассматривает терапевта как лицо, имеющее над ним власть, а также как лицо, которому он, пациент, должен противостоять и сопротивляться, чтобы сохранить свою интегральную цельность. В этих обстоятельствах терапевтический процесс часто превращается в силовую борьбу, которая на деле представляет собой не что иное, как борьбу пациента за то, чтобы избежать капитуляции.

Мысль о капитуляции, о том, чтобы сдаться, пугает большинство людей. «Позволить распоряжаться» или «предоставить права» телу и собственному Я — эти фразы для многих звучат заметно более приемлемо, но люди просто не понимают, что именно означают подобные формулировки на самом деле, — в итоге на практике соответствующие действия оказываются для них столь же пугающими. Невротические модели поведения были выработаны ребенком в раннем детстве в качестве средства выживания, и даже невзирая на то, что сейчас, во взрослой жизни, они доказали свою контрпродуктивность, индивидуум цепляется за них, как за саму жизнь. Эти модели настолько укоренились в личность и стали настолько органичными, что человек воспринимает их как неотъемлемую часть своей натуры. Да они и воистину являются второй натурой — первой натурой было невинное и открытое дитя, — но эта первая натура оказалась утраченной и представляется невозвратимой. За немалое количество взрослых лет человеку довелось жить со своей второй натурой настолько долго, что он воспринимает ее как нечто вполне удобное и привычное вроде пары старых, разношенных башмаков. И тем не менее коль скоро человек явился к терапевту, то один этот факт представляет собой молчаливое признание того, что его вторая натура в каких-то важных аспектах потерпела неудачу. Но это вовсе не означает, что данный пациент готов на практике отказаться от этой самой второй натуры. Изменение, которого он ищет, сводится к другому: он хотел бы сделать свой характер (или вторую натуру) успешно работающим. Он открыт обучению новым способам справляться с жизнью и действовать, но совершенно не готов отказаться от своей стратегии выживания.

Такой настрой пациента по отношению к терапии известен как сопротивление. Иногда оно наглядно проявляет себя уже на самых ранних стадиях терапевтического процесса, когда пациент выражает недоверие терапевту или ставит под вопрос его компетентность. Лично я приветствую четкое и ясное заявление пациента об испытываемом им недоверии. Поскольку в детские годы те, кому он доверял, обманули его надежды и причинили ему вред, он был бы по меньшей мере наивен, начав вдруг доверять незнакомцу, о котором ему мало что известно. Психотерапевтическая компетентность отнюдь не гарантируется ни дипломами, ни популярностью. Никакой терапевт не может изменить пациента в большей степени, нежели пациент в состоянии изменить себя сам. Терапевтические изменения представляют собой процесс роста и интеграции, которые являются результатом того, чему пациент научился и что он испытал во время терапевтического процесса. Лучшим судьей всего этого является сам пациент. К сожалению, большинство пациентов не доверяют своим собственным ощущениям и чувствам — и это недоверие является частью их характерологической проблемы. Пребывая в отчаянии, многие из них испытывают желание отказаться от контроля над собой и передать его терапевту, питая при этом иллюзию, что тот сумеет изменить их. Умение капитулировать, о котором я все время веду речь, означает, что нужна капитуляция перед самим собою, а вовсе не перед другим человеком. Пациент должен следовать рекомендациям терапевта, но вовсе не подчиняться ему.

Процесс терапии начинается с консультации. Мы усаживаемся лицом к лицу, и пациент рассказывает мне о себе, о своих проблемах и о своем прошлом. Пока он говорит, мне предоставляется возможность изучить его, иными словами, отметить, как он держит себя, каковы тон его голоса, выражение лица, свойства взгляда и тому подобное. В поисках информации, которая объясняла бы его трудности, я непременно стану расспрашивать о его текущей жизненной ситуации и о его детстве. Я задам вопрос о том, как он воспринимает свое тело, какие мышечные напряжения в нем осознает, какие боли он испытывает и какими болезнями страдает. Затем я разъясняю связь между разумом и телом, настоятельно подчеркивая при этом функциональную тождественность физического и психологического. Многие из людей, обращающихся ко мне, в какой-то мере знакомы с этим подходом, прочитав отдельные мои книги, апробировав его разновидности в общении с другими психотерапевтами или услышав о моей методологии от своих знакомых или от других лиц. Если человек подготовлен к этому и подходящим образом одет, я осматриваю его тело, чтобы увидеть присущую ему картину распределения напряжений. Как правило, я произвожу указанный осмотр так, чтобы пациент в это время располагался перед зеркалом и я мог воочию показать и объяснить ему то, что вижу сам. Для пациента важно понимать, что если он должен измениться как человек, то должно измениться и его тело. Конкретно это означает, что если человек собирается стать свободным, то те напряжения, которые были выявлены во время данного обследования, нужно понять и снять. Чтобы достичь подобного результата, будущий пациент должен ощутить ограничивающее воздействие своих телесных напряжений, понять, каким образом они контролируют его нынешнее поведение, и усвоить, как и почему они появились и развились. Наконец, следует сформулировать и указать пациенту импульсы, которые блокируются упомянутыми телесными напряжениями. В этот момент нет и речи о необходимости сдаться, капитулировать — даже в будущем. Всё внимание фокусируется на осознании и понимании. Человеку просто содействуют в том, чтобы он отождествлял или идентифицировал себя со своим телом.

Очень важно понимать глубину дистресса и трудностей, испытываемых пациентом. Мэри была молодой женщиной, которую я впервые встретил в качестве участницы профессиональной школы-семинара, которую сам вел. Когда я осмотрел ее тело, то увидел полосу сильной стянутости в районе талии, которая функционально разбивала ее тело на две части. Это означало, что волна возбуждения, связанная с дыханием, не могла пройти в нижнюю часть ее тела. Указанное разбиение оказывало на личность Мэри значительное воздействие в следующих двух аспектах. Во-первых, ее сердечные чувства, локализованные в груди, не были связаны с сексуальными чувствами, локализованными в области таза. Это нарушение серьезно влияло на взаимоотношения Мэри с мужчинами. Во-вторых, ее тело демонстрировало глубокую потерю ощущения безопасности, являвшуюся результатом отсутствия истинной чувствительности в нижней части тела; последнее вело к подрыву ее способности функционировать, поскольку она была не в состоянии чувствовать под собой надежный и прочный фундамент. Я проинформировал Мэри обо всем обнаруженном и указал ей, что ситуация может коренным образом измениться, если поработать над ее проблемами с помощью биоэнергетического подхода, то есть как психологически, так и физически. Позднее Мэри приступила к прохождению у меня терапевтического курса, поскольку, по ее словам, я был единственным терапевтом, который понимал всю меру глубины ее проблем. Другие специалисты, с которыми она работала в чисто психологическом плане, рассматривали ее как человека собранного, компетентного и преуспевающего. Она действительно была вполне компетентным психотерапевтом, имела достаточно обширную и успешную практику и по всем внешним проявлениям была в хороших отношениях со своим мужем. Но эти отношения были хорошими потому, что Мэри неизменно подчинялась супругу. Она была в состоянии выглядеть вполне благополучной на широком фронте разных жизненных проявлений, что обманывало других, но смущало ее саму. Существует множество людей, которые постороннему, внешнему взгляду кажутся вполне нормальными, но если внимательно присмотреться к их телу, то становится видна правда их бытия. Тело воистину не лжет, но, если ты хочешь узнать правду о человеке, нужно быть способным читать то, что выражает тело, и понимать его язык.

Мэри работала со мною на протяжении нескольких лет. Ее клинический случай рассматривается с большей полнотой в одной из последующих глав. По мере того как она становилась сильнее и вырабатывала в себе более полное ощущение собственного Я, она обрела решимость оставить мужа и впервые в своей взрослой жизни испытала радость.

Далеко не каждый пациент, обращающийся ко мне за консультацией, на самом деле хочет услышать о себе правду. Некоторые нарциссические индивидуумы вовсе не настроены на то, чтобы узнать правду, и это делает работу с ними почти невозможной. Я не ожидаю от своих пациентов согласия с тем, что вижу я, но лишь открытости и готовности выслушать меня. Они сами в конце концов узнают правду, по мере того как начнут воспринимать себя на телесном уровне. Однако важно уже в самом начале терапии установить с пациентом рабочие взаимоотношения. Лучшей основой таких отношений является наличие у пациента ощущения того, что его понимают и что его рассматривают как человека, который настойчиво борется в попытках добиться какого-то свершения. На протяжении всей жизни ему говорили, что он должен приложить более серьезные усилия — в частности, чтобы изменить тот или иной аспект своей модели поведения с целью чувствовать себя хорошо. Если его страхи распознавались и признавались, ему давали рекомендации, которые, по сути дела, сводились к тому, что он в силах преодолеть их. Его всегда стремились убедить, что все его трудности — в его собственном разуме, и только в разуме. Теперь же он имеет возможность удостовериться, что проблемы присутствуют и в его теле и что параллельная работа как с телом, так и с разумом, проводимая неким интегрированным образом, может оказаться заметно более эффективной, нежели чисто вербальная, словесная терапия. Вводимые мною дыхательные упражнения, равно как и упражнения по интенсивному выражению чувств, как правило, оказывают весьма положительный эффект, снабжая пациента более высоким зарядом энергии и поднимая его дух. Хотя первоначально подобные упражнения не порождают значительных изменений в личности пациента, они важны тем, что помогают установить между нами позитивные взаимоотношения и построить прочный фундамент взаимопонимания. А он, в свою очередь, должен явиться надежной опорой той тяжелой работы, которую нам обоим предстоит проделать для того, чтобы освободить пациента от всего, что обременяет его в настоящее время.

Защитные механизмы эго не являются чисто психологическими. Если бы это было так, от них было бы гораздо легче отказаться. Большинство пациентов понимают, что все используемые ими способы защиты являются на данный момент не более чем ненужными «пережитками прошлого» и что ситуация, которая в свое время привела к возникновению определенных защитных механизмов, больше не существует. Однако проблема состоит в том, что указанные способы защиты со временем оказались структурно встроенными в тело, где их функция заключается в том, чтобы подавлять чувства. Это своего рода стены, за которыми и под контролем которых должны находиться всякие пугающие импульсы. Человека нельзя ограбить и лишить радости жизни, не породив в нем одновременно чувство убийственной ярости. Как справляются с подобным импульсом в цивилизованном обществе? Никто не решится развалить стены тюрьмы, где содержатся опасные преступники, пока не найдет способ отвратить от себя их враждебность. Этот вопрос я планирую подвергнуть рассмотрению в следующей главе. Но мы ведь тоже возводим стены, чтобы спрятаться за ними, чтобы защитить себя от вредоносных и болезненных воздействий, чтобы удержать наше море горя в каких-то берегах и не дать ему затопить всё. К сожалению, внутри этих заградительных стен оказываемся заключенными и мы сами.

Пациенты не позволяют себе плакать, поскольку боятся всей глубины своей печали, которая в большинстве случаев граничит с отчаянием или даже тождественна ему. Как сказал в этой связи один пациент: «Если я начну плакать, то могу и никогда не остановиться». Я не поколеблюсь заявить, что в глубинах большинства людей таится отчаяние по поводу того, что им никогда не удастся найти настоящую любовь, испытать подлинное счастье или узнать неподдельную радость. Когда один из моих пациентов сказал своей матери, что она всегда была несчастной и что она нуждается хоть в капельке счастья, эта немолодая особа ответила так: «Счастье — это вовсе не то, из чего складывается жизнь и в чем она состоит. А состоит она в необходимости делать то, что человек должен». Но без чувства радости жизнь пуста, а если она чем и полна, то только страхом и страданием. Это страдание порождается жаждой обрести связь с кем-нибудь, и такое страдание из-за отсутствия партнера столь же невыносимо, как и физическое страдание от жажды, вызванной отсутствием воды. Более чем понятно, почему пациенты отказываются погрузиться в этот ад. Но отрицать все подавленные эмоции и лишить свое Я возможности испытывать сильные страсти и страдания означает согласие умереть заживо.

Тактика тотального отказа от чувств и их умертвления в себе может способствовать выживанию, но боль и страдание от этого не исчезают. Время от времени они будут выныривать на поверхность как чисто соматическая боль, проявляясь в форме хронического напряжения какой-либо части тела и делая человека несчастным. Поскольку такого рода боль в своей основе продолжает оставаться эмоциональной, человек может ее уменьшить посредством плача и капитуляции. Разница между чисто физической и эмоциональной болью заключается в том, что первая из них четко локализована и воздействует на ограниченный участок тела, в то время как эмоциональная боль, также проявляющаяся в теле, носит генерализованный, обобщенный характер. Головная боль — это боль, локализованная в голове, зубная боль ограничивается челюстью и прилегающими областями, боль в шее воздействует только на шею. В противоположность этому боль, испытываемая от одиночества, ощущается во всем теле. Эмоциональная боль берет свое начало в том, что все тело сжимается в ответ на утрату или разрыв связи с тем, кого или что мы любили. Такие переживания могут ощущаться как боль в сердце, особенно когда дело касается ребенка и сопровождается чувством, что тебя отвергли и предали. Поскольку боль воспринимается ребенком как угроза жизни, то выживание требует подавления данного переживания вместе с сопутствующими ему болью и страхом. Это достигается онемением тела посредством его напряжения или же путем отключения от боли. Обе указанные процедуры реализуются с помощью отсечения чувств, что впоследствии ведет к ощущению одиночества и пустоты. Такие состояния становятся болезненными, и в конечном итоге в человеке рождается импульсивное побуждение к тому, чтобы открыться и излиться, но этот импульс блокируется страхом оказаться отвергнутым. Поскольку такого рода побуждения невозможно полностью подавить, пока человек жив — ведь они представляют собой саму суть жизненного процесса, — то индивид пребывает в состоянии непрекращающейся борьбы со своей собственной натурой, другими словами — со своим телом и его чувствами. На самом деле указанная борьба ведется между эго с его механизмами защиты от отверженности и предательства и телом с его сердцем, которое оказалось заключенным в тюрьму. Напряжение, вызываемое данным конфликтом в теле, воспринимается как боль. Если капитулировать перед своей натурой и сделать возможным полное и свободное выражение упомянутого импульсивного побуждения, то это приведет к немедленному облегчению боли, результатом чего явится приятное ощущение полноты жизни и свободы.

Поскольку эмоциональная боль служит представлением конфликта между каким-то побудительным импульсом и страхом перед его выражением, то ее можно исключить либо путем полного подавления данного импульса, либо путем устранения страха, который блокирует полное выражение соответствующего побуждения. Пациентка по имени Джулия недавно жаловалась мне, что после нескольких месяцев терапии у нее все равно нет хорошего самочувствия. Мы побеседовали с ней на темы, связанные с ее сексуальными отношениями с мужем, которого она воспринимала как человека страждущего и убогого. Его эротические ухаживания оставляли ее холодной, хотя другие аспекты собственного брака ей нравились. Я неизменно призывал Джулию быть искренней по отношению к самой себе и своим чувствам и поддерживал ее в том, чтобы не поддаваться сексуальным домогательствам супруга, если она не испытывает на то желания. Подобная поддержка позволила ей добиться довольно-таки значительного прогресса, но она по-прежнему находилась в состоянии конфликта. «Я боюсь рассказывать вам, что я чувствую, — говорила она мне, — боюсь признаться, что не люблю своего мужа, потому что вы велите мне оставить его. Если же я скажу, что вовсе не чувствую результатов прохождения терапевтического курса, то вы посоветуете мне прекратить его». Это был в точности тот же самый конфликт, который был у Джулии с матерью, которая, как я уже писал выше, говорила ей, что счастье (иными словами, радость) — это вовсе не то, в чем состоит и к чему сводится жизнь.

С точки зрения ее матери, жизнь заключалась в том, чтобы существовать для других. Джулия пояснила, что мать относилась к ней по-особому. «Она говорила, что только я — ее настоящее дитя, ее шелковая и бархатная. Она нуждалась во мне, и я должна была жить ради нее. Вот как я потеряла саму себя». Джулия отлично понимала, что в результате отсечения своих чувств она оставила в своей личности пустое пространство, дыру, которую ранее занимала ее мать. Необходимость отдавать себя — а не себе — приводила к тому, что она постоянно чувствовала себя одинокой, пустой, нереализованной и печальной. «Но, — добавляла она при этом, — я не хочу отправиться в то зияющее пустотой место и изо всех сил противлюсь этому, хотя и знаю, что поступить надо именно так. Меня это настолько задевает и ранит, что я тут же запрыгиваю прямиком обратно в свою голову». Джулия как бы уходила от своего живота, от брюшной полости, где она ощущала подспудную печаль из-за потери своего Я; но сам этот акт ухода на самом деле означал отказ от собственного Я. Могу лишь добавить к этому, что бегство от «низа» отсекало значительную часть сексуальных чувств Джулии, а это в большой степени способствовало ее сексуальному конфликту с мужем.

Все чувства возникают в результате телесных процессов и должны пониматься и истолковываться в терминах этих процессов. Многие из наших чувств произрастают из прошлого опыта и отражают его. Печаль, которую испытывала Джулия, отражала ее болезненное ощущение утраты своего телесного Я. Произнося слова вроде «это так сильно ранит», она фактически говорила о конфликте между потребностью расплакаться и стремлением удержаться от этого поступка. Боль от такого конфликта может доводить буквально до предагонального состояния. Вот как излагала это Джулия: «Я себя чувствую так, словно меня пытают на дыбе. Я не в состоянии вынести этого, хотя чувствую и понимаю, что должна. Если я не смогу вынести, мои родители покинут меня». Этот страх оказался перенесенным на меня. Если она не сумеет улучшить свои результаты в ходе терапии, мне придется покинуть ее. И хотя Джулия хорошо знала, что ее страх носит иррациональный характер, это было совершенно реальное, осязаемое чувство, которое можно было разрядить только посредством выражения своего гнева, а не с помощью какого-то волевого акта. После нашего совместного обсуждения проблемы она почувствовала себя намного лучше, поскольку в ходе беседы ей удалось выразить свой страх и она поняла, что он берет свое начало в конфликте, восходящем к временам детства. К ее настоящему указанный конфликт имел отношение лишь постольку, поскольку препятствовал ее самовыражению.

Почти у всех пациентов в той или иной мере присутствует страх оказаться отвергнутыми, который проистекает из их давнишних, еще детских переживаний. В большинстве случаев этот страх, который иногда доходит до состояния паники, не воспринимается на сознательном уровне, потому что он заблокирован ригидностью, или, иначе говоря, напряженной жесткостью грудной стенки. Сводя нормальное дыхание до минимума, индивид как бы парит выше этого чувства паники, однако столь мелкое, поверхностное дыхание приводит также к отсечению всех прочих чувств, оставляя после себя пустоту и неудовлетворенность. С другой стороны, паническое чувство — это нечто чрезвычайно болезненное и страшное, но от него можно избавиться с помощью глубокого дыхания. Чувство паники тесно и напрямую связано с ощущением невозможности продохнуть. Причина, почему человек испытывает трудности с дыханием, состоит в том, что мускулатура его грудной стенки сильно сокращается из-за страха — страха оказаться покинутым и отверженным. Человек попадает в порочный круг, откуда по-настоящему трудно вырваться: страх оказаться покинутым или отверженным -> трудности с дыханием -> поверхностное дыхание -> паника при попытке глубоко дышать -> дальнейшее усиление страха оказаться отвергнутым и т. д. Человек оказывается вынужденным жить на поверхности, на мелководье души, то есть безо всяких эмоций. Находясь на этом уровне, он может удерживаться выше своего глубинного, основополагающего чувства паники, но такая жизнь при всей ее кажущейся безопасности является омертвленной. Подобный механизм поддерживается в жизнеспособном состоянии лишь страхом оказаться покинутым. Если человек, невзирая на страх, научится хорошо дышать, он станет горько плакать и воспримет свой страх оказаться покинутым как отголосок прошлого. Глубокие рыдания облегчают также, как я указывал ранее, боль, связанную с утратой любви. Тем самым, капитулируя перед своим телом и рыдая, человек переступает через свои страхи и боли и попадает в прохладные воды умиротворенности, где ему будет дано познать радость жизни.

Случай Джулии дает нам возможность лучше понять боль одиночества, которая представляет собой физическую сторону страха остаться одному как перст. Этот страх создает потребность в других людях и в действиях, направленных на то, чтобы отвлечься от ощущения того, что ты — один-одинешенек в этом мире. Поскольку такое отвлечение, или, иначе говоря, абстрагирование, носит лишь временный характер, то индивид снова и снова сталкивается со страхом оказаться в полной изоляции. Подобный страх, как и многое другое в психике, не является рациональным, но он вполне реален. Его не должно быть, но он есть. Разумеется, не каждый боится оставаться наедине с самим собой. Люди способны пребывать в одиночестве при условии, что они умеют сосуществовать с собою. Но если у человека по той или иной причине отсутствует сильное и безопасное ощущение собственного Я, то в одиночестве он остро чувствует как свою собственную, так и окружающую пустоту. Чувство одиночества изначально исходит из ощущения внутренней пустоты, которая, как это имеет место у Джулии, является прямым следствием отсечения своих чувств.

Человек не может быть одинок, если он эмоционально жив. Даже в полном одиночестве он ощущает себя частицей жизни, природы и вселенной. Многие люди предпочитают одиночество той толчее и суете, которые порой кажутся неотъемлемыми атрибутами современных человеческих отношений. Другие добровольно соглашаются быть одни, поскольку не смогли отыскать того человека, с кем им действительно хотелось бы разделить свою жизнь. Таких людей нельзя назвать одинокими; они не испытывают боли и не чувствуют пустоты. А вот участь того, кто лишен способности оставаться наедине с самим собой, довольно незавидна: он все время вынужден искать кого-то другого, внешнего, кто бы заполнил его собственную внутреннюю пустоту. В такой жизни отсутствует радость, поскольку она ведется на уровне выживания, а именно под лозунгом «Я не в состоянии жить без тебя».

Иррациональность, которая скрывается за страхом оказаться одному, совершенно очевидна из следующей оговорки моей пациентки: «Если я соглашусь с одиночеством, то потом обязательно буду одна». Этот страх словно не замечает того факта, что человек является существом социальным, которое хочет жить совместно с другими людьми и находиться в близкой связи — с одним конкретным человеком. Нас влечет друг к другу, потому что при контакте с иной человеческой особью возрастает наша собственная живость. Однако подобный положительный эффект отсутствует, если один из пары взаимосвязанных людей становится всего лишь довеском, который из-за депрессии или но иной необходимости цепляется за своего партнера: Некоторые невротические индивиды нуждаются в том, чтобы быть нужными, но все союзы, основанные на таком чувстве, рано или поздно создают взаимные обиды, которые в дальнейшем легко перерождаются в глубокую враждебность. И тот человек, который нуждается в другом, и тот, в ком нуждаются, — оба они теряют настоящую свободу и возможность извлекать радость из своих взаимоотношений.

Единственными здоровыми взаимоотношениями, в которых нуждаемость в другом и собственная нужность действительно свойственны ситуации и неотделимы от нее, являются отношения между родителем и ребенком.

Родители, удовлетворяя нужды и потребности ребенка, одновременно удовлетворяют и собственные нужды. Ребенок, который в детстве остается неудовлетворенным, становится в своей взрослой жизни бедствующим и убогим индивидом, все время чувствующим надобность в каком-то человеке, который был бы под рукой и находился в его распоряжении. Это чувство является совершенно реальным, хотя оно не принадлежит настоящему и не может быть удовлетворено в настоящем. Если кто-либо пытается действенно отреагировать на указанную нужду, то он только в еще большей степени инфантилизирует соответствующего индивидуума, никак на деле не помогая ему. Действительно насущная, сегодняшняя потребность такого лица — это необходимость функционировать полностью на уровне взрослого человека, потому что лишь таким образом он может реализовать себя и оказаться удовлетворенным. Все блокады, как психологические, так и физические, которые препятствуют его взрослому функционированию, должны быть ликвидированы. Это делается путем повторного проживания прошлого с одновременным пониманием настоящего. С помощью глубокого дыхания и сильного плача человек может почувствовать боль от потери той поддержки и любви, которыми располагал в детстве. После этого он может принять указанную потерю как факт, связанный с прошлым, и обрести свободу для реализации своего бытия в настоящем. Ребенок не может поступить подобным образом, поскольку любовь и поддержка родителей существенно необходимы для его жизни. В детстве выживание требует отрицания указанной потери, даже если она имеет место. Ребенок обязан верить в то, что он с помощью каких-то усилий со своей стороны способен вернуть и сохранить родительскую любовь. Он должен подчиняться родительским требованиям даже вплоть до готовности пожертвовать собой, как это сделала Джулия. Однако хотя такая жертва и обеспечивает выживание в детстве, она одновременно почти гарантирует нереализованность, неудовлетворенность, пустоту и одиночество взрослого существования этого человека. В нижней части брюшной полости такого бедняги поселяется отчаяние, чтобы уже никогда не покинуть свою обитель.

Любая попытка преодолеть потерю и боль прошлого с помощью чисто волевого усилия не сработает. Ее провал только укрепит или даже увековечит существующее отчаяние. И напротив, приятие этого отчаяния как данности при одновременном понимании того, что оно не относится к настоящему, позволяет переступить через него. Указанный принцип наглядно иллюстрируется на примере истории с фермером, у которого украли лошадь и который потом стал чуть ли не круглые сутки дежурить на страже у ворот сарая, где размещалась конюшня, вооружившись против конокрадов карабином. Подобно всем невротикам, этот фермер, отрицая и отвергая реальность прошлого, обречен пережить его снова. Когда человек капитулирует перед своим телом, данный акт образует собой приятие реальности настоящего. Хотя указанный принцип ясен и прост по своей формулировке, его применение отнюдь не является простым делом. Чтобы действительно капитулировать перед собственным телом, требуется нечто большее, чем соответствующее сознательное решение, поскольку сопротивление подобной капитуляции носит по большей части неосознанный характер и как бы структурно заложено в тело. Стиснутые, решительные челюсти можно на мгновение расслабить и разжать, но, как только сознание отключится от контроля за соответствующими мышцами, челюсти тут же вернутся в свое привычное, сжатое состояние. Зачастую это бывает чуть ли не старинной фамильной привычкой, даже традицией, которая настолько становится частью личности едва ли не каждого члена семейного клана, что без нее человек чувствует себя неловко, не в своей тарелке. Но если он все-таки решится отказаться от безапелляционно стиснутого состояния своих челюстей, то обнаружит, что их новое, ненапряженное состояние обеспечивает совершенно нормальные ощущения, а прежние, сжатые челюсти и выдвинутый подбородок стали теперь казаться некомфортными. Однако подобная перестройка требует изрядных затрат времени и усилий, поскольку отказ от своего решительного внешнего облика не может не повлиять на поведение данного лица в самых разных житейских ситуациях. Это равносильно настоящему изменению стиля жизни человека: вместо того чтобы вечно стремиться, делать и добиваться, перейти к тому, чтобы просто быть и существовать, вместо жесткости перейти к мягкости. Кроме того, отказ от хронического напряжения любой группы мышц также может быть чреват немалой болью, поскольку изрядные болевые ощущения при попытке расслабить и растянуть сильно и длительно напряженные мышцы просто неизбежны. В напряженной мускулатуре тоже присутствует устойчивая боль, но она не ощущается. Напряженные мышцы нужно растянуть, чтобы эта боль проявилась.

У многих людей напряжение в районе челюстей связывается с втянутой, убранной назад нижней челюстью, в то время как та же челюсть, выдвинутая вперед, демонстрирует агрессивную установку соответствующего лица. На самом деле оба указанные положения челюсти блокируют возможность капитулировать перед собственным телом, поскольку свободное перемещение челюстей в любом случае оказывается ограниченным. Словом, получается так, что выпяченная вперед нижняя челюсть выражает установку «я не поддамся», а противоположное положение челюсти говорит «я не умею поддаться». Освобождение челюстей и их вывод из заблокированного состояния требует значительной работы и извлекает на поверхность боль. Однако, когда указанное напряжение снимается, боль от растягивания напряженных мышц вскоре исчезает, в то время как боль от заболевания височно-нижнечелюстного сустава, которое вызывается хроническим напряжением челюстей, со временем только нарастает. Люди, страдающие указанной болезнью, не могут полностью открыть рот, что ограничивает как их дыхательные, так и речевые возможности.

Хроническое напряжение в челюстных мышцах не представляет собой изолированного явления. Стиснутым челюстям всегда сопутствует сдавленная соответствующими мышцами гортань, что ограничивает возможности вокализованного выражения чувств. Зажатое горло делает плач или пронзительный крик исключительно трудным делом. Я использую в работе со своими пациентами специальные дыхательные упражнения, чтобы помочь им снять указанное напряжение, но это длительное занятие. Даже если у человека происходит слом и он сильно плачет, сопутствующая разрядка и снятие напряженности не обязательно будут необратимыми. Мышцы — штука эластичная, и они быстро возвращаются в свое привычное состояние. Человек должен плакать снова и снова, всякий раз делая плач немного сильнее и свободнее," и так до тех пор, пока плакать не станет для него таким же простым и легким делом, как ходить. Аналогично, следует вновь и вновь практиковаться в пронзительном визге, пока человек не начнет воспринимать его столь же естественным, как обычную речь. Хорошее место, чтобы поупражняться в визге, — это автомобиль, мчащийся по шоссе с наглухо поднятыми оконными стеклами. Водитель может при этом откинуть голову назад, на подголовник, и визжать сколько душе угодно, причем никто и ничего наверняка не услышит.

Важным признаком в терминах характерологической установки человека является то, как он держит голову. Приведу два конкретных клинических случая, иллюстрирующих мою мысль. Ларри занимался коммерческой антрепризой и ощущал, что он не в состоянии реализовать свой потенциал. Он уделял очень много внимания аналитической терапии, но это мало что меняло в нем. Сильный, настороженный мужчина, он в процессе разговора сидел лицом ко мне, немного подав голову вперед. По мере обсуждения волновавших его проблем я приходил к заключению, что он хорошо защищен со всех сторон. Ларри легко соглашался с моими наблюдениями, но после этого умел объяснить свое поведение логическим путем, и в результате ничего не менялось. Чисто физически у него была сдавленная грудь, что в большой степени ограничивало его дыхание и блокировало плач. Как-то однажды, манипулируя с биоэнергетическим табуретом, он почти заплакал, но все это перешло в смех, который длился больше пятнадцати минут. Такой смех был явной защитой против плача. Убежден, что первый пролом в его оборонительных фортификациях произошел в тот момент, когда я вдруг разгадал, что означает положение его головы. Глядя на то, как она выставлена далеко вперед, я уяснил, что Ларри всегда бежал «впереди самого себя». Эта формулировка означает, что он старался предвидеть каждую ситуацию прежде, чем она возникала, и все время думал, калькулировал и планировал, как с нею справиться. Такое отношение давало ему преимущества перед конкурентами в его бизнесе, но полностью отнимало у него ту спонтанность и свободу, которые могли бы сделать его жизнь радостной и доставляющей удовлетворение. Ларри очень быстро уловил мою мысль, и это открыло дорогу к определенным успехам в проводившейся с ним терапии.

Второй случай касался мужчины в возрасте под шестьдесят, который консультировался у меня по поводу своего повышенного артериального давления. Роберт был человеком внушительного телосложения, преуспевающим по работе и довольным своим браком. И все-таки в его личности что-то было неладно, поскольку у него развилась серьезная форма гипертонии. Внимательно разглядывая тело Роберта, я мог видеть, как он держится. Грудь у него была выпячена, плечи приподняты, а голову он нес высоко, наклоняя в стороны и откидывая назад так, словно бы смотрел скорее поверх людей, нежели на них. Верхняя половина его тела была заметно крупнее нижней. Простая интерпретация его позы и осанки сводилась к тому, что Роберт считал себя — и держал себя — выше обычных людей, словно он являлся существом высшего порядка. Когда я продемонстрировал Роберту, как он носит голову, тот заметил в ответ, что его дедушка держал голову в точности так же. Роберт вырос в Северной Италии, где все члены его обширного семейства чувствовали себя важными персонами, поск