 |
Дискурс региональной идентичности в современной России
|
|
|
|
В 2003 - 2006 гг. мне пришлось достаточно много поездить по регионам Урала, Поволжья и Сибири. Приходилось разговаривать с самыми разными людьми, участвующими в политическом процессе и политикой интересующимися: от простых избирателей, агитаторов и разносчиков предвыборной литературы до губернаторов, депутатов разнообразных собраний и дум, мэров городов и районов. У большинства из них слова «регион», «субъект Российской Федерации», «область», «край», «Урал», «Сибирь», «Прикамье», «Поволжье» и т.п. употреблялись не в связке с Россией («регион – Россия»), а в противопоставляющем сравнении с каким-либо иным регионом, иной территорией или же Центром, Москвой, Кремлем. Причем, по выбору субъекта сравнения можно было смело судить о благополучности, развитости и даже перспективности той или иной административной территории, того или иного субъекта РФ.
Если кто-то с гордостью говорил, что у нас лучше, чем в Кургане, Урюпинске, Арзамасе, N-ске, то смело можно было человеку сочувствовать. Когда другой утверждал, что у нас дороги лучше (улицы шире, сметана гуще, чай крепче и т.п.), чем в Екатеринбурге или Новосибирске, то можно было понять, что Екатеринбург и Новосибирск все же опережают сравниваемый с ними город, являясь для него критерием оценки и образцом для подражания.
Другими словами, как в массовом, так и в политическом сознании обнаружилась весьма устойчивая, разветвленная система символов, связанных с теми или иными территориями, через которую и проявлял себя дискурс региональной идентичности. Этот дискурс и эта символическая система динамичны, у них есть история. Детальный научный анализ дискурса региональной идентичности даже в одном из субъектов какого-либо федерального округа требует и специального исследования, и времени, и средств. Поэтому ограничимся лишь некоторыми замечаниями, вытекающими из собственных наблюдений и интервью с представителями политической элиты и экспертного сообщества следующих субъектов РФ: Башкортостан, Кировская область, Красноярский край, Москва, Нижегородская область, Новосибирская область, Пермский край, Самарская область, Санкт-Петербург, Свердловская область, Тамбовская область, Тюменская область, Удмуртия, Челябинская область, ХМАО, ЯНАО и некоторых других.
|
|
|
Позиционирование
Обратим внимание лишь на один из аспектов (вариантов) проявления дискурса региональной идентичности того или иного региона в России: его отношение к столице.
Общественное мнение до сих пор считает, что в России было и есть две столицы. Первая и вторая. Москва и Санкт-Петербург. На самом же деле послереволюционный Питер постепенно утрачивал свою столичность, оказавшись к началу 90-х гг. прошлого века городом, если не совсем провинциальным, то уж точно не столичным. И прежде всего по экономическим показателям. К этому времени Москва окончательно победила «вторую столицу» и реализовала свою централистскую сущность, проявлявшуюся в истории России многократно. Особенно в ее имперские периоды.
Как черная дыра Москва втягивала (и продолжает втягивать) финансовые, интеллектуальные, культурные, административные и иные ресурсы. Вся остальная Россия оказалась пылевидным облаком, вращающимся вокруг златоглавого светила. И чем более столичной становилась Москва, тем провинциальней и неотличимей друг от друга оказывались регионы. В том числе и Питер.
Но Питеру повезло с историей и общественным мнением. Устойчивые словосочетания «вторая столица», «северная столица», «музейная столица», «культурная столица», «столица русского рока» и т.п., сознательно или просто по привычке использовавшиеся по отношению к Ленинграду – Санкт-Петербургу оказались настолько сильными символически, что просто обязывали ленинградцев-петербуржцев конкурировать с Москвой. Иногда Москву просто презирали за «некультурность», за неинтеллигентность, отсутствие укорененной интеллектуальной элиты. Старая питерская интеллигенция. Это звучало! Питер считался более свободолюбивым, более либеральным. По отношению к Москве такое символическое позиционирование «обозначалось» просто – «Москва – большая деревня».
|
|
|
Но Москва продолжала свое дело. И к середине 90-х гг. она уже она не отставала от Питера ни по «культурности», ни по либеральности (события 1991 и 1993 гг.), а по финансам и престижности опережала кратно. Утратив экономический и прочие «материальные» потенциалы, «вторая столица» постепенно начала растрачивать и свой стратегический символический запас. Дело стало немного поправляться в связи с празднованием 300-летия города и приходом к власти в стране «питерской команды» во главе с Владимиром Путиным. Однако символическому выздоровлению препятствовали и препятствуют объективные факторы централистской направленности.
Сегодня Москва уже однозначно воспринимается не как один из субъектов РФ и даже не просто как «столичный» субъект РФ, но как Центр России, как то, откуда все начинается и куда все стекается, как Центр Власти и Богатства. Москва оказалась противоположена России, одновременно оставаясь ее частью. Питер естественным образом оказался за пределами Москвы как российского Центра.
На фоне символического позиционирования Питера как второй столицы другим регионам ничего не оставалось делать, как бороться за «звание» столицы третьей. В этом позиционировании всех опередили три города: Екатеринбург, Нижний Новгород и Новосибирск. Пермь, Челябинск, Самара, Уфа, Тюмень и другие очевидно отстали. Я уже не говорю о Пензе, Тамбове, Воронеже, Туле, Ульяновске и т.д.
При этом наблюдается любопытная закономерность: называя себя «третьей столицей» массовое сознание названных трех городов сравнивает себя именно с Москвой, признавая за ней эталонность, а не с Питером, который остается как бы вне сравнения, в стороне. И действительно Питер по многим показателям уже не критерий, во всяком случае, для Екатеринбурга, Нижнего Новгорода и Новосибирска. Активные жители трех третьих столиц очень часто считают себя более пассионарными, чем петербуржцы, которых снисходительно называют «малохольными и малокровными». Особенно это заметно в Екатеринбурге. Новосибирск, ощущая свою отдаленность от культурных, финансовых и иных потоков, постепенно становится очередной банальной «столицей Сибири», и на сравнение с боле отдаленным Питером не претендует, а Нижний Новгород, напротив, чрезвычайно зависим от Москвы, а потому «глаза у его замутены» близостью к столице первой.
|
|
|
Позиционирование по отношению к Москве дает на самом деле очень многое, в том числе для развития региона. Например, общественное сознание в Свердловской области уже в 80-е – 90-е гг. стало позиционироваться не по отношению к соседним регионам, а по отношению к федеральному центру, к Москве. В частности, символический (но не политический!) смысл Уральской республики содержался, на самом деле, не только и не столько в заявке на выравнивание статусов субъектов РФ, но и в вызове властей Центра на политическую дуэль. И дуэль эту, заметим, Свердловская область провела с честью. Соответственно все другие регионы, которые столь жестко не оппонировали Центру, вольно или невольно вынуждены до сих пор воспринимать Свердловскую область не просто как один из многочисленных субъектов РФ, но как реального конкурента, имеющего особое значение, особый политический статус. Например, В Новосибирске сравнения с Екатеринбургом звучат много чаще, чем в Екатеринбурге сравнения с сибирской столицей. Другими словами, в 1995 г. в Свердловской области были заложены основные параметры символической системы защиты региональных экономических и политических интересов от экспансии и из других регионов, и из Москвы.
Но сегодня этого становится мало. Символическая «третьестоличность» начинает буксовать. Например, нет никаких гарантий, что завтра третьими столицами себя не объявят еще пять-десять городов: Уфа, Казань и т.д. Позиционирование по отношению к Москве ставит даже передовые регионы («третьи столицы») в ситуацию «догоняющих», второстепенных, неравных. Питер – «вторая столица» никогда не станет первым, ибо для него эталоном все равно является Москва. Не Стокгольм, Хельсинки или Венеция, но Москва.
|
|
|
Но самое главное заключается в том, что позиционирование регионов в системе координат «регион – Москва», «регион – Центр» играет на руку Москве и центральной власти. В такой системе координат регионы никогда не смогут самореализоваться, они навсегда останутся периферией, провинцией.
Современное символическое позиционирование российского региона, намеревающегося не просто выживать, а развиваться, может быть только одним – по отношению не к Москве, а к СОВРЕМЕННОСТИ, к современной Европе, современному Китаю, к Японии, к США и т.д. Москва тоже может присутствовать в этом позиционировании, но не как «наше все», а как один из городов, представляющих современную цивилизацию и культуру, если, конечно, она этого будет достойна.
Другими словами, нужно сделать символический пропуск хода, символически обогнав Москву. И если Москва сегодня пытается оказаться в символической Европе, то там же должны стремиться оказаться и другие регионы, которые объективно отстают от Москвы. Пошаговая символическая стратегия устарела. Кстати заметим, на наш взгляд, первым в символической Европе окажется именно Санкт-Петербург, ибо европейские одежды ему более к лицу, чем Москве. Нужно сменить лишь систему координат, в которой Питер и другие российские регионы оказались благодаря организованному коллапсу федеративных отношений.
Большой проект
Символическое позиционирование региона предполагает наличие одной или нескольких идей (проектов), реализация которых, позволяет региону выделиться из десятков других, мобилизует население и элиту. По большому счету эти проекты не обязательно нацелены на мгновенный «современный (европейский) эффект», но обеспечивают присутствие в информационном пространстве, как минимум, страны и делают массовое/элитное сознание региона косвенно причастным к основным мировым вызовам, трендам, культуре.
Реальная политическая и символическая практика уже наработала множество вариантов такого рода проектов. Перечислим лишь некоторые из них.
Проект промышленный – гигантская стройка, открытие современного производства, модернизация действующего, создание мощного совместного предприятия и т.п.
Проект международный – открытие строительство международных центров, привлечение иностранцев ля создания чего-то «иностранного» (итальянская деревня в Екатеринбурге), вписывание города/региона в международное логистическое пространство, открытие торговых представительств, консульств и т.п. (Екатеринбург – консульский центр) и т.п.
|
|
|
Проект спортивный – проведение Олимпиады (как вариант, Игр доброй воли), строительство трассы Формулы-1, проведение регулярных международных соревнований и т.д.
Проект укрупнения – постоянный рост территории, присоединение новых территорий, принадлежащих соседним регионам, и т.п.
Новый город (район) – строительство нового города (Санкт-Петербург, Вашингтон), перенос столицы (или части столичных функций) в новый город (Астана). Новый город всегда несколько десятилетий - современный город, в котором аккумулируются новые техники и технологии. В этом отношении он более динамичен, более устремлен в будущее. Проблема многих российских городов – старость, историчность, которая часто тянет назад. Гордость за историю часто перерастается в стремление сохранить прошлое всеми силами, в отрицание перемен, их неприятие. Другими словами, в дискурсе региональной идентичности всегда есть место проблеме вечности и мимолетности, истории и современности. В 70-80-е гг. прошлого столетия Новосибирск и Нижний Новгород были (считались) более современным, более столичными, более перспективными городами (по архитектуре, по научному потенциалу, наконец, по региональной пассионарности и т.п.). Но за двадцать-тридцать лет они не обновились (не было необходимости, ведь они были новыми!), тогда как Екатеринбург, Казань совершили прорыв, обогнав по этим же показателям бывших лидеров.
Проблема «новое – старое» в дискурсе региональной идентичности имеет и сугубо практическое приложение. Например, практически в каждом городе есть новостройки, которые устарели уже в ходе строительства. Или, в Екатеринбурге (и он не исключение) достаточно «свежие» микрорайоны панельных многоэтажек (Юго-Западный, часть Ботанического и Заречного) на глазах превращаются в трущобы. Таким образом, стратегическое планирование города/региона всегда должно предполагать импульс не только созидательный, но и возможность отрицании, разрушения, отказа даже от ближайшего прошлого, с одной стороны. И возведения бесспорно вечного, с другой.
Имиджевые проекты могут быть самыми различными: от проведении выставок международного уровня и организации симпозиумов и конгрессов до ваяния оригинальных помтников.
Очевидно, что проектов может быть великое множество, но есть минимум два обязательных требования к любому из них. Во-первых, если масштаб проекта хотя и имеет значение, но не определяющее, то уникальность проекта принципиальна. Например, масштабность Метрополитен музея и Музея Соломона Гуггенхайма в Нью-Йорке несопоставимы, но их известность вполне сравнима. Не нужно иметь 5 тысяч картин, нужно иметь 50, но уникальных, в том числе и по месту и характеру их экспонирования. Во-вторых, проект, способствующий формированию или корректировке современной региональной идентичности, должен быть сопровождаем, обеспечен современной символикой, доступной не только региональному восприятию, но имеющей мировое значение. Посконные символы в России уже никого не удивляют. Например, памятник Даниле Мастеру (герой сказов П.П.Бажова) уже никого не в изумление не приведет. Слишком местечково. Каслинское литье сегодня тоже мало кого поражает. А вот все, что связано с гибелью одной из европейских царских династий, - явно доступно любому.
Кстати, памятники, хотя редко являются доминирующим основанием дискурса региональной идентичности, но роль вспомогательного средства безусловно выполняют. Поэтому количество и качество памятников – вопрос принципиальный. И тут уж возможности для творчества беспредельные: памятник первым людям, побывавшим на Марсе, первым инопланетянам, путешествовавшим по Уралу, первому БОМЖу, неопознанному летающему объекту, всем проезжавшим через Екатеринбург (скульптурная композиция), памятник «Шести соткам», Шахматам, Свободной Журналистике, Льву Гумилеву, Ивану Ботхитхарме, который движется с Юга на крыльях весны, свердловскому року, Машине времени, Биттлз и персонально Д.Леннону, сержанту ГАИ, Нельсону Манделе, Тутанхамону, Джоконде, Бунюэлю, Дружбе ЦРУ и ГРУ, Золушке, Буратино и т.д. Стоит только приветствовать, например, появление памятника компьютерной клавиатуре в Екатеринбурге. Оригинальность замысла, простота воплощения и вменяемость рекламного посыла – все это сделало памятник известным практически мгновенно. Пусть памятники будут разными. И не только имени Церетели или Грюнберга. Для памятников не обязательно нужны площади. Подходят скверы и парки, набережные, проспекты. Еще несколько примеров. На всероссийском кокурсе необычных монументов в тройку лидеров вошли Памятник человеку-невидимке, представляющий собой плиту с отпечатками ступней, Чижик-Пыжик с набережной Фонтанки, памятник со странным названием "Антон Павлович Чехов в Томске глазами пьяного мужика, лежащего в канаве и не читавшего "Каштанку" и другие.
Условия
Очевидно, что для формирования современного дискурса региональной идентичности необходима определенная среда. Причем, основные параметры этой среды также понятны. Например, в Питере и Верхотурье одинаково много истории. Верхотурье вообще есть сама история. Количество средств, вкладываемых в сохранение истории и в Питере, и в Верхотурье (на каждый памятник истории и архитектуры) вполне сопоставимо. Но только в Питере возможно формирование современного дискурса идентичности, а в Верхотурье едва ли. Потому что Верхотурье, равно как и тысячи других регионов и местечек, фактически выключено из современности. Дороги, гостиницы, мобильная связь, Интернет, транспорт, банки, сфера обслуживания – все эти атрибуты современной инфраструктуры Верхотурье практически не затронули. Таким образом, первым условием для современного позиционирования является включенность региона (субегиона), города в современную инфраструктуру и коммуникацию.
Вторым столь же важным условием – наличие гуманитарной, шире интеллектуальной среды, которая способна продуцировать символические ценности, сохранять их и транслировать. Современная ситуация в России в этом отношении явно не благоприятно. Позиционирование по линии «регион – Москва», которое доминирует сегодня, например, очевидно не способствует сохранению интеллектуального потенциала в области. Еще более неблагоприятная ситуация в соседних (тех же нефтегазодобывающих) регионах, где утечка кадров в Москву, Питер, Екатеринбург иногда приобретает просто катастрофические масштабы.
Проблема провинции – утечка мозгов. Мозги утекают не за границу. Зарубежные страны отсасывают интеллект, но не в таких масштабах, как это делает Москва. Москва отсасывает менеджеров, людей активных, молодых, мобильных, которые видят массы возможностей там, но не видят здесь.
Когда мне, екатеринбуржцу, говорят, что в Москве челябинская или пермская, или нижегородская диаспоры крепче екатеринбургской я радуюсь. Ибо это значит, что большинство «наших» осталось здесь. Но последние тенденции настораживают. «Мыслящая интеллигенция» и менеджеры стали уезжать и из Екатеринбурга. С одной стороны радостно за наших. За знакомых. С другой – с ростом новых кадров можно и не успеть. Осуждать, естественно, никого нельзя. Человек всегда будет там, где лучше. Просто это значит, что сегодня в регионах стало хуже. Не в абсолютном значении, но в относительном – абсолютно точно. Другой пример, если наличие загородного Академгородка считалось благом, то сегодня Новосибирск отстает, в том числе, потому что Академгородок расположен в 30 км от города. Это проблема и для ученых, и для города. Гуманитарная среда была разорвана.
Третье условие – наличие демократической конкуренции. При этом, очевидно, что демократичность значима не только сама по себе (сколько не повторяй «Демократия. Демократия. Демократия», халвы больше не будет), но в ее позитивном влиянии на экономические процессы. Плоды этой политической конкуренции сегодня мы можем видеть отчетливо в Свердловской области: социальная и экономическая инфраструктура города и области по большинству параметров более продвинута, чем во всех соседних (даже более богатых нефтяных и газовых!) регионах.
Кроме того, политическая конкурентность способствовала сохранению гуманитарного потенциала области, ибо формировала и обеспечивала востребованность экспертного сообщества. Как это ни парадоксально звучит, но гуманитарный потенциал области был сохранен во многом благодаря наличию публичной политики. Обратное влияние гуманитарной среды на качество политического и экономического менеджмента трудно переоценить. Не случайно и тюменцы, и челябинцы, и пермяки столь большое внимание уделяют привлечению гуманитарных (шире, научных) кадров в свои регионы. Однако создать зрелый «гуманитарный фон», гуманитарную среду им пока не удается. Для этого требуется не один десяток лет и значительные ресурсы.
Наконец, возможности формирования современного регионального дискурса идентичности в России невозможно без определенных усилий федеральной власти или, по меньшей мере, ослабления централистских тенденций.
Дело в том, что потенциал федерализма с приходом В.Путина до конца реализован не был. Точнее, новая команда с энтузиазмом, достойным лучшего применения, стала искоренять любую федералистскую «ересь», противную новой центростремительной моде. Это не могло не сказаться на развитии прежде всего передовых, экономически самостоятельных регионов. Межрегиональная конкуренция все больше стала перетекать в сферу административного лоббизма. Критериями оценки региональных проектов все чаще стали становиться критерии лояльности, «командности», приближенности «к телу» и т.п. Кремль, вольно или невольно, вновь начал выглаживать и причесывать российские регионы. Причем приглаживать так, что действительно мощных инструментов и механизмов для противостояния централизму у большинства регионов не осталось. Разве только у республик Северного Кавказа и, пожалуй, Татарстана, которые всегда могут шантажировать Центр угрозой радикального национализма. Что делать остальным?
Во-первых, регионы начинают отстраивать лоббистские механизмы. Во-вторых, некоторым регионам «помогли» протестные массовые движения социального характера, которых Центр явно боится. В-третьих, власти некоторых регионов стали все более интенсивно взаимодействовать с федеральными ФПГ, которые в своих контактах с Москвой решали в том числе и региональные проблемы. И т.д. Но очень мало кто в непростых условиях нарастания централистских тенденций и обострения межрегиональной конкуренции противопоставил всему этому продуманную символическую политику, продуманное региональное позиционирование, основанное на понимании перспективности и позитивности формирования современных дискурсов региональной идентичности. Впрочем, в оправдание региональных лидеров стоит сказать, что в современных российских условиях без разрешительной воли «центральной власти» целенаправленное формирование региональной идентичности представляет угрозу самим субъектам, инициировавшим этот процесс.
О.Ф.Русакова, А.Е. Спасский
|
|
|
