 |
Глава 40. Маленькая часть большого мира. 31 глава
|
|
|
|
Еще один удар.
– Беллатриса.
– Белла? – Нарцисса подняла взгляд от своих коленей, покрытых дорогой мантией, перепачканной каминной копотью. – Моя сестра... Они с Сириусом всегда недолюбливали друг друга.
– Девочка, чем я могу тебе помочь?
Вопрос, казалось, отрезвил Нарциссу. Она медленно встала, отряхнула мантию, заправила за ухо выбившийся локон и взглянула в глаза волшебнику. Он ожидал увидеть слезы, но их не было. Взгляд был сухим и болезненным. От этого становилось еще хуже.
– Я думаю, вы сделали все, что смогли, – перед ним вновь стояла миссис Малфой, – благодарю за заботу о Драко. Извините, что побеспокоила.
Альбус пожал протянутую руку. Холодную, как лед.
Женщина попрощалась и исчезла в камине, а директор Хогвартса тяжело опустился в кресло. Два разговора об одном человеке за последние полчаса – таких разных и таких одинаковых. Одинаковые эмоции: боль, горечь, пустота, но разные слова. Бескомпромиссная юность и сдержанная зрелость. Парадокс. Гарри ушел, яростно хлопнув дверью, уверенный, что никто не способен понять его боль и ненавидящий все слова утешения. Нарцисса ушла молча, уверенная в том же. Из всех людей на земле в этот день только эти два человека смогли бы понять боль друг друга. Но Гарри уходил все дальше от стен замка, спотыкаясь о корни растений и царапая лицо о ветки деревьев, а Нарцисса Малфой спускалась по каменным ступеням родового замка Малфоев и бежала ухоженными садовыми дорожками подальше от душных стен. Им не суждено было встретиться.
Седоволосый волшебник смотрел на полосы света, прочерченные взошедшим солнцем на полу его кабинета. У каждой медали есть больше, чем одна сторона… У каждой истории есть столько истин, сколько людей в нее вовлечены. Так может ли кто-то брать на себя право судить?
|
|
|
* * *
Он не встретит рассвет, не проводит заката.
Его взгляд не скользнет по уснувшим лугам.
Не сорвет он травинку, как в детстве когда-то.
Он ушел навсегда. Каково ему там?
Ведь я знаю: он есть, он не может исчезнуть.
Ведь тогда непременно исчезну и я.
Я прошу Пустоту, я прошу Неизвестность
Рассказать, как он там – за чертой Бытия.
Передать легким вздохом иль пением птичьим...
Пусть отринет его весь изменчивый свет -
Я приму его. В самом ужасном обличии.
Для меня ни преград, ни запретов уж нет.
Нарцисса толкнула тяжелую дверь, шагнув в полумрак конюшни. Эльфы замерли, ожидая указаний. Но указаний не было. Женщина молча прошла по устланному соломой полу. С тех пор, как она получила извещение о произошедшем, казалось, минула вечность.
Два письма прилетели почти одновременно. Одно извещало об аресте Люциуса. Нарцисса вспомнила испуг и шок. Не из-за Люциуса. В том, что ее супруг снова сумеет выкрутиться, она не сомневалась. Женщина испугалась за сына. Драко в стенах школы. Среди магглорожденных и полукровок. Неизвестно, как они отреагируют. В школе могла начаться негласная война среди детей, а зная способности сына нарываться на неприятности, да еще в совокупности с его гонором, оставалось только предполагать, во что это выльется.
Второй конверт был запечатан сургучом с министерской печатью. Он был такой же, как и первый, однако, вызвал еще большую тревогу. Вскрывая печать, Нарцисса подумала, что это повторное извещение на случай, если на доме защитные заклятия, и одна сова не сможет проникнуть.
Строчки поплыли перед глазами, а мозг отказался верить в написанное. Весть об аресте Люциуса показалась чем-то эфемерным и совершенно неважным, потому что содержимое второго письма было во сто крат хуже. Ее как единственного потомка одной из ветвей Блэков, находящегося на легальном положении, известили о гибели Сириуса. Скупые соболезнования – простая формальность. И им было невдомек, что произошло. Ни один из этих чертовых министерских работников не понимал, что случилось. И как теперь жить?
В отчаянной надежде услышать правду она сделала то, что Люциус никогда бы не одобрил. Обратилась за помощью на сторону. Имя Альбуса Дамблдора всплыло сразу. Он великий волшебник, он всегда разрешал самые сложные ситуации, помогал самым страшным бедам. Он поможет.
|
|
|
И он помог. Осознание обрушилось, словно молот на наковальню. И его сострадание вернуло все на свои места. Как бы велик он ни был – он просто человек, и его предложение помощи вдруг напомнило формальные строчки извещения о гибели Сириуса. Наши беды – это только наши беды. Если до этого она хотела не просто узнать правду, но и попросить помощи, чтобы понять, принять, если кошмар реален, то после предложения помощи Нарцисса вдруг поняла, что ей достаточно только правды. Ее горе – лишь ее. И все слова утешения, искренние ли, формальные ли, ей не нужны. И Сириусу не нужны.
Сириус… Он материализовался из снов несколько месяцев назад, когда в гостиной имения Малфоев появился выживший из ума эльф, в котором она с трудом узнала любимого эльфа матери Сириуса. Если у этой женщины вообще были любимые эльфы. Бессвязное бормотание, постоянные повторения имени Гарри Поттера, и вдруг… Сириус. Если бы она была одна в тот момент в гостиной, наплевала бы на все запреты и невозможность нарушить слово, данное хозяевам – эльф бормотал что-то о запрете раскрыть место, где сейчас Сириус, Гарри и кто-то еще, Нарцисса бы вытрясла из этого тощего создания все, что он знает. Ведь формально она – Блэк. И ей чертовски нужно узнать, где сейчас он. Но в гостиной были Нотт и Гойл с женами. В отличие от Нарциссы, которая вычленила из бессвязного бормотания лишь имя Сириуса, Нотт заинтересовался другими сведениями и стал настаивать на необходимости присутствия Люциуса при разговоре с эльфом. По блеску в его глазах Нарцисса поняла, что он сам был бы не прочь выслужиться перед Лордом – такая удача летит в руки не каждый день. Но он не Блэк. И в этой ситуации вряд ли смог бы что-либо сделать. Все, что ему оставалось, – надеяться на причастность к этим сведениям и постараться убедить Люциуса не забыть упомянуть о его роли в этой ситуации. И Нарцисса поняла, что она в ловушке. Отказать – попасть под подозрение; потворствовать этому – предать Сириуса. Как часто бывает, от необходимости выбирать ее избавило появление мужа. Быстрый пересказ Нотта, пристальный взгляд Люциуса. И ее очередь. Подтвердить все, что сказал Нотт, не отводя глаз, не спотыкаясь на имени Сириуса. Отнестись к нему, как к имени Гарри Поттера – мальчика из газетных статей. Далекого и нереального. Она надеялась что-то придумать со временем. Запретить Кикимеру появляться, подстраховать Сириуса в его беспечности. Ведь стоило один раз четко сформулировать запрет, и никто бы не увидел Кикимера вне стен дома, где он должен находиться. Но Сириус, милый Сириус всегда недолюбливал эльфов, считая их чем-то вроде мебели в хозяйском доме. Он не ожидал от них мести, ненависти. Он вообще ничего от них не ожидал. А ведь нельзя недооценивать вековую магию.
Но Люциус решил по-своему. Сославшись на то, что подобные вещи не должны касаться нежных женских душ, попросил тут же передать ему право крови. Несложное заклинание, и Нарцисса становится хозяйкой второй линии, уступая право безоговорочного владения мужу. Теперь ее решения можно отменять, не выполнять, если они идут вразрез с решениями Люциуса. И что оставалось ей среди этих бездушных людей из высшего света? Спорить? Пререкаться? Ее согласия не требовалось. Да и просьба была в большей мере приказом.
Казалось бы, что-то делать во второй раз гораздо легче, чем в первый. Возможно… Но только предавать свою душу во второй раз так же больно. И отрекаться от любви во второй раз ничуть не легче, чем в первый.
Женщина наконец остановилась у большого стойла.
|
|
|
Назови его Ветер!
Мальчишеский голос звенит в ушах.
Ветер постарел, некогда черная грива поседела. На нем не выезжали уже очень давно. Нарцисса мало времени уделяла верховой езде, а других он к себе не подпускал. Его выводили на прогулки, его кормили, за ним ухаживали. Но, посмотрев в глаза старого коня, Нарцисса вдруг поняла, что он променял бы десятилетие в уютном и теплом стойле на день бешеной скачки среди дождя и ветра.
Тонкие пальцы запутались в седой гриве, конь негромко всхрапнул.
|
|
|
– Прости меня, – прошептала Нарцисса, прижимаясь щекой к теплой лошадиной щеке, – простите меня оба.
Конь осторожно шевельнул головой, прижимаясь сильнее, и негромко заржал. И Нарцисса поняла: простил. Тот, кто любит, всегда прощает. И горячие капли, которые не сорвались с ресниц ни в холодных стенах родового поместья ее мужа, ни в уютном кабинете директора Хогвартса, потекли по щекам здесь, среди запахов сена и конской шерсти, среди тепла и света, среди прошлого и настоящего, горечи и благодарности.
По молчаливому указанию эльф снял с полки простое кожаное седло…
* * *
Азкабан описывают по-разному – мрачно, безнадежно, вечно.
Для Люциуса Малфоя это было – грязно, холодно, быстротечно.
Возможно, потому, что дементоры больше не бродили зловещими тенями по коридорам – все они отправились куда-то по приказу Лорда. Да и сам Люциус не задержался здесь надолго. Даже не успел прочувствовать ужаса за эти три дня. И вот он в дешевой гостинице (кто бы мог подумать?) приводит себя в порядок и пытается продумать достойное оправдание произошедшему. Он не выполнил поручение Лорда впервые за столько лет, возглавляя такую простую, на первый взгляд, операцию. Но кто же мог предположить, что заполучить Пророчество пожелает еще и толпа малолеток? План Лорда был идеален. Заманить в ловушку Поттера, а потом с его помощью забрать Пророчество. Но вместо Поттера, готового пожертвовать собой ради крестного, в Отделе Тайн оказалась целая толпа сопляков, тоже почему-то готовых пожертвовать собой. Видимо, книжек начитались.
Разве мог Люциус это предугадать? Мог! И должен был! Это его вина в том, что толпе детей удалось одурачить их – опытных волшебников. Почему? Да все потому, что, во-первых, мальчишка нужен был живым, а во-вторых, Люциус повторил ошибку Лорда прошлогодней давности – не воспринял всерьез Гарри Поттера.
Нельзя недооценивать противника. Никогда. Так учат авроров. Но Люциус Малфой никогда не был аврором, поэтому он развлекался, видя суматошные попытки детей что-то им противопоставить. Вот и доразвлекался. Но об этом горевать поздно. Нужно решить, как оправдаться перед Лордом. Это во сто крат важнее.
Он же не знал, что, переступив порог дома Фреда Забини, мгновенно сменит приоритеты.
Он отправился к Фреду потому, что в его собственном доме могли ждать авроры. Вообще-то имение ненаносимо, но всегда есть риск. Нельзя недооценивать противника. Теперь Люциус постарается об этом не забывать. Положение Фреда оставалось легальным, и у него можно прояснить обстановку. Что думает Лорд, как действует Аврорат?
Но уже в просторном холле имения Забини он понял, что здесь не думают ни о Лорде, ни об Аврорате. Здесь царило какое-то оцепенение. Но не то сонное и спокойное, когда вокруг наступает затишье и жизнь замирает, а то оцепенение, которое накатывает вслед за плохой вестью.
|
|
|
Люциус протянул трость склонившемуся эльфу и направился в сторону библиотеки, где, по словам эльфа, находился Фред.
Массивные двери отворились бесшумно, и последняя надежда на то, что он ошибся, рассыпалась в пыль. Фред Забини сидел за письменным столом, держа в руках рамку с колдографией. Люциусу не было видно, кто изображен на снимке.
– Здравствуй, – подал он голос.
Фред вскинул голову и после паузы кивнул.
– Тебя освободили?
– Да. Что стряслось?
Фред лишь сильнее сжал рамку, долго смотрел на поверхность стола, потом сердито провел рукой по лицу. В этом жесте было столько несвойственной Фреду эмоциональности, что Люциус всерьез забеспокоился. Опустился в кресло и вопросительно приподнял бровь.
– Вы были в Министерстве. А вторая группа напала на другой… объект. Чтобы у Аврората было чем заняться.
– И?
Фред поднял тяжелый взгляд и заговорил, чеканя каждое слово, безжалостно и неотвратимо. И от слов, падающих в тишину библиотеки подобно камням с вершины горы, хотелось укрыться, сбежать, вот только не было места, в котором можно спрятаться от себя.
– Вторым объектом оказалась клиника Святого Мунго. Ты когда-нибудь думал, что волшебник может погибнуть при пожаре? Как обычный маггл… Просто задохнуться от дыма. При ликвидации пожара погибли шесть колдомедиков, потому что не оказалось масок, а защитные заклятия потребовали бы слишком много магической силы. Они решили тратить ее на спасение пациентов. Фрида пыталась спасти детей из отделения реабилитации. Тех детей, которых мы с тобой, Люциус, оставили без родителей, поэтому они попали в клинику.
Люциус смотрел в пол, изо всех сил борясь с желанием заткнуть уши. В слова Фреда не верилось. Они казались кошмаром. Он не мог представить ее мертвой. Женщину, которую держал в объятиях еще несколько дней назад. Видел ее улыбку, чувствовал тепло ее губ. Он не верил. Старался почувствовать ужас или боль, но почему-то в груди было лишь тупое онемение, а еще в голову упорно лезла мысль о том, что он не увидел ямочку на ее щечке в последнюю встречу. Из ее прически выбился локон, укрыв так любимую им ямочку. В какой-то момент он хотел убрать непослушную прядь, но почему-то не убрал, а вот теперь это казалось жизненно важным. Таким же важным, как смотреть на большой старинный глобус слева от стола Фреда и задаваться вопросом: зачем волшебнику глобус, если большинство нужных ему мест ненаносимы. Люциус готов был думать сейчас о чем угодно, только не о том, о чем говорил Фред. Но голос вырвал из мыслей и заставил поднять голову:
– Почему, Люциус? Почему мы с тобой живем, хотя сделали столько зла? И Темный Лорд живет... А ее нет… Почему?
Голос Фреда был еле слышен. Люциус поднял голову, их взгляды встретились. Боль и ненависть. Ненависть ко всем и к себе за то, что еще могут дышать, а завтра смогут радоваться, а послезавтра и вовсе забудут.
Люциус вглядывался в знакомое лицо, так похожее на ее, и не знал, что ответить. Первый шок прошел, и до сознания стало доходить. Бесшумно отворилась дверь, и в библиотеку вошла Алин с подносом, на котором стояли чашки с чаем. Молча поставила его на письменный стол, так же молча сняла одну чашку и пристроила на журнальный столик перед Люциусом. Двое мужчин наблюдали за ее действиями, словно этот простой бытовой момент мог вернуть уверенность, заполнить пустоту. Но вот Алин быстро склонила голову, в руке появился невесть откуда взявшийся платок, женщина поднесла его к глазам, и горе нахлынуло с новой силой, смывая потоком остатки сдержанности. Как сквозь туман Люциус увидел, что Фред быстро встает и отворачивается к широкому окну. Как его рука на миг сжимает плечо Алин, и женщина накрывает его пальцы ладонью, а потом выходит, что-то сказав Люциусу. А Люциус в оцепенении сидит в кресле, боясь проявить слабость и одновременно завидуя Фреду, который может вот так оплакать сестру, не стесняясь, не сдерживаясь. В какой-то момент Люциус понимает, что в нем самом нет слез. Есть пустота и есть болезненная потребность вернуть время назад и убрать с ее лица прядь волос, чтобы снова увидеть ямочку от ее улыбки. Он встает, подходит к письменному столу, берет оставленную Фредом рамку и переворачивает ее.
Яркая листва. Осень или весна – непонятно. На снимке Фред со смехом обнимает сестру за плечи. Им лет по пятнадцать-шестнадцать. Ветер треплет ее длинные волосы, а в зеленых глазах плещется смех. Фрида прижимается щекой к плечу брата и весело машет рукой.
Внезапно снимок теряет резкость, и на крону дерева над их головами падает крупная капля…
Что занимает в душе место ушедшей Надежды?
ГЛАВА 47. Почти сказка.
Маски прочь! Душу вдребезги! Сердце в руках...
От меня не осталось ни капли, ни строчки.
Только в детских, наивных, нелепых стихах
Так не хочется ставить последнюю точку.
Убежать! Отвернуться! Не видеть, как вдруг
Что-то тает в твоем изменившемся взгляде.
Мой палач, ты замкнул равнодушия круг.
И не веришь словам и мольбам о пощаде.
Я готова кричать в пустоту! В небеса!
Подождите! Замрите! Верните мгновенье!
Я хочу потеряться в любимых глазах
И успеть рассказать, и увидеть прощение.
Разлететься на части! Рассыпаться в пыль!
Расшвырять все слова, что стоят между нами.
И черту, отделившую небыль и быль
Не заметить, стереть, засыпая стихами.
Маски прочь! Душу вдребезги. Мне все равно
Что там было в веках и что будет в грядущем.
Я чернилами снов испишу полотно,
Многоточьем надежд, зачеркнув равнодушье.
Что занимает в душе место ушедшей Надежды?
Новая надежда. Теперь Драко Малфой знал это наверняка. Иначе нельзя. Иначе мир пустой и никчемный. Все последние годы Драко жил именно в таком мире. Здесь все было понятным и определенным. Шестнадцать лет жизни словно во сне. Он знал, что будет делать завтра, куда отправится послезавтра. Детство: уроки фехтования, руны, танец, этикет. Привычнее действия сливались, наслаивались, затягивали в себя, как в омут. И он не пытался выбраться. Он знал, что после урока верховой езды - занятие музыкой, а потом седой волшебник в серой мантии будет старательно разъяснять замысловатую вязь, не улыбаясь при виде успеха и так же равнодушно реагируя на неудачи. И сначала будет казаться важным вызвать у него эмоции, а потом желание пройдет. И со временем он привыкнет к этому странному миру, в котором эмоции – нечто постыдное, неправильное. Что-то, без чего очень легко можно обойтись, и, наоборот, слишком неловко, если это вдруг появится.
Хогвартс. Новый мир, новое место. Можно громко закричать в гостиной, можно швырнуть подушкой, можно прогулять урок и сделать что-то без оглядки на запреты. Но потом - письмо из дома, и снова жизнь в клетке правил. От них никуда не деться – словно болото, в котором тонешь, тонешь и уже сам не замечаешь этого. Даже ненависть к проклятому Поттеру становится чем-то в рамках правил. Ведь именно этого от него ждали. И слабое утешение - возможность привнести что-то в проявление этой ненависти, добавить от себя. Но ведь тоже в рамках правил. В рамках проклятых, кем-то написанных правил, расчерчивающих жизнь на квадраты: в пределах границ – можно, а чуть в сторону, чуть отклониться – нельзя! Позор! Не твое! И от этого душно. Так душно, как бывает в подземельях перед осенним дождем. Когда от земли парит, и этот невидимый, но давящий на грудь пар проникает под своды гостиной, комнат, разносится по подземелью. Никем не видимый, но каждым ощутимый. Все вокруг становятся без причины раздражительными, молчаливыми. Наверное, каждый вспоминает что-то свое, что так же мешает дышать.
И хочется что-то сделать, как-то разорвать эту цепь, но внезапно начинается дождь, и воздух вокруг уже не кажется удушливым, и хочется закрыть окно, потому что давящий дурман сменяется сыростью, и уже не думаешь ни о чем, кроме разожженного камина. И так всегда. До следующего дождя. Миг, когда все хочется изменить, так краток, что решиться просто не успеваешь.
Но однажды этот миг растянулся на целый день. Последний день перед совершеннолетием. Материнский смех, шелест волн. И – осознание. Яркое словно солнце, светившее в тот день. Оно выжгло что-то в душе, заставило прозреть. И робкий шаг. Быстрый и необдуманный. И расплата вдруг оказалась не столь страшной по сравнению с теплом в груди. И наверное, это был первый шаг… к себе.
А потом… вспышка. Испуг в карих глазах, решения и поступки, не укладывающиеся в рамки простой логики и от этого заставляющие сердце колотиться. Импульсивность, искренность, наивная доверчивость. Это так не похоже на размеренную жизнь настоящего Малфоя; словно молния, перечеркнувшая годы гнета правил и уставов. Что-то новое, робкое и невесомое, затягивает похлеще паутины из привычек. Каждый миг с ней наполнен легкой дрожью и вызовом. Как памятный летний день на пляже. И каждая встреча в сумрачных коридорах Хогвартса освещена светом того дня.
И остается призрачное право выбора. Будто ты лишь на время отклонился от привычного пути: отдохнуть, понять, согреться. Но ты всегда сможешь вернуться, если захочешь. Ведь это не зайдет далеко. Это – иллюзия, картины совсем другой жизни - непривычной, яркой.
И какое-то время он, действительно, верит, что сможет пройти мимо, лишь слегка прикоснуться. А потом вдруг понимает, что безнадежно опоздал сделать шаг назад. Когда это произошло?
Как ни пытался Драко понять - не смог.
Возможно очень давно - в тот день, когда увидел рядом с ненавистным Поттером растрепанную одиннадцатилетнюю девчонку с охапкой книг. Или же через год на квиддичном поле, когда застыл перед палочкой Уизли, дрожа от ярости, вызванной ее словами. Или же позже, когда ее ладошка со звоном коснулась его щеки. А может в день, когда он сам произнес: «Поверь мне»?
Да так ли важно, когда это началось?! Важно лишь то, что нечто новое прочно засело где-то внутри. Он мог злиться, мог говорить гадости, мог даже ненавидеть, не мог только одного – не думать. И вдруг появился смысл. И надежда…
Что такое надежда? В последние дни, в неуютных стенах лазарета, Драко много думал над этим вопросом. Что значит надеяться?
Наверное, верить до последнего в то, что сумеешь сохранить что-то дорогое только тебе, сумеешь преодолеть все, ради света, который вдруг обрел. Надежда – это то, что наполняет жизнь смыслом. Делает ее… настоящей, а не сводом правил, словно повторением чего-то пройденного, прожитого. Надежда – это твой путь, твой выбор, твой успех.
И впервые Драко Малфой понял, ради чего стоит не возвращаться.
Он шел по коридорам Хогвартса, зная, что его ждет отнюдь не легкий разговор с деканом, понимая, что Снейп сейчас в ярости, но впервые его это не волновало. Этот мир, полный правил и догм, вдруг показался нелепым, ненастоящим. И если уж он решился на этот шаг, стоит ли бояться гнева людей? Он не побоялся гнева самой Судьбы.
***
Северус Снейп нервно расхаживал по своему кабинету в ожидании Драко Малфоя. Мальчишка опаздывал, и картины, которые рисовало воображение, заставляли профессора брезгливо поджимать губы и напоминать себе о необходимости успокоиться. Этот день принес слишком много неожиданностей. Мерлин свидетель: ему было от чего злиться.
Время, прошедшее с момента инцидента с Брэндоном Форсби, Северус ждал возвращения Дамблдора. Он описал директору случившуюся ситуацию, кое-какие свои соображения на этот счет. Директор прислал краткий ответ с обещанием вернуться вечером накануне бала. Намекнул на новости в стане Ордена, и все. Письма были скупыми, зашифрованными и ничего, кроме раздражения не вызывали. Он устал от этой войны и от подобных нелепостей, которые она диктовала. Как в детской игре.
Северус ждал приезда Дамблдора с усталой готовностью выслушать новые идеи о поворотах в этой нелепой игре, получить задания, привычно продумать, проанализировать, в очередной раз удивиться: зачем это все лично ему? И выполнить. Но сегодняшний день изменил все. После разговора с Томом, после осознания, накрывшего с головой, ненужная лично ему война отошла на второй план. Ее заслонила хрупкая мальчишеская фигура на больничной койке. И Северус отсчитывал минуты до появления Дамблдора, сидя в старом кресле в учительской с совершенно иными мыслями. Душу заполняла злая решимость. Что-то давно подзабытое, юношеское, агрессивное заставляло чуть покусывать губы и готовить вопросы.
Минерва сообщила о прибытии директора. В голосе радостное волнение, в глазах облегчение. Северус вспомнил, как его почти подбросило в кресле. Весь едва сдерживаемый гнев заставил торопливо пробормотать что-то в сторону Минервы и быстрым шагом направиться к кабинету директора.
И попробовал бы кто-то ему напомнить о том, что Дамблдор вызывает сам, когда готов к разговору, что старому волшебнику необходимо отдохнуть, собраться с мыслями...
Горгулья отъехала в сторону, не дожидаясь пароля. Значит, Дамблдор ждет. Это его вечное предвосхищение, предвидение заставило скрипнуть зубами. Этот человек считал, что знает все про всех. По-отечески улыбался, будто расшалившимся детям и так же напутственно объяснял, разъяснял, точно сопливыми подросткам. И за каждым словом – уверенность в том, что никто из них не пойдет наперекор, все будут следовать за его великими идеями.
Дверь в кабинет бесшумно отворилась от легкого прикосновения. Дамблдор стоял у шкафа, скрываемый от вошедшего Снейпа стеклянной дверцей. По характерному серебристому свечению, Северус понял, что директор работает с Думоотводом. Он дождался, пока хозяин кабинета закончит. Эти пара минут показались бесконечностью, зато они же позволили привести мысли в порядок. Северус вздохнул, взял себя руки, и весь задор, с которым он вышагивал по коридорам Хогвартса, испарился, сдулся, как воздушный шарик. Только потом зельевар понял, что Дамблдор именно этого и ждал. Давал время взять себя в руки. От этого в душе шевельнулось раздражение. Впрочем, гораздо слабее, чем могло бы.
Директор, наконец, закрыл стеклянную дверцу. Их взгляды встретились. Дамблдор выглядел усталым и немного подавленным, если только подобное возможно. Даже в моменты, когда он был морально опустошен, физически измотан, ему удавалось выглядеть собранным и спокойным. Точно все земное обходило его стороной, будто он был выше этого.
Дамблдор пересек кабинет, кивнул на стоящее напротив стола кресло.
- Присаживайся, Северус.
Привычная волна уважения и почтения, почти благоговения, которую Северус испытывал перед Дамблдором, заставила сделать несколько шагов к предложенному креслу. Всем, что он имел, он был обязан этому человеку. Но ведь тем, чего не имел – тоже.
Северус остановился посреди кабинета, наблюдая, как директор занимает свое место.
- Спасибо, я сегодня насиделся.
- А я, напротив… Мой день был очень насыщенным.
Почему-то в беседах с Дамблдором Северус привык ставить блок на своих мыслях. Почему? Обычная предосторожность? Он не знал, просто делал так всегда. И ни разу не чувствовал попыток директора пробиться сквозь эту стену. Вот и сейчас они предпочли слова, хотя могли обойтись и без них.
- Ты хотел поговорить о Брэнде Форсби? Появилось что-то новое?
- Нет. Ничего нового. Я еще не беседовал с Драко и, признаться, сомневаюсь, что он сможет сказать что-то кроме того, что я уже знаю.
- Механизм понятен. Но цель?
- А разве непонятна цель?
- Очевидная – понятна. Но есть что-то еще. Я уверен. Похищение Гарри, новый наследник. Сведения, которыми обладал Гарри после освобождения, были настолько обрывочны и малопонятны, что догадки можно строить бесконечно. К сожалению, старинных трактатов по Темной магии слишком много, чтобы мы могли учесть все ритуалы. Очевидно одно: юный Малфой в опасности. Нам нужно сделать все возможное, чтобы не допустить его возращения домой.
Северус молча смотрел на хрустальный шар, стоящий на письменном столе. Он видел этот шар сотни раз и вдруг понял, что понятия не имеет о его назначении. Какие только глупости не приходят в голову от безысходности... Но сейчас, когда Дамблдор рассуждал об очевидных вещах, прислушиваться к ним не хотелось, а еще сквозила в этом какая-то фальшь и неправильность. Нет, директор, разумеется, заботился о каждом ученике, но почему-то в голову упорно лезло знание о скрытых способностях одного из мальчиков и фатальном везении другого.
- Откуда в семнадцать лет столько самоуверенности? Ведь все можно было бы исправить, скажи они сразу. Поделись наблюдениями, сомнениями, - голос старого волшебника прозвучал задумчиво и почти обреченно. Словно он задавал себе этот вопрос не в первый раз, и при этом знал ответ, который его совсем не устраивал.
Северус усмехнулся:
- Может, стоило научить их доверять? Хотя, нет. Лучше дать повод доверять. Не делать из них лишь средства для достижения цели…
Дамблдор внимательно посмотрел на Северуса. Во взгляде усталость и грусть.
- Из всех людей, Северус, только ты и Минерва можете поставить меня в тупик своими словами. Уж вы-то, как никто, должны понимать, что происходит. Война, Северус, это не просто слово. Это сила, сметающая все. И не мне тебе объяснять, во что может превратиться наш мир, если Тому Риддлу удастся задуманное. Ни я, ни ты, не имеем права поставить все на кон, просто доверившись юности. Вспомни свои семнадцать. Ты слушал советы? Ты не делал глупости? От их действия или бездействия зависит слишком много. И мы призваны защитить их от самих же себя. То, что ты рассказал о Драко не так давно, многое объясняет. Я не буду возвращаться к разговору о своевременности тех или иных слов. По сути, ты прав: несколько лет назад нам это вряд ли что-то бы дало. Но теперь мы знаем, что из себя представляет этот мальчик. Он еще сам не понимает своей сути, не осознает ее. И кто, как не мы можем ему помочь, раз уж семья обошлась с ним так.
- Это просто домыслы. Все зависит от него. От его желаний. Они не смогут воспользоваться его способностями против его воли.
|
|
|
