 |
Рустидиону прощается его долг Ковчегу.
|
|
|
|
Однажды, возвращаясь вместе с Мастером- из убежища, мы увидели такую картину: у ворот Ковчега стоял Шамадам, размахивая клочком бумаги, а перед ним распростерся ниц какой-то человек. Мы услышали, как Шамадам гневно произнес: «Твои отсрочки истощают мое терпение. Я больше не могу потакать тебе. Плати сейчас же, или ты сгниешь в тюрьме».
Мы узнали того человека. Его звали Рустидион, он был одним из тех, кто арендовал землю Ковчега. Нищета сломила его, а годы довершили дело. Он умолял Старейшину отсрочить выплату процентов, так как недавно потерял единственного сына и корову, и все за одну неделю, а жену горе приковало к постели. Но сердце Шамадама нельзя было смягчить никакими просьбами.
Мастер подошел к Рустидиону и, взяв его за руку, произнес:
— Встань, мой Рустидион. Ты тоже олицетворенье Бога, а Божий Лик не должен кланяться теням.
Затем, повернувшись к Шамадаму, он продолжал:
— Покажи мне расписку.
Ко всеобщему удивлению, Шамадам, только что метавший громы и молнии, стал кроток, как ягненок. Он покорно протянул Мастеру бумагу. Мирдад взял ее и долго, пристально рассматривал. Шамадам же воззрился на него немигающим взглядом, ничего не говоря, как в оцепенении.
МИРДАД: Не тот, кто обладал богатством, построил наш Ковчег. И разве завещал тебе он деньги, чтоб в рост давать их? Разве завещал тебе имущество, которым можно торговать, иль земли, которые б ты мог сдавать внаем, тем самым наживая жир себе? Разве завещал тебе он пот и кровь твоих же братьев? А может, он завещал тебе тюрьму для тех, чей пот ты высушил до дна, чью кровь ты высосал до капли?
Ковчег, алтарь, и свет он завещал тебе — и боле ничего. Нетленным его телом стал Ковчег, бесстрашным сердцем — алтарь, а вера — светом, что не меркнет. Вот что он завещал тебе хранить нетронутым и чистым среди мира, который пляшет под дудку Смерти, который утопает в трясине несправедливости, лишь потому, что веру потерял он.
|
|
|
И чтоб заботы о насущном хлебе не отвлекали бы тебя от дел духовных, позволено тебе жить подаяньем прихожан. Со времени Ковчега основанья не испытали братья недостатка в одежде иль еде.
И как могло случиться! Благотворительность ты превратил в проклятие и для себя, и для всех тех, кто щедро подарки вам дарил. Ты их поработил дарами их же. Ты наказал их той же плетью, что для тебя они сплели. Раздел их догола, забрав одежду, что шили для тебя. Ты отнял хлеб, который пекли они тебе. Ты выстроил тюрьму из тех камней, что приносили они тебе. Ты изготовил гробы и хомуты из дерева того, что отдавали они тебе, чтобы согреться мог ты. Их собственные пот и кровь дал в долг им, теперь проценты с этого берешь.
Ведь что такое деньги, как не пот и кровь людей, обманом превращенные в монеты, с чьей помощью поработить людей возможно? И что же есть богатство, как не пот и кровь, которые собрал не проливавший ни того и ни другого, чтобы потом тиранить" тех, кто больше всех потел и крови лил?
О, горе им! Тем, кто спалил свой ум и сердце умертвил, а дни свои и ночи уничтожил накоплением богатства! Не ведают они, что накопили.
Пот проститутки, вора и убийцы, чахоточных и прокаженных, пот слепых, хромых, калек, крестьянина пот и его быка, пот пастуха, овцы его — все это и многое другое накопили.
Кровь сироты и жулика, кровь деспота и мученика, кровь нечестивца и святого, разбойника и жертвы, кровь палачей и тех, кого они казнят, кровь вымогателей, мошенников и тех, кто ими был обманут — все это и многое другое накопили.
О, горе им! О, горе им, торгующим людскими потом и кровью! Наступит час, когда свою назад попросят цену и пот, и кровь. Ужасна будет их цена, и страшны те будут кредиторы.
|
|
|
Давая в долг, потребовать проценты! Сия неблагодарность столь бесстыдна, что нету ей прощенья.
Что у тебя есть, что в долг давать ты можешь? И разве жизнь твоя не дарена тебе? И если б Бог за малые дары свои проценты назначал, чем расплатился б ты?
А этот мир? Он — общая казна, в которую и люди все, и вещи все отдают, что только ни имеют, чтоб поддержать друг друга
Разве соловей одалживает песню, ручей — журчание воды?
Разве дуб одалживает тень, а пальма — финики?
Разве овца, что шерсть тебе дает, взамен за это требует проценты?
Разве облака дождем торгуют, а Солнце продает тепло и свет?
И чем была бы твоя жизнь без этого всего и тысячи других вещей? И можно ли сравнить, кто вкладывает больше, а кто меньше в казну Земли?
И можешь ли ты, Шамадам, вклад подсчитать Рустидиона в казну Ковчега? И что же? Ты одолжишь ему его же вклад — возможно, незначительную часть — да и проценты за него назначишь? Или в тюрьму его отправишь и погибать оставишь там?
Каких процентов хочешь ты с Рустидиона? Да разве ты не видишь, как выгодно ему брать в долг? Какой же нужно платы тебе еще сверх сына погибшего, коровы мертвой, парализованной жены? Чего еще ты можешь требовать с него?
О Шамадам, протри глаза! Проснись же до того, как самому тебе платить сполна придется с процентами, а коль не сможешь, то попадешь в тюрьму и там сгниешь.
И вас, друзья мои, к тому же призываю. Протрите вы глаза, восстаньте ото сна!
Давайте, когда вы только можете, и все, что можете, но не взаймы, иначе все, что есть у вас, и даже ваша жизнь — все превратится в долг, который нужно немедля погасить, иль вы окажетесь несостоятельными и в долговую яму попадете.
Мастер снова посмотрел расписку. Он разорвал ее на мелкие куски и развеял их по ветру. Затем обратился к Химбалу, хранителю казны Ковчега, и сказал:
— Дай Рустидиону все необходимое, чтоб смог купить он две коровы, и чтоб заботиться он мог и о жене, и о себе до окончанья дней своих.
Рустидион, иди же с миром. Твой долг прощен. И сам ты никогда не становись ростовщиком. Ведь долг того, кто одолжил, намного больше и тяжелее, чем долг того, кто занял.
Глава 17
|
|
|
