Каста должна быть разрушена»

(интеллигенция в послеоктябрьских бурях).

Среди многих мемориалов классам, нациям, сословиям, социальным группам России, так или иначе пострадавших в революционные годы, одиноко и скорбно возвышается памятник интеллигенции. О том, какая ей выпала доля, можно даже особо не распространяться – отношение к этому социальному слою пережило революцию, гражданскую войну и всё, что за ними последовало.

Вряд ли нужно объяснять тому читателю, которому сейчас за тридцать, что в советские годы само слово «интеллигенция» (чаще всего с эпитетом «гнилая») было эквивалентом презрительного ругательства, что ей было вульгарно-псевдомарксистской «наукой» отказано в праве называться не то что «классом»[1], но даже «социальной группой». Было придумано определение «общественная прослойка», и слово это – «прослойка» – также немедленно приобрело уничижительный оттенок. Императивом официальной идеологии стала фраза из «Хождения по мукам» А. Н. Толстого: «Вас, интеллигентов, надо перевоспитывать!» – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Для интересующихся: китайский ГУЛАГ в годы Мао назывался «лагеря перевоспитания» (вот так!).

Наконец, материальная дискриминация интеллигенции не умерла и досель. Вопиющий пример: советские музыканты, одни из самых высоко котирующихся в мире, были одновременно и… самыми низко оплачиваемыми в мире – здесь мы переплюнули даже Эфиопию, Гаити и Папуа – Новую Гвинею. Думаю, представители других интеллигентских профессий – учителя, врачи, «простые инженеры» (как говаривал Аркадий Райкин) и прочие – могут с «успехом» дополнить сей «обвинительный акт».

Однако вопрос об интеллигенции сложнее и глубже, чем может показаться на первый взгляд. Дело в том, что – как показывает самый беглый экскурс в прошлое – этот общественный слой никогда, ни при каких режимах и правительствах не ходил в фаворитах (по крайней мере, в России). Судите сами: средневековые предшественники интеллигенции – интеллектуалы из духовенства[2] – начиная, как минимум, с XV века, определяются в своей оппозиционности к власти великих князей московских либо пополняют собой ряды еретиков. Таковы, например, братья Курицыны – одни из наиболее просвещённых людей в окружении Ивана III и одновременно вожди так называемых «жидовствующих» в конце XV века. Таковы и жившие полувеком позже российские предтечи протестантизма – Феодосия Косой и Матвей Башкин.

Другие, требуя от государства гордого права на духовную независимость, отказываются от имущественных притязаний – совсем как нестяжатели, следовавшие евангельской максиме «Отдайте кесарю кесарево, а Божие – Богу!».

Третьи напрямую вступают в интеллектуальный и этический поединок с властями – как новгородец Назарий Подвойский в XV веке и Вассиан Патрикеев в XVI столетии. И государство отвечало им «полной взаимностью»: все вышеупомянутые деятели были или убиты – сожжены, как Курицыны и Башкин; замучены, как Назарий или Вассиан – или, в лучшем случае, сосланы. Это, заметим, ещё до опричнины! Сформировавшаяся приблизительно к петровской эпохе собственно интеллигенция походит аналогичный крёстный путь – разве что эпоха Просвещения вносит некоторые гуманные коррективы, и Ломоносов, Новиков и Радищев не горят, а только «сидят».

В XIX веке общий нонконформистский настрой интеллигенции по отношению к официозу несомненен: даже если многие деятели культуры декларативно солидаризировались с официальной идеологией, их эпистолярное наследие и особенно их творчество убедительно свидетельствует об обратном. Наиболее показательный в этом плане пример – наш великий земляк Пётр Ильич Чайковский.

К Серебряному веку эта тенденция ещё более усиливается: в рядах практически всех формирующихся в начале ХХ века политических партий (разумеется, оппозиционных – других тогда и не было!) мы встречаем интеллектуалов – социолога с мировым именем П. Сорокина и писателя А. Грина (автора «Алых парусов») среди эсеров, историка С. Мельгунова среди народных социалистов, философа П. Струве среди «легальных марксистов». Даже в пресловутой «чёрной сотне» мы встречаем гениального художника – В. Васнецова. Я уже не говорю о партии конституционных демократов (кадетов) – это вообще интеллигентская партия по определению, и во главе её мы видим прославленного историка П. Милюкова и одного из столпов мировой науки ХХ века – В. Вернадского. Очень поучительная информация: среди делегатов всех созывов Государственной Думы о кадетской партии мы видим почти всех корифеев российской юридической науки и правоведения – Л. Петражицкого, Б. Чичерина, С. Муромцева, Б. Кистяковского, Н. Таганцева, П. Новгородцева…

И отношение правящей верхушки – соответственное: вряд ли случайно, что во время подавления Декабрьского вооружённого восстания 1905 года в Москве – восстания, как известно, рабочего – карателям из лейб-гвардии Семёновского полка зачитали приказ, где зачинщиками бунта объявлялись… студенты! Привычный образ врага! И результат – всех, кто был в те дни в студенческой униформе, на улицах Москву убивали на месте. И среди множества погибших абсолютно безвинных студентов оказался, в частности, племянник прославленного композитора А. Лядова…

Так что и раньше, в «проклятое» (или «золотое», как хотите) царское время интеллигенция не пользовалась доверием власти. Кстати, именно этот факт служит сегодня поводом для воплей «патриотических» авторов о том, что-де интеллигенция – причём непременно «оторвавшаяся от корней», «русофобская», «пропитанная гнилым духом Запада» (чувствуете запашок 1948 года – времени так называемой «борьбы с космополитизмом» незабвенной памяти «дяди Иосифа»!) – так вот, именно интеллигенция якобы и развалила Россию[3].

Авторы подобного рода выводов явно не хотят замечать оскорбительности сего утверждения не для интеллигенции, но для России: в самом деле, что это за страна и система власти, если её можно развалить нормальной духовной жизнью, да ещё художественной и интеллектуальной культурой мирового значения? А что в России в Серебряном веке была именно мирового значения культура, вряд ли нужно доказывать… Или прав был Ильич, говоря: «Стена, да гнилая – ткни, и развалится»? Что же касается пресловутой оппозиционности интеллигенции, то, думается, это есть неотъемлемое качество настоящих интеллектуалов, исходящее из главного их занятия – думать. Думать и делать выводы – не всегда лицеприятные, но зато обладающие качеством, если хотите, диагноза. Об этом прекрасно писал и говорил А. Солженицын в своей Нобелевской лекции и на страницах «Архипелага ГУЛАГ». На диагноз же не обижаются, и принимать врача, ставящего зачастую неутешительный диагноз, за убийцу – впору только варварам.

Как известно, по отношению к интеллигенции большевики были особенно непримиримы. «Интеллигенция – не мозг нации, а говно» – это Ленин[4]. «Эта каста должна быть разрушена» – это Сталин. И разрушали все 70 с лишним лет, плоды чего мы и сейчас пожинаем… Однако живучая, надо сказать, попалась «каста» – к несчастью для палачей и к счастью для России. И ведь вот загвоздка: и истребить-то до конца никак нельзя («и хочется, и колется, и мамка не велит») – хоть и придумали «бредовую идею отмирания интеллигенции на пути к построению коммунизма», а реализовать её для страны (и, что самое язвительное – и для режима!) смерти подобно. Ибо, по убийственной эпиграмме поэта-конструктивиста Ильи Сельвинского,

 

Чтобы страну овчины и блох

Поднять на индустриальном канате

Хотя бы на уровень, равный Канаде,

Нужно явленье, увы, неминуемое,

Интеллигенцией именуемое.

 

При этом – пикантная подробность: «рабочая» партия ВКП(Б) явно возглавляется выходцами из этой самой «касты», начиная с самого Ленина и многих из его ближайшего окружения. Вряд ли случайно, что на Западе первые составы Совнаркома называли «самым интеллигентским правительством в мире».

На местах – та же картина. На Урале, например, многие члены Уралсовета – оттуда, из «касты» (Толмачёв, Сафаров, Дидковский[5]). Глава уральской ЧК Фёдор Лукоянов (тоже, как помним, один из «ангелов смерти» для царской семьи) – вчерашний студент, даже студенческую тужурку на традиционную чекистскую «чёрную кожу» сменить не успел. Дочери Николая II не зря сравнивали его с Петей Трофимовым из чеховского «Вишнёвого сада»…

Или вот вам, так сказать, фактик – тоже местного, уральского разлива. Первым председателем Совдепа в городе Шадринске (Курганская область) был… Андрей Александрович Жданов (да-да, тот самый). Его дальнейшая роль в ВКП(б) (в частности, участие в травле деятелей культуры) общеизвестна. А вот такой факт, который почти никто не помнит: выступая на печально известном пленуме 1948 года, распекая Д. Шостаковича и С. Прокофьева, Жданов в качестве примера «формализма» и «сумбура вместо музыки» приводил отрывки из сочинений обоих «обвиняемых», которые он… сам играл на рояле (по партитуре, между прочим, где от 30 до 70 строк – музыканты, оцените!). Не пытаясь обелить Андрея Александровича (его палаческой роли в истории советской культуры по любому нет прощения), объективности ради отметим, что ни один из его преемников на посту министра культуры на такой подвиг был уже не способен…

Впрочем, коммунисты-интеллигенты – это случай, безусловно, особый. Подавляющее большинство интеллектуалов «аллергически» отреагировало на большевизм, особенно по мере того, как он всё более и более «раскрывался». Даже самая левая интеллигенции, первоначально с восторгом принявшая октябрьские лозунги – Блок, Есенин, Маяковский, футуристы, многие деятели модерна – впоследствии отшатнулись от большевиков. Потому что именно деятели культуры первыми поняли, что под видом освобождения Октябрьская «революция» организовала «апокалипсис местного значения»; что, говоря словами поэта Николая Агнивцева,

 

Церкви – на стойла! Иконы – на щепки!
Пробил последний двенадцатый час!

Святый Боже, святый крепкий,

Святый бессмертный, помилуй нас!

 

И устами гениального Игоря Северянина русская интеллигенция поставила диагноз и прогноз одновременно:

 

А общество, смотрящее спокойно

На притесненье гениев своих,

Вандальского правительства достойно,

И не мечтать ему о днях иных…

 

В десятку – именно вандальское правительство мы, в конце концов, и получили, а жизнь, достойную великой страны и великого народа, нам построить о сю пору так и не удаётся…

И по части репрессалий против интеллигенции советский этап российской цивилизации оставил позади все дореволюционные годы – достаточно сказать, что впоследствии в оборот вошло выражение «расстрелянная поэзия». Столько поэтов, отправленных в небытие, сколько дало советское бытие, не дала вся мировая история[6]… Но и все другие профессии, связанные с духовной культурой (или, на советском новоязе – с «умственным трудом»), с той же регулярностью родили мучеников – недаром в своём знаменитом обличительном письме Сталину Ф. Раскольников констатировал: нет в СССР ни одной профессии, которая давала бы гарантии от уничтожения. Вспомним судьбу отсидевшего 10 лет композитора-авангардиста Александра Мосолова (сидел за… авангардизм!) – да будет вам известно, что он в 1918-1921 годах воевал в качестве рядового бойца в бригаде Котовского… Вспомним и буквально убитого созданным вокруг него вакуумом молчания и неисполнения гениального композитора-новатора Николая Рославца[7] (как и Есенин, выходца из крестьянства, и, как и Есенин, ставшего настоящим, стопроцентным интеллигентом) – да будет вам известно, что он в 20-е годы был… заведующим музыкальной частью знаменитых «Окон РОСТа»… «Левых» репрессировали с такой же регулярностью, как и «правых» (если не чаще – ведь, как сейчас хорошо известно, экспериментальное искусство как проявление эстетической свободы особо ненавидимо тоталитарными режимами).

Однако (что характерно) и с Белым движением у интеллигенции были не самые простые отношения. Причина та же – террор, репрессии, диктатура. Писатель Роман Гуль, участник корниловского «ледяного похода» (и один из будущих звёзд литературы русского Зарубежья), после гибели Корнилова покинул белые ряды, категорически не прияв террористическую практику «добровольцев». Это – почти судьба Рощина из «Хождения по мукам»…

Другие воевали до конца, как блестящий и трагический поэт Арсений Несмелов – «Боян русского Харбина», как его называли в эмиграции[8]. Он, кстати, служил на Урале, в армии А. Пепеляева, и сражался с красными под Ирбитом (о чём впоследствии написал в одном из стихотворений). Но и он не захотел до конца солидаризировать свою духовную позицию с колчаковским официозом. Как и А. Куприн – с позицией Н. Юденича, несмотря на то, что последний спас писателя от неминуемой гибли: авангард Юденича освободил Куприна от домашнего ареста в Гатчине, где тот ждал… расстрела как заложник (!) по приказу Г. Зиновьева[9].

Здесь надо сделать следующее отступление. Интеллигенция как социальная группа в России была чрезвычайно неоднородна, так как пополнялась выходцами из всех слоёв общества. Так было, по крайней мере, с 1861 года, хотя и ранее наблюдалась тенденция в этом же направлении. Хрестоматийные примеры: С. Есенин – интеллигент из крестьян, М. Горький – интеллигент из рабочих, И. Гончаров – интеллигент из купцов, Е. Замятин – интеллигент из священников, и так далее. Все, подчёркиваю, интеллигенты в первом поколении, то есть сохранившие черты, так сказать, родительского менталитета.

А, например, легендарный Мешков? Судовладелец-миллионер из Перми, хозяин Камского пароходства и – после национализации последнего в 20-е годы – его «красный директор» (таковым Мешкова выбрали… сами рабочие-портовики)? Он принадлежал к редкостному типу капиталистов, ставших спонсорами… большевиков. При этом был высококультурным человеком, поддерживал многие начинания, связанные с наукой, искусством, здравоохранением, просвещением – прекрасный представитель великого и колоритного племени русских меценатов, духовный и деловой брат Павла Третьякова, Митрофана Беляева, Саввы Морозова (а на Урале – легендарного семейства татарских бизнесменов Агафуровых)… Кто же он, господин Мешков, это «уральский Савва Морозов», с классово-социальной точки зрения? Буржуа-интеллигент. (Ох, как нам не хватает сейчас таких «новых русских»!).

Или другая фигура, тоже имеющая к Уралу прямое и непосредственное отношение – Гарин-Михайловский. Как известно, он был не только прекрасным писателем, но и талантливым инженером, «крёстным отцом» Транссиба. Но не все помнят, что ему приходилось при строительстве магистрали выполнять и чисто управленческие, менеджерские функции; принимать решения не просто как инженеру, но как чиновнику. Известно, что на этом поприще ему пришлось выдержать непростое испытание – купечество Томска и Тобольска давало ему взятку с тем, чтобы железная дорога прошла именно через их города (светили бешеные деньги!). А, получив отказ, купцы накатали в столицу донос на… самих себя – мы-де давали главному начальнику взятку! На что не пойдёшь, чтобы свалить неугодную администрацию! Но Гарин-Михайловский отстоял свою правоту и свою честь в столичном суде, и всё осталось на своих местах (и у купцов приключился полный облом!). Кто же есть в этой ситуации Гарин-Михайловский всё с той же пресловутой социальной точки зрения? Чиновник-интеллигент. И сей список можно продолжить. (Кстати, не без гордости сообщаю, что мой прапрадед по материнской линии, Николай Васильевич Суворов, был одним из заместителей Гарина-Михайловского в описываемый период и возглавлял строительства южноуральского участка Транссиба).

Особенно интересной становится ситуация, если под таким углом зрения поближе познакомиться с военными руководителями Белого движения (и красного, кстати, тоже).

Здесь можно встретить два типа офицеров-интеллигентов. Первый – тип потомственного военного-интеллектуала, наподобие генерала Ковалевского из фильма «Адъютант его превосходительства» Его прототип – генерал В. Май-Маевский был именно таким[10]. Из мелькнувших на Урале это, в первую очередь, безусловно, А. Колчак, а также легендарный «рыцарь Белого дела» (как его называли) Владимир Оскарович Каппель. На противоположной стороне баррикады таковых было немало: к примеру, на уральской земле взошла звезда военной славы истинного победителя белых, начальника штаба Восточного фронта, бывшего царского генерала Ф. Новицкого.

Другой тип лучше всего воплощает в себе фигура А. Деникина. Не все помнят, что его отец был… крепостным крестьянином. А сын закончил кадетский корпус, Академию Генерального штаба, получил орден «Анна на шее» (что, по петровской табели о рангах, автоматически означало причисление к дворянскому сословию) и дослужился до генерала. И не просто дослужился – стал истинным интеллигентом, навсегда заслужив это звание своими великолепными мемуарами «Очерки русской смуты». Великолепными и с исторической, и с литературной точки зрения.

Кстати, пером многие деятели Белого движения владели превосходно: и П. Врангель (ставший в эмиграции блестящим мемуаристом), и П. Краснов (рекомендую всем прочесть его роман «От двуглавого орла к красному знамени»), и атаман Г. Семенов (писавший отличные стихи), и Б. Савинков (ещё в Серебряном веке выступавший как писатель под псевдонимом «Ропшин», автор высокоталантливых романов «Конь бледный» и «Конь вороной»[11]), и командир легендарной Дроздовской дивизии Антон Туркул (выпустивший прекрасную книгу «Дроздовцы в огне»[12]), и оставивший первоклассные (в художественном отношении) воспоминания комендант Екатеринбурга в 1919 генерал Дитерихс (а среди «зелёных» самый яркий пример – Н. Махно: его 6-томные мемуары являются одним из самых ярких, информативных и достоверных документальных свидетельств эпохи). Если же говорить о вышеупомянутом типе интеллигента из крестьян, то очень интересный пример подобного типа с красной стороны – Владимир Мартинович Азиньш (Азин), начдив прославленной Железной дивизии, ворвавшейся летом 1919 в Екатеринбург. Он так же, как и Деникин, был и интеллигентом, и крестьянским сыном[13]. Его белый оппонент, командарм Северной армии А. Пепеляев – тоже интеллигент из низов (бывший земский учитель).

Я так подробно останавливаюсь на этом, поскольку типажи военных руководителей обоих враждующих сторон весьма разнообразны: здесь и тип откровенного солдафона-«гориллы» (как Юденич) или, на худой конец, просто служаки (на Урале это – командарм белой Западной армии М. Ханжин); и тип вчерашнего солдата или «капрала», выбившегося в генералы в окопах Первой мировой или в водоворотах Гражданской – таковыми были в наших краях В. Блюхер у красных и Р. Гайда у белых. Наконец, немало было и мясников, садистов, «палеонтологических типов, вышедших наружу из треснувших недр России» (так писали колчаковские газеты о легендарно свирепом бароне Р. Унгерне), либо просто людей со «снесённой башней», психически ненормальных («несомненно больным офицером» назвал атамана Булак-Балаховича член Северо-Западного правительства Г. Иванов; таковым был и страдавший наркоманией генерал Я. Слащёв[14]). На уральской земле таковым явил себя палач Надеждинска (нынешнего Серова), командир так называемого Летучего отряда штабс-капитан Казагранди (не случайно он впоследствии подвизался именно у Унгерна). Красных эквивалентов тому не счесть – имя им легион! К примеру, это весьма и весьма знакомые нам и П. Ермаков, и И. Малышев, и прочая, и прочая…

Участие интеллигентов в гражданской войне проходило и в несколько иных формах. Так, невероятно интересная (и практически неисследованная) тема – участие российских деятелей искусства в идеологическо-пропагандистском противостоянии по обе стороны баррикады. Мы худо-добро знаем образцы красной пропаганды (например, известные «Окна РОСТа», в которых работал Маяковский), видели красные плакаты, слышали красноармейские песни. Но сейчас нам становятся доступны и аналогичные образцы с противоположного края противостояния, и вот здесь перед нами открывается совершенно новая художественная ойкумена, до которой ещё не дотронулся скальпель аналитика. Не претендуя на лавры Колумба, отмечу только следующее.

Во-первых, как мы уже отмечали выше, многие образцы художественного и песенного творчества той поры бытовали во многих лагерях российской Смуты или сюжетно и образно дублировались. Это идёт как от фольклоризации происходящего, так и в силу сотрудничества авторов конкретных образцов со многими силами той междоусобицы (уже интересно с точки зрения неоднозначной позиции художников применительно к практике и идеологии сражающихся!). Во-вторых, и это главное, сами образцы «антикрасной» наглядной агитации (и белой, и «зелёной», и националистической) выполнены на высоком профессиональном уровне и с прекрасной эвристической[15] жилкой (что выдаёт в их авторах подлинных мастеров). Приведу один выразительный пример, лицезрение которого доступно любому уральцу.

В Екатеринбургском краеведческом музее хранится уникальный экспонат – плакат, выпущенный агитационным отделом штаб Сибирской армии белых в 1919 году (как раз на Урале!). Плакат называется «К 2-летию Совдепии». На нём изображена красивая рослая женщина, одетая в традиционный крестьянский костюм и символизирующая Россию. У её ног лежит орущий обделавшийся младенец отвратительного вида с физиономией монстра, на котором написано: «Совдепка», а вниз – от имени матери-Родины – напечатан следующий выразительный текст:

«Ох, Господи, и когда же ты избавишь меня от этого греха! Вот уже два года маюсь с этим уродом… Что ты скалишься, как тигра?! Исцарапал ты меня да наранил, а изгадил-то всю, как изгадил, у-у, гадина!.. Уж как насильный (т. е., рождённый от изнасилования – Д. С.) ты сын, так насильный и есть, не родной (на наш взгляд, здесь смысловой центр плаката – Д. С.)… А вижу я, что помрёшь ты, Совдепка, всё равно помрёшь; ведь вон так-то слабит тебя, так слабит – со всех концов течёт…».

Не комментирую, но предлагаю самим посмотреть – хотя бы как выразительнейший документ времени.

Но самое, пожалуй, главное – в следующем. Огромное количество трудовой, служилой интеллигенции – врачи, учителя, служащие, научные и промышленные деятели, юристы и так далее – дистанцировались и от красных, и от белых. Им, людям самых гуманитарных, то есть человечных (в переводе) профессий, оказалось не по пути с любым «человеком с ружьём» – без разницы, в погонах он или без. (С точностью диагноза этот момент показан К. Тренёвым в пьесе «Любовь Яровая», в образе профессора Горностаева). И если их всё же втягивал в свою чудовищную воровку водоворот гражданской войны, то происходило это зачастую не из-за их сознательного выбора, а, так сказать, в силу обстоятельств.

Вот история одной совершенно конкретной семьи, жившей в те годы в одном небольшом городке Екатеринбургского уезда Пермской губернии: назовём её условно «семьёй С.». Подчёркиваю: вся эта история – абсолютно подлинная.

Семья эта – типичный образец служилой интеллигенции Урала. Среди предков – выходы из самых разных сословий: купцы, священники, чиновники, военные (и нижние чины, и офицеры), земские деятели, даже потомки бежавших от Петра бояр-раскольников. Судьба – типичная для пореформенной эпохи. Глава семьи, Николай С. – для справки, сын писаря – дослужился до действительного статского советника, получил (как и Деникин) «Анну на шее» и с ней личное дворянство, пробыл поочерёдно попечителем учебного округа (точно, как его современник Илья Николаевич Ульянов), городским головой, мировым судьёй, председателем земства, и ещё, и ещё, и ещё… Работал так, что и умер на рабочем месте. Женат был на дочери екатеринбургского протоиерея (потомки её братьев покоятся ныне в ограде Иоанно-Предтеченской церкви). Воспитал восемь детей – пять сыновей и три дочери; показалось мало – взял ещё приёмную дочку. Дочери все «пошли в народ» – сельскими учительницами; ни одна не вышла замуж. Только Серафима С. дожила до преклонных лет, учительствуя в селе Борнёвка под Шадринском: остальные дочери – Елизавета и Вера С. – умерли от чахотки в революцию, не дожив до 30 лет…

Старший сын, Виктор С., военный, сделал карьеру в рядах лейб-гвардии Уланского полка в столице, входил в личную охрану императрицы. Младший, Сергей С. – адвокат, умер рано, тоже в революцию. Оба они не успели создать семью: Виктор в 1923 году заболел пневмонией и умер. Средний брат. Алексей С., стал промышленным деятелем, организовал товарищество по импорту сельскохозяйственной техники. Принимал активное участие в политической жизни провинции, как говорят, в рядах партии октябристов, и… сошёл с ума на митинге в дни Февральской революции. В больнице он скончался. Об ещё одном брате, Михаиле С., удалось узнать только, что он был председателем банка. У двух последних братьев были семьи, но нити к ним теряются.

Зато обстоятельно удалось проследить биографию ещё одного брата – Николая С., человека с весьма колоритной судьбой. Выпускник Казанского университета по двум факультетам: медицина и химия; учился, кстати, в те же годы, что и Ленин. Правый эсер. (Колоритная палитра партий в одной семье, правда? И никаких распрей на эту тему – на семейных фотографиях все вместе, дружно, с домочадцами и собакой). Женат был на купчихе, имел двух сыновей и двух дочерей. Одна пошла по стопам отца, стала врачом и умерла от туберкулёза в молодом возрасте, другая (говоря словами А. Н. Островского) «пошла в актрисы» и прожила бурную, долгую и интересную жизнь.

В 1918 году семья застала многократную смену властей. А 1 июля 1919 года старший сын, тоже Николай, нарушил веселье семейного торжества криком: «Мама! Красные в Перми!». За этим последовала мобилизация в армию Колчака отца и старшего сына. Отца тогда мобилизовали в качестве начальника госпиталя, а сына – юнкером.

И Николай-младший – ему было 18 лет – прощался с семьёй, плакал, слушая звуки «Вечернего звона» и говорил? «Не пришивайте погоны слишком крепко, мама…». От него долго не будет писем, а потом внезапно – одно, из далёкого Никольска-Уссурийского: «Мама, я жив. Еду повидать виды Востока». И снова его следы теряются, на сей раз на 25 лет. Пока возвращающиеся после Второй мировой войны из Китая эмигранты с КВЖД не сообщат: Николай-младший в 1929 году был жив, здоров, женат, имел дочь, жил в Шанхае и потом, когда войска китайской Красной Армии приблизились к городу, отплыл в Австралию, где его следы потерялись окончательно…

А что с отцом, Николаем-старшим? Он предусмотрительно взял с собой в кошмарное отступлении осенью и зимой 1919-1920 годов всю семью. И правильно сделал – в августе 1919 года их городок был взят кавбригадой Г. Томина, причём бой шёл прямо на улицах. На некоторое время семья задержалась в Омск, где четырёхлетняя младшенькая дочка (будущая актриса) собственноручно преподнесла букет цветов Колчаку.

Потом – самое страшное. Отступление по Транссибу зимой. Крушение поезда. Отец пропадает без вести. И, представьте, догоняет ушедший состав – обмороженный, ободранный, но догоняет. Чуть-чуть не погибает под колёсами состава всё та же отчаянная младшенькая – она устроила качели… между вагонами.

Наконец – замкнувшееся под Красноярском кольцо окружения. Тиф, уложивший в лазарет всю семью. Кроме младшей дочери – воистину её хранило провидение: в эти дни она отморозила ноги, но девочку удалось спасти. Штабеля трупов на улицах сибирского города Ачинска (там красные расстреляли в полном составе целую дивизию чехов).

И нагрянувшие в лазарет красные партизаны: «А ну, контра, показывай, где офицерьё!». А «офицерьё» – в соседней комнате с замурованной дверью: им через вентиляционное окошко Николай С. раз в день спускал еду. Потом, когда смертельная опасность схлынула, он даст офицерам фальшивые солдатские документы и выведет из города… Понимал ли он всю смертельность риска, и не только для себя – для всех родных? Мы сейчас знаем, как могли с ним расправиться; в книге С. Мельгунова «Красный террор в России» есть документально подтверждённый эпизод, где красные медсёстры – именно так! – разбили голову белого доктора о кирпичную стену в Таганроге… Но Николаю С. повезло – партизанам нужно было позарез опохмелиться, и аптечный денатурат пришёлся как нельзя кстати.

А затем… А затем у партизан тоже тиф, тоже раненые – в общем, «дохтура» мочить нельзя, хоть он и в погонах. И поедет семья обратно в родной город по Транссибу весной 1920 года уже под алым стягом. Будет Николай С. снова начальником госпиталя, только уже в 5-й армии товарища Тухачевского. (Не правда ли, ситуация прямо со страниц пастернаковского «Доктора Живаго» или романа И. Римской-Корсаковой «Побеждённые»?). И сие сохранит семье жизнь. Хотя детей лишат избирательных прав и вручат отчаянной младшей «волчий билет», закрывший для неё двери вузов; в ответ девушка запустит чернильницей прямо в физиономию партийному чину. А её второй брат Александр пустит себе пулю в висок…

И в дальнейшем, уже после НЭПа, судьба опять даст семье небывалую по тем временам поблажку. Николай С. был страстным охотникам, и… местные чекисты тоже. Так они и ходили на уток вместе с «врагом народа»: азарт превыше классовой бдительности! Младшая дочь и тут была верна себе – говорила чекистам всё, что думала о них и о Сталине: те даже терялись от такой дерзости (но не «заложили» – может, с отцом сдружились, а может – девушка была слишком симпатичной, не хотелось губить: и среди чекистов есть люди…). Парадокс: Николай С. умер в своей постели в 1961 году, восьмидесяти с лишним лет от роду, ни дня не пробыв за решёткой. А чекистов тех кончили в 1937 году на печально известной Золотой горе под Челябинском[16]…

И ещё гримаса тех лет. Очередной местный партийный босс, фамилия у него была Скаредин, решил выслужиться и «настучал» в Москву донос: здесь-де живут недорезанные буржуи, семья бывшего председателя… Государственной Думы. Отец-то Николая С., помнится, городскую Думу возглавлял, вот и «ошибся маненько» товарищ Скаредин – а может, и специально, для усиления впечатления так написал? Да только эта ошибка и спасла семью: из Москвы канцелярские крысы прислали ответ – согласно реестру, председателем Государственной Думы числится не Николай С., а… Родзянко. Вот так и ещё несколько лет передышки получила семья – аккурат для того, чтобы уехать в Свердловск, где ищейки НКВД их след потеряли. А неугомонная младшая ещё надумает в 1938 году (!) ходить в инъюрколлегию – искать своего брата-колчаковца. И опять сошло! Поистине, сюрреализм той эпохи беспределен…

Почему я пишу об этом стол подробно? Да потому, что семья С. – мои предки, а дерзкая младшая дочь – моя покойная бабушка, Нина Николаевна Суворова.

История эта, повторяю, абсолютно невыдуманная. И подобных историй можно рассказать несметное множество – с вариациями, с, увы, не всегда столь благополучным (относительно, конечно) финалом. Наверное, чуть ли не в каждой семье России память хранит подобные эпопеи, в которых отразились все перипетии «века-волкодава» (помните пронзительный мандельштамовский образ?). Я рассказал её потому, что она – лучшая иллюстрация трагической судьбы интеллигенции на Урале (и в России), но также и символ несокрушимости, возрождения – как Феникс из пепла – этого удивительного, неистребимого никакими ЧК и ОГПУ социального слоя. Имя которому – российская интеллигенция. Духовная элита народа.

 

 

 

 

[1] Согласно определениям Э. Дюркгейма и М. Вебера интеллигенция абсолютно определённо квалифицировалась как класс, но сочинения этих философов в СССР были под запретом, а канонизирована была только концепция К. Маркса.

[2] Именно такую историко-культурную преемственность осмыслил и сформулировал в своих работах историк-неославянофил Д. Балашов.

[3] У некоторых современных имперско-шовинистических авторов (например, А. Бушкова) эта, с позволения сказать, «концепция» приводит к настоящей антиинтеллигентской истерии, к такой по настоящему хулиганской агрессии против интересующего нас социального слоя, которая оставляет позади даже писания коммунистической поры. Сегодня, к сожалению, подобное «хунвэйбинство» стало даже определённой модой.

[4] Фраза написана в 1918 году. Ровно через 15 лет, и почти дословно, по отношении к своей интеллигенции её повторит Гитлер Читатель, делай выводы…

[5] Последний даже был вторым ректором Уральского государственного университета! Кстати, он имел прямое отношение к ипатьевской трагедии.

[6] И не всегда ликвидация происходила у стенки – напомним, насколько смерть Есенина смахивает на убийство…

[7] В современной России это имя неизвестно даже специалистам, и в 1981 году, на попытку группы энтузиастов из Брянска (родины композитора) хотя бы в местных масштабах отметить его 100-летие последовала официальная резолюция Союза композиторов СССР (!): «Не надо заниматься эксгумацией трупа» (!!!). А за рубежом Н. Рославца ставят на одну доску с С. Прокофьевым, И. Стравинским и Д. Шостаковичем…

[8] Его житие в Харбине закончилось плохо: в 1945 году, во время советско-японской войны Несмелов был схвачен советскими спецслужбами и бесследно исчез во внутренней тюрьме города Гродекова.

[9] История, служащая психологическим портретом тогдашнего российского интеллигента. Когда спасённого Куприна привели к Юденичу, тот поинтересовался, почему прославленный писатель не бежал от неминуемой гибели. Оказалось, Куприн дал Зиновьеву слово чести, что не сбежит – а нарушить слово (даже данное палачам!) для писателя было немыслимым. Поскольку Куприн не хотел воевать ни на чьей стороне, Юденич сыграл именно на обострённом чувстве чести писателя и спросил: «Скажите, Вы также щепетильны к чести русского мундира?». Получив утвердительный ответ, Юденич немедленно… мобилизовал Куприна в собственную армию – в качестве военного корреспондента. Так Куприн был в приказном порядке – как военнообязанный – вывезен из Гатчины и таким образом спасён от участи заложника.

[10] Правда, это не мешало Май-Маевскому страдать хроническим алкоголизмом…

[11] Названия романов – образы из Апокалипсиса. Симптоматично…

[12] Молдавского офицера Туркула называли «самым страшным солдатом гражданской войны» из-за его зашкаливавшей жестокости. Последняя имела под собой веское основание: трое его родных братьев были зверски убиты матросами.

[13] Впрочем, как мы скоро убедимся, вышесказанное не мешало Азину быть и закоренелым убийцей.

[14] Последний послужил М. Булгакову прототипом для трагического (масштаба романов Достоевского) образа генерала Хлудова в пьесе «Бег».

[15] Эвристика – умение найти нестандартные и вызывающие интерес приёмы и решения.

[16] Это одно из самых страшных расстрельных мест Советского Союза и одно из самых массовых захоронений жертв террора 30-х годов.

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: