Замкнуто-углубленный характер (шизоид)

 

Описан наиболее полно, глубоко Э Кречмером (1921) и П Б Ганнушкиным (1933).

В своей патологической выраженности (шизоид, или шизоидный психопат) этот склад делает человека болезненно странным, внешне несколько похожим нестандартными суждениями и непредсказуемыми поступками на душевнобольного (шизофреника). Однако эти «нестандартность», «непредсказуемость» делаются понятнее, если проникнуться своеобразной (с точки зрения реалистов) «логикой» такого характера.

Существо склада – в аутистическом стиле мыслей, чувств, воли, движений. Аутистичность (самособойность, autos – сам, греч.) есть определенная природная самостоятельность, независимость «Я» от внешних воздействий, событий.

Всякий реалист психологически понятно и содержательно (с точки зрения здравого смысла) в своих переживаниях, реакциях, поступках отражает реальность. Сангвиник – естественно, напряженно-авторитарный – агрессивно, тревожно-сомневающийся – неуверенно. Все они ясно чувствуют почву реальности под ногами, поскольку эта материальная реальность для них и есть истинная, подлинная реальность, которой дышат, первооснова духа, несущего в самом тонком и загадочном своем проявлении, во всяком случае, печать этого своего материального источника. Они чувствуют это так явственно, как мужчина чувствует себя мужчиной, а женщина – женщиной.

Оттого и законы движения-развития материи и нематериального духа для диалектического реалиста созвучны. Так реалист-клиницист в душевных, духовных расстройствах усматривает те же закономерности, что и в расстройствах телесных. Оттого живой умом реалист обычно ясно чувствует природу характера человека и неплохо разбирается в людях даже без изучения характерологии. Аутист же в своих мыслях, переживаниях, поступках отражает не столько реальный внешний мир таким, какой он есть, сколько собственное, концептуально-теоретическое к нему отношение, в котором уже остается довольно мало от полнокровной реальности – как, например, в композициях Кандинского или в обнаженных женщинах на картинах Модильяни.

Это особое аутистическое отношение к реальности объясняется тем, что аутист чувствует подлинной реальностью не материю-действительность, а вечный, бесконечный, изначальный Дух, Предопределение, правящее миром. Этот Дух называют по-разному: Бог, Истина, Смысл, Гармония, Красота, Любовь, Абсолютный Принцип, Нерушимое, Вечный Разум, Добро, Цель, Творчество.

Порою аутист лишь чувствует это, не осознавая достаточно отчетливо, содержательно, но когда пытается искренне, творчески рисовать или писать, ему не хочется – во всяком случае, с годами – изображать жизнь реалистически. Реалистически (в принятом смысле) возможно изображать Материю, но Духовную реальность изображают либо откровенными символами (как Матисс, Петров-Водкин), либо сновидно (как Боттичелли, Борисов-Мусатов, Крымов).

Аутистическое изображение философично, концептуально, напрягает мысль, требует разгадать это более или менее иероглифическое или прозрачно-фантастическое отношение автора к действительности, являющее собою частицу Всеобщего Духа.

Концептуальностью-теоретичностью проникается обычно и любовь замкнуто-углубленных. Это вовсе не значит, что аутистке, например, достаточно жить в одиночестве одним духом влюбленности, мечтой о возлюбленном. Она стремится к нему и телесно, и тут может быть у нее высокая нежно-изощренная страстность. Однако зрелая замкнуто-углубленная женщина вряд ли рискнет сблизиться с любимым мужчиной, если есть опасность вообще потерять вследствие этого всякое общение с ним.

Склонность к символике, сказывающаяся, например, и в особом тяготении многих аутистов к «иероглифическим» пресмыкающимся, насекомым, кактусам, удивительно созвучна лептосомной символичности-геометричности, особой «прозрачности», красивой обескровленности их собственного тела, в котором нередко нет живой телесности (Нефертити, знакомый многим образ молодой худой монахини с узким, символически острым, знаково-потаенным лицом и т. п.). Часто эта замысловато-символическая законченность, отточенность телосложения видится уже в грудном возрасте.

В манерности-геометричности движений замкнуто-углубленных людей сквозит прозрачная символика. Все это располагает диалектического реалиста, человека с естественнонаучным (не теоретически-аутистическим) мышлением, еще серьезнее думать о выразительной печати материального, телесного на наших духовных особенностях.

Даже кровоизлияние в мозг обыкновенно не разрушает, а лишь несколько упрощает аутистичность. И аутистичность ясно видится уже у замкнуто-углубленного малыша. Нет в нем обычной зависимости от взрослых и чувствуется удивительное присутствие потаенно-внутренней жизни.

Конечно же, аутист способен видеть людей, природу, так сказать, такими, какие они есть и на самом деле, но это ему обычно не интересно, это для него все не истинная, а «падшая» действительность (Бердяев, 1990, с 35). Многие аутисты рассказывали мне, что высокая красота природы (например, осенних листьев) видится им как бы чуть отделенной от самих листьев; то есть видится Красота сама по себе, изначально-самостоятельная, «чистая», «символическая» Красота, с чувством, что «это мне посылается». Отсюда и предрасположенность к религиозности, к оккультизму. Реалист же видит-чувствует, как сама плоть дышит неотделимой от нее красотой. То есть для реалиста, чувствующего символы, сами вещи, сама плоть светится этими символами. При этом и диалектическому реалисту созвучно положение К.Юнга (1991): «Знак всегда меньше, нежели понятие, которое он представляет, в то время как символ всегда больше, чем его непосредственный очевидный смысл» (с.51). То есть для аутиста символ – это знак, образ «оттуда».

Аутист-символист, таким образом, всегда, во всей своей повседневности теоретик, даже в бизнесе и в преступлениях. Теоретичность замкнуто-углубленного может обернуться в практических делах и делах зла невиданной увертливостью, цепкостью, ведущей к победам, и непредсказуемостю для реалистического соперника.

«Теорию», как и «гармонию», понимают обычно и широко, и узко. В широком смысле теория (в отличие от практики) – обобщение практики в научных положениях, учениях. В этом смысле можно говорить и о теоретических положениях, например, в экспериментальной физике, физиологии, клинической медицине, педагогике. Здесь обобщения возникают из экспериментов, клинического и педагогического опыта. Но в узком смысле теоретическое мышление – самособойное (из себя самого), аутистическое, символическое развитие-усложнение мысли, как это происходит в теоретической физике, теоретической математике и т.п.

Так же и «гармония» в узком смысле (та гармония, о которой обычно говорят, что она красива) есть именно аутистическая гармония, в сравнении с гармонией как волшебной соразмерностью вообще (например, в синтонно-сангвинической музыке Моцарта или Штрауса). Мысли, речь замкнуто-углубленного человека проникнуты именно аутистической теоретичностью, аутистической гармонией, логикой, хотя, с точки зрения иного реалиста, все это может быть «мимо» реальности.

Замкнуто-углубленному трудно любить человека непосредственно – не через идею, концепцию, Красоту, не через Бога. В теоретичности главная сила аутистического ученого – математика, физика, астронома, конструктора. Поэзия аутистических художников обычно также напряжена мыслью, философичностью, часто религиозной (к примеру, Боттичелли, Вермеер, Тютчев, Лермонтов, Блок, Ахматова, Пастернак). Для аутистических юристов, правозащитников Право есть Бог – а иначе они не могли бы со всей душевной заботой защищать права и мерзавца-преступника.

Теоретичностью, символичностью, религиозностью души замкнуто-углубленных одухотворенных мыслителей (писателей, ученых) объясняется и их нередко красиво-суховатый, отрешенно-бескровный, нередко «готический» в своей сложной и нежной тонкости язык (Августина, Тютчева, Лермонтова, Фрейда, Короленко, Мережковского, Т. Манна, Гессе, Швейцера, Ясперса, Леви-Стросса, Роджерса, А. Сахарова, Лихачева) – в сравнении с природно-реалистическим, одухотворенно-полнокровным языком мыслителей-реалистов (Гиппократа, Пушкина, Дарвина, Павлова, Чехова, Э. Кречмера, Ганнушкина).

В аутистическом языке больше мыслительно-духовного страдания-переживания, нежели душевно-реалистического наблюдения-раздумья, а значит, и меньше природно-этнографического, живой плоти бытия, характеров, больше универсально-человеческого. Национально-психологическая почва как бы осыпается здесь с отстраненно-теплых общечеловеческих символов, сплетающихся в Гармонию. Так, кстати, и в музыке Шаляпин противопоставлял аутистического философа Рахманинова полнокровному жизнелюбу Мусоргскому. Так и кинорежиссер Тарковский на Западе на съемках, не зная английского, чувствовал Гармонию «мимо» языка. Нередко именно поэтому аутист склонен к единобожию и не склонен к язычеству, национализму (если, конечно, это не является содержанием его теории).

Если для Запада характерна мыслительная аутистичность, то для Дальнего Востока – аутистичность чувственно-образная (например, дзэн-буддийская), в которой атеоретичность становится прозрачной теорией. Между ними – неповоротливо-задушевно-реалистическая Россия, пронизанная контрастами, тревожно-сомневающаяся, в основе своей дефензивная, рассеянно-непрактичная, но с бездонно-психологическими нравственными исканиями в самых светлых своих умах.

Природная «теоретичность» замкнуто-углубленного сказывается и в его повседневной, бытовой жизни: в «теоретических» (с убежденностью) рассуждениях аутистической дамы о том, как «заполучить» мужа и как его удержать возле себя, как воспитывать ребенка, чем кормить и как печь роскошный пирог, как вообще питаться и жить, как лечить болезни (это совсем не ее профессия), строить дома (тоже не ее специальность). Или же замкнуто-углубленный, не будучи врачом, соблюдает долгие годы сложную «концептуальную» диету, измучивает ею близких и даже лечит этой диетой (необыкновенно трудоемкой приготовлением блюд) тяжело больных людей, отвлекая их от профессиональной медицинской помощи.

Н.П Грушевский (1994) в своей хрестоматийной для врачей работе о том, как ведут себя на приеме у терапевта пациенты с разными характерами, пишет об аутистах: «Они обычно не излагают свои жалобы в порядке их появления, а «выдают» готовую схему болезни: набор симптомов и свои логические построения по поводу каждого из них. Причинно-следственные связи в этой схеме порой не выдерживают никакой критики» (с 110).

В то же время разные теоретические гармонии (с разными системами взглядов) в двух аутистах могут жестоко ссориться друг с другом. Вообще, как «теоретики», многие аутисты без дефензивности (переживания своей неполноценности) убеждены, что во всем сведущи, и нередко на этой почве возникают семейные и служебные конфликты.

Замкнуто-углубленный как истинный теоретик или истинно верующий все несогласное с его теорией, религией склонен посчитать неверным. Не отличаясь способностью к теплой земной благодарности, многие (особенно недефензивные) аутисты без реальных оснований убеждены, в соответствии со своей внутренней теоретической концепцией, что кто-то, способный к этому, должен о них заботиться, устраивать им благополучную жизнь. О таком человеке говорят обычно: «Будто все ему должны, а он – никому».

В аутистических «кружевах» замкнуто-углубленного может быть само собою, без внешних реальных поводов, записано такое, о чем трудно догадаться реалисту, на которого он сердит, считая его почему-то обязанным себе чем-то, подозревая его в чем-то ужасном по отношению к себе. Так, аутистической женщине, бывает, довольно своей собственной влюбленности в мужчину, чтобы с убежденностью полагать, что она имеет на него полное право.

Эта будничная «теоретичность» может быть весьма оригинальной у достаточно умных аутистов, вырождаясь в резонерство, «мудреж» у примитивных, подобно тому как у примитивного психастеника творческие сомнения вырождаются в занудство.

Аутистической гармонией-теоретичностью объясняется и врожденная аккуратность замкнуто-углубленного ребенка, расставляющего свои игрушки в строгом и красивом порядке, следящего за тем, чтобы и домашние предметы лежали строго-красиво на своих местах.

По причине своей теоретичности, мешающей практически живо чувствовать обстановку, отношение к себе людей, многие замкнуто-углубленные, но в то же время внешне разговорчивые гости все не уходят из какого-то дома, где они уже давно в тягость хозяевам. Или приходят туда, где их не хотят видеть, с убежденностью, что их там любят. Или, например, требуют денег за какую-то несложную хозяйственную помощь с близкого им человека, или торгуются с ним, покупая у него книгу (все это – для соблюдения своего теоретически-гармонического порядка).

По этой же причине не так редко интеллигентный сложный шизоид, не сумевший творчески удачно применить свою аутистичность и не защищенный, например, профессорской «оранжереей» или практичной, любящей его женой, создает впечатление жалкого «мудрилы», беспомощно заблудившегося в жизни. Неспособный толком к простым для многих практическим делам-работам (они не входят в его гармонию), он буквально прозябает на воде и хлебе, одинокий, безбытный, со своими гербариями, тетрадками стихов, отвергаемый редакциями, под насмешками соседей.

Или видим аутистическую пожилую даму с обезьяно-уродливыми лицом и фигурой, в странных фиолетовых чулках, которая раздраженно-сердито недоумевает, почему она уже столько лет одинока, почему же не вместе с интересным богатым мужчиной: ведь она так привлекательна.

Заключенный душой в свое аутистическое кружево, такой человек нередко быстро и с интересом схватывает созвучные этому кружеву конструкции, внутренние концепции иностранного языка, но, будучи даже весьма утонченным, от недостаточности нравственного чутья (с точки зрения многих, особенно реалистов) своей бестактностью обижает-ранит близких и сослуживцев, не ведая, что это происходит.

Мышление сангвинического и тревожно-сомневающегося реалистов часто представляется аутисту примитивно-смешным, приземленно-убогим, как философия Фейербаха и Энгельса, как размышления Дарвина и Э. Кречмера. Но особенно склонны издеваться многие замкнуто-углубленные над людьми демонстративного (истерического) склада, пытающимися подражать их аутистичности, символичности, например, в искусстве, тут же едко-жестоко обнаруживая «показушность» их «аутистичности».

Теоретичность (проникнутость собственными концепциями на все случаи жизни, с известной отгороженностью-независимостью от людского мнения) помогает замкнуто-углубленному не беспокоиться о своей внешности – иногда даже уродливой, с точки зрения реалистов – пребывая то в вяло-небритом неряшестве, то в подчеркнуто-утонченной изысканности, то в необычно-пикантной оголенности. Вот выходит человек погулять в сказочной для двора узкой шапке с длинным козырьком, слушая из плейера через наушники музыку Баха, с отрешенным лицом, с длинной таксой на поводке, тоже готически замысловатой своим телом. Другой аутист любуется своими или чужими патологическими кожными высыпаниями, как красивой тканью.

Именно потому, что у аутистического психотерапевта нет природно-реалистической способности непосредственно душевно-живо сопереживать своему пациенту, он нередко и учится этому теплому сопереживанию (эмпатии) теоретически-технически.

Высокой аутистически-одухотворенной нравственностью, красотой наполнены иконы Рублева, картины Боттичелли, Вермеера, музыка Баха, Бетховена, стихи Тютчева, Гумилева, Пастернака, Ахматовой, Бродского, работы Канта, Швейцера, Ясперса, Бердяева, Флоренского. Но если философия многих реалистов (особенно тревожно-сомневающихся) сама по себе, без доказательств, нравственна, то здесь, скорее, речь идет о философии (о теории) нравственности.

И все же два таких разных человека, как одухотворенный психастеник (тревожно-сомневающийся) и одухотворенный аутист (замкнуто-углубленный), способны тонко, глубинно проникнуться друг к другу, созвучные именно в высокой своей духовности. Хотя при этом для замкнуто-углубленного Духовность есть чувство Бога в себе, посылаемое ему. Охватившее его чувство Гармонии, сладкого растворения души в Космосе и есть для него доказательство Бога. А для другого, тревожно-сомневающегося, Духовность есть вдохновенное реалистическое размышление о самых высоких природно-человеческих переживаниях – переживаниях Красоты, Гармонии, Смысла, Совести, Судьбы, Творчества, Ответственности – то есть того, с чего у аутиста начинается религиозное или экзистенциальное переживание. Но там для их начала еще необходимо аутистическое чувство, что и Гармония, и Смысл, и другие экзистенциалы существуют изначально и посылаются извне. Так же и произведения искусства, как всякое Творчество вообще, в соответствии с аутистическим мироощущением, есть послание Божественное, то есть то, что выше всего земного.

Аутистическая безнравственность происходит, в отличие от, например, психастенической, не от зловредно-тревожной перестраховочности, болезненного чувства ответственности, а от той же аутистической, порою одухотворенной, «теоретичности», оправдывающей своим кружевом умозаключений и кровавые революции, и фашизм. Сангвиническим революционным практикам – Дантону, Ленину – противостоят по своим иным (хотя и тоже кровавым) манерам аутистические («теоретические») практики революции – Робеспьер, Фуше, Бухарин. Таким образом, аутистическая безнравственность тоже витиевато-теоретична в большом и малом.

Мы можем говорить здесь о безнравственности, понятно, лишь с точки зрения реалиста. Со своей же, аутистической, точки зрения, замкнуто-углубленный, губящий за теоретическую идею жизни тысяч людей, и себе самому пожелает погибнуть за эту, нередко отстраненную от земного тепла-добра, концепцию, потому что она для него выше жизни. Благодаря этому, видим, что понятие нравственности не есть понятие общехарактерологическое-общечеловеческое: оно личностное, сообразное складу души.

Мировое Добро держится, прежде всего, той одухотворенно-нравственной аутистичностью, которая ценит превыше всего человеческую жизнь, и реалистически-теплым, трезвым большинством, хотя и оно может по временам хмелеть-гипнотизироваться идеями Зла. (Выделено мной – S.D.)

В «малом» безнравственном замкнуто-углубленная молодая «научная» женщина, также сообразно своей аутистической концепции, «для здоровья» сближается на час с «сексуальным террористом», «грязным пиратом», чтобы тут же, освободившись от чувственного голода, забыть о нем и не обращать на него при встрече внимания, платонически благоговея перед старцем-профессором, своим научным руководителем. Она же, при всей колкой застенчивости за легкими готическими очками, свободно-открыто говорит в компании интеллигентных людей о потаенных подробностях интимной жизни, потому что это включено в ее концептуальное кружево. И чувственно-жаркая телесная близость здесь (в противовес тревожно- сомневающемуся с его вяловатой, «трезвой» чувственностью, но и реалистически-лирической, обостренно-нравственной ответственностью за свои поступки) нередко слишком мало значит в сравнении с близостью духовной.

Как и толстовский Каренин, сегодняшний аутист обычно отбрасывает все, что не согласуется с его изначальной, внутренней аутистической системой-кружевом, и разрешает что угодно за занавесом соблюдения формальных правил-формул. Эта система-кружево есть для него частица Красоты, Гармонии, Бога в нем самом, и это – главнейшее, это залог его духовного бессмертия и спокойствия.

Не смерти, не болезни обычно боится сложный, зрелый аутист, а своего духовного несовершенства перед смертью В духовном росте-совершенствовании – главная потребность-задача его души, гнездящейся на время жизни в телесном «приемнике». Многие аутисты, особенно в старости, ясно чувствуют эту способность своей души уже понемногу как бы отделяться от слабеющего бренного тела, дабы вскоре уже торжественно-светло вступить в жизнь Вечную. При этом аутист может быть великим атеистом, как Фрейд, предложивший вместо религиозной «иллюзии» свою иллюзию пансексуализма, сексуальности, о которой говорил с волнением, как об особой «духовной силе» – как вспоминал об этом Юнг (1994, с. 157).

Из всех реалистов к замкнуто-углубленному (аутисту, шизоиду) ближе всего по духу, по-видимому, как отмечено уже выше, все-таки тревожно-сомневающийся (психастеник). Оба они, особенно же в интеллигентской своей глубинной усложненности, более всего ценят духовное, экзистенциальное движение в человеке и все то, в чем оно может обнаружиться: в письме, стихотворении, карандашном рисунке и т. п. Сангвиники, живущие в основном ощущениями, воспоминаниями ощущений, обычно, заботясь о чистоте квартиры, гораздо легче расстаются со старыми бумагами, письмами ушедшего навсегда близкого человека.

Иным аутистам (шизоидам) люди почти и не нужны – Природа наполнена для них символами, помогающими радостно чувствовать себя собою. Иные же замкнуто-углубленные (шизоиды) жадно тянутся к людям и часто не находят в непосредственном общении с ними желанного глубокого созвучия, страдая в пожизненных поисках такой встречи.

Парадоксальность, непредсказуемость мыслей, чувств, поступков замкнуто-углубленного, шизоида (парадоксальность, конечно же, – лишь с точки зрения реалиста) объясняется аутистичностью, как и кречмеровекая «психестетическая пропорция». Существо этой пропорции психической чувствительности (aisthesis – чувство, греч.) – в переплетении в душе аутиста обостренной чувствительности с бесчувственностью-холодностью, что может, например, выразиться в кровавой жестокости, переплетенной с пламенной влюбленностью, в божественной нежности, в испепеляюще-неземной страсти Нефертити, в одухотворенно-безоглядной жертвенности, пожизненной волшебно-платонической влюбленности, но только не в реалистической деятельно-земной теплоте-доброте.

Для аутиста подчас крыло бабочки значит неизмеримо больше, нежели земные переживания его близких, именно потому, что волшебный, нежнейший рисунок на этом крыле сотворен для него предопределением Духа, и созерцание крыла есть общение с Божественным. Вообще, если сангвиник и тревожно-сомневающийся умиляются в животных и растениях тем, что делает их похожими на человека, то замкнуто-углубленный нередко рассматривает в них звучание Космоса.

Верующий человек замкнуто-углубленного склада именно аутистичностью чувствует-знает Божий Промысел и, например, без сомнения объясняет им библейскую полынь, чернобыльник, как предзнаменование сравнительно недавней Чернобыльской катастрофы. Подлинным доказательством Бога считается переживание (опыт) светлой встречи с Ним (и не только во время литургии), то есть то самое особое, светлое, аутистическое переживание вдохновения, с чувством известной самостоятельности, изначальности этого переживания, посылаемости его извне. Вдохновенный же психастеник ощущает свое вдохновение как свечение изначально из себя, из своего тела, саморазвивающейся (по своим закономерностям) стихийной Материи-Природы, без Предопределения-Цели. Нередко аутист и считает свою природу более совершенной (нежели у реалистов) для улавливания Божественного, а реалист-атеист полагает все это «дурманом-сказкой о бессмертии», помогающей верующему человеку умереть без возможного трагического отчаяния.

Любовь замкнуто-углубленного может быть сложно-одухотворенным переживанием аутистически-идеального образа возлюбленной в душе, который также как бы посылается, несет Божественный свет в себе. Образ этот соприкасается то с одной, то с другой реальной женщиной, каким-то созвучием отвечающей этому образу, и нередко нет тут подлинного чувства вины за измену жене, потому что это любовное переживание происходит как бы свыше, посылается Великой Целью, оно священно, как переживание, чувство Александра к Марии в «Жертвоприношении» Тарковского, как чувство Юрия Живаго к Ларе в «Докторе Живаго» Пастернака. Или, случается, пожилой аутист изменяет своей бездетной жене, потому что считает своим жизненным долгом произвести на свет ребенка, пусть от другой женщины.

Одна замкнуто-углубленная женщина жестоко мстит своей сопернице, жене возлюбленного, вывешивая на бельевой веревке для сушки на своем балконе напротив ее балкона ползунки – будто у них уже есть свой ребенок. Другая готова, страдая от ревности, самоотверженно, с нежностью отдать любимого мужа сопернице, чтобы ему было с этой женщиной еше лучше, чем с нею. И все это записано-выткано в их сложно-аутистических душевных кружевах.

Ранимое колкое самолюбие, переживание своей неполноценности может порождать в замкнуто-углубленном панцирь-защиту в виде стеклянной неприступности, вежливой церемонности, или серой злости, или разнообразных улыбающихся клоунских масок.

Особым рисунком своего аутистического кружева замкнуто-углубленные часто трудно вписываются в обычный коллектив, хотя подчас и способны формально-живо общаться. Не могут они обычно безболезненно-мягко приспосабливаться к людям (в том числе и к иным аутистам), разнообразным делам-работам, учебным занятиям, к домам, улицам, местам природы, не созвучным им, не помогающим чувствовать себя собою, не смягчающим этим душевную напряженность.

Однако ко всему, что созвучно, творчески целительно, аутист тянется и способен здесь, в какой-то своей нише, нередко на благородно-высокое, одухотворенное, глубинно-нежное, мудрое. И если понимать, в чем именно состоит требующее своего развития духовное богатство конкретного аутиста и на что он не способен по природе своей (а значит, не надо от него этого требовать), – то возможно восхищаться им и любить его.

 

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: