Различные программы социального обеспечения

1. Социальное жилищное строительство. Аргумент, который часто приводят в пользу социального жилищного строительства, построен на выдуманном «внешнем эф­фекте»: утверждается, что трущобы, в первую оче­редь, и прочие недоброкачественные жилые массивы, в меньшей степени, дороже обходятся обществу по той причине, что расходы на их пожарную и полицей­скую охрану выше. Возможно, что этот внешний эф­фект действительно существует. Но коль скоро так, это является аргументом не в пользу создания социального жилого фонда, а в пользу более высо­кого налогообложения жилого фонда, который увели­чивает общественные издержки, поскольку это мо­жет привести к уравниванию частных и общественных издержек.

На это сразу же возразят, что дополнительные на­логи лягут тяжким бременем на лиц с низким дохо­дом, а это нежелательно. В ответ можно сказать, что создание социального жилого фонда предлагается не на основании внешнего эффекта, а как средство оказания помощи лицам с низким доходом. Но если это так, то зачем же в таком случае субсидировать именно жилой фонд? Если фонды предназначены для оказания помощи неимущим, не будет ли больше поль­зы, если они будут выданы наличными, а не «натурой»? Очевидно, что семьи, которым оказывается помощь, предпочтут, чтобы деньги им были выданы наличными, а не в виде жилья. Они могут употребить их на жилье, если сами того пожелают. Следовательно, их положе­ние не ухудшится, если им выдадут деньги; если они считают первоочередными другие потребности, им будет лучше, если они истратят деньги на них. Денеж­ная субсидия снимет внешний эффект точно так же, как и субсидия «натурой», ибо если она не будет из­расходована на жилье, она всегда будет под рукой для уплаты дополнительного налога, связанного с внешним эффектом.

Таким об­разом, социальное жилищное строительство не может быть оправдано ни на основании внеш­него эффекта, ни на основании помощи неимущим семьям. Если его вообще моно оправдать, то только на основе патернализма: семьи, «нуж­дающиеся» в жилье больше, чем в чем-либо другом, и получающие эту помощь, либо не согласны израсхо­довать деньги на эти цели, либо способны истратить их неразумным образом. Либерал отвергнет подобно­го рода аргумент, если дело касается взрослых людей. Он будет не в состоянии отвергнуть его в более кос­венной форме, когда речь идет о детях, а именно, что родители могут пренебречь интересами детей, «нужда­ющихся» в лучших жилищных условиях. Но он навер­няка потребует более убедительных, более конкретных, чем обычно, доказательств, прежде чем согласить­ся с этим окончательным аргументом как достаточным основанием для крупных расходов на социальное жилищное строительство.

Такими могли быть общие абстрактные рассужде­ния по поводу социального жилого фонда, не под­крепленные практическим опытом. Теперь, когда мы располагаем конкретным опытом, мы можем пойти значительно дальше. На практике создание социального жилого фонда, как оказалось, привело к совер­шенно иным последствиям, чем ожидалось.

Социальное жилье не только не улучшило жилищного положения неимущих, как ожидали его сторонники, но оказало прямо противоположное воз­действие. В ходе социального жилищного строительства количество разрушенных единиц жилой площади намного превысило число новых сооружен­ных единиц. В то же время в результате создания социального жилого фонда как такового нисколько не уменьши­лось число лиц, нуждающихся в жилплощади. Таким образом, создание этого фонда привело к увеличению числа жильцов на единицу жилплощади. Возможно, что некоторые семьи улучшили свои жилищные усло­вия — те, кому посчастливилось поселиться в домах и квартирах социального жилого сектора. Жилищное же положение остальных ухудшилось, поскольку об­щая средняя плотность заселения возросла.

Правда, губительные последствия программы социального жилья были в известной степени нейтрализованы частными предпринимателями путем перестройки старой и введения в строй новой жилпло­щади для тех, кто непосредственно лишился жилья в результате осуществления указанной программы, и, в более общем плане, для тех, кто оказался вовлечен­ным в эту жилищную чехарду с началом социального жилищного строительства. Однако эти частные ресур­сы были бы доступны и без программы социального жилья.

В чем кроются причины подобных последствий осуществления программы социального жилья? Общая причина - та, о которой мы упоми­нали неоднократно. Общий интерес, которым руко­водствовались многие сторонники утверждения подоб­ной программы был слишком расплывчатым и преходящим. Вслед за принятием программы главенствующими стали конкретные групповые интересы, которые она могла удовлетворить. В данном случае выразителями этих интересов были те местные группы, для которых было желательно очистить и реставрировать пришед­шие в упадок районы, — либо потому, что они владе­ли недвижимостью в этих районах, либо потому, что их упадок ставил под угрозу местные или централь­ные деловые районы. Программа общественного стро­ительства стала удобным способом для осуществле­ния этой цели, требовавшей больше разрушения, неже­ли созидания. Несмотря на это, мы по-прежнему явля­емся свидетелями «упадка городов» во всей его неприглядности, если судить по непрекращающимся ходатайствам на выделение федеральных фондов для борьбы с ним.

Другим положительным результатом, которого ожи­дали сторонники социального жилищного строитель­ства, должно было быть сокращение преступности среди несовершеннолетних в связи с улучшением жи­лищных условий. И опять-таки, осуществление этой программы во многих случаях привело к прямо про­тивоположным последствиям, не говоря уже о том, что обещанное улучшение средних жилищных условий так и не состоялось. Лимит в зависимости от размера доходов, совершенно справедливо установленный для жильцов общественного сектора с субсидируемой квартплатой, привел к исключительной концентрации в нем «неполных» семей — прежде всего разведенных или овдовевших матерей с детьми. Дети в таких семьях в очень большом числе случаев — «трудные», и их высо­кая концентрация в одном месте может только способ­ствовать росту преступности несовершеннолетних. Од­ним из симптомов этого явления было чрезвычайно отрицательное влияние на школы, расположенные в районе жилых домов общественного сектора. Школа может с готовностью принять нескольких «трудных» детей, большое же их количество создает серьезные сложности. Тем не менее, в отдельных случаях неполные семьи составляют одну треть или еще большую часть всех жильцов в домах общественного сектора, и дети из таких домов могут составлять большинство учащихся в данной школе. Если бы помощь этим семь­ям оказывалась в виде денежных вспомоществований, они были бы более равномерно распределены среди населения данного района.

2. Законы о минимальной заработной плате. Законы о минимальной заработной плате представляют собой самый наглядный пример того, как благие намерения сторонников определенной меры привели к прямо противоположным результатам. Многие сторонники законов о минимальной заработной плате совершенно справедливо сокрушаются по поводу исключительно низких расценок, относятся к ним как к символу бедности и надеются путем запрещения ставок зарпла­ты ниже некоего определенного уровня уменьшить бедность. На самом же деле, если законы о минималь­ной зарплате и способствовали хоть какому-то изменению положения, то только в сторону увеличения бедности. Штат может принять законодательство об установлении минимального уровня зарплаты. Но вряд ли он сможет потребовать от работодателей, чтобы они предоставили работу по этим расценкам всем тем, кто ранее работал по расценкам ниже этого минимума. Совершенно очевидно, что это не отвечает интересам работодателей. По этой причине минимальная заработ­ная плата приводит к увеличению безработицы. Поскольку низкие расценки действительно являются символом бедности, безработными оказыва­ются именно те лица, которые меньше всего могут себе позволить потерять доход, который они ранее получали, сколь малым он ни показался бы тем, кто голосует за установление минимальной заработной платы.

В некотором отношении этот случай сходен с системой социального жилого фонда. В обоих случаях люди, которым оказывается помощь, на виду: люди, которым повысили зарплату, и люди, по­селившиеся на социальной жилплощади. Пострадавшие остаются неизвестными, трудно даже проследить связь между их проблемами и перво­причиной этих проблем: это люди, пополняющие ряды безработных или, чаще, никогда не работающие по специальности из-за ми­нимальных расценок и вынужденные выполнять еще менее оплачиваемую работу или же переходить на попе­чение благотворительных организаций; это люди, вы­нужденные жить в еще большей тесноте в тру­щобах, число которых увеличивается и которые пред­ставляются символом необходимости расширения социального жилищного строительства, а не результатом создания нынешнего социального жилищного фонда.

Поддержку законам о минимальной зарплате по большей части оказывают не бескорыстные люди доб­рой воли, а заинтересованные группы. Так например, профсоюзы Севера США и находящиеся на Севере фир­мы, опасающиеся конкуренции Юга, выступают в защи­ту закона о минимальной зарплате с тем, чтобы осла­бить эту конкуренцию.

3. Поддержание цен на сельскохозяйственную продукцию. Следующим примером является поддержа­ние цен на сельскохозяйственную продукцию. Посколь­ку оно вообще ничем не может мотивироваться, кро­ме политического факта чрезмерного представитель­ства сельскохозяйственных районов в коллегии выборщиков и в Конгрессе, остается предположить, что тут действует убеждение, что фермеры в среднем имеют очень низкий доход. Если даже принять это как факт, поддержание цен на сельскохозяйственную продукцию не достигает своей цели — оказывать помо­щь фермерам, нуждающимся в поддержке. Во-первых, потому что льготы обратно пропорциональны потреб­ностям, ибо они находятся в прямой зависимости от объема рыночных продаж. Безденежный фермер не только продает на рынке меньше, чем богатый фер­мер; вдобавок он получает большую долю дохода от продуктов, выращенных им для собственного потреб­ления, а эти продукты не зачитываются для получения льгот. Во-вторых, любые льготы фермерам по програм­ме поддержания цен значительно ниже израсходован­ных сумм. Это совершенно очевидно в отношении оплаты складирования и аналогичных затрат: эти дота­ции вообще не доходят до фермера, и в максимальном выигрыше оказываются в данном случае владельцы складских помещений. В равной степени это относится к суммам, расходуемым на закупку сельскохозяйст­венной продукции. Таким образом фермера поощря­ют к расходыванию дополнительных сумм на удобре­ния, семена, инвентарь и пр. В лучшем случае его до­ходы могут повыситься за счет излишков. И, наконец, даже этот крохотный чистый остаток создает преуве­личенное представление о прибыли, поскольку прак­тическим результатом программы стало то, что в сельском хозяйстве оказалось занято больше людей, чем это могло бы быть при иной ситуации. Чис­тый выигрыш фермер может получить только от разницы между своим доходом от хозяйства при наличии программы поддержания цен и доходами от работы вне фермы. Главный результат программы закупок заклю­чался просто-напросто в расширении объема сельско­хозяйственной продукции, а не в повышении доходов в расчете на одного фермера.

Некоторые издержки программы закупок сельско­хозяйственной продукции настолько очевидны и хорошо известны, что нет нужды пространно говорить о них, до­статочно лишь их упомянуть: потребитель платит двойную цену: одну в виде налогов для выплаты льгот фермерам, другую в виде повышенной цены на продук­ты питания; фермер скован обременительными ограниче­ниями и придирчивыми контрольными проверками из центра; на страну надето ярмо разбухаю­щего бюрократического аппарата. Имеется, однако, еще одна (менее известная) группа издержек. Сельскохозяйственная программа явилась главным препятствием при проведении внешнеполитического курса. Для поддержания более высоких цен на внут­реннем рынке по сравнению с мировыми ценами при­шлось вводить импортные квоты на многие товары. Произвольные изменения нашего политического кур­са вызвали серьезные отрицательные последствия в других странах. Высокие цены на хлопок побудили другие страны расширить посевы хлопчатника. Когда же высокие цены привели к затовариванию хлопком, мы начали сбывать его заграницей по низким ценам и нанесли крупные убытки производителям, которых мы своими прежними действиями поощряли к расши­рению производства. Список подобных случаев можно было бы умножить.

Страхование по старости

Программа «социального обеспечения» представ­ляет собой одно из явлений, на котором начинает ска­зываться завораживающий эффект тирании статус кво. Хотя на первых порах эта программа вызвала мно­го споров, она до такой степени прижилась, что желатель­ность ее больше не ставится под сомнение. А между тем она сопряжена с массовым вторжением в частную жизнь многих слоев населения страны без какого-либо, как мне кажется, убедительного основания, и не только с точки зрения принципов либерализма. Предлагаю подвергнуть рассмотрению ее крупнейшее звено, связанное с выплатами престарелым.

В практическом плане программа, известная под названием страхование по старости (Old Age and Survivor's Insurance — OASI) состоит из специального налога на зарплату плюс выплат лицам, достигшим определенного возраста, сумм, размеры которых определяются возрастом, в котором начина­ются выплаты, семейным положением и прежними заработками.

В аналитическом плане OASI включает в себя три отдельных элемента:

1. Требование, предусматривающее обязательное приобретение широким кругом лиц особых пенсион­ных страховок (аннуитета), то есть принудительное со­здание фонда обеспечения престарелых.

2. Требование, предусматривающее, что этот анну­итет должен приобретаться у государства, то есть нацио­нализацию этого страхового фонда.

3. Схему перераспределения дохода, поскольку объем аннуитета, на который имеют право люди, при­соединяющиеся к этой программе, не равнозначна налогам, которые они выплатят.

Совершенно ясно, что в объединении этих элемен­тов нет никакой необходимости. Каждого человека можно обязать оплачивать свой собственный аннуитет, ему должно быть позволено приобретать его у частных фирм, и вместе с тем можно потребовать, что­бы он приобрел тот или иной конкретный аннуитет. Государство может заняться продажей аннуитетов, не принуждая людей приобретать определенные аннуитеты, и настаи­вать на самоокупаемости этого бизнеса. И совершенно ясно, что государство способно заниматься перераспределением и без помощи аннуитетов, чем оно, собственно, и занимается.

Поэтому давайте рассмотрим каждый из этих эле­ментов в отдельности, дабы убедиться, насколько каждый из них оправдан, если оправдан вообще. Я думаю, что для облегчения анализа целесообразнее анализировать их в обратном порядке.

1. Перераспределение дохода. Программа OASI в ее нынешнем виде включает в себя две основных кате­гории перераспределения: от одних получателей посо­бий OASI к другим; от налогоплательщиков вообще к получателям пособий OASI.

В первом случае перераспределение происходит главным образом за счет тех, кто присоединился к этой программе сравнительно молодым, в пользу тех, кто стал ее участником в преклонном возрасте. Послед­ние получают и в течение определенного време­ни будут продолжать получать пособие большего размера по сравнению с тем, какое могло бы быть оплачено из их налоговых отчислений. С другой стороны, в соот­ветствии с существующими ставками налога и посо­бий те, кто присоединился к этой программе в моло­дом возрасте, будут получать пособие в заведомо мень­ших размерах.

Я не вижу никаких оснований — ни либерального, ни какого-либо иного свойства — для того, чтобы оправ­дывать такого рода перераспределение. Пособие по старости, выдаваемое его получателям, не имеет отношения к их бедности или богатству; человек со средствами получает столько же, сколько неимущий. Налог, за счет которого выплачивается это пособие, представляет собой пропорциональный налог на зара­ботки до определенного максимального предела. Он составляет бОльшую долю низких, а не высоких дохо­дов. Каким же разумным образом можно объяснить необходимость налогообложения молодых ради выпла­ты пособий престарелым вне зависимости от эконо­мического статуса престарелых, установление с этой целью более высоких налоговых ставок для более низких, а не для более высоких доходов, или, нако­нец, увеличение доходных статей для выплаты этого пособия за счет налога с фонда заработной платы?

Перераспределение второго рода возникает вследст­вие того, что система, по-видимому, не является пол­ностью самофинансирующейся. В течение того перио­да, когда ее действие распространялось на многих лю­дей, плативших налоги, в то время как условиям вы­платы пособия соответствовали немногие, система представлялась самофинансируемой и фактически даже создавала накопления. Но эта видимость создается при забвении накапливаемых обязательств по отноше­нию к лицам, платящим налог. Представляется сомнительным, чтобы выплаченных налогов было достаточно для финансирования расчетов по накопившимся обя­зательствам. По мнению многих экспертов, даже при расчетах наличными потребуется дотация. Как прави­ло, подобного рода дотации оказывались необходимы­ми для финансирования таких же систем в других странах. Это очень сложная техническая проблема, по которой могут расходиться взгляды самых беспри­страстных экспертов, и вдаваться в него здесь нет необ­ходимости.

Для наших же целей достаточно задать лишь гипо­тетический вопрос: оправдана ли субсидия, если тако­вая потребуется, за счет рядового налогоплательщи­ка? Я не вижу никаких оснований для подобной суб­сидии. Да, мы хотели бы помочь беднякам. Но оправ­дана ли помощь людям, независимо от того, бедны они или нет, по той причине, что они достигли опреде­ленного возраста? Не является ли такое перераспреде­ление совершенно произвольным?

Единственный аргумент в пользу перераспределе­ния, связанного с программой OASI, с которым мне когда-либо приходилось сталкиваться, является, с моей точки зрения, глубоко аморальным, несмотря на его широкое распространение. Он сводится к тому, что перераспределение в рамках OASI в основном помогает людям с низким доходом больше, чем лю­дям с высоким доходом, несмотря на значительный элемент случайности, что следовало бы сделать это перераспределение более эффективным, но что общество не станет голосовать за перераспределение открыто, хотя оно будет голосовать за него как за часть ком­плекса мероприятий по социальному обеспечению. Суть этого аргумента сводится к тому, что общество можно обманным путем склонить к голосованию за мероприятие, против которого оно выступает, если представить его под фальшивой личиной. Нечего и говорить, что люди, выдвигающие подобные аргумен­ты, громче других поносят коммерческую рекламу за то, что она «вводит в заблуждение»![1]

2. Национализация пенсионного страхового фонда. Предположим, что мы избегнем перераспределения, введя положение о том, что каждый человек должен оплачивать приобретаемый аннуитет, в том смысле, конечно, что страховая премия покрывает нынешнюю стоимость аннуитета с учетом как невыплаты пенсии по причине смерти, так и процентного дохода. Чем в таком случае оправдывается требование, чтобы чело­век приобретал аннуитет в государственной фир­ме? Если предполагается перераспределение, то, ко­нечно, в дело вступает право взимания налогов, при­надлежащее государству. Но если перераспределение не является частью этой программы и если, как мы только что могли убедиться, нет никакого основания включать его в эту программу, почему бы не разре­шить тем, кто этого пожелает, приобретать аннуитет у частных фирм? Напрашивается тесная аналогия с законом штата, требующими обязательного при­обретения автомобильной страховки на случай нане­сения непреднамеренного ущерба. Насколько мне известно, ни в одном штате, где действует подобный закон, нет собственной страховой компании, не говоря уже о том, что ни один штат не принуждает владель­цев автомобилей приобретать страховку в государственной компании.

Возможный эффект масштаба не может служить основанием для национализации пенсионного страхо­вого фонда. Если такой эффект налицо, и государство создает концерн для продажи страховых догово­ров, возможно, что благодаря размаху своих опера­ций, оно сможет предложить более дешевые цены, чем его конкуренты. В таком случае оно завоюет ры­нок без принуждения. Если же оно не в состоянии предложить страховые договоры по более дешевым ценам, значит, эффект масштаба отсутствует или явля­ется недостаточным для снятия отрицательного эко­номического эффекта государственной операции.

Одним возможным преимуществом национализации пенсионного страхового фонда может быть облегчение контроля за обязательной покупкой аннуитета. Это преимущество представляется, однако, малосу­щественным. Нетрудно разработать альтернативные административные процедуры, например, вменить гражданам в обязанность прикладывать копию документа о выплате страховой премии к налоговой декларации, или же обязать работодателей предъявлять доказатель­ства соблюдения этого требования. По сравнению с существующими правилами эта административная проблема наверняка будет незначительной.

Издержки национализации явно пере­весят такое ничтожное преимущество. В данном случае, как и в остальных, индивидуальная свобода выбора и конкуренция частных предпринимателей, заинтересованных в клиентах, обеспечат совершенст­вование имеющихся в наличии договоров о страхова­нии и будут способствовать удовлетворению самых разнообразных индивидуальных запросов. В полити­ческом плане это будет означать явный выигрыш благо­даря тому, что удастся предотвратить расширение мас­штабов государственной деятельности и прямую уг­розу свободе после каждого подобного вмешательст­ва!

Некоторые менее заметные политические издержки сопряжены с особенностями нынешней программы. Связанные с ней проблемы становятся все более слож­ными и сугубо специальными. Человек непосвящен­ный зачастую не в состоянии о них судить. Национализация означает, что подавляющее число «экспертов» становятся служащими национализированной системы, или же ими являются тесно связанные с ней сотруд­ники университетов. Они неизбежно начинают высту­пать в поддержку ее расширения, не в силу узких лич­ных интересов, спешу я добавить, но по той причине, что они функционируют в рамках системы, где руко­водство со стороны государства считается естествен­ным для них и где они могут познакомиться с техни­ческими приемами только такого руководства. Единст­венным спасительным средством противодействия в Соединенных Штатах было до сих пор существование частных страховых компаний, занимающихся операци­ями подобного рода.

Эффективный контроль со стороны Конгресса за деятельностью таких организаций, как Управление по вопросам социального обеспечения в результате спе­цифического характера их работы и почти стопроцент­ной монополии на экспертов становится по существу невозможным. Они превращаются в самоуправляемые учреждения, чьи предложения в основном штемпелюются Конгрессом. Способные и честолюбивые сотруд­ники этих учреждений, делающие карьеру, естественно заинтересованы в расширении масштабов их деятель­ности, и воспрепятствовать им в этом чрезвычайно трудно. Если эксперт говорит: «Да», кто может авторитетно сказать: «Нет»? Таким образом, мы имели возможность наблюдать, как все большая часть насе­ления была вовлечена в систему социального обеспе­чения, а теперь, когда возможности для ее дальней­шего расширения невелики, на наших глазах пытаются добавить новые программы, например, здравоохране­ние.

Я прихожу к выводу, что аргументы против нацио­нализации пенсионного страхового фонда чрезвычайно убедительны не только с точки зрения принципов ли­берализма, но даже и с точки зрения ценностей, отста­иваемых сторонниками государства всеобщего благо­состояния. Если они считают, что государство в состо­янии предоставить лучшее обслуживание по сравнению с рынком, им следовало бы выступать в защиту государственного концерна, который занимался бы выпуском страховок и открыто конкурировал с дру­гими фирмами. Если они правы, то государственный концерн будет процветать. Если они неправы, то благосостояние населения улучшится за счет частной аль­тернативы. Только доктринер-социалист или сторон­ник централизованного контроля как такового может, как мне кажется, принципиально отстаивать принцип национализации пенсионного страхового фон­да.

3. Принудительное приобретение пенсионных стра­ховок. Расчистив, так сказать, почву, мы можем перейти к главному вопросу — принуждению индивидуальных лиц к частичному использованию их нынешних доходов для покупки аннуитета в целях обеспечения старости.

Одно возможное оправдание подобного принужде­ния имеет чисто патерналистский характер. Люди могут по собственному желанию и в индивидуальном поряд­ке поступать так, как, в соответствии с законом, они должны поступать групповым порядком. Каждый из них в отдельности недальновиден и не заботится о будущем. «Мы» знаем лучше «них», что им же будет лучше, если они станут откладывать на старость боль­ше, чем они готовы откладывать добровольно; убеж­дать их по отдельности мы не можем; зато мы можем убедить 51% или больше принудить всех делать то, что отвечает их же собственному благу. Такой па­тернализм рассчитан на ответственных людей, так что даже не нужен предлог заботы о детях или умалишен­ных.

Эта позиция является внутренне последовательной и логичной. Стоящего на ней убежденного патерналиста нельзя разубедить, доказав ему, что он совершает логическую ошибку. Он — наш принципиальный про­тивник, а не просто благожелательный друг, введенный в заблуждение. В принципе он верит в диктатуру, снис­ходительную и, возможно, мажоритарную, но все же диктатуру.

Те из нас, кто верит в свободу, должны также верить и в свободу людей совершать ошибки. Если человек сознательно предпочитает жить сегодняшним днем, использовать все свои средства для сегодняшних удо­вольствий и намеренно обрекает себя на безрадостную старость, какое мы имеем право ему мешать? Мы мо­жем спорить с ним, пытаться переубедить его, но разве есть у нас право насильственно удерживать его от следо­вания избранному пути? Разве нет всегда возможности того, что он прав, а мы ошибаемся? Смирение являет­ся отличительной добродетелью людей, верящих в свободу; самомнение — отличительное свойство па­терналиста.

Откровенных патерналистов не так уж много. Их позиция теряет всю свою привлекательность, если подвергнуть ее рассмотрению при хладном свете дня. И тем не менее, патерналистские аргументы сыграли столь значительную роль в принятии мер типа социаль­ного обеспечения, что представляется целесообразным разъяснение их смысла.

Возможным обоснованием принудительной покупки аннуитета с точки зрения принципов либерализма явля­ется то обстоятельство, что люди, не заботящиеся о своем будущем, не пострадают от последствий своих собст­венных действий, но вынудят расплачиваться других. Мы не хотели бы, говорится в оправдание, видеть неиму­щих стариков, страдающих от безысходной нищеты. Мы поможем им за счет частной и общественной бла­готворительности. И, следовательно, человек, не забо­тящийся об обеспечении собственной старости, будет опекаться обществом. Принуждение его к покупке аннуитета оправдывается не его собственным благом, но благом всех нас.

Весомость этого аргумента явно должна подкре­пляться фактами. Если 90% населения станут подопечными общества в возрасте 65 лет при полном отсутствии обязательного приобретения аннуитета, этот аргумент будет звучать более убедительно. А если только 1%, то совсем неубедительно. Какой же смысл ограничивать свободу 99% ограждать себя от расходов, которые могут быть навязаны обще­ству остающимся 1%?

Мнение о том, что значительная часть населения перейдет на иждивение общества, если не принудить ее приобрести аннуитет, обязано своей убедительностью (в момент введения OASI) Великой депрессии. С 1931 по 1940 год безработицей было охвачено более одной седьмой части рабочей силы. И в пропорцио­нальном отношении безработица больнее ударяла по престарелым рабочим. Это было беспрецедентное явле­ние, которое с тех пор ни разу не повторялось. Слу­чилось это не потому, что люди были беспечны и не откладывали денег на старость. Как мы убедились, это положение явилось следствием государственной бесхозяйственности. OASI — это лекарство (если к нему вообще применимо такое определение) от сов­сем другой болезни, с которой мы еще не сталкива­лись.

Безработица 30-х годов, безусловно, создала серь­езную проблему помощи нуждающимся: множество людей оказались иждивенцами общества. Однако про­блема стариков никоим образом не была самой серьез­ной проблемой. Многие люди производительного воз­раста оказались в списках получающих пособие или воспомоществование. А неуклонное распространение программы OASI — пособия по ней получают сейчас 16 миллионов человек — не помешало про­должающемуся увеличению числа лиц, получающих общественную помощь.

С течением времени произошли коренные измене­ния в системе частной помощи престарелым. В опреде­ленный период главную свою опору в старости люди видели в детях. Однако по мере роста благосостояния общества менялись и нравы. Ответственность, возлагавшаяся ранее на детей по уходу за родителями, ослаб­ла, и все большее число людей стали приобретать недви­жимость и индивидуальные пенсионные страховки как средство обеспечения спокойной старости. В послед­нее время ускоренными темпами появляются пенсион­ные страховки, не связанные с OASI. Некоторые исследователи вполне серьезно полагают, что дальней­шее развитие нынешних тенденций приведет к тому, что большая часть общества будет во многом отказы­вать себе в производительные годы ради того, чтобы в преклонном возрасте иметь жизненный уровень, превышающий тот, который у них был в годы расцвета. Кое-кто может счесть это за ненормальность, но коль скоро это есть отражение общественных вкусов, то так тому и быть.

Принудительное приобретение аннуитета, таким об­разом, повлекло за собой большие издержки при малых выгодах. Оно лишило всех нас контроля над значитель­ной частью нашего дохода, заставляя нас выделять ее для определенной цели, приобретения пенсионной страховки, и определенным образом — в государствен­ной фирме. Оно затормозило конкуренцию в торговле аннуитетом и развитие пенсионных программ. Оно породило огромную бюрократию, которая обнаружи­вает тенденцию к еще большему расширению и к вме­шательству все в новые области нашей жизни. И все это ради того, чтобы избежать угрозы превращения немногих людей в иждивенцев общества.

 

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: