Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Глава девятая




 

Рагнар обнял меня.

У нас обоих в глазах стояли слезы. Мы не сразу смогли заговорить, хотя я сохранил достаточно здравого смысла, чтобы оглянуться и убедиться, что Альфред в безопасности. Он присел на корточки рядом с дверью, укрывшись в густой тени тюка с шерстью, спрятав лицо под капюшоном.

— Я думал, ты погиб! — сказал я Рагнару.

— Я надеялся, что ты придешь! — воскликнул он, и некоторое время мы говорили одновременно, не слушая друг друга, а потом из задней части церкви вышла Брида.

Я изумленно смотрел на нее: надо же, уже совсем взрослая женщина, а она лишь засмеялась и чинно меня поцеловала.

— Утред, — необычайно ласково произнесла она мое имя.

Когда-то мы были любовниками, хотя оба тогда едва вышли из детского возраста. Брида была саксонкой, но решила остаться с датчанами, вместе с Рагнаром. Остальные женщины в зале были увешаны серебром, гранатами, янтарем и золотом, но Брида не носила никаких украшений — только гребень из слоновой кости, удерживавший ее густые черные волосы.

— Утред, — повторила она.

— Как же вам удалось спастись? — спросил я Рагнара.

Он ведь был в числе заложников, а заложников должны были убить, как только Гутрум пересек границу.

— Мы понравились Вульферу, — сказал Рагнар.

Он обнял меня за плечи и повлек к центральному очагу, где пылал огонь.

— Это Утред, — объявил он игрокам в кости, — сакс, но в придачу мой друг и брат. Этот парень своего не упустит. Эль, — указал он на кувшины, — и вино. — А затем пояснил, отвечая на мой вопрос: — Вульфер нас пощадил.

— А вы пощадили его?

— Конечно! Он здесь. Пирует вместе с Гутрумом.

— Вульфер? Вы взяли его в плен?

— Он наш союзник! — Рагнар подвинул мне кувшин и усадил у огня. — Вульфер теперь с нами заодно.

Он ухмыльнулся, а я в ответ засмеялся: меня переполняла безмерная радость, что мой друг жив. Вот он, Рагнар: высокий, золотоволосый, такой же озорной и жизнерадостный, каким был в свое время и его отец.

— Мы общались с Вульфером через Бриду, — продолжал Рагнар. — Мы симпатизировали друг другу. Трудно убить человека, который тебе нравится.

— И ты уговорил его перейти на вашу строну?

— Вульфера не надо было долго уговаривать. Он видел, что мы победим, и понимал, что сохранит свои земли, если станет нашим союзником. Ты собираешься выпить этот эль или так и будешь просто глазеть на него?

Я притворился, что пью, дав нескольким каплям стечь по моей бороде, и вспомнил слова Вульфера о том, что, когда придут датчане, всем нам придется искать способ выжить. Но чтобы Вульфер, двоюродный брат Альфреда и олдермен Вилтунскира, перешел на сторону врага? Интересно, сколько танов последовали его примеру и теперь служили датчанам?

— А кто это там такой? — спросила Брида.

Она пристально смотрела на Альфреда. Тот устроился в тени, но было нечто странное и загадочное в том, что он сидел на корточках в одиночестве и молчал.

— Мой слуга, — ответил я.

— Он может подойти к огню.

— Не может, — резко ответил я. — Я его наказал.

— Эй, что ты натворил? — окликнула его Брида по-английски.

Альфред чуть приподнял голову и посмотрел на женщину, но лицо его все еще затенял капюшон.

— Только попробуй подать голос, ублюдок, и я стану бить тебя кнутом до тех пор, пока не покажутся кости! — заявил я.

В тени капюшона я мог видеть только его глаза.

— Он дерзнул непочтительно говорить со своим хозяином, — теперь я снова перешел на датский, — и я наказал наглеца, заставив молчать. За каждое оброненное слово он получает десять ударов кнутом.

Это объяснение вполне их удовлетворило.

Забыв про странного слугу в капюшоне, Рагнар рассказал, как уговорил Вульфера послать гонца к Гутруму с обещанием пощадить заложников и как Гутрум предупредил Вульфера, когда начнется атака, чтобы олдермен успел забрать заложников и уберечь их от мести Альфреда.

«Так вот почему Вульфер ускакал рано утром в тот день, когда напали враги, — подумал я. — Он знал, что идут датчане».

— Ты назвал его союзником, — сказал я. — Означает ли это, что Вульфер просто друг датчан? Или он будет сражаться за Гутрума?

— Вообще-то он поклялся, что будет сражаться за Гутрума. Или, по крайне мере, за короля саксов.

— За короля саксов? — удивленно переспросил я. — За Альфреда?

— Нет, не за Альфреда. За настоящего короля. За того другого, мальчишку, законного наследника.

Рагнар имел в виду Этельвольда, сына покойного короля Этельреда, доводившегося Альфреду родным братом. Конечно, датчане захотят сделать королем Этельвольда. Всякий раз, когда они захватывали саксонское королевство, то назначали правителем сакса, дабы создать видимость законности, хотя король-сакс никогда не правил долго. Гутрум, уже провозгласивший себя королем Восточной Англии, хотел быть и королем Уэссекса, но, возведя на трон Этельвольда, мог привлечь на свою сторону восточных саксов, которые убедили бы себя, что сражаются за истинного наследника. А как только борьба закончится и утвердится датское правление, Этельвольда потихоньку убьют.

— Но Вульфер будет сражаться за вас? — спросил я настойчиво.

— Конечно будет! Если захочет сохранить свои земли, — ответил Рагнар и поморщился. — Но когда же дело наконец дойдет до битвы? Мы просто сидим тут, как овцы, и ничего не предпринимаем.

— Так на дворе зима.

— Лучшее время для драки! Все равно больше нечем заняться.

Он хотел знать, где я был, начиная с Йоля, и я сказал, что в глуши Дефнаскира. Рагнар решил, что я хотел позаботиться о безопасности своей семьи, а теперь пришел в Сиппанхамм, чтобы присоединиться к нему.

— Надеюсь, ты не принес клятву верности Альфреду? — спросил он.

— Кто знает, где сейчас Альфред? — уклончиво ответил я.

— Похоже, ты все-таки ему присягнул. — В голосе моего друга звучало неодобрение.

— Я и вправду дал клятву, — признался я, — но не навеки, а всего только на год, и год этот давно прошел.

Это не было ложью, но я и не сказал Рагнару всей правды.

— Стало быть, ты можешь ко мне присоединиться? — спросил он горячо. — Ты присягнешь мне?

Я ответил легкомысленным тоном, хотя, по правде говоря, вопрос меня обеспокоил:

— Ты хочешь, чтобы я поклялся тебе в верности? Но зачем? Затем только, чтобы потом сидеть тут, как овца, и ничего не делать?

— Мы иногда отправляемся в набеги, — возразил Рагнар, — и наши люди охраняют болото. Альфред, кстати, сейчас как раз там — на болоте. Но Свейн достанет его оттуда.

Я выяснил, что Гутрум и его люди уже слышали, что флот Свейна обратился в пепел на морском берегу.

— Так почему же вы сидите здесь сложа руки? — спросил я.

— Потому что Гутрум не хочет делить свою армию, — ответил Рагнар.

Я невольно улыбнулся, вспомнив, как еще дедушка Рагнара посоветовал Гутруму впредь никогда не делить свое войско. Гутрум поступил так у холма Эска — и там восточные саксы впервые победили датчан. Он сделал это снова, когда бросил Верхам, чтобы атаковать Эксанкестер, и часть его армии, отправившаяся морем, была в буквальном смысле слова уничтожена штормом.

— Я говорил ему, что мы должны разделить армию на двенадцать частей и взять еще дюжину городов, а затем разместить там гарнизоны, — продолжал Рагнар. — Все эти города находятся в Южном Уэссексе — мы могли бы их завоевать! Но он меня не послушал.

— Гутрум удерживает север и восток, — сказал я, словно бы в его защиту.

— А нам полагалось бы владеть и всем остальным! Но вместо этого мы ждем весны в надежде, что к нам присоединятся новые люди. Да, подкрепление и вправду прибудет — там есть земли, хорошие земли.

Рагнар, казалось, на время забыл о моей клятве. Вместо этого он рассказывал о том, что случилось в Нортумбрии, о том, как наши враги, Кьяртан и его сын Свен, ограбили Дунхолм и о том, что теперь эти двое не осмеливаются покидать крепость, опасаясь мести Рагнара. Они взяли в плен его сестру и, насколько мой друг слышал, все еще держали ее у себя. Мы с Рагнаром когда-то поклялись их убить. Он не знал ничего о Беббанбурге, кроме того, что мой дядя-предатель до сих пор жив и все еще владеет этой крепостью.

— Когда покончим с Уэссексом, то отправимся на север, — пообещал мне Рагнар. — Вместе — ты и я. Мы явимся с мечами в Дунхолм.

— Да будет так: мы явимся с мечами в Дунхолм, — повторил я, поднимая свой кувшин с элем.

Я выпил не так уж много и совершенно не захмелел. И вот, сидя там, я думал, что одной-единственной фразой мог бы покончить с Альфредом навсегда. Мог бы предать его, мог бы притащить короля к Гутруму и стать свидетелем его смерти. Гутрум простил бы мне даже оскорбления в адрес своей покойной матери, если бы я отдал ему Альфреда — и таким образом с Уэссексом было бы покончено, ибо после Альфреда не нашлось бы человека, ради которого собрался бы фирд. Я мог бы остаться с Рагнаром, мог бы заработать еще больше браслетов, мог бы прославиться, и обо мне рассказывали бы везде, куда вели свои длинные суда северяне, — и достичь всего этого было так просто: достаточно было произнести одну-единственную фразу.

Признаться, той ночью в придворной церкви Сиппанхамма я испытал огромное искушение.

Хаос может принести огромное веселье. Спрячь все мировое зло за дверь и скажи людям, что они никогда, ни за что на свете не должны ее открывать, — и дверь обязательно будет открыта, потому что в разрушении кроется истинная радость.

В один из моментов, когда Рагнар разразился смехом и так хлопнул меня по плечу, что оно заныло, я почувствовал, что роковые слова готовы сорваться с моего языка.

«Это Альфред», — произнес бы я, указав на него, — и весь мой мир изменился бы, и не стало бы Англии. Однако в самый последний миг я передумал и сдержался.

Брида спокойно наблюдала за мной, и, поймав ее проницательный взгляд, я подумал об Исеулт.

«Через год или два, — подумал я, — Исеулт станет похожа на Бриду».

Они были красивы одинаковой дикой красотой, обе были темноволосыми, и в их душах тлел один и тот же огонь.

«Если я сейчас заговорю, — подумал я, — то Исеулт погибнет, и этого я не переживу».

И еще я подумал об Этельфлэд, златокудрой дочери Альфреда. Я знал, что малышку возьмут в рабство, и понимал, что отныне, где бы ни собрались в изгнании возле своих очагов уцелевшие беглецы-саксы, они станут проклинать мое имя. Я навеки стану Утредом Нечестивым, человеком, уничтожившим целый народ.

— Ты, кажется, что-то собирался сказать? — спросила Брида.

— Что в Уэссексе еще никогда не бывало такой суровой зимы.

Она пристально посмотрела на меня, но, похоже, поверила, что я хотел сказать именно это. Потом Брида улыбнулась.

— Скажи, Утред, — заговорила она по-английски, — если ты думал, что Рагнар погиб, зачем же тогда ты сюда пришел?

— Потому что не знал, куда еще деваться, — ответил я.

— И поэтому пришел сюда? К Гутруму, которого ты смертельно оскорбил?

Поскольку я никак не ожидал, что они знали об этом, то почувствовал укол страха. И ничего не ответил.

— Гутрум говорил, что жаждет твоей смерти. — Брида снова перешла на датский.

— Да ну, это он не всерьез, — вмешался Рагнар.

— Еще как всерьез, — настаивала Брида.

— Так я и позволю ему убить Утреда, — заявил Рагнар. — Какое счастье, что теперь ты здесь!

Он снова хлопнул меня по спине и гневно посмотрел на своих людей, будто давая понять — пусть они только осмелятся выдать меня Гутруму. Никто не двинулся с места, но датчане все уже были пьяны, и некоторые из них почти спали.

— Теперь ты здесь, — продолжала Брида, — однако еще не так давно ты сражался за Альфреда и оскорблял Гутрума.

— Я направлялся в Дефнаскир, — сказал я, как будто это все объясняло.

— Бедный Утред, — проговорила Брида. Ее правая рука ласкала черно-белую шерсть на загривке Нихтгенги. — А я думала, ты у нас теперь герой саксов.

— Это еще почему?

— Ты же убил Уббу.

— Альфреду не нужны герои, — проговорил я достаточно громко, чтобы он меня услышал, — ему нужны только святые.

— Так расскажи нам про Уббу! — потребовал Рагнар.

И я описал, как погиб Убба. Датчане — любители послушать о сражениях — захотели узнать каждую деталь. Я выдал им превосходную историю, превратив Уббу в великого героя, который почти уничтожил армию восточных саксов. Я сказал, что он сражался как бог, что он разбил «стену щитов» своим огромным топором. Я описал, как горели корабли, как дым плыл над полем битвы, словно облако из преисподней, и поведал, как очутился лицом к лицу с Уббой во время его победоносного наступления. То была неправда, конечно, и датчане это прекрасно знали. Я не просто случайно столкнулся с Уббой, я искал его, но, когда рассказываешь историю, всегда щадишь свою скромность, и слушатели, зная этот обычай, одобрительно закивали.

— Я никогда еще не испытывал такого страха, — сказал я и поведал, как мы сражались: Вздох Змея против топора Уббы, который изрубил в щепки мой щит.

Потом я правдиво описал, как Убба поскользнулся на внутренностях погибшего человека. Датчане у огня огорченно вздохнули.

— Я перерезал Уббе сухожилия… — Тут я рубанул левой рукой по локтю согнутой левой, чтобы показать, куда именно ударил. — А потом сразил его.

— Он принял смерть достойно? — спросил кто-то тревожно.

— Как настоящий герой, — ответил я и рассказал, как опустил топор на голову Уббы, чтобы тот мог отправиться в Валгаллу. — Его смерть была очень достойной, — закончил я.

— Убба был славным воином, — сказал Рагнар.

Теперь он был пьян. Не то чтобы вдребезги пьян, просто человек устал. Огонь угасал, и тени в западной части церкви, где сидел Альфред, становились все гуще.

Были рассказаны и другие истории, огонь погас, несколько свечей оплыли. Люди вокруг спали, а я все сидел, пока Рагнар не улегся и не захрапел. Я выждал еще некоторое время, наконец все вокруг уснули, и только тогда вернулся к Альфреду.

— Теперь пойдем, — сказал я.

Он не спорил.

Никто, казалось, не заметил, как мы вышли в ночь, тихо прикрыв за собой дверь.

— С кем это ты говорил? — спросил Альфред.

— С ярлом Рагнаром.

Он озадаченно остановился.

— А разве этот человек не был среди заложников?

— Вульфер его пощадил, — ответил я.

— Пощадил? — удивленно переспросил король.

— И теперь Вульфер перешел на сторону Гутрума, — сообщил я плохую новость. — Он здесь, в доме. Согласился сражаться за Гутрума.

— Здесь?

Король с трудом мог в это поверить. Вульфер был двоюродным братом Альфреда, да еще вдобавок женат на его племяннице.

— Он здесь?!

— И на стороне Гутрума, — резко ответил я.

Альфред молча смотрел на меня, потом еле слышно произнес:

— Не может быть… А Этельвольд?

— Его взяли в плен, — ответил я.

— Что?! — резко переспросил король, понимавший, что Этельвольд имел для датчан ценность только в том случае, если согласился стать их марионеточным королем на троне Уэссекса.

— Его взяли в плен, — подтвердил я.

Это была неправда, конечно, но мне нравился Этельвольд, и я был у него в долгу.

— Он пленник, — продолжал я, — и с этим мы ничего не можем поделать, поэтому давай поскорее убираться отсюда.

Я потащил короля прочь, но поздно, потому что дверь церкви открылась и наружу вышла Брида с Нихтгенгой.

Брида вряд ли была пьяна, и ей должно было быть очень холодно, потому что поверх простого голубого шерстяного платья она не накинула плаща. Однако, несмотря на страшный мороз, женщина не дрожала.

— Ты уходишь? — спросила она по-английски. — Ты не останешься с нами?

— У меня есть жена и ребенок, — ответил я.

— О которых ты за весь вечер ни разу не упомянул, Утред, — улыбнулась она. — Что случилось?

Я не ответил, и Брида просто уставилась на меня; признаться, это порядком действовало мне на нервы.

— Может, расскажешь, что за женщина теперь с тобой? — попросила она.

— Она очень похожа на тебя, — признался я.

Брида засмеялась.

— И она заставила тебя сражаться за Альфреда?

— Моя возлюбленная видит будущее, — уклонился я от ответа. — Она видит будущее во сне.

Брида пристально посмотрела на меня. Нихтгенга тихо заскулил, и хозяйка погладила его, чтобы успокоить.

— И она видит, что Альфред уцелеет?

— Больше того. Она видит, что он победит.

Альфред рядом со мной шевельнулся, и я понадеялся, что у него хватит здравого смысла не откинуть с головы капюшон.

— Неужели победит?

— Она видела зеленый холм и мертвых людей, видела белую лошадь и возрожденный Уэссекс.

— Твоей женщине снятся странные сны, — проговорила Брида, — но ты так и не ответил на мой первый вопрос, Утред. Если ты думал, что Рагнар мертв, зачем ты сюда пришел?

Я не знал, что сказать, а потому снова промолчал.

— Кого ты хотел здесь найти? — настаивала Брида.

— А если тебя? — сказал я многозначительно.

Она покачала головой, зная, что я лгу.

— Утред, зачем ты сюда пришел?

Я все еще не придумал подходящего ответа, и Брида печально улыбнулась.

— На месте Альфреда, — сказала она, — я бы послала в Сиппанхамм человека, который говорит по-датски, чтобы человек этот потом вернулся на болото и рассказал мне обо всем, что видел.

— Если ты так считаешь, то почему ты им об этом не сказала? — спросил я, кивнув в сторону людей Гутрума: облаченные в черные плащи, они охраняли дверь бывшей королевской резиденции.

— Потому что Гутрум — безрассудный глупец! — яростно воскликнула она. — С какой стати мне помогать ему? А когда Гутрум падет, командование примет Рагнар.

— Почему же он не командует теперь?

— Потому что он весь в своего покойного отца. Рагнар — достойный человек. Он дал слово и ни за что не нарушит его. А ты, между прочим, не захотел присягнуть Рагнару в верности.

— Я не хочу, чтобы Беббанбург был даром, поднесенным мне датчанами, — ответил я.

Брида поразмыслила над этим и моими словами — и поняла.

— Но неужели ты думаешь, что восточные саксы отдадут тебе Беббанбург? — пренебрежительно спросила она. — Ведь эта крепость находится на другом конце Британии, Утред, а последний король саксов гниет в болоте.

— Беббанбург я получу с помощью вот этого! — Я распахнул плащ, чтобы показать эфес Вздоха Змея.

— Вдвоем с Рагнаром вы могли бы править севером.

— Возможно, — ответил я. — Так передай Рагнару, что, когда все закончится, когда все решится, я пойду с ним на север. Я буду драться с Кьяртаном. Но всему свое время.

— Надеюсь, ты проживешь достаточно долго, чтобы сдержать свое обещание, Утред!

Брида подалась вперед и поцеловала меня в щеку. Потом, не сказав больше ни слова, повернулась и пошла обратно к церкви.

— Кто такой Кьяртан? — спросил, облегченно вздохнув, Альфред.

— Враг, — коротко ответил я.

Я попытался увести короля, но он меня остановил и все таращился на Бриду, шагавшую к церкви.

— Это та самая девушка, которая была с тобой в Винтанкестере?

— Да.

Альфред вспомнил о том времени, когда я впервые пришел в Уэссекс: Брида была тогда со мной.

— А Исеулт и вправду видит будущее?

— Она еще ни разу не ошиблась.

Король перекрестился, потом позволил мне повести себя по городу. Теперь здесь было потише, но вместо того, чтобы направиться к западным воротам, мы вернулись в монастырь, где ненадолго присели у гаснущих во дворе костров, чтобы согреться у тлеющих углей. Люди спали в монастырской часовне, двор был пуст и заброшен, и Альфред взял из костра полусгоревшую деревяшку. Используя ее как факел, мы пошли к ряду маленьких дверей, ведущих в кельи монахинь. Одна дверь была заперта с помощью короткого обрывка толстой цепи, всунутого в два кольца; перед этой дверью Альфред остановился и велел мне приготовить меч.

Когда я обнажил Вздох Змея, король вытащил цепь из колец и толкнул створку. Потом Альфред осторожно вошел, откинув капюшон с лица, высоко держа факел, и при свете огня я увидел скорчившегося на полу здоровенного человека.

— Стеапа! — прошипел Альфред.

Стеапа только притворялся, что спит: развернувшись с проворством волка, он замахнулся на Альфреда. Я приставил к груди великана меч, но при виде покрытого синяками лица короля он застыл, не замечая клинка.

— Мой господин?

— Ты отправишься с нами, — велел Альфред.

— Мой господин! — Стеапа упал на колени перед королем.

— Снаружи холодно, — сказал Альфред. — Ты можешь вложить меч в ножны, Утред.

Стеапа посмотрел на меня и, казалось, слегка удивился, узнав во мне того самого человека, с которым он бился в день прихода датчан.

— Вы двое станете друзьями, — сурово проговорил Альфред, и здоровяк кивнул. — А сейчас нам нужно забрать еще кое-кого. Пойдемте.

Мы разыскали келью, монахиня все еще была там: она лежала, прижатая к стене негромко похрапывающим датчанином. При свете факела мы увидели маленькое испуганное личико, полускрытое бородой этого человека; борода была черной, а волосы монахини — цвета светлого золота. Она не спала и при виде нас изумленно вскрикнула. Это разбудило датчанина, который спросонья заморгал на пламя, а потом яростно зарычал на нас, пытаясь отбросить толстые плащи, служившие ему одеялами.

Стеапа ударил его: раздался гулкий звук, как будто огрели дубиной быка. Голова датчанина откинулась назад, и Альфред стянул с него плащи. Монахиня попыталась прикрыть свою наготу, и Альфред торопливо вернул плащи на место. Он пребывал в замешательстве, а я был впечатлен, потому что монахиня оказалась молодой и очень красивой. Я гадал, зачем такая женщина впустую тратила юность и свежесть, заточив себя в монастырь.

— Ты знаешь, кто я такой? — спросил Альфред.

Она покачала головой.

— Я твой король, — негромко проговорил он, — и ты отправишься с нами, сестра.

От ее одежды давно ничего не осталось, поэтому мы закутали монахиню в тяжелые плащи. Датчанин был уже мертв, я перерезал ему горло Вздохом Змея, а потом отыскал на его шее полный денег мешочек на кожаном шнурке.

— Эти деньги отойдут церкви, — сказал Альфред.

— Вообще-то это я их нашел, — ответил я. — И я его убил.

— Это греховные деньги, — терпеливо проговорил король. — И они должны быть возвращены церкви. — Улыбнувшись монахине, он спросил: — Здесь есть другие сестры?

— Только я, — тихо ответила та.

— И отныне ты в безопасности, сестра! — Он выпрямился. — Теперь мы можем идти.

Стеапа понес монахиню, которую звали Хильда. Она цеплялась за него, скуля, — то ли от холода, то ли, скорее всего, вспоминая пережитое.

Той ночью, будь у нас сотня человек, мы могли бы взять Сиппанхамм. В такой до костей пронизывающий мороз никто не остался сторожить на валу; часовые, охранявшие ворота, скорчились у огня в караулке и, когда мы подняли засов, только сварливо окликнули нас, спрашивая, кто мы такие.

— Люди Гутрума! — крикнул я в ответ, и больше они нас не беспокоили.

Полчаса спустя мы оказались на мельнице, воссоединившись с отцом Адельбертом, Эгвином и тремя воинами.

— Мы должны возблагодарить Господа за чудесное избавление, — сказал Альфред отцу Адельберту, который побелел как простыня при виде крови и синяков на лице короля. — Вознесите молитву, святой отец! — приказал Альфред.

Адельберт стал молиться, но я его не слушал. Я просто скорчился у огня, подумав, что, кажется, больше никогда уже не согреюсь, и уснул.

 

* * *

 

Весь следующий день шел снег. Густой снег. Мы разожгли огонь, не заботясь о том, что датчане могут увидеть дым, потому что ни один датчанин все равно не стал бы пробиваться по такому холоду сквозь глубокие сугробы, чтобы выяснить, откуда вдалеке, на фоне серого неба, взялась тонкая серая полоска.

Альфред пребывал в мрачном настроении. Почти весь день он молчал и только один раз, нахмурившись, спросил, неужели это правда — то, что я рассказал о Вульфере.

— Мы же не видели его вместе с Гутрумом, — жалобно добавил он, отчаянно надеясь, что олдермен все-таки его не предал.

— Но ведь заложники остались в живых, — возразил я.

— Всемилостивый Господь, — отозвался он, соглашаясь с этим доводом, и, прислонившись головой к стене, стал наблюдать через одно из маленьких окошек за падающим снегом.

— Но Вульфер — член моей семьи! — спустя некоторое время сказал король и снова замолчал.

Я накормил лошадей, задав им остатки сена, которое мы с собой привезли, потом принялся точить меч, поскольку больше нечем было заняться.

Хильда плакала. Альфред попытался ее утешить, но делал это неуклюже и не нашел нужных слов. Как ни странно, монахиню успокоил Стеапа, поговорив с ней тихим рокочущим голосом.

Когда Вздох Змея и Осиное Жало стали донельзя острыми, я выглянул наружу. Снег все сыпал и сыпал, царило молчание, и я, как и Альфред, невольно пригорюнился.

Я рассуждал приблизительно так: Рагнар хотел, чтобы я дал ему клятву, он нуждался в моей верности. Мир начался из хаоса и закончится в хаосе. Боги создали этот мир, и они же покончат с ним, когда начнут междоусобную битву, но между хаосом рождения мира и хаосом конца мира существует определенный порядок, и порядок этот держится на клятвах. Клятвы связывают нас, как пряжки связывают концы упряжи. Я был связан с Альфредом, поскольку присягнул ему, а прежде я хотел быть связанным с Рагнаром, но теперь почувствовал себя обиженным, когда мой друг попросил меня поклясться ему в верности.

Во мне говорила гордость — она становилась все сильнее, и это изменило меня. Я был Утредом из Беббанбурга, человеком, убившим Уббу. Да, я присягнул в верности королю, но неохотно принес бы такую клятву равному, ибо не хотел ни к кому перейти в подчинение. Рагнар наверняка сказал бы, что считает меня другом, обращался бы со мной как с братом, однако, желая, чтобы я ему присягнул, он ясно продемонстрировал, что все-таки считает меня своим подданным.

Я был лордом Нортумбрии, а он датчанином. Все датчане считали себя выше саксов, вот почему Рагнар потребовал от меня клятвы. Если бы я согласился, он был бы щедр, но от меня вечно ожидали бы благодарности, а я никогда не смог бы владеть Беббанбургом только потому, что мне разрешили им владеть. Я никогда не думал об этом раньше, но в тот холодный зимний день внезапно понял, что среди датчан я имею ровно такую цену, какую имеют мои друзья, а без друзей я просто один из безземельных, не имеющих хозяина воинов. Но среди саксов я был равным среди равных и не нуждался ни в чьей щедрости.

— О чем ты задумался, Утред? — поинтересовался Альфред, прервав мои размышления.

— О том, мой господин, что нам нужна горячая еда, — ответил я. Затем подбросил топлива в огонь, вышел наружу, к ручью, пробил корку льда и зачерпнул горшком воду.

Стеапа последовал за мной, но не для того, чтобы поговорить, а чтобы помочиться. Я встал у него за спиной и сказал:

— На витенагемоте ты солгал насчет Синуита.

Стеапа завязал кусок веревки, служивший ему поясом, повернулся и посмотрел на меня.

— Если бы не пришли датчане, — рявкнул он, — я бы тебя убил.

Я не стал спорить, потому что он, скорее всего, был прав. Вместо этого я спросил:

— В битве при Синуите, в тот момент, когда погиб Убба, где ты был?

— Там.

— Я тебя не видел. Я был в гуще битвы, но не видел тебя.

— Думаешь, меня там не было? — разозлился Стеапа.

— Ты был с Оддой Младшим? — уточнил я.

Он кивнул.

— Ты был с ним, потому что его отец велел тебе его защищать? — догадался я.

Он снова кивнул.

— А Одда Младший всегда предпочитает держаться как можно дальше от опасных мест. Верно?

Стеапа не ответил, но его молчание показало мне, что я прав. Решив, что ему больше нечего сказать, великан начал поворачиваться к мельнице, но я потянул его за руку, чтобы остановить. Это его удивило. Стеапа был таким большим, сильным и страшным, что не привык, чтобы кто-то заставлял его что-либо делать. Я увидел, как в нем медленно разгорается гнев.

— Ты был нянькой Одды, — издевательски ухмыльнулся я. — Великий Стеапа Снотор был в этой битве всего лишь нянькой. Другие воины сражались лицом к лицу с датчанами, а ты просто держал Одду за ручку.

Он молча пялился на меня. Его туго обтянутое кожей лицо ничего не выражало, а взгляд напоминал взгляд животного — в нем читались только голод, гнев и жестокость. Стеапе хотелось меня убить, отплатив за все мои насмешки, и тут я кое-что понял. Стеапа Снотор и вправду был донельзя туп. Он убил бы меня, если бы ему приказали, но без указаний хозяина этот верзила не знал, что делать. Поэтому я сунул ему в руки горшок с водой и велел:

— Отнеси это в дом.

Он заколебался.

— Не стой тут, как тупой бык! — рявкнул я. — Возьми это! И смотри не пролей!

Он взял горшок.

— Его надо повесить над огнем, — сказал я. — И в следующий раз, когда мы станем сражаться с датчанами, ты будешь со мной.

— С тобой? Но почему?

— Потому что мы воины, — ответил я, — и наша работа — убивать врагов, а не нянчиться со слабаками.

Я набрал хвороста, вошел внутрь и увидел, что Альфред отсутствующим взглядом уставился в никуда, а Стеапа сидит рядом с Хильдой: похоже, теперь уже она утешала его, а не наоборот.

Я покрошил овсяные лепешки и сушеную рыбу в воду и перемешал все палочкой — получится нечто вроде каши. Это будет ужасным на вкус, зато еда будет горячей.

Той же ночью снегопад прекратился, а на следующее утро мы отправились домой.

 

* * *

 

Альфреду не следовало идти в Сиппанхамм. Все, что он там узнал, он мог бы выяснить и с помощью разведчиков, но он настаивал на том, чтобы отправиться самому. И вернулся он куда более встревоженным, чем раньше. Правда, король узнал и кое-что хорошее: у Гутрума не хватает людей, чтобы покорить весь Уэссекс, а поэтому тот ждет подкрепления. Но Альфред узнал также, что Гутрум пытается привлечь на свою сторону уэссекскую знать. Как выяснилось, Вульфер уже принес клятву верности датчанам, кто еще поступил так же?

— Будет ли фирд Вилтунскира сражаться за Вульфера? — спросил он нас.

Ясное дело, будет. Большинство жителей Вилтунскира хранили верность своему господину, и, если господин прикажет им последовать под его знаменем на войну, они послушаются. Люди из мест, не занятых датчанами, может, и отправятся к Альфреду, но остальные сделают то, что делали всегда: последуют за своим господином. А другие олдермены, видя, что Вульфер не лишился своих имений, решат, что безопасность их семей и все их будущее зависят от сотрудничества с захватчиками.

Датчане всегда так действовали. Их армии были слишком малы и недостаточно организованны, чтобы завоевать большое королевство, поэтому датчане вербовали на службу местную знать, ублажали олдерменов, даже делали королями… А когда их власти уже ничего не грозило, обращали оружие против недавних союзников и убивали их.

Поэтому, вернувшись на Этелингаэг, Альфред стал делать все, что в его силах. Он написал письма всем знатным людям, и гонцы отправились во все концы Уэссекса, чтобы найти олдерменов, танов и епископов и доставить им эти послания. «Я жив, — говорилось в тех клочках пергамента, — и после Пасхи я отберу Уэссекс у язычников, а вы мне в этом поможете».

Мы стали ждать ответов.

— Ты должен научить меня читать, — сказала Исеулт, когда я поведал ей об этих письмах.

— Зачем?

— Это волшебство, — ответила она.

— Волшебство? То, что ты сможешь читать псалмы?

— Слова — как дыхание. Ты произносишь их, и они уходят. Но если ты пишешь их, они оказываются пойманными. Ты можешь записывать истории и поэмы.

— Попроси Хильду, пусть тебя научит, — сказал я.

И монахиня действительно принялась учить Исеулт, царапая буквы на земле. Иногда я наблюдал за ними и думал, что их можно принять за сестер, только у одной волосы были черные, как вороново крыло, а у другой — цвета бледного золота.

Итак, Исеулт изучала буквы, а я тренировал мужчин во владении оружием и щитами, гоняя их до тех пор, пока все не уставали настолько, что не могли даже меня проклинать. А еще мы построили несколько новых укреплений. Мы восстановили одну из бревенчатых дорог, которая вела на юг, к холмам на краю болота, и там, где эта дорога встречалась с твердой почвой, возвели крепкий форт из земли и древесных стволов.

Никто из людей Гутрума не пытался нам помешать, хотя мы видели датчан, наблюдавших за нами с высоты холмов. К тому времени, как Гутрум понял, чем мы занимаемся, укрепления были готовы.

В конце февраля целая сотня датчан явилась, чтобы бросить нам вызов, но, увидев ров и прикрывавший его палисад из кустов терновника, увидев за рвом крепкие бревенчатые стены и частокол наших копий на фоне неба, развернулись и ускакали прочь.

На следующий день я взял шестьдесят человек и отправился на ту ферму, где были лошади датчан. Лошади исчезли, а ферма была сожжена., Мы поскакали в глубь страны, но нигде не встретили врага. Мы нашли загрызенных лисами новорожденных ягнят, но не нашли датчан и с того дня углублялись все дальше в земли Уэссекса, разнося повсюду вести, что король жив и сражается. Порой мы встречались с датскими отрядами, но вступали в бой, только если превосходили их числом, потому что не могли себе позволить терять людей.

Эльсвит родила дочь, которую Альфред назвал Этельгифу.

Жена короля хотела оставить болото. Она знала, что Хаппа Торнсэтский удерживает Дорнваракестер, потому что олдермен ответил на послание Альфреда, написав, что город в безопасности и, как только король прикажет, фирд Торнсэты двинется ему на помощь.

Дорнваракестер был не таким большим, как Сиппанхамм, но его окружали римские стены, а Эльсвит устала жить на болотах, устала от бесконечной сырости и зябких туманов. Она боялась, что ее новорожденная малышка умрет от холода, а Эдуард снова заболеет. Епископ Алевольд ее поддержал. Ему наверняка уже виделся большой теплый дом в Дорнваракестере, где он будет окружен приличествующим духовному лицу комфортом, но Альфред отказался уезжать. Если он переберется в Дорнваракестер, датчане немедленно оставят Сиппанхамм и осадят город, где нашел убежище король. В этом случае гарнизону будет грозить голод, тогда как на болоте имелась еда. А в Дорнваракестере Альфред стал бы пленником.

И он написал новые письма, в которых утверждал, что Уэссекс жив, что король соберет силы и после Пасхи — но еще до Пятидесятницы — нанесет удар по язычникам.

Зима уже заканчивалась, и постоянно шел дождь. День за днем, снова и снова. Я помню, как стоял на грязном парапете нового форта и наблюдал за этим бесконечно льющим с неба дождем.

Кольчуги заржавели, ткань сгнила, еда заплесневела. Наши сапоги развалились, и у нас не было людей, которые сумели бы сшить новые. Мы шлепали по скользкой грязи, наша одежда никогда не высыхала, а с запада все накатывали и накатывали завесы дождя. С соломенных крыш капала вода, хижины затопило, весь мир был мокрым и мрачным.

Мы питались достаточно хорошо, хотя чем больше людей приходило на Этелингаэг, тем меньше становилось еды. И все-таки никто не голодал и никто не жаловался, кроме епископа Алевольда, который неизменно корчил недовольные гримасы, в очередной раз поглощая похлебку из рыбы.

На болоте больше не осталось оленей — всех их поймали сетями и съели, но, по крайней мере, у нас имелись рыба, угри и дичь, в то время как за пределами болота, в местах, разграбленных датчанами, народ голодал.

Мы упражнялись с оружием, разыгрывали сражения на шестах, наблюдали за холмами и приветствовали приносивших вести посланцев. Бургвард, командир флота, написал из Гемптона, что в городе стоит гарнизон саксов, но к берегу подходили датские корабли.

— Не думаю, чтобы он с ними сражался, — мрачно сказал Леофрик, услышав эти новости.

— Бургвард этого и не утверждает, — ответил я.

— Он не хочет, чтобы его милые кораблики запачкались, — ехидно предположил мой друг.

— По крайней мере, у него все еще есть корабли.

В письме, доставленном от священника из далекого Кента, говорилось, что викинги из Лундена осадили Контварабург, а остальные устроились на острове Скеапиг и что местный олдермен заключил мир с захватчиками.

Из Суз Сеакса поступали вес

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...