Круг проблем прогрессистски-эклектичного подхода к истории политической науки

Глава 2

ПОЛИТИЧЕСКАЯ НАУКА: ИСТОРИЯ ДИСЦИПЛИНЫ

Г. А. АЛМОНД

Если поставить перед собой задачу построить графическую модель исто­рического развития политической науки в форме кривой, отражающей про­гресс в изучении политики на протяжении столетий, то начать ее следовало бы с зарождения политической науки в Древней Греции. В эпоху расцвета Древнего Рима кривая скромно поднялась бы немного вверх, потом задер­жалась бы где-то на том же уровне в период Средневековья, существенно продолжила бы поступательное движение во времена Ренессанса и сделала резкий скачок вверх в XX в., когда политическая наука обрела подлинно профессиональный характер. Эта кривая могла бы стать мерилом роста и качественного совершенствования представлений по двум основополагаю­щим проблемам политической науки: свойствам политических институтов и критериям их оценки.

В течение XX в. у этой кривой были бы три вершины. Первая из них приходится на межвоенные десятилетия (1920—1940гг.) и связана с чикагс­кой школой— именно тогда были разработаны программы эмпирических ис­следований, в которых существенное внимание уделялось психологической и социологической интерпретациям политики, а также подчеркивалось значе­ние количественных факторов. Вторая вершина в развитии политических ис­следований была достигнута в первые десятилетия после второй мировой вой­ны и означала повсеместное распространение поведенческого подхода в изу­чении политики, совершенствование традиционных политологических суб­дисциплин и рост профессионализации. Это нашло отражение в создании научных учреждений, многочисленные сотрудники которых объединялись не столько на основе иерархической структуры, сколько по деловым качествам, а также в образовании профессиональных ассоциаций и сообществ специали­стов, в издании научных журналов и т.п. Третий взлет политической науки в XX в. определился введением логико-математических методов исследования, а также применением экономических моделей в рамках теории «рационального выбора» и «методологического индивидуализма».

Такой подход к истории дисциплины можно было бы назвать «прогрессистски-эклектичным». Его разделяют те, кто считает, что главным критерием деятельности ученого, посвятившего себя исследованиям в области полити­ческой науки, является стремление к объективности, основанное на досто­верных свидетельствах и сделанных на их базе выводах. Такой критерий был бы применим не только в рамках поведенческого подхода, но и в политичес­кой философии (как исторической, так и нормативной), в эмпирических исследованиях отдельного случая (как исторических, так и современных), в системных компаративных исследованиях, в опросах, требующих статисти­ческой обработки данных, а также в исследованиях с применением формаль­ного математического моделирования и эксперимента (как реального, так и мыслительного). В этом смысле наш подход скорее можно назвать эклектич­ным и неструктурированным, чем интегральным.

«Прогрессизм» такой позиции определяется исходной предпосылкой о по­следовательном совершенствовании политических исследований, выражающемся в увеличении знания и улучшении его качественных характеристик относи­тельно глубины и точности получаемых новых данных. Что касается индук­тивного постижения, большинство коллег согласится с тем, что М. Уолзер глубже понимает проблему справедливости, чем Платон, а Р. Даль создал более убедительную по точности и глубине теорию демократии, чем Аристо­тель¹ (Walzer, 1983; Dahl, 1989).

Существуют четыре различных взгляда на историю политической науки. Два из них — «антинаучный» и «постнаучный» — подвергают сомнению науч­ность этой дисциплины. Два другие — марксизм и теория «рационального выбора» — в своем стремлении к иерархическому монизму критикуют ее за эклектизм. Приверженцы идей Л.Страусса исходят из «антинаучной» пози­ции, суть которой сводится к тому, что применение научной методологии — не более чем вредная иллюзия, которая упрощает и затуманивает понимание проблем, поскольку основные истины политики могут быть осознаны лишь путем непосредственного обращения к классикам и древним текстам. «По­стэмпирический» и «постбихевиористский» подходы к истории дисциплины отличаются деконструктивизмом; они не признают наличие некой основной линии в развитии дисциплины, рассуждая о плюрализме дисциплинарных составляющих, каждую из которых отличает собственный подход к истории политической науки.

Марксисты, неомарксисты и сторонники «критической теории» обрушива­ются с критикой на эклектизм предлагаемого здесь подхода, стремясь дока­зать, что политическая наука, или, скорее, общественная наука (поскольку изолированно политическая наука существовать не может), состоит из непре­ложных истин, открытых и изложенных К. Марксом и развитых его сторон­никами и последователями. Эти критики не допускают возможности самосто­ятельного существования политической науки вне рамок единой науки об обществе, которая раскрывает себя в ходе собственного диалектического раз­вития. Теория рационального выбора отвергает эклектизм, предлагая вместо него иерархическую модель политической науки, стремящейся создать стро­гий набор формальных математических теорий, которые объясняли бы обще­ственные явления во всей их совокупности, включая политику.

¹ В несколько меньшей степени это относится к работе У. Райкера о двухпартийной системе (Riker, 1982).

Основная посылка данной главы состоит в том, что политическая наука имеет как научную, так и гуманистическую составляющие, причем обе они управляются одинаковьми императивами научного исследования — достовер­ностью данных и объективностью выводов. Вклад в общую копилку знаний может внести как глубокая интуиция, так и виртуозное мастерство ученого. Кроме того, предполагалось, что внутри совместного онтологического суще­ствования всех наук политическая наука находится на левом конце известной схемы научного знания К. Поппера — «облака и часы», т.е. аналогична кон­ституции такой физической системы как облака (Popper, 1972). Иначе говоря, открываемые этой наукой закономерности вероятностного свойства, и боль­шинство из них имеет относительно короткий период действия.

Круг проблем прогрессистски-эклектичного подхода к истории политической науки

Главной задачей политической науки, против которой не высказывает возражений ни один специалист, является получение знаний о политике в виде обобщений на основе достоверных сведений. Как писали в своей недав­но опубликованной книге Г. Кинг, С. Верба и Р. Кеохейн: «Смысл научного исследования в том, чтобы делать... выводы на основе эмпирической инфор­мации об окружающем мире» (King et al, 1994, р. 7). Этот критерий очевиден даже для бесспорно «антинаучных» политологов — последователей Л. Страусса. Они тоже рассматривают очевидные данные, анализируют их и на ос­нове этого делают выводы. Невозможно представить себе научное исследова­ние, построенное на методологии, которая не предполагала бы обработку исходных данных и формулировку вытекающих выводов. В равной степени это относится к марксистским и неомарксистским исследованиям, несмотря на то, что они исходят из предпосылки о детерминированности социальных процессов, которые вследствие этого не могут полностью охватываться пра­вилами, не требующей доказательства очевидностью или логическими вы­водами. На признании этих правил основан и «чисто описательный» стиль политических исследований К. Гирца, труд Дж. Уомака о мексиканском крестьянском лидере Сапате, а с другой — работы Э, Даунса, У. Райкера и М. Олсона исключительно обобщающего характера (Geertz, 1973; Womack, 1968; Downs, 1957; Riker, 1962; Olson, 1965). Таким образом, в книге о Сапа­те имеются лишь данные без выводов, а в книге «Экономическая теория демократии» — лишь обобщения без эмпирических, достоверных данных. Тем не менее А. Хиршман заявляет, что биография крестьянского предводи­теля изобилует объяснениями и политическими импликациями, а на основе аксиом и теорем Даунса выводится целый ряд концептуальных заключений, которые можно проверить на конкретных событиях и обстоятельствах (Hirschman, 1970). Хотя оба примера уязвимы: в одном случае возможны столь же достоверные сведения, но противоположного смысла, а в другом — возможны логические ошибки.

Исторический обзор

А. Греки и римляне

Несмотря на многочисленные попытки включить работы древних авторов Ближнего Востока в список классических трудов политической науки, было бы правильнее рассматривать их как своего рода предшественников ее. При­верженность библейским текстам не может заставить нас рассматривать совет, данный Моисею его тестем о том, как наиболее эффективно улаживать про­тиворечия между сынами Израиля, или притчу Второзакония о царстве, — в качестве серьезных концепций политической науки². Однако уже Греция эпо­хи Геродота (около 484—425 гг. до н.э.), представляла собой мир, в котором анализ политических идей и идеалов, рассуждения о свойствах различных типов политики, природе государственной власти и гражданства уже стали частью житейской мудрости. Образованные греки V в. до н.э., жившие во многих независимых греческих полисах, говорившие на одном языке, покло­нявшиеся одним и тем же богам, рассказывавшие одинаковые предания и мифы, занимавшиеся торговлей и дипломатией с теми же соседями, с кото­рыми заключали союзы и воевали, проявляли большой интерес к сведениям и рассуждениям о различных системах правления и политической организа­ции, экономике, обороноспособности и внешней политике.

История политической науки как таковая начинается с Платона (428—348 гг. до н.э.), работы которого «Государство», «Политик» и «Законы» явились пер­выми классическими трудами политической науки³. В этих трех произведениях Платон выдвинул ряд тезисов о справедливости, политической добродетели, различных типах политических систем и их трансформации, которые в каче­стве политических теорий просуществовали вплоть до XIX в. и в определенном смысле не утратили свою значимость даже в наши дни. Его концепции поли­тической стабильности и оптимизации правления, усовершенствованные и развитые в трудах Аристотеля и Полибия, предвосхитили современные рас­суждения о переходе к демократии и консолидации общества. В первой поли­тической типологии, данной в «Государстве», Платон говорил о том, что идеальный режим основывается на знании и обладании истиной, благодаря чему правление осуществляется на основе добродетели. Далее в нисходящем по отношению к добродетели порядке он охарактеризовал четыре других типа политических режимов, имеющих между собой определенные черты сход­ства, — тимократию, олигархию, демократию и тиранию. Тимократия пред­ставляет собой извращение идеала государства, при котором почести и воин­ская слава подменяют знание и добродетель; олигархия является извращением тимократии, заменяя почести как основной критерий, по которому определя­ется власть, богатством; демократия извращает принципы олигархии и, в свою очередь, со временем перерастает в тиранию.

В диалоге «Политик», написанном позже «Государства», и в «Законах», созданных мыслителем на склоне лет (после отрезвляющего опыта Пелопо­несской войны и краха его миссии в Сиракузах), Платон проводит различие между идеальной республикой и практически возможными разновидностями устройства политий. Для классификации реальных режимов он вводит знаме-

² Ср.: Wildavsky, 1984; 1989.

³ Sabine, Thorson, 1973, ch. 4, 5; Strauss, Cropsey, 1987, p. 33 ff.

нитую классификацию, в которой сочетаются качество и количество: правле­ние одного, нескольких, многих, причем каждое предстает как в своей чис­той разновидности, так и в смешанном виде. Такой подход позволил ему создать классификацию из шести типов политических режимов — монархии, тирании, аристократии, олигархии, демократии, охлократии. Эта схема, усо­вершенствованная в дальнейшем Аристотелем в его «Политике», служила ос­новой для систематизации типов политического правления на протяжении многих столетий вплоть до XIX в.

В «Законах» Платона дан первый вариант «смешанной конституции», пред­ставляющей собой оптимальную основу для реально лучшего и стабильного режима, при котором можно предотвратить деградацию государства, возмож­ность которой предполагалась в шестиуровневой классификации политичес­ких режимов. Смешанная конституция в формулировке Платона позволяет достичь стабильности за счет сочетания принципов, которые в ином случае противоречат друг другу — монархического принципа мудрости и доброде­тели и демократического принципа свободы. Углубленная Аристотелем, эта схема стала первой в истории политической науки объяснительной теорией, в которой институты, установки и идеи увязывались с процессом и эффек­тивностью правления. Она явилась предшественницей концепции разделе­ния властей.

Аристотель (384—322 гг. до н.э.) 20 лет провел в платоновской Академии. После этого он некоторое время был наставником Александра Македонского, а потом вернулся в Афины, где основал собственный Ликей — учебное заве­дение, при котором действовало нечто вроде библиотеки-музея и исследова­тельского центра. Методы обучения, применявшиеся в Ликее, были в основ­ном индуктивные, эмпирические и исторические в противоположность пре­имущественно идеалистическим и дедуктивным подходам, практиковавшим­ся в Академии Платона. Говорят, что в Ликее было собрано 158 конституций греческих полисов, из которых до нашего времени сохранилась лишь консти­туция Афин. Лекции Аристотеля, которые легли в основу его «Политики», представляли собой, по всей вероятности, анализ и интерпретацию содержав­шихся в этих документах сведений.

Если метафизика Платона вела к недооценке реального мира и способнос­ти людей к его осмыслению и пониманию, поскольку за основу он принимал мир идеальных форм, в сравнении с которым реальность была лишь тусклым его отражением, то Аристотель (в отличие от Платона) в гораздо большей степени подходил к рассмотрению политической действительности с эмпири­ческих и практических позиций, как врач, наблюдающий различия состоя­ний пациента — здорового и болезненного. В этой связи сэр Э. Баркер в своем введении к избранным произведениям Аристотеля о политике отмечает: ««Воз­можно, было бы совсем не лишним провести определенные аналогии с меди­циной, напрашивающиеся при чтении некоторых отрывков «Политики». Они представляют собой не просто количественное накопление записей из "исто­рии болезни" или использование таких работ школы Гиппократа, как трактат о «Воздухах, водах и местностях». Скорее, здесь имеет место стремление прове­сти параллель между искусством государственного деятеля и опытного врача;

ведь речь идет о глубоком изучении патологии конституций, выявлении склон­ности к антигосударственной деятельности, о чем говорится в книге V «Поли­тики»; это и вопрос об их излечении, образно говоря, терапевтическими мето­дами, о чем говорится в той же книге, — об этом недвусмысленно свидетель-

ствует отрывок (в конце главы XI), в котором идет речь о политическом режи­ме и средстве его излечения тирании»» (Aristotle, 1958, р. XXX).

Хотя в качестве исходного пункта теория политики Аристотеля опирается на схему Платона о шести типах государственного устройства, но, исследуя конкретные формы современной ему Греции, он говорит о реальной значи­мости четырех из них: олигархии и демократии — двух типов власти, наибо­лее распространенных в греческих городах-государствах; «политии» — консти­туционном или «смешанном» типе правления, представляющем собой комби­нацию олигархии и демократии, этот тип (в силу способности к соединению добродетели со стабильностью) является оптимальной из достижимых форм правления; и тирании, представляющей собой худшую его разновидность. Для обоснования своих доводов он указывает на то, что, несмотря на изменения в социальной структуре полисов в зависимости от развития экономики, струк­туры занятости, профессиональной принадлежности и статусов их жителей, в целом все различия можно свести к одному определяющему — распределению граждан отдельных городов на богатых и бедных. Там, где преобладает богатое население, существует олигархия; там, где властвуют бедные, — демократия. Если же в полисе развит средний класс, то можно говорить о наличии «сме­шанного» или конституционного правления, имеющего тенденцию к стабиль­ности, поскольку интересы крайних общественных сил перевешиваются там интересами умеренной части населения. Политические структуры и принципы отбора на руководящие должности устанавливаются в соответствии с устрой­ством совещательных и судебных органов власти разных ступеней и возмож­ности доступа к ним представителей различных классов.

Современные ведущие политологи — Р. Даль, С. Роккан, С. Липсет, С. Хантингтон, С. Верба или Р. Патнэм — исходят практически из тех же предпосы­лок, что и Аристотель в своих «Политике» и «Этике» — о существовании связи между статусом, занятостью, профессиональной и классовой принад­лежностью и различными политическими институтами, с одной стороны, и связи между политической социализацией и рекрутированием на руководя­щие должности и стилем управления политическими структурами — с другой. Во всяком случае они придерживаются аристотелевских метафизических и онтологических взглядов. И тем не менее, если бы главы этой книги или другой подобной работы были написаны современными аспирантами в каче­стве диссертаций, можно себе представить, как Даль или Верба стали бы задавать каверзные вопросы типа: «На основе каких конкретных исследова­ний вы пришли к такого рода выводам?»; «Какие шкалы вы в данном случае применяли?»; «Каким образом можно убедиться в прочности такого рода свя­зей?» и т.п. Аристотель выдвинул целый ряд предположений и гипотез — об основах политической стабильности и факторах, ее подрывающих, о послед­ствиях политических изменений, о моделях системы образования и эффек­тивности политических решений, — которые ждут лишь эмпирических иссле­дований и скрупулезного количественного анализа. Метод Аристотеля состоял прежде всего в клиническом отборе конкретных образцов и выдвижении пред­положений о причинах их возникновения и возможных следствиях их суще­ствования, но без систематического тестирования тезисов.

Греческая политическая теория Платона и Аристотеля представляла собой сочетание универсальных и частных идей. Мир, на который она распространя­лась, ограничивался греческими городами-государствами. Они делали обоб­щения, применимые к греческому обществу, а не ко всему роду человеческо-

му. Граждане были отделены от рабов, равно как коренные жители от чуже­земных варваров. После завоеваний Александра и взаимопроникновения гре­ческой и восточной культур в эпоху эллинизма особое значение приобрели два постулата философской школы стоиков — концепции об универсальности человечества и о мировом порядке, основанном на естественном законе. Эти мысли впервые сформулировал греческий философ-стоик Хрисипп в после­дней трети III в. до н.э. В наиболее яркой форме они были отражены в работах Панетия (185-109 гг. до н.э.) и Полибия (203—120 гг. до н.э.), двух филосо­фов-стоиков II в. до н.э., которые в свою очередь передали эти идеи предста­вителям римской интеллектуальной элиты эпохи поздней республики. Если Панетий внес вклад в развитие философского и этического аспектов поздне­го стоицизма, то Полибий использовал идеи Платона и Аристотеля при ин­терпретации истории Рима и его институтов.

Именно с развитием римских политических институтов Полибий связывал быстрый рост и укрепление могущества Рима. Ему удалось более точно сфор­мулировать идеи Платона и Аристотеля о развитии политических форм прав­ления, предложив простое социально-психологическое объяснение причин упадка чистых форм монархии, аристократии и демократии и перерождения их в смешанные формы тирании, олигархии и охлократии. Как считал Поли­бий, создатели римского государства путем проб и ошибок смогли вновь удос­товериться в достоинствах смешанной конституции — комбинации монархи­ческих, аристократических и демократических принципов, что выразилось в создании институтов консулов, сената и народного собрания. Именно эти ин­ституты сделали возможным завоевание значительной части известного тогда мира за полстолетия и гарантировали, по мнению Полибия, стабильное и спра­ведливое управление миром на основе римского законодательства⁴.

Три четверти века спустя, когда институты римской республики уже находи­лись в стадии глубокого упадка, римский юрист Цицерон (106—43 гг. до н.э.) применил к интерпретации римской истории теорию «смешанной конститу­ции». Он призывал вернуться к общественной структуре и культуре эпохи ранней римской республики, существовавшим до наступления периода попу­листских и гражданских войн Гракхов, Мария и Суллы. Однако более значи­тельным и долговременным был его вклад в развитие доктрины стоиков о естественном праве. Цицерон был убежден в существовании всеобщего есте­ственного права, определяемого божественным порядком космоса, а также рациональной и социальной природой человечества. Именно он сформулиро­вал концепцию естественного права, вошедшую в римское законодательство, а оттуда перешедшую в доктрину католической церкви, в труды мыслителей эпохи Просвещения и в современные ее формулировки⁵.

Таким образом, мы видим, что к концу III в. до н.э. в греческой обще­ственной мысли — а на протяжении последующих веков в политической мыс­ли Рима — были сформулированы две основополагающие проблемы полити­ческой теории, сквозной нитью проходящие через всю историю политичес­кой науки вплоть до наших дней. Состоят они в следующем: «Каковы инсти­туциональные формы политии?» и «Какие критерии мы применяем для их оценки?». Ответом на первый вопрос стала классификация организационных форм политической жизни, выдвинутая Платоном и Аристотелем, в которой

⁴ Sabin, Thorson, 1973, ch. 4-9.

⁵ Sabin, Thorson, 1973, ch. 9, 10.

выделены шесть типов чистых и смешанных политических режимов, а также смешанная конституция, предложенная в качестве средства от их упадка и циклического повторения. Ответом на второй вопрос об их оценке— с пози­ции законности и справедливости— явилась концепция естественного права. Благодаря стоикам (в частности, Панетию и Полибию) эти идеи перешлик Риму, а через римских мыслителей (таких, как Цицерон и Сенека) вошли в политическую доктрину католицизма.

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: