Выдвижение на пост Министра внутренних дел Карелии

В феврале 1972 года я находился в командировке в Беломорске. Мне сообщили, что пришла телеграмма, и меня по служебным вопросам срочно вызывают с Москву. Возвращаюсь в Петрозаводск. В Обкоме ничего не говорят, в правительстве – тоже. Тишина. Ну, думаю, приглашают меня либо по каким-то служебным делам, либо хотят советоваться по кандидатуре министра. Уверенности, что могут предложить должность министра мне, не было. Тем более что со мной на эту тему ни в Обкоме, ни в правительстве никто не разговаривал.

Приезжаю в Москву. Появляюсь у начальника Управления кадров Рябика И.И. Он сообщает мне, что в четырнадцать часов состоится коллегия МВД, на которой в числе других будет обсуждаться вопрос о министре внутренних дел Карелии, для чего меня и пригласили.

В приёмной министра, где проходила коллегия, Рябик спросил меня, беседовали ли со мной первый секретарь Обкома и Председатель Совета министров. Я сказал, что нет. Он сделал большие глаза и выразил недоумение:

- Это беспрецедентный случай, такого ещё у нас не было!

Я в ответ говорю ему, что им и незачем со мной встречаться, потому что они знают меня, как облупленного, ещё с комсомольской работы.

- Если Вас об этом спросит министр, скажите, что с Вами они встречались.

Коллегия приняла решение просить ЦК КПСС согласиться с их предложением о моём назначении.

На следующий день состоялись «смотрины» в адм.отделе ЦК КПСС – инструктор, зав. сектором, зам.зав.отделом. Смотрели там на меня с неподдельным интересом и больше критически, чем располагающе. Обращали внимание на мою относительную молодость и отсутствие опыта оперативной работы.

Но предложение Щёлокова рассматривали. Он был как министр на подъёме и к тому же, как и Андропов, в фаворе у Генерального секретаря Брежнева.

По возвращении в Петрозаводск я сразу же позвонил Сенькину, сказал, что вернулся из Москвы. Сразу же был принят, получил назидание на будущую работу. Больше я никому об этом не говорил, потому что не был уверен, что меня всё-таки назначат. В министерстве было спокойно, утечки информации не произошло до тех пор, пока не пришёл приказ о моём назначении.

Почему со мной не встречались до поездки в Москву? Полагаю, что у Обкома были другие предложения, но в Москве предложили либо мою кандидатуру, либо прислать кого-то из Центра. Обком молча согласился на Мяукина. Хоть он и «такой», но всё же свой.

Достойным кандидатом был Харитонов. Думаю, что его и предлагали в республике. Он был настоящим милиционером «от и до», профессионалом, у него были опыт, авторитет, умение себя вести. Но он был на несколько лет старше меня и, по мнению Центра, навряд ли мог внести свежую струю в работу министерства. Так или иначе, в конечном итоге выбор пал на меня. Думаю, что и Центр, и руководство республики не промахнулись, потому что почти пятнадцать лет я нёс этот крест по дороге на Голгофу. И хорошо, что не распяли.

Не помню деталей, но моё назначение было полной неожиданностью и для сотрудников нашего министерства, и для общественности Карелии. Это был эксперимент, который проводила команда Щёлокова, эксперимент по выдвижению свежих сил в систему МВД. Поэтому на первых порах ко мне очень внимательно присматривались, и моя задача состояла в том, чтобы оправдать надежды одних и разочаровать других, в меня не веривших. Я же рассматривал своё назначение как большое доверие, большую ответственность, которые обязывали меня своим трудолюбием и умением оправдывать это обстоятельство. Трудовые будни начинались подъёмом в шесть ноль-ноль (по природе своей я «жаворонок» и вставал легко), с семи до восьми – бассейн, лопатил свои тысячи метров на воде и двадцать пять метров под водой; в восемь тридцать я на рабочем месте; без пятнадцати девять – селекторное совещание с руководящим составом; в девять ноль-ноль оно заканчивалось, и шла работа до минимум двадцати одного часа. Плюс бесконечные звонки и в ночное время, выезды на ЧП, всевозможные совещания-заседания, командировки и так далее и тому подобное. Надо было менять вектор работы министерства с учётом новых веяний, исходивших от команды Щёлокова, Крылова; надо было влиять на преступность через профилактику, а для этого перестраивать всю работу всех служб; надо было привлекать к нашим проблемам силы общественности, стало быть, строить надёжные отношения с партийными и советскими органами, а значит становиться и политиком, и дипломатом, и организатором публичной деятельности.

 

Бунт в колонии

Первая моя поездка состоялась в Сегежу. Это крупный по карельским меркам район, где дислоцировались несколько исправительно-трудовых колоний; здесь расположен крупнейший в Европе целлюлозно-бумажный комбинат, среди населения очень большое количество осевших ранее судимых после строительства Беломоро-Балтийского канала…

…Еду в поезде в купе с председателем парткомиссии Захаровым. В Медвежьегорске в вагон заходит начальник медвежьегорской милиции и говорит о том, что в Сегеже массовые беспорядки: заключённые новой колонии взбунтовались, подожгли несколько объектов в стройзоне, вышли из повиновения. Приезжаю ночью. Разбираюсь.

В Сегеже в то время развернулось большое строительство – реконструкция ЦБК, жилищное строительство. В связи с этим была создана ещё одна исправительно-трудовая колония, и для неё Главсевзапстрой, который возглавлял Л.Д.Катанандов, запросил две тысячи осуждённых. Обком и ЦК КПСС поддержали это предложение.

МВД СССР, выполняя эту задачу, направило разнарядку в двадцать областей страны. Оттуда направили по сто человек, конечно же, самых отпетых, самых неугодных для них осуждённых, так называемую «отрицаловку».

В один из ближайших дней, когда около трёхсот человек вывезли на объект, возник инцидент с солдатом-охранником. Группа осуждённых выкрикивала в его адрес оскорбительные слова. Он терпел. Но когда они стали бросать в него камни, он вышел из равновесия и выстрелил на поражение. Пуля попала одному из зачинщиков в живот… Стоны, ахи, кровь… Заключённые возбудились и начали жечь всё, что могло гореть на стройке. Их вернули на зону, и загудела вся колония – около двух тысяч человек. Ночь у осуждённых прошла бурно.

Что делать?

Соглашаюсь с предложением утром вывести всех на строительные объекты в городе (6-8 объектов), то есть, пытаемся создать нормальный ритм работы всего контингента. Это решение было правильное. Но беспорядки не заставили себя долго ждать.

В полдень, на одном из объектов, заключённые, около двухсот человек, вышли из повиновения, стали выводить из строя строительную технику, поджигать строения, таранить с помощью тракторов и бульдозеров охранный забор и так далее. Охрана и представители колонии вынуждены были ретироваться за пределы объекта. На призывы начальника колонии, прокурора района отвечали градом камней.

Что делать?

Принимаю решение. Выстраиваю группу солдат внутренних войск около двадцати человек, даю команду приготовить оружие к действию. Они лязгнули затворами. Всё это делалось на виду у заключённых, которые находились на крышах нескольких недостроенных домов и с интересом наблюдали за тем, что будет делать прибывшее начальство. Я тем временем сел в машину, в сопровождении этих солдат въехал через ворота на объект и через громкоговоритель предложил всем заключённым выйти, сесть в свои «каламбины» (транспортные средства для перевозки заключённых) и отправиться в колонию. Призыв в этой обстановке подействовал. Команду выполнили.

В это время в Москве уже работал штаб в МВД СССР по руководству сложившейся ситуацией. Дело в том, что в то время в стране возникали массовые беспорядки в колониях Казахстана и Украины. При пресечении беспорядков применялось оружие и погибало большое количество заключённых. Это вызывало определённый общественный резонанс, особенно за рубежом. В стране эти события информационно замалчивались. Власти на беспорядки реагировали нервно. Тем временем штаб в Москве по Сегеже получал информацию от работников КГБ, которые активно принимали участие в этом деле. Возможно, была информация и по нашей «мвдэшной» линии, но мне самому было не до этого. Ясно то, что Москва внимательно следила за происходящими событиями в Карелии.

Так вот я в этот момент получаю указание руководству МВД через дежурную часть – не помню, кто его подписывал – не возвращать этих двести заключённых обратно, а направить их в разные колонии, расположенные примерно в сорока километрах от Сегежи - в Надвоицах. Теоретически это указание было правильным. Заключённых в таких ситуациях надо рассредоточивать. Но это верно теоретически. Такие рекомендации хороши в учебном процессе в Академии МВД. А практически? Как можно вести этих разъярённых заключённых в другие колонии, где своих проблем полно?! Колонии были переполнены, контингент размещался в старых деревянных, ещё со времён Беломоро-Балтийского канала, постройках. Одна колония была для особо опасных преступников. Там содержались со всей страны убийцы, насильники, грабители, приговорённые к самым высоким мерам наказания, так называемые «полосатики». Кстати, руководил этой колонией Гумар Г. Нургалиев, отец бывшего министра внутренних дел России Рашида Нургалиева. Вывозить туда этих заключённых, всё равно, что создавать мощные очаги непредсказуемого беспокойства, всё равно, что из костра вытаскивать горящие поленья и поджигать ими всё, что может гореть.

Всю Сегежскую, включая Надвоицкий куст, епархию обслуживал один единственный батальон внутренних войск. Нашу описываемую двухтысячную колонию обслуживала одна рота солдат.

Вопреки указаниям я принял решение свозить всех в свою зону. Свезли. Колония загудела, и её можно было сравнить с котлом, в котором всё бурлило. Двухтысячный контингент стал готовиться к предстоящим схваткам. Определились в их среде лидеры, агитаторы, ораторы, подстрекатели и прочие.

Получаю указание из Москвы утром снова вывести всех на работу по объектам. Указание это тоже было правильным, но теоретически. Как их можно вывести, когда они уже почти вышли из повиновения?! Допустим, кого-то вывезли бы на объекты, кто-то остался бы в зоне. Как можно одной ротой обеспечить их охрану в разных точках?!

Принимаю решение - держать всех в зоне, по периметру расставить автоматчиков и всеми силами держать обстановку до подкрепления.

Погода была нелётная. Помощь могла прийти только железной дорогой из Ленинграда, где дислоцировалась дивизия внутренних войск. Продержаться надо было до позднего вечера.

События в этот день, как и следовало ожидать, не заставили себя долго ждать.

Около десяти часов утра заключённые стали поджигать некоторые строения, выбрасывать из казарм мебель, строить баррикаду в центре зоны. Крики, возгласы, какие-то призывы.

В это время в здании штаба администрации колонии, размещённом в самой зоне, оперативные работники ИТК и КГБ в количестве шести человек работали со спецконтингентом. Это двухэтажное строение подожгли в первую очередь. Видно было, как оно горит, а перед зданием улюлюкает толпа заключённых около четырёхсот человек.

Разговариваем по телефонной связи с осаждёнными. С двух сторон здание горит, внутри дым. Надо спасать своих офицеров. Незамедлительно открываем ворота, в зону входит техника – пожарные машины, солдаты внутренних войск. Работают брандспойты, солдаты бросают в заключённых взрывпакеты – «черёмухи». Стремительность, боевой настрой. Баррикада прорывается. Толпа заключённых дрогнула, расступилась. Офицеры покинули горящее здание.

Оцепенение заключённых было минутным. Увидев малочисленный состав наших сил, заключённые сами перешли в наступление: завладели пожарными машинами, приспособились взрывпакеты перехватывать и забрасывать ими наших солдат. Пришлось отступать. Но, отступая, солдаты захватили с собой нескольких ярых бунтовщиков.

Итак, мы хозяева по периметру, зэки – внутри зоны.

Начались переговоры. Лидеры беспорядков потребовали освободить задержанных нами их подельников и освободить арестованных из содержавшихся в ШИЗО (внутренняя тюрьма). Там находились под усиленной охраной самых, самых отпетых около восьмидесяти человек. Дважды направлялись к нам парламентёры, чтобы убедиться в том, что их сообщники не избиваются. Готовились к прорыву… Магазины разграблены...

Находившийся в это время в командировке заместитель прокурора республики Юмашев в растерянности говорил мне, что надо что-то делать, надо применять оружие, иначе все две тысячи вырвутся из колонии и будет невообразимая резня. И это недалеко от границы с Финляндией, рядом Октябрьская железная дорога «Мурманск-Ленинград»… Страшно было подумать, что могло произойти.

Из Петрозаводска ехали на машине секретарь Обкома КПСС Тихонов, председатель КГБ Крыжановский, прокурор Внуков. Но ехали как-то медленно, в Медвежьегорске у них сломалась машина.

Был момент, когда я выбрался на несколько минут из колонии, заехал в райотдел милиции и сделал два телефонных звонка. Один – 2-ому секретарю Обкома Чупию (1-ый отсутствовал). Сказал ему, что, возможно, придётся применять оружие, на что получил ответ: «По этой части я Вам не советчик, что касается обстановки, то ещё раз позвоним в ЦК КПСС, чтобы там соответствующим образом воздействовали на МВД страны». Позиция Обкома мне была, конечно, понятна.

Звоню генералу Богатырёву, начальнику Главного Управления исправительно-трудовых учреждений МВД СССР, вчерашнему 2-ому секретарю Волгоградского Обкома КПСС и будущему заместителю министра внутренних дел страны. С ним я был знаком по его командировке в Карелию. Так же говорю, что возможно применение оружия. В ответ по-доброму, по-хорошему, но с матом-перематом: «Ни в коем случае, ради Бога, не применяй оружие! Прошу тебя! Тяни переговоры, иди на любые уступки заключённых, но только не стреляй!». Да я и сам понимал, что применение оружия – это, возможно, десятки трупов со всеми вытекающими отсюда последствиями. Возвращаюсь в колонию. Обстановка та же – сверхнакалённая. Был момент, когда я забрался на крышу административного здания, чтобы визуально обозреть зону. Толпы бесчинствовали. Солдат с автоматом подходит ко мне и говорит: «Разрешите, товарищ полковник, я дам очередь поверх голов». Я его с матерком от этого дела отвёл. Вообще ребята восемнадцати-двадцати лет, солдаты внутренних войск, вели себя великолепно! Были спокойны, нисколько не боялись и с презрением свысока смотрели на орущих зэков. С такими ребятами можно и в огонь, и в воду!

Мы продолжали затягивать переговоры. Наша тактика была такая: ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не удовлетворять требования по части ШИЗО и тянуть переговоры по задержанным. Это нам удалось.

Вечером получили ультиматум: или мы отпускаем их сообщников, либо они идут на прорыв. Отпускаем задержанных заключённых. Наступил некоторый передых.

День был сложный для всех. От усталости страсти поутихли. Администрация вошла в зону. Поздним вечером прибыли руководители республики. Немного позже – подкрепление внутренних войск из Ленинграда во главе с генералом Копанёвым. Наступило облегчение.

Всю ночь готовили операцию по пресечению беспорядков. Утром она началась. Войска – солдаты и офицеры – проинструктированы, готовы входить в зону вышедших из повиновения зэков.

По налаженной радиосвязи я выступил с обращением ко всем заключённым колонии. Предложил выходить и строиться. Предупредил о возможном применении оружия. Зачитал обращение один раз, второй, третий. Стали выходить. Дальше – фильтрация, умиротворение, расследование уголовного дела.

Прибыла комиссия из Москвы. Руководитель – заместитель начальника ГУ ИТУ МВД СССР генерал Кузнецов. Очень толковый генерал. Он был специалистом по массовым беспорядкам в колониях. На такие происшествия выезжал не в первый раз.

Разобрали, проанализировали обстановку. А дальше – разбор полётов: Бюро Обкома КПСС и коллегия МВД СССР. Поехали в Петрозаводск.

Бюро Обкома. Выступаю с основным докладом информации о происшедшем. В своём выступлении генерал Кузнецов признаёт действия министра Карелии единственно правильными. Рассматриваются меры по укреплению колонии, внутренних войск, по материальной базе и так далее.

Забегая вперёд, могу сказать, что нам удалось вместо батальона получить полк, построить в Сегеже следственный изолятор, перепрофилировать производство в других колониях, убрать особо опасный режим заключённых в Надвоицах, создать в МВД строительно-монтажное управление, развернуть собственное жилищное строительство и многое другое.

На коллегии МВД СССР мои действия были признаны правильными, а командир дивизии внутренних войск генерал Копанёв был наказан, ему объявлен выговор за то, что именно войска спровоцировали беспорядки.

Моими действиями в пресечении массовых беспорядков были довольны все. А что было бы, если бы мне не удалось удержать ситуацию, допустить прорыв или пришлось бы применить оружие и расстрелять какую-то часть заключённых?

Вскоре мне было присвоено звание генерала милиции, и я уверенно вёл свой корабль под названием «МВД Карелия» более десятка лет. Я никогда не испытывал страха и дрожи за свой непростой пост во всех ситуациях, в том числе, и самых для меня неблагоприятных.

Возглавляя в молодости Обком ВЛКСМ, а потом и МВД Карелии, мне интересно было работать с сильными командами. И в Обкоме, и в МВД мои заместители все имели право на замещение первой роли. На комсомоле это были Е.Рыбинский, Н.Чекалов, В.Минин, Р.Кябелева, Р.Руханен, многие первые секретари Горкомов и райкомов комсомола. В МВД это были Л.Харитонов, Ю.Караванов, В.Барсуков, В.Ширков, А.Печников, В.Фёдоров, А.Федотов, В.Стеблецов, А.Акимов, А.Ермаков, И.Прохоров, некоторые начальники ГО-РОВД. Таким образом, у всех была мотивация, и все выкладывались по полной программе. Я говорю об этом потому, что многие руководители того времени при решении кадровых вопросов в своём окружении руководствовались принципом: «чем ночь темней, тем ярче звёзды».

После массовых беспорядков в Сегеже в 1972 году я получал полную поддержку со стороны Центра – министром внутренних дел страны в то время был один из прогрессивных руководителей - Н.А.Щёлоков. Поддерживали меня и руководители республики: И.Сенькин, Н.Кочетов, П.Прокконен.

О Шлямине А.Н.

В послевоенное советское время в Карелии отмечался значительный подъём в промышленности, сельском хозяйстве, строительстве, в области науки, культуры, искусства. И этим она обязана известным партийным и государственным деятелям. Назову некоторых из них. Это Г.Н.Куприянов, Ю.В.Андропов, О.В.Куусинен, И.С.Беляев, П.С.Прокконен, А.А.Кочетов, В.П.Смирнов, М.Х.Киуру, И.П.Манькин, В.В.Чупий, И.И.Сенькин, а также В.Королёв – лесная отрасль, В.Н.Холопов – целлюлозно-бумажная промышленность, Л.Д.Катанандов – строительство, А.О.Дубровский – сельское хозяйство, Б.Н.Одлис – машиностроение, Я.С.Крючков, П.И. Мартынов, П.В. Сепсяков – город Петрозаводск. Этому ряду принадлежит и Александр Николаевич Шлямин.

Отличительная его черта – целеустремлённость. Если жизнь ставила перед ним какую-либо задачу, он решал её настойчиво, и чем труднее она была, тем напористее, изобретательнее он к ней относился. Он старался быть в делах человеком неконфликтным. Это значит, что он не растрачивал свою энергию зазря. Если надо было преодолеть сопротивление оппонента, он включал свой мозговой центр и терпеливо находил аргументы, доказывающие его правоту. При этом делал это степенно, никогда не повышая голоса, убедительно обращая в свою веру собеседника. Спорить с ним было трудно. Он обладал гипнотическим свойством убеждать. У него была колоссальная выдержка. В этом плане мы с ним были разными людьми. На такую кропотливость меня явно не хватало. Это всё равно, что сравнить шахматистов позиционного и комбинационного стиля. Я отношу себя ко второй группе. Острая игра, иногда с жертвой пешек или фигур, сложная ситуация на доске, рискованность. Шахматист позиционного стиля разыгрывает партию методически, борясь за каждую пешку, терпеливо доводя минимальные преимущества до положительного результата. Конечно, и тот, и другой стиль имеет право на существование. Это вопрос ещё – какой из них важнее. Я со своим комбинационным стилем не всегда преодолевал препятствия, иногда спотыкался, разбивал нос, обострял отношения и не всегда добивался нужного результата, то есть не выигрывал партию.

Александр Николаевич, проявляя выдержку, шаг за шагом, шёл к своей цели и добивался успеха, то есть партию выигрывал. Я был его учеником и как губка впитывал его стиль, учился его выдержке, его умению достигать цели. Если я попадал в сложные ситуации, он любил произносить свою любимую фразу: «Не надо горячиться».

Если мне удалось в какой-то мере овладеть азами искусства строить правильные отношения с совершенно разными людьми, то этому я обязан, прежде всего, Александру Николаевичу. Это мне, конечно, помогало, когда довелось быть на руководящей работе в Карелии и в Москве.

Я обязан Александру Николаевичу его поддержке – он не раз приходил ко мне, что называется, на выручку. Приведу два примера.

1958-ой год. По его предложению мою кандидатуру рассматривают на пост 2-ого секретаря Обкома ВЛКСМ. В то время я возглавлял Кондопожский райком комсомола. Прохожу собеседование в Обкоме КПСС. На согласование отправляют в Москву – в ЦК ВЛКСМ. Главная беседа с секретарём ЦК ВЛКСМ Н.Н.Месяцевым*. В отсутствии 1-ого секретаря он сидел на «хозяйстве».

В прошлом участник Великой Отечественной войны, воевал в подразделениях СМЕРШа, кандидат юридических наук. Это была крутая фигура. За глаза его звали «академиком». До этого я слушал его лекцию в ЦКШ (центральной комсомольской школе). Это был период, когда Хрущёв стал подвергать критике Сталина. Именно в этот момент Месяцев в своём докладе перед нами, секретарями райкомов ВЛКСМ, выступал в защиту Сталина. От имени участников Великой Отечественной войны он как бы бросал вызов Хрущёву. Конечно, в то время это было с его стороны поступком.

Так вот, я попадаю на беседу с Н.Н.Месяцевым.

Немногословен. Знакомится с моей анкетой.

- Вы закончили юридический факультет Ленинградского университета?

Киваю головой.

- Какая оценка у Вас была по диалектическому материализму?

В дипломе у меня стояла пятёрка.

- Хм… Тогда скажите особенности правых социал-демократов в Бельгии…

От этого вопроса я опешил. Для меня он был неожиданным. Этой темой я не владел. Говорю ему, что я после университета работал следователем прокуратуры и мне было не до бельгийских социал-демократов, и что не вижу в данном случае связи диамата с обстановкой в Бельгии.

По содержанию и по форме ответ ему явно не понравился.

- В данный момент мы не можем Вас рекомендовать секретарём Обкома комсомола. Нам нужна дополнительная информация. Можете быть свободны.

На этом встреча закончилась.

Я расстроилась и не только потому, что не попадал «в обкомовскую обойму», к этому я относился спокойно, потому что окончательно ещё не определился с работой в комсомоле, а расстроился потому, что подвёл Карельский Обком комсомола, Обком КПСС, вроде как допустили они ошибку. Настроение было паршивым. Ну, думаю, Мяукин, зря ты всё-таки связал свою судьбу с комсомолом.

О нашей встрече с Месяцевым тут же стало известно Шлямину. Он сразу садится в поезд и на следующий день встречается в ЦК ВЛКСМ с Месяцевым. Не знаю, о чём он с ним говорил, наверное, делал какие-то заверения, но вышел от него в хорошем настроении и говорит мне, что всё нормально, всё в порядке, не переживай.

Я спросил, в чём было неправильным моё поведение? Оказывается, Месяцеву не понравился юридический факультет Ленинградского университета. В то время ведущая профессура университета занимала какую-то диссидентскую линию поведения. Идеологический отдел ЦК КПСС следил за обстановкой на юридическом факультете Ленинградского университета, а Месяцев, как секретарь ЦК ВЛКСМ по идеологии, проявлял бдительность. Не понравилось ему и моё независимое поведение.

Авторитет Александра Николаевича в Москве, в ЦК ВЛКСМ был непререкаемым. По возвращении в Петрозаводск я становлюсь 2-ым секретарём Обкома ВЛКСМ.

Почти год я работал под руководством Александра Николаевича. Это был настоящий трудоголик. Работая, можно сказать, в круглосуточном режиме, своим поведением он давал мне, выражаясь современным языком, мастер-класс. За два-три месяца до отчётно-выборной областной комсомольской конференции Александр Николаевич избирается 1-ым секретарём Кондопожского райкома КПСС.

Назначается конференция. Готовится доклад. За день до конференции приезжает Шлямин. Нас приглашает 2-ой секретарь Обкома КПСС Вторушин Н.П.:

- С таким докладом выходить на конференцию нельзя. Её надо отменить и назначить на другое время.

Оказывается, ему показалось, что в докладе плохо освещён раздел строительства, за который он - Вторушин - отвечал в республике.

Я в панике. Делегаты уже съезжаются и вдруг всё надо отменять. Я снова стал корить себя за то, что не сумел должным образом подготовить конференцию. И тут вмешивается в этот процесс Александр Николаевич Шлямин:

- Николай Прокопьевич, так у нас ведь ещё целая ночь впереди! Мы всё переделаем, всё учтём! Я сам этим займусь!

Вторушин соглашается.

Мы возвращаемся в Обком комсомола, садимся за стол, переделываем 2-3 страницы текста по строительству. Конференция состоялась.

После моего выступления с докладом Вторушин подходит ко мне, пожимает руку и говорит, что это совсем другое дело! Молодёжь теперь понимает, что ей надо делать!..

Со временем Александр Николаевич становится Председателем Петрозаводского Горкома, а затем и секретарём Карельского Обкома КПСС по вопросам строительства.

Он умел работать с людьми, организовывать любое дело. К нему тянулся актив. Обращало на себя внимание то обстоятельство, что Александру Николаевичу была присуща рыцарская привычка радоваться успехам других и приходить на помощь в сложных ситуациях. Редкое по нынешним временам явление.

Казалось, всё шло хорошо. Строительство в республике было на подъёме. Но однажды он пригласил меня к себе, (в то время я работал в министерстве внутренних дел), и с большой грустью поведал, что должен покинуть Карелию, и что ему очень и очень не хочется это делать, что уезжает вопреки своему желанию.

Оказывается, ему предложили руководящую работу в Москве.

- Так откажитесь от Москвы, Александр Николаевич! – по наивности посоветовал я ему.

- Нельзя. Сенькин со мной почти не разговаривает. Бухтит, пухтит, говорит, что надо ехать.

Я самым лучшим образом отношусь к И.И.Сенькину. В недавно вышедшей книге о нём я по праву назвал его «великим карелом XX века». Но в то же время надо признать, что своим серьёзным оппонентам-конкурентам уступать место не входило в его планы. Шлямин стал работать в Москве. Но и там, в Москве, Карелия всегда была с ним. В выходные дни он нередко приезжал в свою родную Карелию, и мы всегда с ним встречались в неформальной обстановке, чаще на природе на Сямозеро, в местечке Инжинаволок, где нас привечал принадлежавший его родственникам рыбацкий домик.

Аналогичная участь постигла спустя много лет и его сына – Валерия Шлямина. Только он отправился не в Москву, а в Хельсинки. Доктор экономических наук, большой патриот Карелии, он достойно представляет Россию за рубежом.

Я хорошо знаю Валеру, то бишь, Валерия Александровича. Это замечательный, глубоко порядочный человек, как и его отец, достойный всяческого уважения и признания. Надеюсь, что будущее его всегда будет связано с Карелией, независимо от его пребывания в Хельсинки, в Москве или в каком-то другом месте.

Активную деятельность в земляческом движении в Москве проводит его дочь – Елена Шлямина-Серова.

За месяц до кончины Александр Николаевич позвонил мне из своего кабинета по аппарату ВЧ и долго, около часа, исповедовался о своей жизни, вспоминал Карелию, своих друзей, коллег, соратников… И в случае неизлечимости его болезни просил похоронить его не в Москве, а в Петрозаводске, на карельской земле.

В конце октября 2008 года, когда страна отмечала 90-летие комсомола, мне довелось вместе с комсомольскими работниками разных поколений – Н.Чекалов, В.Чехонин, В.Шарапов, Е.Морозов, К.Канавин, Л.Матухова, А.Базеева, Ю.Русанов, В.Каганов, Р.Сенина, Ю.Власов, Л.Голубев и многие другие – побывать на Сулажгорском кладбище и возложить цветы к памятнику Александру Николаевичу.

⇐ Предыдущая12345Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: