Тема. Нарративный подход в социальной работе

Введение. В последние 10 лет на постсоветском пространстве получает все большее распространение нарративный подход к терапии и работе с сообществами. Слово «нарративный» образовано от латинского «narrare» – «повествовать, рассказывать». У истоков этого подхода стоят австралиец Майкл Уайт (1948-2008) и новозеландец Дэвид Эпстон (род. в 1944 г.). В начале 1980-х они начали сотрудничать, стремясь усовершенствовать свою практику, привести ее в соответствие со своими жизненными ценностями и принципами, а также противостоять «психотерапевтической колонизации» своих стран прозелитами различных зарубежных психотерапевтических школ. В 1989-90 гг. они опубликовали книгу, описывающую основные принципы своего подхода к работе, и именно тогда подход был обозначен как «нарративный» (до этого они говорили об использовании «текстовой метафоры» и «метафоры ритуала перехода» в работе с людьми).

Теоретическую и методологическую основу подхода составляют идеи драматургической социологии (Э. Гоффман), антропологии переживания (В.Тернер, Б.Майерхоф, К. Гирц), педагогики освобождения (П.Фрейре, М.Хортон), феминизма, французской философии постструктурализма (Ж.Деррида, М.Фуко, Ж.Делез), нарративной психологии (Дж.Брунер, Т.Сарбин), культурно-исторической теории Л.С.Выготского, а также некоторые идеи Г.Бейтсона.

И. Приллельтенский и Дж. Нельсон считают нарративную практику формой критической практической психологии, в то время как Дж. Аллан, Б. Пиз и др. считают ее формой критической социальной работы. Если относить ее к постмодернистским направлениям, важно отметить, что в таком случае речь идет об аффирмативном, а не скептическом (по Розенау) постмодернизме. Возможно, более правильным было бы считать нарративную практику культурно-креативным подходом.

В 1999 г. была проведена первая Международная конференция по нарративной терапии и работе с сообществами в Аделаиде, Австралия; в июле 2011 года в Эль-Сальвадоре, Бразилия, состоится десятая. Ежегодно публикуется несколько книг, посвященных нарративной практике, выходят международные журналы и национальные периодические издания на разных языках. Нарративная терапия и работа с сообществами развивается в очень многих странах мира, на настоящий момент – за исключением стран Средней Азии, Аравийского полуострова и Северо-Африканского побережья Средиземного моря.

В России нарративная практика появилась в контексте обучения семейных терапевтов. С 2004 года регулярно проводятся семинары с зарубежными преподавателями; ряд российских нарративных практиков также проводит обучение тех, кому интересно было бы освоить этот подход к помогающей работе с отдельными людьми, семьями, группами и сообществами.

Нарративная практика эффективно применяется в работе с людьми и сообществами, пережившими травму (в «горячих точках», в ситуации оккупации, в лагерях беженцев и пр.), с маргинализованными группами населения (в том числе с разнообразными меньшинствами), а также с теми людьми, кому не доступна традиционная психотерапия (например, с заключенными в тюрьмах, в частности, пересыльных), или для кого традиционная психотерапия неприемлема в силу различных соображений, имеющих отношение к культуре, верованиям и т.п. (то есть в работе с коренным населением, с этническими и религиозными общинами).

Метафора нарратива. Основной метафорой, используемой в нарративном подходе для понимания жизненных событий и переживаний людей, является метафора нарратива, или истории. В своих статьях и выступлениях Майкл Уайт давал следующее рабочее определение истории: последовательность событий во времени объединенная темой и сюжетом.

Чтобы повествование могло называться историей, в нем должен наличествовать герой, обладающий намерениями, стремящийся достичь определенной цели. В типичных для европейской культуры историях присутствует некое событие, делающее предшествующее течение жизни невозможным. В «Поэтике» Аристотель называет такое событие «перипетией». В результате создаются неблагоприятные обстоятельства, и цель героя – либо восстановить предыдущее положение вещей (что, как правило, оказывается невозможным), либо достичь новой гармонии. Какова бы ни была цель героя, ему не удается достичь ее сразу. На пути ему встречается препятствие, которое может быть как неодушевленным, так и одушевленным; в последнем случае можно говорить о противнике. Герой никогда не стремится к цели в полном одиночестве, у него есть союзники, те, кто его поддерживает. Стремясь преодолеть препятствие и справиться с противником, герой использует различные умения.

Метафора нарратива стала активно использоваться в социальных науках в начале 1980-х годов. В 1986 году были опубликованы статьи Теодора Сарбина «Нарратив как базовая метафора для психологии» и Джерома Брунера «Жизнь как нарратив», оказавшие серьезное влияние на развитие нарративных школ как в рамках академической, исследовательской психологии, так и в рамках прикладной психологии и социальной работы. Брунер утверждал, что в человеческом мышлении можно выделить два модуса: логико-парадигматический (внеконтекстный) и нарративный (контекстуализированный). Последний является основным средством осмысления жизненных событий и переживаний людей. Описывая «историю, обладающую литературной ценностью», Брунер выделял в ней два так называемых «ландшафта»: ландшафт действия и ландшафт сознания. На ландшафте действия располагаются события и поступки, т.е. все ответы на вопросы «что сделал», «кто сделал», «где», «когда», «как», «в каких обстоятельствах». На ландшафте сознания располагаются интенциональные категории идентичности (от слова intent – намерение): смыслы, ценности, желания, надежды, мечты, ожидания, жизненные принципы и добровольно взятые на себя обязательства. В хорошей истории ландшафты действия и сознания тесно переплетены. Мы не только можем видеть, как поступает герой, но мы также знаем, из каких соображений он поступает так или иначе, и что для него значат разные варианты исхода ситуации.

Нарративный подход относится к нон-структуралистским. Это значит, что поведение человека не считается манифестацией тех или иных структурных характеристик его личности или каких-либо структурных особенностей тех взаимоотношений, в которые человек включен. Скорее, мы говорим о поступках, совершаемых в определенных условиях в соответствии с ценностями и намерениями человека либо вразрез с ними. Причины поступков мы ищем именно в сфере смыслов, а не в сфере тех или иных «дисфункций», «личностных расстройств», «потребностей» и т.д. Поэтому в нарративном подходе мы не используем распространенную метафору «поверхности» в отличие от «глубины»: что поведение является проявлением «на поверхности» каких-то «глубинных» качеств и свойств, которые проницательный эксперт-психолог способен постичь, но которые без психолога не доступны для постижения самим человеком.

Цель работы нарративного практика. Опираясь на метафору нарратива, мы можем сказать, что цель работы нарративного практика – это создание условий для насыщенного описания предпочитаемой истории субъекта, обратившегося за консультацией. Что же такое предпочитаемая история и чем она отличается от проблемной?

Сторонники нарративного подхода разделяют представление о том, что любое знание – это знание с определенной позиции, знание контекстуализированное. Возможно неограниченное множество описаний мира, и ни одно из них не может претендовать на универсальность; поэтому к описаниям не применимы критерии «истинности» или «ложности», а только критерии согласованности, правдоподобия, а также эстетический и прагматический критерии. Некоторые описания представляются более убедительными; они имеют тенденцию доминировать в жизни людей. Описания также различаются по тому, открывают ли они человеку возможности для реализации его ценностей, мечтаний, надежд и пр., или закрывают. Когда в жизни человека доминирует история, закрывающая возможности, мы можем говорить о существовании проблемы.

Однако в жизни человека всегда со-существует множество историй. Помимо доминирующей, есть еще альтернативные, или подчиненные, истории. Ни одна проблема не захватывает жизнь человека на 100%, всегда есть какие-то области или моменты жизни, где есть что-то еще, помимо проблемы. Всегда есть какой-то опыт, пока еще не включенный в истории. Те из них, которые ведут к реализации намерений и достижению целей человека, являются предпочитаемыми.

«Насыщенное описание» и его противоположность, «бедное описание» – это одни из ключевых понятий нарративного подхода, заимствованные Майклом Уайтом у Клиффорда Гирца. «Бедное описание» – это ярлык, одномерная характеристика человека, претендующее на тотальность описание извне, за которым не видно индивидуальности человека, того, что он любит, что готов отстаивать. Когда мы говорим, что некто – «шизофреник», мы даем ему бедное описание. Насыщенное описание – это описание от первого лица, многомерное, эмоционально-насыщенное, восстанавливающее контакт человека с его ценностями, а также с теми, кто также может эти ценности разделять.

Соответственно, цель работы нарративного практика – создать условия для того, чтобы субъект, с которым ведется работа (отдельный человек, семья или сообщество) мог осознать ограниченность влияния доминирующей проблемной истории, выявить исключения из нее, выстроить из них альтернативную историю, удостовериться, что она является предпочитаемой историей, и создать многомерное, яркое, живое описание этой истории – последовательность событий в прошлом, настоящем и возможном будущем, связанных общей смысловой и ценностной темой, а также создать сообщество поддержки предпочитаемой истории, которое будет помогать противостоять последствиям влияния проблемы на жизнь человека и поддерживать движение в предпочитаемом направлении.

Приемы и методы работы в нарративном подходе. Приведем несколько примеров работы в нарративном подходе, и на этом примере рассмотрим один из возможных вариантов того, как используются различные приемы и методы работы. Все детали, позволяющие идентифицировать человека, изменены ради сохранения конфиденциальности.

Галя, 30 лет, москвичка, обратилась на консультацию с жалобой на то, что «ей все скучно, она ничего себя не может заставить делать, хотя у нее есть жизненный план и она знает, что чтобы его реализовать, надо действовать». Она попросила помочь ей «перестать быть такой вялой».

Экстернализация. Один из ключевых принципов нарративного подхода сформулирован Майклом Уайтом в виде парадоксального афоризма: «Проблема не в человеке, проблема в проблеме». Когда люди описывают себя как «недостаточно таких» или «слишком этаких», они тем самым постулируют, что проблема – «в них». Это добавляет к уже существующему дискомфорту, страданию еще и стыд, а также самообвинение. Работая в нарративном подходе, мы отделяем проблему от человека, применяя прием, который назвается «экстернализация» (в буквальном смысле – «полагание вовне»). С языковой точки зрения, экстернализация – это описание проблемы через существительное (не «вялая», а «под властью вялости» или «захваченная вялостью»). При этом мы можем представить проблему как некую сущность, которая в рамках метафоры нарратива выполняет функцию противника. У этой сущности есть свои намерения, планы, виды на жизнь человека, отличные от его собственных, а также какие-то свои уловки, стратегии и тактики, мешающие человеку двигаться в его предпочитаемом направлении и убеждающие его не выступать против проблемы.

Современная власть и чувство личностной несостоятельности. Но если мы выносим проблему из человека, куда мы ее при этом помещаем? В социально-исторический контекст. Нарративный подход уделяет много внимания масштабным культурным нарративам, поддерживаемым обществом, и опирается при этом на работы Мишеля Фуко, в частности, на идеи, связанные с современной властью. Современная власть, в отличие от традиционной, не сосредоточена в руках сюзерена и не ограничивается тем, чтобы запрещать, ограничивать, выносить моральное суждение и наказывать. Она невидима, ее поддерживают не конкретные «власть имущие» лица, а все члены определенной культуры. Современная власть опирается на вынесение нормативного суждения: в каждой культуре и субкультуре есть свои нормы и эталоны того, что значит «жить правильно», «быть успешным», «состояться как личность». Люди постоянно сравнивают себя и других с этими эталонами и приходят к выводу о собственной «личностной несостоятельности», о необходимости «приводить себя в соответствие» нормам. Эрвинг Гоффман, американский социолог, на идеях которого во многом основывается нарративная практика, говорил об «испорченной идентичности» – когда человек считает себя «сущностно плохим», а происходящие с ним неприятности и дискриминацию со стороны других, а также самообвинения – закономерными и заслуженными. Все жалобы, так или иначе сводящиеся к «я неудачник, я как-то неправильно устроен» – пример «испорченной идентичности».

«Описание с обеих сторон» и «отсутствующее, но подразумеваемое». Так как жизнь человека полиисторийна, в ней всегда одновременно присутствует множество историй, можно сказать, что проблемная история, история страдания – это описание только с одной стороны. Задача консультанта, работающего в нарративном подходе, – путем задавания хороших вопросов способствовать развитию «описания с обеих сторон», где «описанием с другой стороны» будет история противодействия проблеме, история выживания, основывающаяся на значимых для человека ценностях и привлекающая имеющиеся у него жизненные знания и умения. Опираясь на представления Жака Деррида, сторонники нарративного подхода полагают, что любое выражение опыта основывается на отличии этого опыта от его иного, от того, что можно назвать «отсутствующим, но подразумеваемым» в этом опыте. Человек говорит об отчаянии, потому что может выделить «отчаяние» в сравнении с чем-то известным ему, что отчаянием не является. Возможно, это «надежда», или «оптимизм», или «бодрость духа».

Первичное авторство и позиция терапевта. Именно сам человек лучше знает, как лучше назвать то, что с ним происходит. Он является экспертом по собственному опыту и собственной жизни; хотя все истории так или иначе создаются в соавторстве, в коммуникации с кем-то, присутствующим актуально или в воображении, человек имеет право быть «первичным автором» собственной истории. Терапевт, когда он выступает в качестве соавтора, является экспертом не по содержанию опыта человека, с которым ведется работа, а по задаванию вопросов. Его позиция – децентрированная, то есть в центре находится не он сам и не его знания, опыт, мнения и пр., а знания и опыт клиента. Однако позиция терапевта в то же самое время – влиятельная, то есть процесс взаимодействия не отпущен «на самотек», терапевт несет ответственность за то, чтобы терапия не приводила к ретравматизации, а открывала возможности для нового понимания, для «перехода на иные территории идентичности», для исследования этих территорий. Сторонники нарративного подхода считают, что возвращаться к опыту травмы без риска подвергнуться повторной травматизации возможно, когда создан безопасный контекст и человек «закрепился» на свободной от влияния травмы «территории идентичности».

В самом ходе терапевтической беседы право клиента на первичное авторство собственной истории, его способность влиять на собственную жизнь прямо здесь и сейчас утверждается тем, что терапевт часто предлагает собеседнику на выбор несколько вариантов дальнейшего пути разговора, веря, что человек способен осознать, какое направление для него более важно и актуально. Сам терапевт не навязывает направление беседы, интересное ему самому; в этом проявляется его неэкспертная позиция. Также терапевт может время от времени спрашивать клиента: «Как вам этот разговор? Мы, вообще, о том говорим, о чем важно было бы поговорить, или мы что-то важное упустили?»

Именно такой подход ведет к тому, что в нарративной практике нет понятия «сопротивление клиента». Сопротивление бывает только там, где есть давление. Если терапевт не «продавливает» разговор в определенном направлении, сопротивление не возникает. Майкл Уайт описывал нарративную терапию и работу с сообществами как работу в зоне ближайшего развития: человек движется от известного и привычного (т.е. от уровня актуального развития) к тому, что возможно знать. В поддерживающем партнерстве с терапевтом ему удается осознать и присвоить то, что иначе ему не было доступно. Пространство между известным и привычным и тем, что возможно знать – и есть зона ближайшего развития. Но для того, чтобы ее «пересечь», необходимо выстроить «систему опор», или «скаффолдинг», чтобы «шаг» или «прыжок» от известного и привычного к возможному не был для человека непреодолимо велик. В той ситуации, когда на вопрос терапевта клиент отвечает молчанием, или говорит «эээээ» или «не знаю», нарративный практик не рассматривает это как «сопротивление клиента», а считает, что последний заданный вопрос оказался за пределами зоны ближайшего развития – или потребовал слишком большого «прыжка». Соответственно, это ответственность терапевта. В таком случае терапевт говорит: «Похоже, последний вопрос, который я задал, был неудачным. Вы позволите мне забрать его обратно и переформулировать?»

Исходя из описанных выше соображений, терапевт обратилась к Гале:

«Мне очень любопытно! Можно, я Вам сейчас назову несколько тем или направлений, куда мы могли бы дальше двигаться в разговоре сегодня, а Вы выберете, о чем бы вам было важнее и интереснее всего говорить?»

Заручившись согласием Гали, терапевт перечислила несколько тем:

1. о вялости и скуке, о том, как они влияют на разные области жизни Гали.

2. о том, чему вялость и скука мешают сбыться в Галиной жизни.

3. о том, являются ли вялость и скука подходящими названиями.

4. о моментах, когда вялость и скука меньше присутствуют в жизни.

5. о том, что сам рассказ об этом состоянии – это протест против него, попытка вырваться из-под его власти, совершаемый ради чего-то

6. об имеющемся жизненном плане.

Галя рассказала о том, что, если подумать, состояние лучше назвать Апатией, и оно присутствует в жизни не всегда. Точнее даже, не везде. Апатия стабильно присутствует дома и не дает Гале сосредоточиться, полностью «отбивает» у нее творческие способности. А это сильно мешает Гале – веб-дизайнеру, фрилансеру – реализовывать свои планы, связанные с созданием своего портфолио и обеспечением достойного места на рынке труда, и, соответственно, определенного уровня дохода, необходимого для воплощения важной мечты. Когда Галя уходит работать с ноутбуком в кафе или даже на лавочку в парк, Апатия не присутствует и не мешает.

Терапевту стало исключительно интересно, почему Апатия живет дома, отчего ей там комфортно, что ее там поддерживает. Галя рассказала, что живет с мамой, которой хорошо за 60; мама-инвалид и уже много лет не выходит из квартиры. За многие годы мамина болезнь сделала ее характер исключительно тяжелым. Галя раньше обращалась к психотерапевту по поводу проблем в отношениях с мужчинами, и психотерапевт в течение полугода работала с «проблемой созависимости» в Галиных отношениях с мамой, с «незавершенной сепарацией от матери, создающей проблемы в Галином личностном развитии». Галя рассказала, что такая формулировка заставляла ее чувствовать себя «недоразвитой», «неправильной», и работа не приводила к улучшению ситуации. Хотя Галя возражала против описания проблемы как «созависимости», прежняя терапевт не принимала ее возражений.

(Примечание: Согласно принципам политики репрезентации историй клиентов, принятым в нарративном подходе, автор статьи показала черновик «Гале», и та отметила: «предыдущая терапевт не очень меня слушала и видела именно классическую созависимость и тему сепарации; и своими акцентами на этой теме она создавала еще большее ощущение сложности задачи.)

Притеснение, деконструкция и широкий социальный контекст. В нарративной практике считается, что многие так называемые психологические проблемы имеют социальную подоплеку, а в современном обществе есть тенденция к «психологизации», то есть к тому, что причины страдания человека считаются именно и исключительно психологическими. Тем самым человеку передается индивидуальная ответственность за решение этих проблем, в то время как сложившийся социальный порядок может оставаться неизменным. Если рассматривать нарративную практику как критическую психотерапию или социальную работу, то ключевыми понятиями в ней будут «притеснение» и «доминирование», «власть» и «интересы». Сложившийся социальный порядок кому-то выгоден (тем, кто занимает привилегированное положение), и эти люди (и социальные группы) хотят, чтобы он оставался прежним. Тем самым они осуществляют притеснение тех, кто находится в менее благоприятной ситуации: ограничивают их доступ к необходимым ресурсам, «оттесняют на обочину жизни», т.е. маргинализуют. Представители маргинализованных групп (бедные, представители этнических и иных меньшинств и пр.) часто «интернализуют» притеснение, и считают свое положение «естественным», «заслуженным», «само собой разумеющимся». Притеснение для них по большей части невидимо. Однако какие-то аспекты притеснения могут быть осознаны, «выведены на чистую воду». Для осуществления этого в нарративном подходе применяется прием, обозначаемый как «деконструкция», или распаковка, или как «контекстуализация»: исследование того, какие социальные (а также политические и экономические) силы поддерживают существование проблемы. При этом мы выходим за пределы социальной «микросистемы» по Бронфенбреннеру.

Терапевт спросила Галю, считает ли она переезд от мамы возможным решением проблемы, и какие Галя видит доводы «за» и «против» такого решения. Галя сказала, что думала об этом, и вот что при этом для нее имело значение:

В Москве нереально высокие цены на жилье. О маме надо заботиться, потому что она не выходит из дома. Если снимать жилье, то нужно, чтобы это была квартира, а не комната в коммуналке, потому что у Гали есть собака, и она не может ее бросить – она не для этого подбирала ее на улице. Прошлая психотерапевт настаивала, что Гале надо бросить все и съехать куда угодно, а так как Гале такое предложение было поперек глотки, она и сам вариант съема жилья не рассматривала, а пыталась что-то сделать с собой, чтобы ей стало дома легче. В частности, она пыталась научить себя «ничего не чувствовать», когда мама говорит ей что-то обидное.

Терапевт спросила Галю, известно ли ей, в каком культурном – и социально-экономическом – контексте возникли идеи о «сепарации от родителей», и рассказала о принятых в богатых и индивидуалистически-ориентированных странах, таких как США, традициях, когда при поступлении в колледж «выросшие дети» снимают квартиру вместе с ровесниками; при этом деньги на оплату такого жилья либо дают сами родители, либо подростки зарабатывают всякими подработками, потому что это подъемная сумма. А в других культурах, например, коллективистских и коммунитарных, юноши и девушки не покидают дом; если они уходят из дома жить отдельно, это как раз считается признаком серьезного неблагополучия. Терапевт спросила Галю, как она считает, где на этом континууме – между индивидуалистическими и коллективистскими – находится современная российская культура мегаполиса, и правомерно ли переносить на нее «нормы», разработанные в других культурах. Далее терапевт и Галя поговорили о том, кому выгодно, чтобы 1) цены на недвижимость были такими высокими; 2) люди считали, что они должны сепарироваться от родителей, чтобы становиться «здоровыми зрелыми личностями» и 3) люди разделяли представление, что «настоящий успешный человек уже давно заработал бы себе на квартиру, а раз тебе это еще не удалось, то ты человек ненастоящий и неуспешный».

На этом месте терапевт спросила Галю, как ей этот разговор – и как при этом поживают ощущения «недоразвитости» и «неправильности». Оказалось, что ощущения «недоразвитости» и «неправильности» существенно ослабли и меньше давят на плечи.

Укрепление предпочитаемой истории и ее «население». Предпочитаемая история, предпочитаемое направление развития – это такое направление жизни, где человек способен действовать в соответствии с важными для него жизненными принципами, ценностями, реализовывать мечты. Однако важно помнить, что история реальна только в той степени, в какой в нее кто-то верит. Поэтому одна из задач нарративного практика – привлекать «аудиторию» для предпочитаемой истории, людей, персонажей или фигуры, которые поддерживали или могли бы поддержать избранное человеком направление.

В рассказе Гали были указания на различные важные для нее ценности, и терапевт снова предложила Гале выбрать, о чем важно было бы поговорить:

— Чем привлекателен для Гали фриланс в отличие от офисной работы?

— Как можно было бы назвать то, что лежит в основе понимания, что «о маме нужно заботиться» — долг, ответственность, или это можно назвать как-то иначе?

— Что Галино решение взять в дом бездомную собаку и заботиться о ней может сказать о том, что для нее важно в жизни и какие у нее есть особые умения?

Гале показалось важным ответить на все эти вопросы. Она сформулировала ценность самостоятельного выбора в работе, ценность свободы и самоорганизации в работе, ответственность за благополучие матери и ценность порядочности («бросить больного человека было бы непорядочно»), принцип разделения эмоциональной привязанности и заботы в смысле ухода («мы с ней никогда не будем близкими людьми и даже друзьями, но это не мешает мне убирать квартиру, приносить еду и т.д. и т.п.»), ценность эмоционального контакта и понимания без слов (с собакой), щедрости и заботливости.

Все эти ценности и принципы, очевидно, не были изобретены Галей, она у кого-то этому научилась, кто-то был для нее их олицетворением. Можно проследить историю возникновения и развития этих ценностей в жизни Гали, выяснить, «через кого» они пришли, и провести то, что в нарративном подходе называется «восстановлением участия» (re-membering). Это способ реструктурирования социальной ситуации развития человека, направленный на то, чтобы повысить значимость влияния тех людей или фигур, которые поддерживают предпочитаемую историю человека. В контексте восстановления участия можно спросить, какой именно вклад внес значимый другой в жизнь человека; какие достоинства и какой потенциал значимый другой видел в человеке – что побудило его внести этот вклад. Консультанты, работающие в нарративном подходе, убеждены, что любые отношения – «двусторонние», то есть тот, кто «вносит вклад», одновременно что-то и получает. (Это верно для любых отношений, в том числе терапевтических. Разговор с клиентом меняет терапевта, заставляет его на что-то взглянуть по-новому. В нарративном подходе принято, чтобы терапевт говорил клиенту, что он сам получает от работы с ним.) Поэтому в контексте восстановления участия обязательно задается вопрос о том, что человек, приняв вклад значимого другого, тем самым внес в жизнь последнего, - и как это, в свою очередь, могло укрепить предпочитаемую историю значимого другого, поддержать его в том, что для него важно в жизни.

Так как времени сессии не хватило для того, чтобы подробно обсудить это, терапевт спросила у Гали разрешения послать ей письмо с вопросами и откликом на ее историю. В нарративном подходе очень распространено использование писем, разного рода форм документирования предпочитаемой истории, чтобы к ней можно было возвращаться и за пределами терапевтического кабинета. Письмо, как правило, содержит изложение содержания сессии, в особенности – всего того, что имеет отношение к предпочитаемой истории; оно также может содержать вопросы, оставшиеся у терапевта, и его личный свидетельский отклик.

В нарративном подходе мы выделяем не две позиции в коммуникации (слушающий и говорящий), а три: рассказчик, интервьюер и свидетель. Когда люди слышат чью-то историю, какие-то аспекты этой истории обязательно затрагивают их, и у людей перед внутренним взором возникают образы, метафорически представляющие историю и ее рассказчика. В собственной личной истории людей возникает резонанс с тем, что они услышали и представили себе, и в результате происходит трансформация, перемещение. Послушав историю, люди оказываются в иной точке своего внутреннего мира, нежели та, в какой они были до этого, и могут посмотреть на свою жизнь несколько иначе, задуматься о чем-то, о чем они раньше не задумывались, стать готовыми в каких-то ситуациях поступать по-другому. Когда свидетели дают отклик рассказчику, это, во-первых, позволяет ему почувствовать себя услышанным, его опыт оказывается признанным и подтвержденным; во-вторых, резонанс опыта других людей позволяет рассказчику почувствовать себя менее одиноким; в-третьих, признание того, что его история оказала определенное влияние на жизнь других, дает рассказчику подтверждение того, что пережитое им было не зря, что оно оказалось для кого-то важным и полезным.

Один из наиболее специфичных для нарративной практики приемов – это проведение специальных церемоний признания самоопределения, где специально приглашенные люди дают свидетельский отклик на историю рассказчика. Бывает очень полезно, когда в качестве свидетелей приглашаются люди, объединенные с рассказчиком общим опытом. То есть, в качестве свидетелей для Гали можно было бы пригласить фрилансеров, людей, живущих вместе с родителями-инвалидами, людей, которые дают дом бездомным животным, и т.д. и т.п. Подобные искусственные социальные форумы, способствующие укреплению предпочитаемой истории, ведут к формированию сообществ поддержки. Формат церемонии признания самоопределения – один из распространенных вариантов проведения работы с семьями и группами в нарративном подходе.

 

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: