Он нереален, хоть ты и можешь выразить в нём реальность, если пожелаешь.

Ты также волен писать чепуху, или ложь, или вырывать страницы».

 

«Истинный первородный грех заключается в ограничении Абсолюта. Не делай этого».

Был свежий тёплый полдень, ливень ненадолго прекратился, и тротуары, по которым мы шагали из города к самолётам, были всё ещё мокрыми.

– Ты ведь можешь проходить сквозь стены, да, Дон?

– Нет.

– Когда ты говоришь «нет», а я знаю, что на самом деле можешь, это означает, что тебе не нравится, как я сформулировал вопрос.

– Мы крайне наблюдательны, – сказал он.

– Всё дело в «проходить» или в «стенах»?

– Да, но не только. Твой вопрос предполагает, что я существую в одном ограниченном пространстве-времени и перемещаюсь в другое пространство-время. Сегодня у меня нет желания соглашаться с твоими ложными предположениями обо мне.

Я нахмурился. Он знал, о чём я спрашивал. Почему бы ему не ответить просто на мой вопрос и дать мне возможность узнать, как он это делает?

– Так я пытаюсь помочь тебе точнее формулировать свои мысли, – сказал он мягко.

– Ну ладно. Ты можешь сделать так, чтобы казалось, что ты можешь пройти сквозь стену. Так лучше?

– Лучше. Но если ты желаешь быть точным...

– Не подсказывай мне. Я знаю, как сказать то, что хочу. Вот мой вопрос. Каким образом ты можешь переместить иллюзию ограниченного чувства личности, выраженного в таком представлении пространственно-временного континуума, как твоё «тело», через иллюзию материальной преграды под названием «стена»?

– Прекрасно! – одобрил он. – Когда ты правильно задаёшь вопрос, он отвечает сам на себя, не так ли?

– Нет. Этот вопрос не ответил сам на себя. Как ты проходишь сквозь стены?

– Ричард! Ты был почти у цели, а затем всё испортил! Я не могу проходить сквозь стены... когда ты говоришь это, ты допускаешь существование вещей, которых я вовсе не допускаю, а если и я начну думать так же, как ты, то ответ будет: я не могу.

– Но так сложно, Дон, выражать всё очень точно. Разве ты не знаешь, что я хочу сказать?

– И оттого, что что-то очень сложно, ты не пытаешься это сделать? Научиться ходить вначале тоже было тяжело, но ты позанимался, и теперь, глядя на тебя, может показаться, что это вовсе нетрудно.

Я вздохнул.

– Ладно. Забудь об этом вопросе.

– Я о нём забуду. Но у меня есть к тебе вопрос: а ты можешь? – Он глянул на меня с таким видом, будто ему было на это совершенно наплевать.

– Итак, ты говоришь, что тело – это иллюзия, и стена – это иллюзия, но личность реальна, и её нельзя остановить никакими иллюзиями.

– Не я это говорю. Это ты сам сказал.

– Но это так.

– Естественно, – подтвердил он.

– И как ты это делаешь?

– Ричард, тебе не надо ничего делать. Ты представляешь, что это уже сделано, вот и всё.

– Надо же, как всё просто.

– Как научиться ходить. Потом ты начинаешь удивляться, что в этом было такого сложного.

– Дон, но проходить сквозь стены для меня сейчас совсем не сложно; это просто невозможно.

– Ты, наверное, думаешь, что если повторишь «невозможно-невозможно-невозможно» тысячу раз, то всё сложное для тебя вдруг станет простым?

– Прости. Это возможно, и я сделаю это, когда придёт время мне это сделать.

– Поглядите только на него, он ходит по воде, яко по суху, и опускает руки оттого, что не проходит сквозь стены.

– Но то было просто, а это...

– Утверждая, что ты чего-то не можешь, ты лишаешься всемогущества, – пропел он. – Не ты ли неделю назад плавал в земле?

– Ну плавал.

– А разве стена – это не просто вертикальная земля? Разве тебе так уж важно, как расположена иллюзия? Горизонтальные иллюзии легко преодолеть, а вертикальные – нет?

– Мне кажется, я начинаю наконец понимать тебя, Дон.

Он посмотрел на меня и улыбнулся.

– Как только ты поймёшь меня, придёт пора оставить тебя на время наедине с самим собой.

На окраине городка стояло большое хранилище зерна и силоса, построенное из оранжевого кирпича. Казалось, что он решил вернуться к самолётам другой дорогой и свернул в какой-то переулок, чтобы срезать путь. Для этого надо было пройти сквозь кирпичную стену. Он круто повернул направо, вошёл в стену и пропал из виду. Теперь я думаю, что если бы сразу же повернул за ним, то тоже смог бы пройти сквозь неё. Но я просто остановился на тротуаре и посмотрел на место, где он только что был. Затем я коснулся рукой стены, она была из твёрдого кирпича.

– Когда-нибудь, Дональд, – сказал я, – когда-нибудь... – и в одиночестве пошёл кружным путём к самолётам.

– Дональд, – сказал я, когда добрался до поля. – Я пришёл к выводу, что ты просто не живёшь в этом мире.

Он удивлённо посмотрел на меня с крыла своего самолёта, где учился заливать бензин в бак.

– Конечно, нет. Можешь ли ты мне назвать кого-нибудь, кто живёт в нём?

– Что ты хочешь этим сказать, могу ли я назвать кого-нибудь, кто живёт? Я! Я живу в этом мире!

– Превосходно, – похвалил он, как будто мне удалось самостоятельно раскрыть страшную тайну. – Напомни потом, что сегодня я угощаю тебя обедом. Я просто поражён, что ты умеешь постоянно учиться.

Это сбило меня с толку. Он говорил без сарказма и иронии, он был абсолютно серьёзен.

– Что ты хочешь сказать? Конечно же, я живу в этом мире. Я и ещё примерно четыре миллиарда человек. Это ты...

– О, боже, Ричард! Ты серьёзно! Обед отменяется. Никаких бифштексов, никаких салатов, ничего! Я-то думал, что ты овладел главным знанием. – Он замолчал и посмотрел на меня с сожалением. – Ты уверен в этом? Ты живёшь в том же мире, что, например, и биржевой маклер, да? И твоя жизнь, как мне кажется, только что круто изменилась из-за новой политики Биржевого комитета – от перераспределения министерских портфелей с пятидесятипроцентной потерей вложения для держателей акций? Ты живёшь в том же мире, что и шахматист-профессионал? Нью-йоркский открытый турнир начинается на этой неделе. Петросян, Фишер и Браун сражаются за приз в полмиллиона долларов. Что же ты тогда делаешь на этом поле в Мейленде, штат Огайо? Ты и твой биплан «Флит», выпуска 1929 года, здесь, на фермерском поле, и для тебя нет ничего важнее, чем разрешение использовать это поле для полётов, люди, желающие покататься на самолёте, постоянный ремонт мотора и то, чтобы, не дай бог, не пошёл град... Сколько же, по-твоему, человек живёт в твоём мире? Ты стоишь там, на земле, и серьёзно утверждаешь, что четыре миллиарда живут не в четырёх миллиардах разных миров, ты серьёзно собрался это мне доказать? – он так быстро говорил, что начал задыхаться.

– А я уже прямо чувствовал, как картошка тает на языке, – сказал я.

– Очень жаль. Очень хотелось тебя угостить. Но с этим всё, лучше и не вспоминать.

И хоть тогда я в последний раз обвинил его в том, что он не живёт в этом мире, прошло ещё много времени, прежде чем я понял слова, на которых открылась книжка:

«Если ты немного потренируешься, живя как придуманный персонаж, ты поймёшь, что придуманные герои иногда более реальны, чем люди, имеющие тело и бьющееся сердце».

 

«Твоя совесть – это мерило искренности твоего желания быть самим собой. Прислушайся к ней внимательно».

– Мы все свободны делать то, что мы хотим, – сказал он той ночью. – Ведь это так просто, ясно и понятно. Вот великий путь к управлению Вселенной.

– Да, почти. Ты забыл об очень важной детали, – уточнил я.

– Какой же?

– Мы все свободны делать то, что хотим, пока мы не вредим кому-либо, – напомнил я. – Я знаю, что ты хотел это сказать, но следует говорить вслух то, что имеешь в виду.

В темноте внезапно что-то зашуршало, я взглянул на него.

– Ты слышал?

– Да. Похоже там кто-то есть...

Он поднялся и ушёл в темноту. Внезапно он засмеялся и произнёс имя, которое я не расслышал. – Всё нормально, – сказал он, – нет, мы будем рады тебе... зачем тут стоять... пойдём, мы тебе действительно рады...

Незнакомец отвечал с сильным акцентом, чем-то похожим на румынский.

– Спасибо. Мне бы не хотелось вторгаться в вашу компанию.

Вид человека, которого он привёл к костру, был, как бы это сказать, несколько неожиданным для ночной поры в этих краях. В его облике было что-то волчье, пугающее. Гладко выбритый мужчина небольшого роста, в вечернем костюме и чёрной накидке с красной атласной подкладкой чувствовал себя на свету неуютно.

– Я проходил мимо, – бормотал он. – Полем короче идти до моего дома...

– Да ну... – Я видел, Шимода не верил этому человеку, знал, что он врёт, и в то же время изо всех сил сдерживался, чтобы не расхохотаться. Я надеялся вскоре тоже все понять.

– Устраивайтесь поудобнее, – предложил я. – Можем ли мы чем-нибудь помочь? – На самом деле у меня не было такого уж сильного желания помогать, но он так ёжился, что мне хотелось, чтобы он хоть немного расслабился, если, конечно, сможет.

Он посмотрел на меня с отчаянной улыбкой, от которой я похолодел. «Да, вы можете помочь мне. Мне это крайне необходимо, иначе я бы не попросил. Можно я попью вашей крови? Совсем чуть-чуть? Это моя пища; мне нужна человеческая кровь...»

Может быть, во всём виноват акцент или я не понял его слов, но вскочил я на ноги быстрее, чем когда-либо за много последних лет, подняв в воздух целую тучу соломинок.

Он отступил. Я не так уж мал и, наверное, вид у меня был угрожающим. Он отвернулся.

– Сэр, простите меня! Простите. Пожалуйста, забудьте, что я говорил что-то о крови! Но понимаете...

– Что вы там такое бормочете? – от испуга мой голос звучал очень яростно. – Какого чёрта вам надо, мистер? Я не знаю, кто вы такой, может вы вроде ВАМ –...

Шимода оборвал меня до того, как я смог закончить это слово.

– Ричард, наш гость говорил, а ты его перебил. Пожалуйста, продолжайте, сэр; мой друг несколько нетерпелив.

– Дональд, – сказал я, – этот тип...

– Успокойся!

Это настолько удивило меня, что я успокоился и с некоторым страхом вопросительно посмотрел на незнакомца, вытащенного из родной ему темноты на свет нашего костра.

– Пожалуйста, поймите меня. Я не виноват, что родился вампиром. Не повезло. У меня мало друзей. Но мне необходимо немного свежей крови каждую ночь, или я чувствую страшную боль, а если не достать её дольше, то я не могу жить! Пожалуйста, мне будет очень плохо, я умру, если вы не разрешите мне попить вашей крови... совсем немного, мне больше пол-литра и не надо... – Он сделал шаг вперёд, облизываясь, думая, что Шимода каким-то образом руководит мной и заставит меня подчиниться.

– Ещё один шаг, и кровь обязательно будет, мистер. Если вы только прикоснётесь ко мне, вы умрёте... – Я бы не убил его, но очень хотел связать, для начала, и уж потом продолжить наш разговор.

Он, должно быть, поверил мне, поскольку остановился и вздохнул. А затем повернулся к Шимоде.

– Ты доказал, что хотел?

– Я думаю, да. Спасибо.

Вампир посмотрел на меня, улыбнулся, полностью расслабившись. Он наслаждался, как актёр на сцене, когда представление окончилось.

– Я не буду пить твою кровь, Ричард, – сказал он дружелюбно на прекрасном английском, совсем без акцента. И прямо у меня на глазах начал таять в воздухе, как будто внутри него выключился свет... Через пять секунд он исчез.

Шимода опять подсел к костру.

– Я очень рад, что ты только пугал его!

Я всё ещё дрожал от избытка адреналина в крови, готовый к схватке с монстром.

– Дон, я не уверен, что гожусь для этого. Может, ты лучше расскажешь мне, что тут происходит. Например, что... это было?

– Это был вампир из Трансильвании, – сказал он с ещё большим акцентом, чем говорило то чудовище. – Или, если быть точным, это была мыслеформа вампира из Трансильвании. Если ты когда-нибудь захочешь рассказать о чём-нибудь, а тебе покажется, что тебя не слушают, сотвори им небольшую мыслеформочку, чтобы проиллюстрировать то, что ты хочешь сказать. Тебе кажется, я перестарался, – эта накидка, клыки, акцент? Он тебя слишком сильно напугал?

– Накидка была первоклассная, Дон. Но он был уж больно стереотипен, даже слишком... Мне вовсе не было страшно.

Он вздохнул.

– Ну ладно. Но ты, по крайней мере, понял, о чём я говорил, и это главное.

– О чём ты говорил?

– Ричард, когда ты так яростно набросился на моего вампира, ты поступал так, как сам того хотел, несмотря на то, что ты думал, что это повредит кому-то. Он даже сказал тебе, что ему будет плохо, если...

– Он собирался напиться моей крови!

– Что мы делаем всякий раз, когда говорим людям, что нам будет плохо, если они не поступят, как мы того хотим.

Я надолго замолчал, обдумывая всё это. Мне всегда казалось, что мы свободны поступать, как пожелаем, если это не вредит кому-нибудь, но это не подходило. Чего-то не хватало.

– Тебя сбивает с толку, – подсказал он, – общепринятая трактовка, которая на самом деле невозможна. Это слова «вредит кому-нибудь». Мы сами всегда выбираем, повредит нам это или нет. Решаем мы. И никто иной. Говорил ведь тебе мой вампир, что ему будет плохо, если ты не разрешишь ему напиться кровушки. Это его решение, что ему будет плохо, это его выбор. А то, что ты делаешь по отношению к этому, есть твоё решение, твой выбор: дать ему напиться твоей крови; не обращать внимания; связать его; проткнуть ему сердце осиновым колом. Если ему не понравится осиновый кол, он свободен защищаться любым способом, по своему желанию. И каждую секунду жизнь ставит тебя перед новым выбором.

– Если посмотреть на это с такой точки зрения...

– Слушай, сказал он, – это очень важно. Мы все. Свободны. Поступать. Так. Как. Мы того захотим.

 

«В твоей жизни все люди появляются и все события происходят только потому, что ты их туда притянул.

И то, что ты сделаешь с ними дальше, ты выбираешь сам».

– Дон, разве тебе никогда не бывает одиноко? – мы сидели в кафе, в городке Раперсон, штат Огайо, когда мне пришло в голову спросить его об этом.

– Я удивлён, что ты...

– Подожди. Все эти люди, мы видим их всего несколько минут. Но иногда в толпе мелькнёт лицо, появится прекрасная незнакомка, в глазах которой сверкают звёзды, и мне хочется остаться и сказать ей: «Привет!», побыть в одном месте, просто отдохнуть от скитаний. Но вот десять минут в воздухе позади, если она вообще отважится на полёт, и она исчезает навсегда, а на следующий день я улетаю в Шелбайвиль и уже больше никогда её не увижу. Мне одиноко. Но я думаю, что не смогу найти друзей, готовых к многолетней дружбе, если я сам не такой.

Он молчал.

– Или смогу?

– Мне уже можно говорить?

– Сейчас, да.

Гамбургеры в этом кафе были до половины завёрнуты в тонкую пергаментную бумагу, и когда начинаешь их разворачивать, из неё сыпятся зёрна кунжута, зачем их только положили? Но гамбургеры были хороши. Он некоторое время молча ел, я принялся жевать, думая о том, что он скажет.

– Понимаешь, Ричард, мы – магниты. Нет, не так. Мы – железо, а вокруг нас обмотка из медной проволоки, и мы можем намагнититься, когда захотим. Пропуская наше внутреннее напряжение через провод, мы можем притянуть всё, что захотим. Магниту всё равно, как он работает. Он такой, какой есть, и по своей природе он одни вещи притягивает, а другие нет.

Я съел ломтик жареной картошки и строго глянул на него.

– Ты забыл сказать об одном, как мне это сделать?

– Тебе не надо ничего делать. Космический закон, помнишь? Всё подобное взаимопритягивается. Просто будь самим собой, спокойным, светлым и мудрым. Всё происходит автоматически. Когда мы выражаем в этом мире самих себя, ежеминутно спрашивая, действительно ли я хочу это сделать, и совершаем поступки, только если ответом будет искреннее «да», – это автоматически отводит от нас тех, кто не может ничему от нас научиться, и притягивает тех, кто может, а также тех, у кого есть чему поучиться нам.

– Но в это надо очень сильно верить, а пока всё это случится, бывает так одиноко.

Он странно посмотрел на меня.

– Вера тут ни при чём. Никакой веры не надо. Необходимо лишь воображение. – Он расчистил стол, отодвинув тарелку с картошкой, соль, кетчуп, вилки, ножи, и мне стало любопытно, что же произойдёт, что материализуется тут, прямо у меня на глазах.

– Если у тебя воображение с это кунжутное зёрнышко, – сказал он, для наглядности бросив в центр опустевшего стола настоящее зёрнышко, – для тебя нет ничего невозможного.

Я посмотрел вначале на зернышко, а потом на него.

– Вот хорошо, если бы вы, мессии, собрались бы как-нибудь вместе и договорились о чём-нибудь одном. Я-то думал, что если весь мир ополчается против меня, надо уповать на веру.

– Нет. В своё время я хотел исправить эту ошибку, но это оказалось не так-то просто. Две тысячи, пять тысяч лет назад они ещё не придумали слово «воображение», поэтому слово «вера» – это лучшее, что в те времена мессии могли предложить толпам своих последователей, жаждавшим святости. Кроме того, тогда не было кунжута.

Я знал наверняка, что кунжут тогда был, но пропустил эту наглую ложь мимо ушей.

– Так я должен представить себе, что я намагничиваюсь? Мне надо представить, как некая мудрая мистическая красавица возникает в толпе наших пассажиров на поле в Таррагоне, штат Иллинойс? Я могу это сделать, но на этом всё и закончится, всё останется только в моём воображении.

Он беспомощно глянул на небеса, представленные в данный момент жестяным потолком с неоновой рекламой кафе «Эм и Эдна».

– Просто в твоем воображении? Ну, конечно, это твое воображение! Весь этот мир лишь твоё воображение, разве ты забыл? «Где твои мысли, там твой опыт»; «как человек думает, такой он и есть»; «то, чего я боялся, со мной и случилось»; «мыслетворчество – хорошая работа и полноценный отдых»; «быть самим собой – лучший способ найти верных друзей». Твоё воображение вовсе не меняет Абсолюта и совершенно не влияет на истинную реальность. Но мы говорим о киномирах и киножизнях, где каждое мгновение иллюзорно и соткано из воображения. Всё это сны, наполненные символами, которые мы, спящие наяву, вызываем в нашем воображении.

Он положил нож и вилку в одну линию, будто строил мост от себя ко мне.

– Тебе интересно, о чём говорят твои сны? Так же точно ты смотришь и на вещи, окружающие тебя наяву, и задаёшься вопросом, о чём говорят они? Ты и твои самолёты, – куда ни глянь, ты везде их видишь.

– Пожалуй, верно. – Я мечтал о том, чтобы он хоть немного сбавил темп и перестал заваливать меня всем этим так сразу; тяжко поглощать новые представления с такой бешеной скоростью.

– Что означает для тебя сон, в котором ты видишь самолёты?

– Свободу. Когда мне снятся самолёты, я ухожу от гнёта реальности в полёт и чувствую себя совершенно свободным.

– Насколько чётко ты хочешь это ощутить? Сон наяву – это то же самое, ты освободишься от всего, что привязывает тебя: от рутины, властей, скуки, земного притяжения. Ты пока ещё не смог осознать, что уже свободен, что ты всегда был свободен. А если у тебя воображение с несколько кунжутных зёрен... считай, что ты всемогущий волшебник, творящий свою собственную сказочную жизнь. Лишь воображение! Ну и сказал же ты!

Официантка, протиравшая тарелки, время от времени странно поглядывала на него – кто он, чтобы говорить такие вещи?

– Поэтому тебе никогда не бывает одиноко, Дон? – спросил я.

– Если я сам этого не захочу. У меня есть друзья в других измерениях, которые навещают меня время от времени. Да и у тебя они есть.

– Нет. Я имею в виду это измерение, этот воображаемый мир. Покажи мне, что ты имеешь в виду, яви мне махонькое чудо такого магнита... Я очень хочу этому научиться.

– Это ты мне покажи, – сказал он. – Чтобы что-то пришло в твою жизнь, тебе надо представить, что оно уже там.

– Вроде чего? Вроде моей прекрасной незнакомки?

– Да что угодно. Незнакомку потом. Для начала что-нибудь попроще.

– Начинать прямо сейчас?

– Да.

– Отлично... Голубое перо.

Он удивлённо посмотрел на меня, ничего не понимая.

– Ричард, какое голубое перо?

– Ты же сказал, что угодно, кроме незнакомки, что-нибудь помельче.

Он пожал плечами.

– Прекрасно. Пусть будет голубое перо. Представь себе это перо. Увидь его – каждую чёрточку, края, кончик, хвостик, пушок около основания. Всего лишь на минуту. Этого хватит.

Я на минуту закрыл глаза, и перед моим внутренним взором предстал чёткий образ. Небольшое, по краям ярко-голубой цвет переходит в серебристый. Сияющее перо, плывущее во тьме.

– Если хочешь, окружи его золотистым сиянием. Обычно его используют при лечении, чтобы материализовать процесс, но оно помогает и при магнетизации.

Я окружил своё перо золотистым сиянием.

– Сделал.

– Отлично. Глаза можешь открыть.

Я открыл глаза.

– Где моё перо?

– Если ты его чётко вообразил, в данный момент оно уже пулей летит тебе навстречу.

– Мое перо? Пулей?

– В переносном смысле, Ричард.

Весь день я ждал, когда же появится это перо, но всё напрасно. И только вечером, за плотным ужином из бутерброда с индейкой, я наконец увидел его. Рисунок и маленькая подпись на молочном пакете: «Упаковано компанией «Голубое перо», г. Брайон, штат Огайо».

– Дон! Мое перо!

Он посмотрел и пожал плечами.

– Я думал, что ты хочешь настоящее перо.

– Новичку любое подойдёт, ведь правда?

– А ты представлял себе только само перо, или то, что ты держишь его в руке?

– Только само перо.

– Тогда всё ясно. Если ты хочешь быть вместе с тем, что ты притягиваешь, тебе надо и себя ввести в эту картинку. Прости, что забыл тебе об этом сказать.

Мне стало немножко не по себе. Всё получилось! Я впервые сознательно притянул в свою жизнь нечто!

– Сегодня перо, – заявил я, – завтра весь мир!

– Будь осторожен, Ричард, – предупредил он, – а то можешь очень пожалеть.

 

«Истина, которую ты изрекаешь, не имеет ни прошлого, ни будущего. Она просто есть, и этого для неё вполне достаточно».

Я лежал на спине под своим самолётом, вытирая масло с нижней части фюзеляжа. Почему-то сейчас из двигателя масло стало подтекать меньше, чем прежде. Шимода прокатил одного пассажира, а потом подошёл и сел на траву рядом со мной.

– Ричард, как ты можешь надеяться поразить мир, если все кругом работают, чтобы заработать себе на кусок хлеба, а ты целыми днями лишь совершенно безответственно летаешь на своём захудалом бипланчике и катаешь пассажиров? – Он снова проверял меня. – На этот вопрос тебе придётся отвечать не раз.

– Пожалуйста, Дональд. Во-первых: я существую вовсе не для того, чтобы чем-то поразить этот мир. Я существую для того, чтобы быть счастливым в этой жизни.

– Отлично. А во-вторых?

– Во-вторых, для того, чтобы заработать себе на хлеб насущный, каждый волен делать то, что ему хочется. В-третьих, ответственность – это способность отвечать за что-то, за тот образ жизни, который мы выбираем сами. И есть лишь один человек, перед которым мы должны держать ответ, и, конечно же, это...

– Мы сами, – закончил за меня Дон вместо воображаемой толпы искателей истины, незримо рассевшихся на траве вокруг нас.

– Человеку вовсе нет нужды держать ответ даже перед самим собой, если ему это не нравится... в безответственности нет ничего плохого. Но большинству из нас интересней знать, почему мы поступаем так, а не иначе, почему мы делаем именно такой выбор – любуемся ли мы птицами в лесу, наступаем ли на муравья или работаем ради денег, делая совсем не то, что нам хочется. – Я поморщился. – Похоже, получилось длинновато.

Он кивнул.

– Даже слишком.

– Ладно... Как ты хочешь поразить мир... – Я закончил работу и удобно устроился в тени под крылом. – А как насчёт: «Я разрешаю миру жить, как ему хочется, и я разрешаю себе жить, как я сам того хочу».

Он расплылся в счастливой улыбке, явно гордясь мною.

– Ответ, достойный истинного мессии! Просто, ясно, легко запоминается и непонятно до тех пор, пока не поразмыслишь на досуге.

– Задай ещё вопрос. – Какое же наслаждение наблюдать за работой собственной головы, решающей мировые проблемы.

– Учитель, – сказал он. – Я жажду любви, я добр, я делаю другим то, что хотел бы получить от них, но всё равно у меня нет друзей, я совсем одинок. Ну, что ты ответишь на это?

– Понятия не имею, – ответил я. – Ни малейшего.

– Что?

– Это просто шутка, чтобы оживить компанию. Просто безобидная смена темы.

– Оживляя компанию, Ричард, будь очень осторожен. Ведь проблемы, с которыми люди к тебе приходят, им вовсе не кажутся забавными шутками, если, конечно, они не успели ещё далеко уйти в духовном развитии, а те, кто уже ушёл достаточно далеко, знают, что они сами себе мессии. Тебе даются ответы, так что потрудись произнести их вслух. Попробуй только побаловаться с этим «понятия не имею», и увидишь, сколько секунд толпе потребуется, чтобы поджарить такого шутника на костре.

Я гордо выпятил грудь.

– Страждущий, ты пришёл ко мне за ответом, так внемли: Золотое Правило неприменимо. Что если бы ты встретил мазохиста, воздающего окружающим то, что ему хотелось бы получить от них? Или человека, почитающего Бога-Крокодила, мечтающего лишь о высочайшей чести быть брошенным ему на съедение? Даже тот самый Добрый Самаритянин, с которого всё и пошло... С чего он взял, что человек, лежащий на обочине, хотел, чтобы его раны омыли и залечили? А может, преодолением этого испытания он хотел излечиться духовно? Лежал себе в пыли и тихо наслаждался.

Мне казалось, что я говорю очень убедительно.

– Даже если изменить формулировку Правила на: «Делай другим то, что они хотят получить», мы ничего не добьёмся – ведь мы знаем только то, что хотим получить от окружающих. На самом деле Правило значит: «Поступай со встречным так, как ты сам хочешь с ним поступить», – и мы должны применять его с чистой совестью. Тогда тебе не придётся стегать мазохиста его кнутом просто оттого, что он об этом мечтает. И совсем ни к чему прикармливать крокодилов их почитателями.

Я посмотрел на Шимоду.

– Слишком многословно?

– Как всегда, Ричард, ты растеряешь девяносто процентов своих слушателей, если не научишься говорить кратко.

– А что плохого в том, чтобы потерять девяносто процентов моих слушателей? – спросил я в ответ. – Что плохого, если я теряю всех моих слушателей? Я знаю то, что я знаю, и говорю то, что говорю. А если это плохо, ну что ж, ничего не поделаешь. «Полёт на биплане обойдется вам в три доллара наличными».

– А знаешь... – Шимода встал, стряхивая солому с джинсов.

– Что? – недовольно спросил я.

– Ты только что сдал выпускной экзамен. Ну и как тебе нравится быть Мастером?

– Разочарование и безысходность.

Он посмотрел на меня с неуловимой улыбкой.

– К этому привыкаешь.

«Очень легко проверить, окончена ли твоя миссия на Земле: если ты жив – она продолжается».

 

Можно здорово устать, пока обойдёшь магазин скобяных изделий, кажется, что полки тянутся и тянутся, исчезая в бесконечности.

В Хэйворде в поисках гаек, болтов и шайб для хвостового костыля «Флита» я отправился в подобное рискованное путешествие. Пока я рыскал в полумраке, Шимода терпеливо разглядывал товары – ведь ему-то уж, конечно, в этом магазине покупать было нечего. Вся экономика может рухнуть, подумал я, если все, подобно ему, будут сами из воздуха и мыслеформ создавать то, что им надо.

В конце концов я нашёл желанные болты и отправился с ними к прилавку, где играла тихая музыка. «Зелёные рукава» – я полюбил эту старинную песню ещё в детстве и всегда слушаю её с удовольствием. Сейчас звуки лютни лились из спрятанных динамиков. Странно слышать её в современном городке с населением в четыреста человек.

Ещё удивительнее было то, что никаких динамиков там не было, а хозяин магазина сидел за прилавком, откинувшись на своём стуле, и слушал, как мессия играл на дешёвой шестиструнной гитаре, взятой с одной из полок. Музыка звучала просто прекрасно, я, заплатив причитающиеся за болты 73 цента, тихонько стоял,зачарованный мелодией. Может быть, всё дело в том, что струны дешёвого инструмента чуть-чуть дребезжали, но, казалось, что она доносится из далёкой средневековой Англии, укрытой туманами.

– Дональд, как здорово! Я не знал, что ты умеешь играть на гитаре!

– Ты не знал? Значит, ты думаешь, что если бы Иисусу Христу дали гитару, он бы сказал: «Я не умею на ней играть?» Мог ли он так сказать?

Шимода положил гитару на место и вышел со мной на улицу, залитую солнцем.

– Или ты думаешь, что найдётся хоть один Мастер, достойный своей ауры, который не понял бы человека, заговорившего с ним по-русски или по-персидски? Или что Мастер не может разобрать трактор, или, скажем, управлять самолётом, если захочет?

– Так ты действительно всё это умеешь?

– И ты тоже. Просто я знаю, что я знаю всё.

– И я могу играть на гитаре так же, как ты?

– Нет, у тебя будет свой стиль, непохожий на мой.

– Но как мне это сделать? – Я вовсе не собирался со всех ног бежать покупать гитару, просто мне было любопытно.

– Лишь убери то, что тебя сдерживает, откажись от своей веры в то, что ты не умеешь играть. Возьмись за неё, как будто это часть твоей жизни, что на самом деле так и есть, в одной из твоих других жизней. Знай, что ты прекрасно можешь на ней играть, и пусть твоё бессознательное «Я» завладеет пальцами и начнёт играть.

Я что-то читал об этом – обучение под гипнозом, когда гипнотизёр говорит людям, что они – певцы и живописцы, и они поют и рисуют, как настоящие таланты.

– Мне трудно, Дон, забыть то, что я не умею играть на гитаре.

– Тогда тебе будет трудно на ней играть. Потребуются годы учёбы, прежде чем ты позволишь себе заиграть, прежде чем твоё сознание скажет тебе, что ты достаточно намучился и уже заслужил право играть хорошо.

– А почему же я быстро научился летать на самолёте? Считается, что это очень сложно, но я схватывал всё на лету.

– А ты хотел летать?

– Больше всего на свете. Ничего другого просто не существовало. Я смотрел из кабины вниз на облака, на дым,поднимающийся по утрам из печных труб прямо в небо, и я видел... А-а, я тебя понял. Ты хочешь сказать: к гитаре тебя так сильно не тянуло.

– Дон, у меня засосало под ложечкой, и это говорит о том, что именно так ты и выучился летать. Ты просто однажды сел в «Трэвэл Эйр» и полетел. Никогда не сидел в самолёте до тех пор.

– Надо же, до чего ты догадлив.

– И ты не сдавал лётных экзаменов? Подожди. Да у тебя и полётной книжки нет. Обычной полётной книжки с разрешением.

Он странно посмотрел на меня, едва заметно улыбаясь, будто я поспорил, что у него нет книжки, а он знал, что она у него есть.

– Ты говоришь о бумажке? Такое разрешение?

– Да, бумажка.

Он не полез в карман и не достал бумажник. Он просто раскрыл правую ладонь, и на ней лежала полётная книжка, как будто он носил её, ожидая, когда же я про неё спрошу. Она была совершенно новой, даже не сложенной пополам, и я подумал, что ещё десять секунд назад её вообще не существовало.

Но я взял её в руки и внимательно прочитал. Это было официальное удостоверение пилота, скреплённое печатью Министерства транспорта, выданное Дональду Уильяму Шимоде, живущему в штате Индиана, разрешающее ему управлять одно– и многомоторными самолётами, планерами и работать в качестве штурмана.

– А допуск к гидросамолётам и вертолётам?

– Достану, если понадобится, – сказал он так таинственно, что я расхохотался ещё раньше его. Парень, подметавший тротуар, посмотрел на нас и тоже улыбнулся.

– Слушай, а мне? – попросил я. – Я хочу допуск к авиалайнерам.

– Свою полётную книжку будешь подделывать сам, – ответил он.

 

Во время радиопередачи Джефа Сайкса я вдруг увидел совершенно незнакомого мне Дональда Шимоду. Передача началась в девять вечера и шла до полуночи. Мы сидели в крохотной комнатке, заставленной катушками с рекламными заставками, записанными на плёнку, кругом было полно каких-то рукояток и циферблатов.

Беседу с нами Сайкс начал с того, что поинтересовался, не нарушаем ли мы закон, когда летаем по стране на старых самолётах и катаем пассажиров.

Ответ был прост. Ничего противозаконного в этом нет, и наши самолёты так же тщательно проверяются полётной инспекцией, как и реактивные лайнеры. Они надёжней и безопасней, чем большинство современных самолётов из металла, и для полётов достаточно лишь получить лицензию и разрешение фермера использовать его поле. Но Шимода сказал совсем иное.

– Никто не может помешать нам делать то, что мы хотим, Джеф, – ответил он.

Конечно же, он был прав, но в его ответе не хватало тактичности, а без неё не обойтись, когда выступаешь перед радиослушателями, интересующимися, с чего это мы тут разлетались на наших этажерках. Не прошло и минуты, как на пульте Сайкса замигал огонёк телефонного вызова.

– Нам звонят по линии один, – сказал Сайкс в микрофон. – Слушаю вас, мадам.

– Я в эфире?

– Да, мадам, вы в эфире, а в передаче принимает участие наш гость, лётчик Дональд Шимода. Говорите, пожалуйста, мы все вас слушаем.

– Я хотела бы сказать этому парню, что вовсе не все делают то, что хотели бы, и что некоторым приходится работать, чтобы заработать себе на хлеб, и чувствовать ответственность, а не просто паясничать в воздушном балагане!

– Люди, работающие ради куска хлеба, делают то, что им больше всего хочется, – сказал Шимода. – Так же, как и те, кто зарабатывает свой хлеб играючи...

– В Писании сказано: «В поте лица твоего будешь есть хлеб».

– Мы вольны поступать и так, если захотим.

– «Делай то, что можешь!» Мне надоели люди, вроде вас, твердящие: «Делай то, что можешь! Делай то, что можешь!» Из-за вас люди становятся совершенно необузданными, и они уничтожают мир. Они его уже уничтожают. Посмотрите только, что творится с растениями, реками и океанами!

Она, по крайней мере, раз пятьдесят давала ему прекрасную возможность для достойного ответа, но он ни разу ею не воспользовался.

– И прекрасно, если этот мир будет уничтожен, – сказал он. – Есть миллиард других миров, которые мы можем создать или выбрать для себя. До тех пор, пока люди хотят держаться планет, у них будут планеты, пригодные для жизни.

Это вряд ли было рассчитано на то, чтобы успокоить собеседницу, и я, совершенно сбитый с толку, посмотрел на Шимоду. Он говорил, имея в виду перспективу многих и многих жизней, использовал знания, которые доступны лишь Мастеру. Эта женщина, естественно, считала, что разговор относится лишь к реальности данного единственного мира, который начинается рождением и заканчивается смертью. Он знал это... почему он не делал скидок?

– Так всё, значит, распрекрасно? – спросила она. – В мире нет зла, и вокруг нас никто не грешит? Вас, похоже, это не волнует.

– А тут не из-за чего волноваться, мадам. Мы видим лишь крошечную частичку единой жизни, да и эта частичка иллюзорна. В мире всё уравновешено, никто не страдает и никто не умирает, не дав на это своего согласия. Нет ни добра, ни зла вне того, что делает нас счастливыми и несчастными.

От его слов ей вовсе не становилось спокойней. Но внезапно она замолчала, а затем тихо спросила:

– Откуда вы знаете всё то, о чём говорите? Откуда вы знаете, что всё это истинно?

– Я не знаю, истинно ли всё это, – ответил он. – Я просто в это верю, потому что это доставляет радость.

Я прищурился. Он мог бы сказать, что всё это он уже попробовал, и всё вышло... исцеление больных, чудеса, сама жизнь, в которой его учение стало явью, – это доказывает то, что слова его истинны и совершенно реальны. Но он промолчал. Почему?

Этому есть причина. Сквозь узенькую щёлку между веками я едва различал в полумраке комнаты смутный силуэт Шимоды, склонившегося над микрофоном. Он говорил прямо в лоб, не давая никакой возможности выбора, не прилагая ни малейших усилий помочь бедным радиослушателям понять его.

– В истории мира все, кто сыграл хоть какую-то мало-мальски важную роль, все, кто когда-либо испытал счас<

⇐ Предыдущая12345678Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: