 |
Ваши кто родители? Чем вы занимались до...
|
|
|
|
Низкие истины об унижающем обмане
Существует немало областей, в которых нет профанов, где каждый имеет свое мнение, лелеемое как абсолютная истина. При этом знак равенства между этим мнением и абсолютной истиной тем жирнее, чем менее обладатель мнения отягощен знанием предмета. Помимо педагогики, медицины, политики, искусства, а в последние годы и экономики, к таким областям принадлежит и родной язык. Каждый чувствует себя вправе повторить: "Русский язык мы портим", и даже может объяснить, где именно и почему такое происходит.
А портим ли? Вообще-то, кажется, нет ни одной вещи в мире, которая в результате употребления не изменялась бы. (Между изменяться и портиться разница примерно такая же, как между политиком и политиканом, красотой и красивостью, смелым и нахальным, осторожным и трусливым, реформой коммунального хозяйства и увеличением платы за жилье.) Иными словами, русский язык изменяется, и это изменение нам не нравится. Попробуем, однако, определить, чтó же именно не нравится и кому.
Нарушители конвенции
Едва ли многим не нравится, что теперь в случаях публичного использования русского языка на смену бумажке и чтению пришла речь устная, часто импровизируемая и потому более живая. Говорить по бумажке запрещал еще царь Петр I, стремившийся в результате подобной оргмеры к тому, чтобы "глупость каждого видна была". Сделаем поправку на брутальность автора, как известно, боровшегося варварскими методами против варварства, и в угоду временам с более галантерейным обращением скажем: чтобы ум каждого был виден.
Однако вожделенное раскрытие собеседника в процессе естественной реализации данной ему Богом, воспитанием и образованием способности говорить привело к открытиям не только радостным, но и огорчительным. "Мы-то думали, что он..." (это предложение можно уже не заканчивать, и без последующих слов ясно, что мы думали, что он гениальный, мудрый, всезнающий, в общем, хороший). А он говорит лóжит. В популярном в 70-е годы фильме "Доживем до понедельника" это слово в устах учительницы не оставляло никаких сомнений в ее недостойно низком культурном уровне. Значит, если приподняться над примером, некоторым людям не нравится то, что в последние годы расшатываются, часто нарушаясь, нормы русского литературного языка.
|
|
|
В самом деле. Все эти нáчать, углýбить, согласно указа и мн., и мн. др. нарушают нормы употребления слов и словосочетаний в русском языке. Русский язык, которым мы пользуемся при публичном общении, который мы слышим (слышали) со сцен театров, с экранов телевизоров, по радио, русский язык на страницах серьезных и солидных газет, журналов (кто составит такой исчерпывающий список в наши дни?), научных и художественных книг (но только тех художественных книг, где не описываются социальные маргиналы, бомжи, наркоманы, проститутки, алкоголики; а где теперь такие книги?), русский язык, которым, наконец, пользуются наиболее образованные и наилучшим образом воспитанные члены общества (где они теперь?), этот русский язык представляет собою результат не столько естественного развития, сколько сознательной и бессознательной регламентизации, кодифицирования, нормирования со стороны наиболее авторитетных в обществе членов и институтов. Нормативные языковые требования представляют собой, как правило, просто соглашение, конвенцию о единообразном поведении.
Придерживаясь общих языковых норм, говорящие на одном языке люди достигают лучшего взаимопонимания. Их не отвлекают и не раздражают непривычные для них самих, а следовательно, не сразу понятные или вовсе не понятные слова и выражения собеседника. Более того. Человек, говорящий точно так, как мы, и воспринимается не как чужак, но как свой. Непривычная же русская речь нередко вызывает насмешки, желание более или менее удачно ее спародировать, что, конечно, никак не способствует успеху коммуникации.
|
|
|
Вернемся к нашему ложить. Обычно русские бесприставочные глаголы обозначают просто действие без каких-либо его дополнительных характеристик. Если же мы хотим сказать об этом действии, что оно еще и результативное, то это можно сделать, добавив приставку или суффикс: строить - построить, писать - написать, читать - прочитать, решать - решить, но иногда (sic!) для достижения той же цели надо просто употребить совсем другой глагол: ловить - поймать, искать - найти. Правда, задавленный разнообразием приставок и суффиксов, имеющих одно и то же значение, хотя и только по отношению к определенным глаголам, русский язык стремится избавиться от, так сказать, лишнего способа оформления того же содержания, создавая почти тождественные приставочные образования: отловить наряду с поймать и отыскать наряду с найти. Та же принципиально ситуация и с обозначением однократного действия: от целовать это поцеловать (приставка!), от толкать - толкнуть (суффикс), брать - взять (новый корень), а вот от класть - положить. И приставка, как это можно было и ожидать, и совсем другой корень, что в принципе тоже возможно, но вот то, что и одно, и другое вместе - уже совсем неожиданно. И язык, как может, сопротивляется, давая класть вместо ложить, что вообще-то логично в той степени, в какой во всем этом многообразии средств для выражения одного и того же содержания можно говорить о логике. Однако правила литературного, нормированного, кодифицированного языка требуют класть и положить и категорически не допускают ложить. Если бы наше правительство не скупилось на ассигнования на науку о русском языке или нашелся бы человек, готовый бескорыстно израсходовать свои знания, способности и немалое время на выяснение того, когда же и кем именно была установлена такая норма, мы, обогатившись только знанием об истории возникновения именно конвенции, все равно должны были бы строго соблюдать ее.
|
|
|
А уж что касается строгости соблюдения различных конвенций в отношении языка, то начиная с середины 30-х и до конца 80-х гг. в нашей стране строгость эта ничуть не смягчалась. Многочисленные младшие, старшие, главные, контрольные и выпускающие редакторы газет и издательств, радио, а позднее и телевидения категорически вычеркивали все, что было нарушением языковой конвенции. Конечно, весь этот многочисленный и высококвалифицированный штат в основном образованных людей содержался в целях цензурных, или, как тогда говорилось, для охраны государственных тайн в печати. Очевидная бессмысленность этого словосочетания (надо бы, по крайней мере, охрана государственных тайн от печати, а еще точнее охрана от проникновения в печать государственных тайн) ясно говорит о том, что целью института была отнюдь не забота о процветании родного языка. А уж о том, какой объем и каких разнородных, но сводимых к политическому раболепию фактов подходил под рубрику "государственная тайна", говорить сейчас даже как-то неудобно из-за опасения впасть в пошлость.
Надо совершенно определенно заявить, что овладение почти всем населением России нормами русского литературного языка - это большое культурное достижение ученых, занимающихся проблемами русского языка, редакторов издательств, газет, журналов, консультантов по русскому языку театров и киностудий, всех тех, кто своим личным речевым поведением утверждал нормы русского литературного языка как то, чему должен следовать каждый говорящий по-русски. Конечно, жалко местных исчезнувших речевых особенностей, как жалко всего того, что ушло из жизни невозвратно. "Что пройдет, то будет мило", - мудро и лукаво заметил поэт. В нынешних условиях угрозы распада России русский литературный, нормированный язык выступает как важный элемент, цементирующий российское единство. Да и сами языковые нормы, определенные академической русистикой, в 80-е гг. стали в известной мере менее категорическими по сравнению с нормами 30-х гг. В "Орфоэпическом словаре русского языка" Боруновой, Воронцовой, Еськовой, вышедшем в 80-е гг. под редакцией члена-корреспондента Академии наук СССР Р. И. Аванесова, наряду с запретительными пометами, немало весьма "мягких" типа "не рекомендуется", "допустимо". Вообще, по мере укоренения в живом (мы бы теперь сказали "функционирующем") русском языке жестких литературных норм ученые, эти нормы устанавливавшие, все более стремились выбрать в качестве нормы именно то, что более, по их соображениям, соответствует системе языка и тенденциям ее развития. Совершенно ясно, что люди, сокрушающиеся по поводу расшатывания этих норм, абсолютно правы, их беспокойство о русском языке оправданно. Однако не забудем, что речь пока идет исключительно о нарушениях конвенции в отношении употребления русских слов, словосочетаний и предложений. Всячески подчеркивая именно конвенциональный характер явлений, о которых идет речь, следует сказать, что вовсе не они, и не русский язык как таковой ответственны за тот девятый вал пошлости, разнузданности, нецензурности, который обрушили на нас многочисленные пользователи русского языка, небескорыстно стремясь в неустойчивом обществе таким образом привлечь внимание к своим заурядным личностям.
|
|
|
Ваши кто родители? Чем вы занимались до...
Другая особенность современного русского языка, которая не нравится некоторым людям, - это обилие слов иностранного происхождения. Часто слышишь: зачем говорить импичмент, когда можно по-русски отрешение президента от должности (правда, и здесь слово президент по происхождению явно не славянское, а два других самостоятельных слова хотя и славянские по происхождению, не могут со стопроцентной уверенностью быть отнесены к собственно русским). Зачем говорить инаугурация, когда можно вступление президента в должность (строго говоря, ради точности замены следовало бы официальное вступление, т.е. еще одно слово с неславянским, по крайней мере, корнем). Ответить на эти и подобные "зачем?" очень легко, поскольку в языках (в том числе и русском) существует весьма и весьма сильная тенденция к так называемой универбации (однословности, если пытаться перевести на русский язык оба корня этого сложного слова). Об этом явлении много и убедительно писал покойный академик Д. Н. Шмелев.
Суть этой тенденции состоит в стремлении языка обозначить некоторую сущность не описательным словосочетанием большей или меньшей сложности, а именно одним словом. С этим явлением, безотносительно к происхождению слов, мы сталкиваемся постоянно, предпочитая говорить первое или просто суп вместо первое блюдо, Таганка вместо Таганская площадь или театр на Таганке, МГУ вместо Московский государственный университет, физтех вместо физико-технический институт, процент, а не сотая часть числа и мн. др. Строго говоря, здесь мы постоянно сталкиваемся с ситуацией, о которой можно сказать "ужели слово найдено". Конечно, можно сказать нарезанное кубиками с ребром около 5 см, вымоченное в уксусе и вине, а потом зажаренное на открытом огне баранье мясо, но лучше все-таки сказать шашлык, поскольку одно это короткое слово уже включает в свое значение и мясо, и жареное (не сырое и не вареное), и на открытом огне (не на сковороде), и размер кусков (не маленькие, длинные или тонкие и не целый большой кусок), и соответствующую предварительную обработку.
|
|
|
Восхищенные слова о богатстве и силе русского языка и о том, что "выражается метко российский народ", Н. В. Гоголь произносит после того, как мужик одним лишь словом заплатаной характеризует всю личность Плюшкина. Как, впрочем, и сам Гоголь, используя тот же связанный с одеждой образ, поднимаясь на иной, более высокий уровень мышления, называет Плюшкина прорехой, но уже на человечестве. Вообще глубоко прав был А. Т. Твардовский, утверждавший, что "когда серьезные причины для речи вызрели в груди, обычной жалобы зачина "мол, нету слов" не заводи - все есть слова для всякой сути..." Осмелюсь лишь добавить к этому, что задача состоит в том, чтобы вместо длинного многословного описания, с помощью которого можно выразить действительно все, найти то одно-единственное слово, в котором сконцентрировалось именно то, что автор хочет сказать о предмете, лице или событии, и в котором нет ни одного лишнего смыслового или ассоциативного компонента. И если эту задачу в целом ряде случаев успешно решают слова по происхождению иностранные, что же тут плохого?
Конечно, полезно сначала порыться в народной памяти, поискать что-то подходящее в словах диалектных или утраченных, о чем много и интересно писал писатель А. Югов. Может быть, что-то подходящее можно найти в современной речи, местной и профессиональной, находки которой представлены, в частности, в "Словаре языкового расширения" А. И. Солженицына. Но когда речь идет о вещах и явлениях, возникших в жизни людей лишь в самое последнее время, такие источники обычно не очень полезны. Более того. Обращение к ним, педалируя национальное своеобразие (в названии!), одновременно становится барьером в межнациональном общении.
Рассмотрим несколько примеров лингвистического "патриотизма". Зачем говорить киллер, когда можно сказать убийца? Сказать, конечно, можно, но при этом произойдет существенное изменение смысла, ведь киллер - это не просто убийца, последний может быть и случайным, и даже не просто наемный убийца, последний может и не скрываться, будучи, например, по профессии палачом, но обязательно тайный наемный убийца, причем нередко и достаточно высокопрофессиональный. Таким образом, слово киллер, обозначая, увы, реалии и российской жизни, а не только той, где это слово возникло, в русском языке не имеет точного русского по происхождению синонима и содержит в своем значении такую комбинацию смыслов, которую можно передать иначе только с помощью словосочетания существительного со многими прилагательными.
А на вопрос - зачем иностранное революция, когда есть русское мятеж и хотя и не русское, но все-таки какое-то менее иностранное бунт, ответил еще С. Я. Маршак: "Мятеж не может кончиться удачей, в противном случае его зовут иначе".
К сожалению, нынешняя молодежь не испытала того чувства высокой радости, которое довелось знать старшему поколению, когда в течение буквально нескольких дней почти все языки мира обогатились русским словом спутник. За выдающимся успехом отечественной науки и техники пришел праздник и на улицу русского языка. И большой, поскольку он не закончился только интернационализацией русского слова спутник, но открыл настоящий бум (как и всякий бум, он довольно скоро завершился), связанный с изучением русского языка в качестве иностранного. Увы, судьба других русских слов, тоже в тот или иной период претендовавших на включение в словари других языков, была связана с событиями и предметами, в меньшей степени возбуждавшими национальную гордость: перестройка, колхоз, совет, водка, балалайка, погром... Вспоминая о спутнике, мы яснее понимаем, почему пришли в русский язык вместе с соответствующими предметами пейджер, факс, компьютер... Последним словом мы обязаны Ю. В. Андропову, сделавшему решительный выбор именно в пользу этого слова, а не сокращения ЭВМ или длинного многословного электронно-вычислительная машина.
Вообще в русском языке заимствованные слова начали появляться отнюдь не только в последнее время и не только из английского языка. Греческими по происхождению являются слова свекла и тетрадь. Многие ученые сомневаются в славянском происхождении слова хлеб, и никто не сомневается в иноязычности картофеля. Значительная часть наших музыкальных слов - по происхождению итальянские, а инженерных - немецкие. И до сих пор факты эти воспринимаются многими как не то чтобы постыдные, однако же как умаляющие достоинство. Едва ли этот взгляд на вещи: кто раньше всех, кто древнее всех, кто исконнее, - можно считать мудрым. Пока русские и немецкие ученые, обслуживая соответствующие политические системы и умело культивируемые общественные настроения, исходя из априорных задач, научно доказывали, кто, славяне или германцы, в чем перещеголяли друг друга во тьме веков, американцы, не комплексуя по поводу своей очевидно короткой и неаристократической родословной, налаживали нормальную повседневную жизнь. И австралийские потомки английских каторжников думали прежде всего не о своем уголовном прошлом. А "драконы" Юго-Восточной Азии добились огромных успехов в значительной степени потому, что умело заимствовали, перенимали, копировали, лишь несколько адаптируя к своим условиям, любые достижения мировой цивилизации независимо от их происхождения. Не впадая то ли в чудовищный трагизм, то ли в не менее чудовищное ханжество, отвергая предметы или их названия лишь потому, что они иностранные. "Переимчивость", как писал еще А. С. Пушкин, русского языка отражала открытость к чужим достижениям, материальным и духовным. Способность к такой переимчивости - большое достоинство, которое, однако, может превратиться в свою противоположность из-за несоблюдения чувства меры. Никто не утверждает, что все иностранное - хорошее. Но не менее ошибочно утверждать, что все иностранное - плохое.
И более злая мысль приходит в голову, когда слышишь сетования на обилие иностранных заимствований в русском языке. А не потому ли развелось так много плакальщиков, что эти новые, неизвестные слова надо учить: чтó именно значат, как правильно произносятся и пишутся. А учить-то не хочется. Не лучше ли объявить вздором все то, чего не знает Митрофанушка, и напирая на то, что именно наши гуси Рим спасли, просто требовать именно себе и своим детям и внукам на этом основании поболее разнообразных благ, ублажающих плоть и не самые возвышенные психологические потребности. И не утруждать себя ради этого слишком сильно, более или менее искренне полагая, что дефицит и/или дороговизна названных предметов скорее всего результат чьей-то длительной и целенаправленной враждебной деятельности, а не собственной лени или заблуждений, или того и другого вместе.
Так что же, если не конвенциональность и не генетические особенности, тревожит ревнителей русского языка?
|
|
|
