Стандартная методологическая парадигма в кросс-культурной психологии 6 глава

Психология в начале своего формирования была гибридом философии и есте­ственных наук. Философские споры, которые велись на Западе на протяжении не­скольких тысячелетий, о том, как люди чувствуют, воспринимают, запоминают, ощущают, ведут себя и взаимодействуют между собой, превратились теперь в объект непосредственного экспериментального исследования. Первые достижения в экспе­риментальной психологии были связаны с процессом объяснения ментальных про­цессов при помощи физических терминов, их оценкой и проведением экспериментов. Наиболее заметные успехи были достигнуты в психофизике Э. Г. Вебером и Г. Фехнером, в исследовании времени реакции Ф. Дондерсом, сенсорного восприя­тия Г. фон Гельмгольцем и человеческой памяти Эббингаузом (Leahey, 1987). Мерц (Merz, 1904/1965) во всеуслышание заявил: «Удивительные качества высших созда­ний, принадлежащих к животному миру, которые выражаются в феноменах созна­ния или внутреннего переживания... являются принадлежностью царства есте­ственных наук» (р. 468). Ученые были уверены, что содержимое человеческого сознания и социальный мир могут быть измерены и исследованы при помощи мето­дов естественных наук.

Психология была импортирована в Северную Америку учениками Вундта, ко­торые и распространили экспериментальную психологию в нескольких универси­тетах. Тот вариант психологии, который был трансплантирован и наделен закон­ным статусом в Северной Америке, однако, являл собой разительную противопо­ложность той психологии, поборником которой был Вундт (Danziger, 1979). Вундт был убежден, что психологию следует рассматривать как Geistewissenschaften, а не как Naturwissenschaften (van Hoorn & Verhave, 1980). Однако традиция наук, за­нимающихся культурой, в Северной Америке игнорировалась (Danziger, 1979).

Следуя примеру естественных наук, особенно физике Ньютона, эксперимен­тальная психология надеялась открыть универсальные законы человеческого по­ведения, которые выходят за пределы индивидуальных, социальных, культурных, временных и исторических границ (Sampson, 1978). Элементарные факты, обна­руженные эмпирическим путем, могли бы в таком случае послужить компоновоч­ными блоками для понимания сложного человеческого поведения. Эксперимен­тальная психология надеялась разработать «периодическую таблицу» поведения человека и открыть законы, управляющие формированием сложного поведения.

Бихевиоризм предоставил теоретическую и методологическую базу для наде­ления психологии законным статусом независимой экспериментальной науки (Koch & Leary, 1985). Первым делом бихевиористы устранили субъективные ас­пекты психологии, поддерживаемые Вундтом, такие как сознание и самоанализ. Поскольку сознание оценивалось как субъективное, основным элементом анализа они избрали поведение. Во-вторых, исключив сознание и сосредоточившись на поведении, они перестали проводить различие между человеком и животными. Заявлением о непрерывном развитии видов бихевиористы также отнесли челове­ческую деятельность, феноменологию и социальный контекст к общей категории исследований поведения. В-третьих, бихевиористы выдвинули предположение о существовании базовых элементов поведения, которые могут послужить основой для понимания сложного человеческого поведения. Предположение об элементар­ных составляющих поведения и положение о непрерывном развитии видов послу­жили основанием и оправданием для проведения лабораторных экспериментов на животных. В-четвертых, объяснение поведения было низведено до уровня физио­логии, а анализ на психологическом, социальном и культурном уровне исключался. И, наконец, на основании результатов упомянутых лабораторных исследований де­лались обобщения, которые распространялись на человеческое поведение и станови­лись основой для объяснения сложного поведения и социальных систем (Hebb, 1974).

С точки зрения объяснения причинной обусловленности, эксперименталь­ная психология взяла на вооружение позитивистскую модель причинной связи (рис. 4.1). В соответствии с этой моделью цель психологии — выявить объектив­ную, абстрактную и универсальную взаимосвязь между двумя поддающимися на­блюдению сущностями, между независимой переменной (наблюдаемая сущность 1) и зависимой переменной (наблюдаемая сущность 2). Моменты, которые не подда­ются непосредственному наблюдению (такие, как человеческое сознание, сопут­ствующие силы", намерения и цели), рассматриваются как «помехи» и исключают­ся из плана исследования. Психологические конструкты (такие, как тревога, мо­тивация или эмоции) обозначаются как промежуточные переменные. Культура как переменная контекста исключается из плана исследования. Классическое обуслов­ливание, оперантное обусловливание и обработка информации, которые принима­ются во внимание, подтверждают подход, свойственный позитивистской модели причинной обусловленности (например, Shepard, 1987).

Рис. 4.1. Позитивистская модель причинной обусловленности

Кросс-культурная психология

Хотя культурные различия издавна привлекали к себе интерес философов, торгов­цев, миссионеров и путешественников, систематического документирования куль­турных особенностей не велось до середины XIX века. Психологический же ана­лиз кросс-культурных различий представляет собой относительно недавнюю по­пытку (Klineberg, 1980). Первоочередной целью кросс-культурных исследований была проверка универсальности существующих психологических теорий (Berry, 1980).

Придерживаясь позитивистской ориентации, кросс-культурная психология определялась в первую очередь своей сравнительной методологией, нежели со­держанием (Berry, 1980; Triandis et al., 1980). Кросс-культурные исследования про­водились в различных областях психологии для проверки и подтверждения универ­сальности психологических теорий. Это были области, связанные с восприятием, познанием, развитием, личностью, социальной и клинической психологией (Triandis et al., 1980). В рамках этого подхода предлагалось три типа объяснения наблюдае­мых культурных различий. В одном лагере культурные различия рассматривались как внешние контекстуальные факторы и считались не важными, поскольку предполагался универсальный характер лежащего в их основе механизма (Sweder, 1991). Второй лагерь использовал теорию Дарвина, чтобы оценить место и опреде­лить ранг культуры в соответствии с различными стадиями развития или эволю­ции (то есть от традиционной до современной, от примитивной до цивилизован­ной и от отсталой до передовой).

В третьем лагере исследователи заинтересовались влиянием культуры на по­ведение (Berry, 1980; Berry, Poortinga, Segall, Dasen, 1992; Segall, Dasen, Berry & Poortinga, 1990). В соответствии с позитивистской моделью причинной обуслов­ленности, культура определялась как квазинезависимая переменная, а поведе­ние — как зависимая переменная (Berry, 1980). Культура рассматривалась как ква­зинезависимая переменная, поскольку исследователи не могли контролировать культуру как зависимые переменные в лабораторных условиях. Для кросс-куль­турных сравнений исследователь обычно использовал Региональную картотеку человеческих отношений (HRAF) [5] или четыре культурных параметра Хофстеде (например, индивидуализм—коллективизм) и исследовал вопрос, как можно ис­пользовать культуру для объяснения различий в поведении в различных культурах.

Шведер (Shweder, 1991) отмечал, что кросс-культурная психология заняла мар­гинальное положение и будет продолжать занимать его, поскольку придерживает­ся позитивистской ориентации.

Прежде всего, кросс-культурная психология не предлагает реальной альтерна­тивы сущности сформулированного Платоном принципа общей психологии (прин­цип психического единства). Более того, если вы специалист по общей психологии и одновременно последователь учения Платона (и при этом с твердыми принци­пами), то нет никакой теоретической пользы в изучении засасывающего, как тря­сина, многообразия проявлений — тормозящих воздействий окружающей среды на формирование центрального обрабатывающего данные механизма, «помех», кото­рые создает перевод или различия в понимании тестовой ситуации, или культур­ные отклонения в нормах, регулирующих то, что связано с содержанием задавае­мых вопросов и ответов на них. Скорее, будучи специалистом по общей психологии, вы должны стремиться выйти за пределы этих проявлений и достичь воображае­мых абстрактных форм и процессов, действующих за несущественными внешни­ми отклонениями, ограничениями и искажениями, создаваемыми теми или ины­ми разновидностями окружающей среды (pp. 85-86).

Во-вторых, выбор культур с использованием HRAF или четырех культурных параметров Хофстеде, с последующим использованием культуры как объясняю­щего конструкта является логической ошибкой. HRAFи четыре культурных параметра Хофстеде создавались с концептуальной опорой на поведенческие и психо­логические данные. Культура не оценивалась непосредственно. Но если для опре­деления культуры используются психологические и поведенческие показатели, а затем культура используется для их объяснения, исследователи попадают в тавто­логическую ловушку.

Поскольку культуры не могут наблюдаться и оцениваться непосредственно, в рамках позитивистского подхода психологам не избежать тавтологической ловушки. Основная проблема психологии и кросс-культурной психологии состоит в том, что предмет данной дисциплины оказался в зависимости от ложных пред­ставлений о науке. Мы должны признать, что предмет психологии отличен от пред­мета химии, физики и биологии, и мы должны создавать науку, которая приемле­ма для психологии. Сто лет психологических исследований не оправдали наших надежд, поскольку мы ограничивали наши исследования объективным анализом, проводимым третьими лицами (Cronbach, 1975; Gibson, 1985; Koch & Leary, 1985). Даже ученые, которые представляли другие дисциплины (Boulding, 1980; Burke, 1985), физики (d'Espagnet, 1979; Holten, 1988) и философы (Нагге, 1999; WaUner, 1999) выступали за отказ от узкой концепции естественных наук. Пропагандируе­мый здесь регионально-психологический подход представляет собой сдвиг в науч­ной парадигме (Kim, 1999).

Транзакционная модель науки

Основное различие между естественными и гуманитарными науками состоит в том, что для гуманитарных наук мы являемся одновременно и объектом и субъек­том исследования. Та разновидность знаний, которую можно получить с помощью естественных наук, качественно отличается от знания, которое мы можем получить в мире человека. Согласно Джамбаттиста Вико, в физическом мире мы можем приобрести лишь объективное, беспристрастное знание, получаемое третьими ли­цами. В естественных науках (например, физике, ботанике, энтомологии) мы мо­жем описать плиту, дерево или муравья; систематизировать полученную инфор­мацию; провести эксперименты; но мы не можем получить феноменологическое знание (то есть каково это — быть плитой, деревом или муравьем). В мире челове­ка мы можем приобрести знание объективного характера, как третьи лица, знание феноменологического характера из первых рук («кто я такой») и знания, которые получают в качестве второго лица («кто ты такой»). Другими словами, в отличие от физического мира, мы можем понять и почувствовать, каково это — быть чело­веком, поделиться этим знанием с другими и оценить других в качестве третьих лиц. Язык, невербальные сигналы, произведения искусства (такие, как литература, живопись, кино и музыка), являются средствами, с помощью которых мы вступа­ем в контакт с нашей внутренней феноменологией, намерениями и целями. Не­смотря на то что знание в естественных науках ограничивается рамками объектив­ного беспристрастного знания, получаемого третьими лицами, в психологии воз­можно получение знания от первого, второго и третьего лица (Kim, 1999).

Второе, в мире природы мы не задаемся вопросом о мотивах, стремлениях и целях неодушевленных объектов или в отношении поведения животных. Такой подход можно было бы оценить как противоречащий здравому смыслу или как пример антропоморфизма или анимизма (Berlin, 1976). В мире человека эти во­просы становятся центральными для понимания человеческой деятельности. Мы спрашиваем: почему люди поступают так, а не иначе... какие психические и умственные состоя­ния или события (например, чувства или желания) предшествуют определенным поступкам и почему, почему люди в том или ином умственном, психическом или эмоциональном состоянии выбирают или нет определенную манеру поведения, ка­ковы разумные, желательные или правильные действия, как и почему принимается решение о выборе определенного образа действия (Vico, в кн. Berlin, 1976, р. 22).

В случае гибели человека мы оцениваем действия преступника с точки зрения его намерений (то есть было ли действие запланировано) и с точки зрения сопут­ствующих факторов (то есть был ли этот человек безумен, находился ли под воз­действием алкоголя и может ли он отвечать за свое поведение). Мы определяем для него наказание, которое зависит от нашей оценки его намерений. Наказание за преднамеренное убийство может быть суровым (таким, как пожизненное тюрем­ное заключение или смертная казнь); оно может быть умеренным за непредумыш­ленное убийство (от 5 до 10 лет лишения свободы); а если убийство совершено в порядке самозащиты, наказания может не последовать. В мире природы классифи­кация поведения животных с использованием подобных понятий бессмысленна, но в человеческом мире они весьма существенны. Без такой информации учреж­дения, которые ведают охраной правосудия, нравственности и законности, просто теряют смысл.

Третье, мы можем разграничить знание эмпирическое (феноменологическое, случайного характера и процедурное знание) и аналитическое (например, семан­тическое и декларативное знание). Аналитическое знание представляет собой ин­формацию, которая базируется на объективном, беспристрастном, проведенном третьими лицами анализе, часто связанном с академическим и научным осмысле­нием. Эмпирическое знание представляет собой субъективное знание, приобретен­ное «от первого лица» самим деятелем. Например, взрослый человек, чей родной язык — английский, может свободно выражать свои мысли на этом языке (проце­дурное знание), но может не знать синтаксиса или грамматической структуры слов, которыми он пользуется (семантическое знание). Другими словами, этот человек знает, как составить предложение, но не обладает аналитической способностью описать, как это делается. И наоборот, кореец может показать отличные результа­ты в тесте по английской грамматике, испытывая при этом затруднения при необ­ходимости говорить по-английски. Это происходит потому, что описательная грам­матика слов не имеет ни малейшего значения для повседневной жизни; лишь в редких случаях нам удается понять, как употребляется слово, если нам дают опи­сание его употребления; и если даже нас обучили использовать данное слово, это не значит, что нас научили описывать это использование (Ludwig Wittgenstein, вкн. Budd, 1989, pp. 4-5).

Витгенштейн говорит: «Значение слова — это его употребление в языке», а не описание слова (в кн. Budd, 1989, pp. 4-5). В повседневной жизни человек может знать, как осуществлять определенную деятельность, однако может не обладать аналитическими навыками для того, чтобы описать, как осуществляется данная деятельность. Как отмечает Фуглзанг (Fuglesang, 1984):

знание фермера носит эмпирический характер... Он использует свое знание, как пользуется своей мотыгой. Он в некотором смысле не отдает себе отчета в нем. Он сам является своим знанием. Его знание — это его представление о самом себе и его уверенность в себе, как члене общества (р. 42).

Обучение аналитическому знанию, например грамматике, проводится в школе и составляет часть систематического образования, но оно отличается от практиче­ского знания. Например, мать может весьма успешно воспитывать своего ребенка, не обладая при этом аналитическими способностями, позволяющими описать, как это делается. И наоборот, специалист по возрастной психологии может про­анализировать и представить информацию, связанную с успешными родитель­скими навыками, однако ему может недоставать процедурных навыков для при­менения этих знаний к воспитанию собственных детей. Задача психологов состоит в том, чтобы преобразовать полученное от первого лица эмпирическое знание в аналитическое. Это делается в различных сферах нашей жизни: в кино кинокри­тиками; в кулинарии дегустаторами; в спорте спортивными аналитиками и ком­ментаторами. Общепризнанно, что хотя кинокритик не снимает кино, а спортив­ный комментатор, возможно, не может играть в данную игру, они обеспечивают нас аналитической информацией, которая помогает нам более глубоко оценить фильм или игру.

В противоположность реактивной модели функционирования человека транзакционная модель причинной обусловленности, в центре внимания которой нахо­дятся генеративные и проактивные аспекты, дает нам альтернативу (рис. 4.2). В этой модели, сторонником которой был Бандура (Bandura, 1997), не поддающи­еся наблюдению человеческие качества (стимуляция, намерения, представления и цели) являются центральными понятиям, которые служат связующим звеном между ситуацией, с одной стороны, и поведением — с другой. Бандура исследовал генеративную способность, известную как самоэффективность, понимать, прогнози­ровать и управлять поведением. Он определяет самоэффективность как «веру в свои потенциальные возможности организовать и осуществить в своих действиях опре­деленную линию поведения, которая требуется для достижения данной цели». (р. 3).

Рис. 4.2. Трансакционная модель причинной обусловленности

Первое, важно определить, как индивид воспринимает и интерпретирует кон­кретное событие или ситуацию (причинная связь 1). Данная информация может быть получена из самоотчета. Второй шаг предполагает оценку действий индивидов, опирающуюся на их собственное восприятие (причинная связь 2). При исследова­нии эффективности управления в группе аспирантов, специализировавшихся на бизнесе, Бандура систематически повышал или снижал их уровень самоэффектив­ности, заранее задавая определенный вид обратной связи, свидетельствующий об уровне успешности их действий по сравнению с действиями остальных. Он обна­ружил, что обратная связь позитивного характера повышала их самоэффектив­ность, а негативная обратная связь снижала их возможности (причинная связь 1). Он выяснил, что испытуемые с более высоким уровнем самоэффективности чаще использовали соответствующие аналитические возможности, были в большей сте­пени удовлетворены своими действиями и имели более высокий показатели рабо­тоспособности (причинная связь 2). Для испытуемых, которые получали в поряд­ке обратной связи негативную информацию, было верно обратное. Таким образом, уровень работоспособности индивида можно систематически повышать или сни­жать, обеспечивая в ходе обратной связи информацию, повышающую или снижаю­щую его самоэффективность. Подъем же или снижение самоэффективности можно напрямую связать с последующим подъемом или снижением работоспособности.

В другом исследовании, которое включало как планирование эксперимента на внутрисубъектном уровне, так и межсубъектный эксперимент, Бандура, Рис и Адаме (Bandura, Reese & Adams, 1982) могли систематически повышать самоэф­фективность испытуемых, страдавших фобиями змей. Он демонстрировал им при­мер того, как можно успешно справиться со змеей. На этом этапе вера испытуемых в самоэффективность оценивалась посредством самоотчета. Они обнаруживали, что пример успешного противостояния внушающему ужас объекту повышал само­эффективность испытуемых (причинная связь 1). Второй этап предполагал реаль­ную для испытуемого необходимость иметь дело со змеей. Те индивиды, у кото­рых уровень самоэффективности был выше, были более подготовленными к тому, чтобы справиться со змеей в ходе дальнейшего испытания (причинная связь 2).

Согласно Бандуре (Bandura, 1997), успешные действия при выполнении опре­деленной задачи могут изменить заданное причинной обусловленностью. Успеш­ные действия могут повысить самоэффективность, которая в свою очередь может дать индивиду мотивацию к изменению окружающей среды или поиску целей, требующих от него большего напряжения сил. Результаты противоположного ха­рактера обнаруживаются в случае неудачи, которая снижает самоэффективность, которая, в свою очередь, снижает уровень целей, которые испытуемые ставят пе­ред собой.

Опыт успешного выполнения задачи может привести к значительным измене­ниям других сторон жизни человека. Например, способность справиться с фобией змей помогает справиться с робостью в общении, придает смелости, повышает спо­собность к самовыражению и стимулирует желание преодолеть другие страхи, та­кие как страх перед публичными выступлениями у некоторых из испытуемых. Эти результаты нельзя объяснить генерализацией стимулов или линейной аддитивной моделью. Данные результаты можно объяснить с точки зрения трансформации системы личностных установок человека — внезапно проявляющимся феноменом, которое не сводится лишь к причинной обусловленности.

Другой важный аспект подхода этнокультурной психологии — разделение раз­личных уровней анализа и осмысления: физиологического, психологического и культурного. Хотя любая деятельность имеет физиологическую или неврологиче­скую основу, сведение объяснения поведения к физиологическому уровню дает объяснение иного рода, нежели объяснение с учетом причинной обусловленности. Например, культуру можно свести к совокупности действий отдельных инди­видов. Все виды деятельности можно свести исключительно к физиологии и гене­тике. Генетику можно свести далее к четырем базовым химическим элементам (углероду, азоту, водороду и кислороду), которые, в свою очередь, состоят из трех видов элементарных частиц (электрон, протон, нейтрон). Различие между жизнью и смертью, к примеру, нельзя определить при помощи генетики, поскольку генети­ческая структура только что умершего человека точно такая же, как и при жизни. Харре и Жиллет (Harre & Gillet, 1994) отмечают: «Мозг любого человека является хранилищем представлений, что позволяет ему быть физическим посредником, в котором происходит осознание ментального содержания, позволяющего инди­виду осуществлять осознанную деятельность» (р. 81). Атлетическое, художествен­ное и научное мастерство нельзя низводить лишь к физиологическому, невроло­гическому или генетическому уровню.

И, наконец, характеристики коллективных образований, таких как группы, об­щества и культуры, являются эмерджентными свойствами, которые не могут быть сведены к простой сумме характеристик индивидов или к физиологии последних. Хотя традиционно предполагалось, что наша физиология оказывает явное, прямое и линейное воздействие на нашу психологию, Фрэнсис, Сома и Ферналд (Francis, Soma & Fernald, 1993) в своем исследовании African teleostfish приводят докумен­тальное подтверждение того, что верно и обратное: социальный статус оказывает влияние на физиологию мозга и его функционирование. Подобные результаты были обнаружены на индивидуальном и групповом уровне (Bandura, 1997) и в истории человечества (Chorover, 1980). Культура, язык, философия и наука — это продук­ты коллективных человеческих усилий. Взаимосвязь между индивидом и группой должна рассматриваться как динамическая интерактивная система взаимного вли­яния.

Анализ культуры

Культура — эмерджентное свойство индивидов и групп, взаимодействующих со своим природным и человеческим окружением. Культура определяется как кате­гория стереотипных переменных. Можно привести следующую аналогию: худож­ники используют различные цвета при создании произведений. Различные цвета подобны переменным, которые функционируют в рамках определенной культуры. Эти цвета могут сочетаться, формируя различные образы (лицо, яблоко, дом), Дан­ные образы могут сочетаться, создавая определенный дух, образовывая всеобъем­лющую целостную структуру и связь всеобщего характера. Особенности картины не могут быть сведены к составляющим ее частям, таким как длина световых волн.

Подобно живописи, культура является эмерджентным конструктом, обладающим значением, связями и направлением в отношении ее представителей. Подобно различным цветам, которые использует художник, люди используют доступные им природные и человеческие ресурсы для достижения своих целей (таких, как удовлетворение физиологических и прочих насущных потребностей). Таково ра­бочее определение культуры: Культура представляет собой коллективную утили­зацию природных и человеческих ресурсов для достижения желаемого результата.

С точки зрения аутсайдера, который смотрит извне, культура воспринимается как фактор, воздействующий на образ мышления, чувствования и поведения лю­дей (Berry et al., 1992; Segall et al., 1990). Однако изнутри культура представляется элементарной и естественной. Когда дети появляются на свет, потенциально они могут выучить любой язык, однако обычно они, в конце концов, осваивают один язык. Для большинства взрослых конкретный язык, на котором они разговарива­ют, — естественный и основной, а другие языки воспринимаются как непонятные, иностранные или чужие. С помощью собственного языка они организуют свои мысли, общаются и выстраивают свой социальный и психический мир. Аналогич­ным образом компьютеры состоят из аппаратных средств и программного обе­спечения. Наша физиология подобна аппаратным средствам компьютера, а куль­тура аналогична программному обеспечению. В зависимости от типа программного обеспечения компьютеры могут работать по-разному. Различие между компьюте­ром и человеком состоит в том, что люди обладают генеративными и творческими возможностями, которых нет у компьютера (Bandura, 1997; Нагге, 1999; Kim, 1999).

Физиология и генетика человека не могут объяснить поведение людей и куль­туру. В отсутствие культуры человеческая природа сводилась бы к основным ин­стинктам и мы не могли бы мыслить, чувствовать и вести себя так, как мы это де­лаем. Культура позволяет нам определить, кто мы такие, что для нас важно, позво­ляет нам общаться с другими людьми и иметь дело с физическим и социальным окружением. Именно посредством культуры мы мыслим, чувствуем, ведем себя определенным образом и взаимодействуем с реальностью (Shweder, 1991). По­скольку мы мыслим посредством культуры, осознать собственную культуру до­статочно сложно. Культура устанавливает рамки восприятия при определении зна­чимого, актуального и существенного. Для того, кто рожден и воспитан в опреде­ленной культуре, собственная культура является естественной.

Различия между культурами существуют, поскольку мы обращаем внимание на различные стороны окружающей нас среды и наделяем их различным смыслом или ценностью. Например, разница между сорняком и овощем определяется не свой­ствами, присущими конкретному растению (например, пригодно ли оно в пищу). Эта разница связана лишь с нашим отношением к данному растению (Shweder, 1991). То, что в одной стране считается сорняком (например, морская водоросль во Франции), в другой стране (например, в Японии или Корее) рассматривается как ценное овощное растение. Животное, которое считается вредителем в Корее (улитка), во Франции — деликатес. Шведер говорит, что если в розовом саду вы­растет прекрасная капуста, мы будем обращаться с ней как с сорняком, и попросту выдернем ее. Капуста в данном случае рассматривается как сорняк, поскольку в наши намерения не входило выращивание капусты в розовом саду. И напротив,

если на капустной грядке растут розы, с ними также будут обращаться, как с сор­няком. Таким образом, различие между культурным растением и сорняком опре­деляется в соответствии с представлениями о пригодности в пищу, значимости и нашими намерениями.

Регионально-психологический подход к культуре подчеркивает необходимость принятия во внимание трех ключевых аспектов: а) контекста, б) эпистемологии, в) феноменологии (рис. 4.3). Прежде всего, культура и психология должны осмы­сливаться в контексте, контекст культурных вариаций следует изучать. Отчасти культурные различия возникают в связи с экологическими различиями и адапта­цией к ним человека (Berry, 1976; Kim, 1994). Исследователи отмечают устойчи­вую связь между экологией, культурой, практикой социализации и психологиче­ским функционированием (Barry, Bacon & Child, 1959; Berry, 1976; Berry et al., 1992; Kim, Triandis, Kagitsibasi, Choi & Yoon, 1994). Например, хотя Канада и США об­ладают культурным и языковым сходством, Берри (Веггу, 1993) подчеркивает не­обходимость развития этнокультурной канадской психологии, базирующейся на экологических особенностях данной страны (проживание людей в пустынных зонах, арктический и умеренный северный климат). Подобным образом Георгас (Georgas, 1993) документально подтверждает, как экология оказывает влияние на формирование и изменение греческой культуры.

Предполагаемое

Рис. 4.3. Знание и культура

Экология и культурная адаптация

Экология представляет собой носящую всеобщий характер структуру взаимоотношений форм жизни и окружающей среды и включает природное окружение, обще(для человека и всех живых организмов. Климатические и природные условия (та­кие, как температура, влажность, водоснабжение, состояние почвы и особенное рельефа) оказывают совокупное влияние на существование различных типов paстительности и форм жизни (Segall et al., 1990). В ранние периоды истории человечества коллективные образования, такие как семьи, кланы и племена, вырабатывали определенную стратегию поведения, дающую возможность справиться и при­способиться к определенным экологическим условиям. Решающим моментом для выживания было наличие запасов пищи (Segall et al., 1990), которое определялось главным образом экологическими условиями. Различный образ действий коллек­тивных формирований представлял собой реакцию на воздействие окружающей среды. Например, люди, которые проживали в горной местности, джунглях или пустынях, имели ограниченные запасы пищи. Когда они иссякали, людям прихо­дилось перемещаться в другое место в поисках новых источников пищи. Племена, которые занимались охотой и собирательством, существовали, перемещаясь вмес­те или следом за источником запасов пищи.

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: