Смысл названия романа. Своеобразие романа.

«Отцы и дети» - ценности отцов и детей – вечный неразрешимый конфликт – общие идеалы – общие ценности.

«Социально-историческое и общечеловеческое в заглавии романа; противоборство барской и демократической России, эпохи уходящей и рождающейся, поколения «отцов» и «племени младого незнакомого» - основа конфликта в романе И.С. Тургенева»

Революционно-демократическая критика очень ценным качеством Тур­генева считала «Живое отношение к современности» (Добролюбов). Умение уловить движение жизни, показать новое, развивающееся. Это качество Тур­генева - художника проступает и в романе «Отцы и дети», который на­писан в годы перелома, в период подготовки и проведения крестьянской ре­формы. Писатель обратился к важному моменту в жизни русского общества и показал идейную борьбу между «отцами» - «детьми» - новым поколением де­мократической разночинной интеллигенции.

Роман назван «Отцы и дети» не случайно: автор противопоставил в нем людей 40-х гг., либеральных дворян, и шестидесятников, разночинцев-демократов. В основе сюжета лежит острый социальный конфликт «нового человека» База­рова с миром Кирсановых. Но непростительно сводить название романа «От­цы и дети» к смене общественной идеологии поколений, к конфликту аристо­кратов и разночинцев. Роман Тургенева не исчерпывается одной лишь соци­альной средой, он имеет и психологическое звучание. Автор противопостав­ляет два поколения - «отцов» и «детей» в полном смысле этого слова.

Проблема отцовства - одна из важнейших, это проблема единства разви­тия всего человечества.

Только осознание человеком своих корней, своей глубокой духовной связи с прошлым дает ему будущее. Смена поколений - процесс всегда непро­стой. «Дети» принимают в наследство от «отцов» весь духовный опыт челове­чества. Разумеется, они не должны рабски копировать «отцов» - необходимо творческое переосмысление их жизненного кредо - но переосмысление на основе уважения к принципам предков. В эпоху социальных потрясений (а для XIX в. таким потрясением оказалось Восстание декабристов) такая переоценка ценностей новым поколением происходит гораздо более жёстко и жес­токо, и результаты бывают трагичны: слишком многое в спешке утрачивается, слишком сложно эти пробелы восполнять. И в романе Тургенева, человека либерального по политическим взглядам, отца для 60-ых годов, показаны раз­думья автора: кто они «новый люди», дети 60-ых гг., каковы они, можно ли с ними найти общий язык и связать свое прошлое с их будущим?

«Я попытался представить конфликт двух поколений», - писал Тургенев Полине Виардо. Этот замысел определил и художественную структуру (строение, взаимосвязь частей целого) романа.

В романе Тургенев применяет точную датировку, желая вызвать у чита­теля конкретное представление об исторической обстановке. Действие в «От­цах и детях» начинается 20мая 1859 г. и завершается зимой 1860 года.

Это были годы, когда обнажился кризис крепостнической системы, ко­гда обострилась борьба между лагерями революционеров-демократов и либе­ралов.

В эту эпоху формируется новый тип передового деятеля — разночинца-демократа, человека дела, а не фразы, проникнутого горячим стремлением бороться во имя изменения общественного строя России, чуткий художник подметил это рождение героя нового времени и попытался изобразить его в своём романе.

Роман начинается с предыстории Николая Петровича Кирса­нова. Какова роль точных дат, указанных в этой предыстории?

- Какими предстают перед читателями романа встретившиеся отец (Николай Петро­вич) и сын (Аркадий) во время первой романной встречи?

Глава 1. Сентиментальная лексика с бытовыми подробностями. Нетерпеливое и тревожное ожидание приезда сына как исходная тема романа. За Николая Петровича уже говорит одно то, как он ждет приезда сына. Он прождал Аркадия на пос­тоялом дворе около пяти часов. И все это время не­отступно размышлял о нем. «Сын... кандидат... Аркаша», — беспрестанно вертелось у него в голове; он пытался думать о чем-нибудь другом, и опять возвра­щались те же мысли». Тарантаса еще не было видно, но «его ухо уже ловило стук приближающихся ко­лес». Заслышав их, Николай Петрович «вскочил и устремил глаза вдоль дороги». А когда «мелькнул» «знакомый очерк дорогого лица», отец не выдержал: «закричал», «побежал», «замахал руками». Он лас­тился к сыну, «умиленно» улыбался, суетился, с го­товностью жал руку его «доброму приятелю». Уже в коляске по дороге домой Николай Петрович то и дело потрагивал Аркадия «то по плечу, то по колену», как бы не веря, что видит его перед собой. «Наконец!» — это слово, дважды им произнесенное, свидетельство того, с каким нетерпением он ожидал сегодняшнюю встречу. И даже то, что отец всего лишь «тихонько засмеялся» в ответ на звонкий поцелуй сына, как нельзя лучше передает силу переполнявших его чувств.

Глава II. Однако уже через некоторое время Николай Пет­рович, как будто встревоженный чем-то в поведении Аркадия, начнет посматривать на него «сбоку». Это произойдет в тот момент, когда сын, словно застес­нявшись собственного восторга от увиденных родных мест, вдруг неожиданно умолкнет и следом жестко оборвет не менее восторженные размышления отца относительно особого отношения человека к родине: «Ну, папаша, это все равно, где бы человек ни родился. — Однако... — Нет, это совершенно все рав­но». А еще через «полверсты» в тоне Аркадия по­явится некоторая развязность и та самая «снисходи­тельная нежность» по отношению «к доброму и мяг­кому отцу», от которой Николай Петрович, чутко улавливающий перемены в сыне, испытает «внутрен­нее смущение».

Слушая покровительственные замечания Аркадия в свой адрес («Помилуй, палаша... как тебе не совест­но»; «Полно, папаша, полно, сделай одолжение!..»), Кирсанов переживает нечто сродни боли или обиды («что-то кольнуло его в сердце»), возможно, сознавая всю неловкость возникшей ситуации. Однако «он тут же обвинил себя» наверняка в недостойном отца по­ведении, которого в первую очередь должна отличать жизненная мудрость, а стало быть, неспешность вы­водов.

И все же Николаю Петровичу становится больно, когда он сталкивается с какой-то душевной глухотой Аркадия. Несомненно, его ранит сыновняя бестакт­ность в отношении Фенечки.

А молодой Кирсанов словно не замечает нервных жестов, неожиданных речевых пауз Николая Петро­вича, приступающего к рассказу о переменах в Марьине; не вслушивается в то, о чем говорит взрос­лый мужчина ему, юноше, и не задумывается, на­сколько трудно вести подобный откровенный разго­вор отцу с сыном («Впрочем, ты, конечно, будешь вправе осудить меня. В мои лета... Словом, эта... эта девушка, про которую ты, вероятно, уже слы­шал...»). Можно представить, как растерялся Кирса­нов, столкнувшись с ответной реакцией на свои сбив­чивые от «внутреннего смущения» слова: «Фенечка? — развязно спросил Аркадий». Хотя наверняка он тут же оправдывает сына в отношении себя его мо­лодостью.

В эту встречу Николаю Петровичу предстоит столкнуться с драматическим для его отцовского со­знания знанием — непреложностью отпадения де­тей, выбора ими своего собственного, независимого от отцов пути. Это происходит хотя бы потому, что отцы и дети находятся в разных временных коорди­натах и соответственно по-разному ощущают течение времени.

Детям хочется поспевать за стремительным бегом времени. Они счастливы, приветствуя каждый но­вый день, новый год, приносящие им свежие впечат­ления, обостряющие неповторимость мгновений жизни. Вот почему Аркадию так радостно наблюдать весеннее обновление мира, когда «все кругом золо­тисто зеленело, все широко и мягко волновалось... под тихим дыханием теплого ветра, все — деревья, кусты и травы», ему нравится вслушиваться в зали­вающиеся голоса птиц, дышать воздухом «чудного дня»... И ему абсолютно невдомек, что весна может ассоциироваться с грустью «об увядании наших лет, / Которым возрожденья нет». А потому он абсо­лютно закрыт для пушкинской и отцовской весенней меланхолии, сопряженной с памятью об «иной, ста­рой весне», не покидающей сердце человека. В ре­зультате сын оказался не способен разделить мысли и чувства отца, умолкнувшего на полуслове. Мы ста­новимся свидетелями драматической ситуации, в ко­торой оказывается Николай Петрович, осознающий свое одиночество подле своего мальчика. Однако он не позволит себе обидеться на Аркадия. Напротив, его бескорыстная, самоотверженная любовь — един­ственный залог на гармонию во взаимоотношениях с повзрослевшим сыном.

 

 

2.

 

ДМИТРИЙ ДМИТРИЕВИЧ МИНАЕВ (1835-1889)
Рука об руку с Курочкиным работал в Искре Д. Д. Минаев. Он подружился с В. С. Курочкиным еще в отрочестве, во время учебы в кадетском корпусе, и так же, как его друг, оставил в 1857 году чиновничью службу ради литературы. Он был близок В. С. Курочкину и но своим взглядам. Минаев сотрудничал в самых боевых журналах 60-70-х годов: Искре, Современнике, Русском слове. Он выступал как поэт-сатирик, талантливый переводчик Байрона, Гейне и других поэтов, автор острых политических эпиграмм. Особенно популярны были пародии Минаева, в которых высмеивались сторонники чистого искусства. Часто объектом пародий становились стихи Фета, тонкого лирика и в то же время реакционера в политике. Д. Д. Минаев был привлечен по делу Каракозова и арестован. После закрытия Искры он стремился продолжать ее традиции. Во второй половине 70-х и в 80-х годах в творчестве Минаева возникают настроения тоски, отчаяния. Но поэтом-демократом Д. Д. Минаев остается до конца жизни.

 

 

Минаев Дмитрий Дмитриевич

Отцы иль дети?

Уж много лет без утомленья
Ведут войну два поколенья,
Кровавую войну;
И в наши дни в любой газете
Вступают в бой "Отцы" и "Дети",
Разят друг друга те и эти,
Как прежде, в старину.

Мы проводили как умели
Двух поколений параллели
Сквозь мглу и сквозь туман.
Но разлетелся пар тумана:
Лишь от Тургенева Ивана
Дождались нового романа –
Наш спор решил роман.

И мы воскликнули в задоре:
"Кто устоит в неравном споре?"
Которое ж из двух?
Кто победил? кто лучших правил?
Кто уважать себя заставил:
Базаров ли, Кирсанов Павел,
Ласкающий наш слух?

В его лицо вглядитесь строже:
Какая нежность, тонкость кожи!
Как снег бела рука.
В речах, в приемах – такт и мера,
Величье лондонского "сэра", –
Ведь без духов, без несессера
И жизнь ему тяжка.

А что за нравственность! О боги!
Он перед Феничкой, в тревоге,
Как гимназист, дрожит;
За мужика вступаясь в споре,
Он иногда, при всей конторе,
Рисуясь с братом в разговоре,
"Du calme, du calme!"* – твердит.
* Спокойствие, спокойствие! (Франц.)

Свое воспитывая тело,
Он дело делает без дела,
Пленяя старых дам;
Садится в ванну, спать ложася,
Питает ужас к новой расе,
Как лев на Брюлевской террасе
Гуляя по утрам.

Вот старой прессы представитель.
Вы с ним Базарова сравните ль?
Едва ли, господа!
Героя видно по приметам,
А в нигилисте мрачном этом,
С его лекарствами, с ланцетом,
Геройства нет следа.

Он в красоте лишь видит формы,
Готов уснуть при звуках "Нормы",
Он отрицает и...
Он ест и пьет, как все мы тоже,
С Петром беседует в прихожей,
И даже с горничной, о боже!
Играть готов идти.

Как циник самый образцовый,
Он стан madame де-Одинцовой
К своей груди прижал,
И даже – дерзость ведь какая, –
Гостеприимства прав не зная,
Однажды Феню, обнимая,
В саду поцеловал.

Кто ж нам милей: старик Кирсанов,
Любитель фесок и кальянов,
Российский Тогенбург?
Иль он, друг черни и базаров,
Переродившийся Инсаров –
Лягушек режущий Базаров,
Неряха и хирург?

Ответ готов: ведь мы недаром
Имеем слабость к русским барам –
Несите ж им венцы!
И мы, решая всё на свете,
Вопросы разрешили эти...
Кто нам милей – отцы иль дети?
Отцы! отцы! отцы!

 

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: