Часть 5. Исламские террористы: от аятоллы Хомейни до шейха бен-Ладена

Рохулла Хомейни

Усама бен-Ладен

 

Все началось с Хомейни. До него исламского терроризма практически не было, а то, что было, можно назвать зачаточной стадией его развития. Были антиколониальные, национально-освободительные движения и войны, но не было фанатичного религиозного террора. Были алжирские террористы во Франции, ливийские в небе над Шотландией, шла война за создание палестинского государства, но это были отдельные террористические акты иной природы. Они не вписывались в рамки международного исламистского терроризма против западной цивилизации. Именно иранский аятолла Хомейни первым поднял зеленое знамя Пророка на такую, мирового уровня, высоту.

Агрессивен ли ислам изначально? Об этом можно спорить. Оценки зависят от того, боитесь вы, будучи политиком, обидеть остальных мусульман (не террористов) или не боитесь чужих обид, стремясь, как ученый, установить объективную истину. На природу ислама существуют разные точки зрения. Пример одной из них:

«Про то, что ислам агрессивен, написано немало глупостей. Виноваты масс-медиа, говорят защитники ислама. Телевизионщики и киношники в самом деле очень постарались, чтобы при слове «ислам» люди вспоминали небритого карлика Арафата в клетчатом платке и толпы фанатиков, визжащих: «Аллах Акбар!»[250].

Противники ислама говорят прямо противоположное. Так или иначе, надо согласиться с очевидным. Как бы ни были агрессивны в прошлом христианские крестоносцы, на сегодняшний день среди существующих ныне конфессий именно ислам демонстрирует наиболее яркие формы агрессивного террористического поведения. Хотя, безусловно, не весь ислам.

Все началось с модернизации. Иранский шах Реза Пехлеви, начав «белую революцию» в традиционалистской стране, не сознавал, что он растил не «оазис Запада» на Среднем Востоке. На самом деле, он растил фигуру аятоллы Хомейни. Именно с Хомейни начался массовый захват западных заложников. Начались ритуальные убийства. Возникли первые исламистские террористические организации - та же «Хезболлах». Терроризм был возведен в ранг большой политики. Именно Хомейни можно считать родоначальником современного протестного исламского терроризма, направленного против Запада и западной цивилизации - в основном, против США и Израиля. Бен-Ладен всего лишь подхватил то самое зеленое знамя Пророка, которое выше всех поднял Хомейни.

Рохулла Хомейни

Важное значение характера и всей личности лидеров в терроризме не подлежит сомнению. Особенно это важно для понимания исламского терроризма, в котором роль психологии лидеров особенно велика. Разнородность религиозно-политических систем, как и «версий» ислама, оказывается тесно связанной с привнесениями, часто зависящими от лидера такой системы. В свое время было верно подмечено: «Ислам Хомейни отличается от ислама Каддафи или короля Халеда. Ислам Садата не похож на ислам Зияуль-Хака или Бургибы»[251]. Но вот ислам Хомейни и ислам бен-Ладена во многом близки друг другу.

Общее представление. Наиболее сложной и драматичной фигурой в исламе второй половины XX века безусловно стала фигура аятоллы Хомейни. Он первым на Востоке столь жестко и открыто противопоставил себя Западу. Он первый придал современному исламу предельно воинствующий смысл. Наконец, он первый стал использовать откровенно террористические методы для отстаивания не национальных или каких-либо иных, а именно религиозно-политических целей и ценностей.

«Зловещая фигура в чалме и черном плаще, с окровавленными руками встала над западным миром во весь свой огромный рост на тысячах плакатов в десятках исламских стран. Это он, отец современного мирового терроризма, показал зловещие примеры своим потомкам. Он не только первым прямо показал пальцем на Большого Сатану в лице западной цивилизации во главе с США. Он первым рискнул взять в заложники многие десятки американцев - работников посольства США в Тегеране. И он первым сорвал операцию освобождения заложников, которая должна была предшествовать акции возмездия. Он сорвал операцию, которой лично руководил президент США Дж. Картер, вторично одержав победу над западными «силами зла». И он удивительным образом избежал возмездия для себя, своей страны и своей религии, показав пример победы над «Большим Сатаной».

Он первым развеял образ старого доброго дедушки-священника, пятикратно на дню совершающего намаз своему мирному богу. Он первым возопил «Аллах Акбар!» во всю мощь - так, что эхо до сих пор разносится по всему миру. После него никто не может говорить о миролюбивой сущности ислама. За внешним миролюбием этой религии стоит кровожадное стремление к мировому панисламистскому господству и уничтожению неверных-«кяфиров». Создав в Кумах прообраз «идеальной исламской республики», он реально приступил к осуществлению планов захвата всего мира для господства исламской уммы. Он стал исламским Пророком XX века - реальным продолжателем дела Мохаммеда, переняв эстафету и продолжив дело ваххабитов-фундаменталистов. Он добился того, что у мусульман появился новый боевой клич: «Хомейни Акбар!» И еще неизвестно, чем аукнется это в ближайшие десятилетия»[252].

Теперь это уже хорошо известно: сторонники «братства бен-Ладена» вполне серьезно готовы провозгласить новый, еще более современный клич: «Усама Акбар!» Дело Хомейни быстро нашло своего преемника - столь же коварного, хитрого и психологически двойственного во всех своих проявлениях. Личные впечатления многих психологов от непосредственного восприятия фигуры Хомейни (в том числе и мои собственные, к сожалению достаточно ограниченные) удивительно совпадают в главном: его выступления производили на людей с западным менталитетом страшное и зловещее впечатление. Можно сказать, что от него всегда веяло огромной негативной энергетикой деструкции. Парадоксально, но исламская аудитория всегда воспринимала его прямо противоположным образом: она заражалась энергетикой своего, особого исламского созидания через разрушение чуждого для них - прежде всего, через разрушение иной, западной цивилизации. Для сторонников Хомейни это был способ психологического сплочения и даже соития на старой как мир основе: «Против кого дружить будем?» Он показывал эту основу - и правоверные сливались в своем, только им присущем экстазе.

Однако дело не в оценках и впечатлениях, и даже не в заманчивых исторических параллелях. Дело в том любопытном психологическом родстве, которое имеют между собой две безусловно наиболее знаковые для современного ислама фигуры - Р. Хомейни и У. бен-Ладена. Суть родства - раздвоенное, маргинальное положение, которое они объективно занимали между традиционным исламским и модернизированным западным обществами. Это привело к двойственности их психологии, в которой одна часть вступила в конфликт с другой и как бы «возненавидела» ее. Психологически это два примера расщепленного и внутренне конфликтного сознания, приближающегося к патологии. Того самого сознания, которое как раз и отличает психику террориста. Именно эта конфликтная двойственность стала основой их действий.

Парадоксальность и непоследовательность решений и поступков Хомейни в свое время крайне затрудняла понимание проводимой им политики и ее перспектив. Вместе с тем очевидно, что эта парадоксальность и непоследовательность, непрерывно отражавшиеся на внутренней и внешней политике Ирана, стали отражением двойственной психологической природы личности самого Хомейни. Такая двойственность вообще присуща исламским лидерам, но именно в Хомейни она нашла свое максимальное выражение.

В Хомейни сочетались два, казалось бы, взаимоисключающих типа личности: традиционный восточный религиозно-фанатичный лидер ислама и политик-функционер манипуляторского типа, откровенно западного образца. Причем, сосуществуя, первый ненавидел второго. В такой постоянной внутренней борьбе и жила эта сложнейшая личность. Внешне доминировало первое - «харизма» личности традиционного типа давала Хомейни невиданную популярность и тот «кредит доверия», который необходим для легитимности любой власти. Однако осуществлять реальную политику и просто удерживать власть в современном, уже далеко не традиционном мире нельзя старыми средствами харизматического лидера. Для этого нужно быть гибким политиком. Сочетание традиционности с индивидуалистичностью породило сплав, за которым, однако, стояла не всегда улавливаемая наблюдателями двойственность.

Не видя ее, некоторые журналисты красиво определяли Хомейни как «человека седьмого века, ворвавшегося в двадцатое столетие со скоростью летящей пули, движимой силами прошлого... Кто знает, что разнесет эта пуля в настоящем или будущем?» - ставили они риторический вопрос. Однако уже в январе 1979 года, незадолго до приезда Хомейни в Иран, более проницательные аналитики писали точнее: «...он является одновременно большим традиционалистом и в то же время вполне современным лидером»[253].

Понимание такой личности требует особого подхода. В ее поведении следует обозначить несколько линий, каждая из которых сама по себе поддается логическому анализу и даже прогнозированию. Сложность, однако, в том, что реальное поведение определяется всем взаимодействующим комплексом этих линий. А предвидеть, в каком соотношении между собой окажутся эти линии в тот или иной момент, крайне сложно.

Примеров неудачного прогнозирования поведения Хомейни и политики Ирана немало. Один из ярких - это отказ Дж. Картера и 3. Бжезинского еще в 1978 году послать в Париж к Хомейни специального эмиссара для переговоров. Американские политики не принимали Хомейни всерьез, и проиграли, сделав ставку на шаха. Есть и другие примеры стратегических ошибок. «Не будет нереалистичным предсказать будущий сценарий западно-исламского компромисса, вытекающий из единства экономических интересов, которые усилены негативным восприятием и в западном, и в исламском мире советских целей и намерений», - считал Р. Декмеджян, профессор политических наук университета штата Нью-Йорк[254]. и тоже ошибался. Г. X. Рази из Хьюстонского университета писал, что революционная ситуация в Иране развивалась по «хорошо известной схеме», но администрация Картера недооценила, дескать, научные данные, а также информацию ЦРУ, Пентагона и госдепартамента[255].

Однако эта оценка была сделана спустя два года после прихода Хомейни к власти. В целом же Запад до сих пор плохо понимает, что представлял собой «феномен Хомейни» и чем он обернулся спустя два десятилетия,

В свое время западные аналитики видели три возможные модели развития Ирана: хаос и возможная дезинтеграция государства; диктатура; конституционная демократия. На деле ни одна из них не состоялась в «чистом виде». Элементы хаоса есть до сих пор. Дезинтеграция порождается конфликтами этнических, религиозных и социальных групп иранского общества, многочисленными факторами внутреннего терроризма. Ее социальные последствия усилены отсутствием квалифицированных кадров, что является следствием кампаний против интеллектуалов, развязанных еще Хомейни, долгой войны с Ираком, истребления левых сил и т. д. Не похожа ситуация и на конституционное развитие. Хотя какие-то его элементы и появились (деятельность правящих органов основана на конституционной демократии, существуют социальные институты президента, премьер-министра и меджлиса), но в целом это трудно назвать конституционным развитием.

Существует ли ныне в Иране диктатура? Вопрос не прост. Еще в 1979 году аналитики писали: «Если события будут развиваться в таком направлении, мы можем прийти к «теомедиократии» на базе фашиствующего популизма»[256].

Динамика действий Хомейни после прихода к власти (особенно в 1982-83 годы) создала предпосылки для такого варианта. Сложившаяся религиозно-политическая система была полностью подчинена одному человеку, центрирована на нем и представляла, по сути, простой механизм реализации его личностной модели мира. Опасность обострялась тем, что массы сами наделили Хомейни традиционной неограниченной властью, и они же сами требуют от него ярких, индивидуалистических проявлений. Однако сегодня, спустя два десятка лет, наличие элементов нескольких форм правления и отсутствие единой системы упирается в старый ответ: в Иране до сих пор действует увековеченная традиционно-индивидуалистическая личностная система управления Хомейни. В основе это диктатура, но значительно ослабевшая после смерти диктатора.

Попытка создания политико-психологического портрета основоположника современного исламского терроризма выявляет тенденции, вытекающие из рассмотрения реальных действий и стоящих за ними иногда известных, а иногда скрытых причин. Но эти тенденции позволяют, на примере Хомейни, понять некоторые истоки двойственности личности религиозного лидера - одной из психологически важных основ исламистского терроризма.

Маска традиционной личности. Ответ на вопрос о том, почему именно традиционная религиозная фигура лидера встает во главе политики в исламе, достаточно понятен. Во-первых, ислам никогда не проводил различия между религией и политикой. Во-вторых, в большинстве мусульманских стран просто нет другой, нерелигиозной силы или организации, которая могла бы руководить, вдохновлять и направлять борьбу против той «вестернизации», которую после Второй мировой войны все более и более активно навязывали Востоку развитые страны Запада. В-третьих, благодаря улемам и их влиянию ислам служил главным источником формирования кадров для руководства этой борьбой.

Популярность традиционной маски в Иране была естественной реакцией на откровенно индивидуалистическую личность шаха. Хомейни пришел к власти как антитеза индивидуалистичности, как олицетворение традиционности. Ш. Бахтияр - премьер-министр последнего шахского и, одновременно, первого революционного правительства, прямо заявлял: «Хомейни - это отрицатель, разрушитель, невежда... я говорю «нет» диктатуре мулл... Мы не хотим заменять одну, уже изжившую себя диктатуру, другой, набирающей все больше сил»[257].

Диктатура индивидуализма оказалась в конфронтации традиционному обществу во многих отношениях. Психологически наиболее существенным было разрушение традиционных норм, ценностей и образцов поведения. Шах вводил новую, западную («вестернизированную») индивидуалистическую мораль. Социально-экономические реформы «белой революции» привели к отрицанию традиционного типа личности исламского шиитского общества. Однако появление нового типа личности ~ функционера западного образца, легко усваивающего социальные роли и столь же легко меняющего их в соответствии со своими индивидуалистическими интересами и политической конъюнктурой, одевающего «личину» в согласии с требованиями-ожиданиями окружающих, но всегда использующего эту личину лишь как удобную для себя маску, - было не подготовлено. По сути, тогда еще просто не сложился социально-психологический тип личности, который мог бы составить социальную основу режима шаха и его прозападных реформ. Именно поэтому традиционное общество взбунтовалось и взяло себе в лидеры супертрадиционную, как казалось большинству, личность Хомейни.

Верность шариату была лишь одной стороной его маски. Традиционность носила более глубокий характер. Это, прежде всего, традиционность власти. Она в шиизме держится на двух моментах. Во-первых, лидер должен принадлежать к «семье пророка», то есть быть потомком зятя Мухаммеда-Али от его брака с дочерью пророка Фатимой. Во-вторых, он должен быть по крайней мере выразителем воли двенадцатого из числа «праведных имамов», Махди, который был «сокрыт» Аллахом от органов чувств непосвященных («взят живым на небо»), но который «зрим сердцами верующих» через правящего ныне имама. Все правоверные живут ожиданием возвращения «сокрытого» имама («тогда наступит царство Аллаха на земле»), и каждый временный правитель, в принципе, является узурпатором - вопрос лишь в том, представляет он праведного имама или нет, а если представляет, то насколько.

Для того чтобы придти к власти, Хомейни должен был быть традиционной личностью как внешне - по поведению и декларациям, так и внутренне - по праву на власть. Удовлетворить первое традиционное требование было просто. Несложно и принадлежать к алидам - потомкам халифа Али: в современном Иране насчитывается более 600 тысяч саидов (потомков семьи пророка) и 500 тысяч полусаидов, принадлежащих к этой семье только по материнской линии. Связь же с «сокрытым имамом» обеспечивалась постепенно, и помогали в этом тысячи мулл и сотни моджахедов шиитского Ирана, выдвинувших Хомейни в качестве своего главного представителя, выделяющегося из ряда других аятолл. Так он, используя уже имевшиеся традиционно-личностные качества, приобрел важнейший компонент маски традиционного лидера и стал «выразителем воли небес» и «тенью Аллаха» на земле.

Хомейни не раз заявлял, что идеальное исламское правление было при халифе Али. Он открыто ратовал за форму государственного правления, воплощенцую в исламской республике, живущей по законам ислама, исходящим непосредственно от Аллаха. И хотя, конечно, Хомейни едва ли был «сокрытым» двенадцатым имамом, он, судя по всему, верил, что представляет его. Западные наблюдатели считали: «Он убежден - его авторитет ниспослан ему свыше». Хомейни и его окружение верили, что он «располагает разумом, способным к постижению таких глубин мысли, которые уподобляют его «сокрытому имаму»[258]. Сказанное подводит к истокам понимания двойственности личности Хомейни. Психологически все достаточно просто: те компоненты «харизмы», которые уже сложились, поневоле заставляли его самого в них верить. Здесь нельзя говорить о какой-то мании величия - дело в том, что в шиизме духовное лицо (а Хомейни с 27-летнего возраста преподавал теологию) просто обязано верить в то, что является наместником имамов и пророков. За этим стоит вся система исламского образования и воспитания. Хомейни был обязан, следуя этой системе, верить в непогрешимость «должности» имама (то есть, в свою собственную), после того как был провозглашен имамом. Обязан он был верить и в то, что со времени «сокрытия» двенадцатого имама Аллах не оставлял людей без своего наместника или кого-то, кто может получить доступ к разуму «сокрытого» имама. Кстати, даже не имея систематического религиозного образования, в то же самое обязан верить и Усама бен-Ладен.

Такая вера в собственную супертрадиционность неизбежно порождает веру в свою исключительность. Антииндивидуалистическая, традиционно-восточная личность, как бы растворенная во взаимоотношениях с другим людьми и лишь выражающая их волю, будучи вознесенной на пьедестал, быстро оборачивается своей индивидуалистической противоположностью. И тогда «традиционность» становится просто маской - той социальной ролью, которую надо исполнять как можно лучше.

В этом случае не просто продолжаются, а постоянно нарастают традиционные декларации. Вспомним: «Мы будем экспортировать нашу революцию во все точки земного шара и не сложим оружия до тех пор, пока во всем мире не будут раздаваться возгласы: «Аллах велик! Мухаммед - посланник Аллаха!»[259]. Но за этими привычными декларациями рано или поздно появляется новый, уже нетрадиционный смысл. Сам психологический механизм культа традиционной личности ведет к тому, что в умах верующих вначале вместо Аллаха подставляется пророк, затем - «сокрытый» имам, и наконец, сам Хомейни как нынешний выразитель воли Аллаха. Отсюда же следует и развитие «мухаммедоподобных» черт характера и личности Хомейни.

Судя по всему, с определенного момента он начал просто играть роль пророка, гипертрофируя свою индивидуальность. За этим стоит определенная теологическая казуистика. Согласно таухиду (одному из постулатов ислама, означающему единобожие и приведение различных сфер жизни в соответствие с требованиями ислама), идеальному обществу Аллаха, которое собирался строить Хомейни, соответствуют идеальная идеология (ислам) и идеальная личность. Однако парадокс в том, что для осуществления идеальных целей такая личность должна быть не идеальным, а трезвым реальным политиком (каким, в частности, был Мухаммед). Для этого нужна абсолютная единоличная власть и право на неограниченное проявление своей индивидуальности - ведь именно индивидуалистические черты политика западного толка, которые не могли не развиться у Хомейни за долгие годы европейской эмиграции, дали ему возможность осуществлять реальную политику.

Некоторые исламские теоретики выдвигают мысль о том, что шиизм можно рассматривать как вполне сформировавшуюся политическую партию[260].

Это - вторая сторона «Хезболлах» как «семьи Аллаха». Она близка к идеальной и совершенной партии (хезб-е тамам) всевышнего. Именно она, во главе с идеальным лидером, и строит идеальное государство. Но строительство это идет во враждебном, западном или прозападном окружении, а бороться с Западом следует, используя и его собственные, индивидуалистические методы. Так традиционный лидер получает право на их использование. Больше того, он уже как бы обязан их применять ради достижения идеальных целей. Однако успешно бороться чужим оружием, противостоя Западу в конструктивно-соревновательном плане, оказалось крайне сложно - если не невозможно. Вот тогда, за неимением иных средств, появляется терроризм.

Среди основ политического развития Хомейни, как известно, были труды аль-Фараби. Модель политического лидера («правителя», «законодателя», «имама») в этих трудах можно назвать восточной версией «Государя» Н. Макиавелли. Двойственность, приверженность принципу основателя ордена иезуитов И. Лайолы («Цель оправдывает средства»), умение быть «львом и лисицей» одновременно, выражать традиции и одновременно изменять их в угоду себе - вот что вошло в сущность личности Хомейни. Психологически это любопытно: не такими уж противоречивыми оказываются иезуитское христианство и исламская политика. При всех внешне непреодолимых различиях природа религиозно-политической психологии имеет немало общего.

Возьмем принципиально важный пример. Казалось бы, сугубо духовный, высоко моральный традиционный правитель исламской страны не должен быть заинтересован в создании мощного аппарата подавления недовольных и других аналогичных атрибутов «вестернизированного государства». Однако вскоре после прихода к власти Хомейни настоял на принятии в Иране новой конституции, легализовав свою абсолютную власть, и включил в нее специальную главу «О правлении факиха», гарантировавшую ему единоличное правление с опорой на жесткие карательные структуры. Повсеместно были введены жестокие шариатские суды. Словосочетание «главный палач Ирана» стало обозначать не публицистический образ, а всего лишь государственную должность. И если дело не доходило до средневековых костров на манер европейской католической инквизиции, то публичные казни получили легальное право на жизнь.

Психологически после этого Хомейни уже не выражал никаких традиций, надежд и чаяний населения, а воплощал себя и свою личность в политике Ирана, подкрепляя это и конституцией, и соответствующими государственными институтами, и просто силовыми структурами, осуществлявшими жесткий внутренний террор. Известны предельно натуралистические описания того, например, как Корпус стражей исламской революции (исламская полиция Хомейни) просто вырезал активистов Народной партии Ирана, имевшей свои обкомы практически во всех провинциях страны. Надо отметить, что руководство НПИ в начале исламской революции понимало роль личности Хомейни в развитии событий. «Все зависит от Хомейни, - заявлял в то время генеральный секретарь Н. Киянури. - Он пользуется поддержкой народа. Если он займет более правые позиции, народ последует за ним. Если он постарается помешать ускорению хода событий, то только он может сдержать натиск консерваторов... Вся наша политика направлена на то, чтобы не отдать Хомейни исламским правым силам». В январе 1979 года Н. Киянури положительно отзывался о Хомейни, заявляя, что «научный социализм и ислам не противоречат друг другу», и «коммунисты и Хомейни могут идти вместе практически до конца», «неограниченно долго помогая и содействуя друг другу». Трудно анализировать причины трагедии НПИ - она стала жертвой террора Хомейни. Исключительное внимание к личности аятоллы помешало увидеть социальные, экономические, политические аспекты развития событий. Возможна и принципиальная ошибка в оценке Хомейни. Имам оказался не марионеткой, поведение которой зависело от «равнодействущей» «левых» и «правых» влияний. В своеобразной ситуации антишахской революции Хомейни оказался личностью, которая была способна играть с левыми и правыми, балансируя до поры между ними, жонглировать ими, вознося то одних, то других. И попеременно выступая против них.

Так он избавлялся от потенциальных конкурентов в борьбе за власть.

Это началось давно - в начале января 1979 года, когда шах был еще в Иране, и Хомейни считал, что «массовые демонстрации в день поминовения усопших были своего рода референдумом в его личную пользу и что, следовательно, он уже имеет право назначать членов национального совета»[261].

Так уже тогда проявился незамеченный ранее индивидуализм Хомейни. Но это было только начало.

Индивидуализм в традиционной маске. Хомейни - это не традиционная личность муллы-фанатика. Не был он и «идеальным вождем» масс или человеком, обладающим различными интеллектуальными достоинствами (как рисуют его сторонники). «Правильнее всего назвать его традиционным духовным вождем иранского народа, всячески старающимся приспособить свое мышление к меняющейся обстановке», - писала лондонская «Гардиан»[262]. Суждение мягкое, но суть уловлена. «В действительности, - полагал Базарган, - аятолла всегда был антимулла. Но по возвращении он все больше испытывал давление мулл, ибо они составляли его непосредственное окружение и были далеки от того, чтобы быть прогрессивными»[263]. Так возникает образ нетрадиционного по стилю и методам реального политика, который надел маску традиционалиста пусть неосознанно, но под влиянием и в угоду приведшим его к власти муллам и обстоятельствам.

Хотя сам Хомейни настаивал на неразрывной связи религиозных традиций и веры с реальной политикой. «Я действую, - любил повторять он, - потому что я верую». Он провозглашал, что политический и религиозный лидер в исламе не просто может, а даже обязан поступать независимо от каких бы то ни было «групп давления», «классовых интересов» и «сложившегося соотношения сил». Согласно Банисадру, слова которого приводят французские исследователи, «потому, что аятолла Хомейни вновь придал политическому исламу весь его смысл, ему удалось найти в арабском и мусульманском мире такую громадную аудиторию»[264].

Таким образом, вознесение индивидуальности оказалось не противоречащим традиционалистским чертам личности - оно лишь подлило масла в огонь популярности Хомейни. Парадокс личности Хомейни был заключен в едва ли превзойденном кем-нибудь умении сочетать две грани. Будучи образцом традиционной личности, он был олицетворением Пророка и даже всего ислама для своих сторонников.

Восток всегда персонифицировал политические позиции, идеологии, взгляды. Годы эмиграции, воспитавшие в Хомейни политическую индивидуальность, дали ему свой, индивидуальный ислам. И тогда он сумел удовлетворить и ожидание ярких, индивидуалистических черт, типичное для исламских масс, - он продемонстрировал сугубо индивидуально-личностную модель ислама и «нового исламского порядка». Это легко наложилось в глазах верующих на ожидания «сокрытого» имама, который «потрясет мир» своей индивидуальностью, и дало право Хомейни на своеобразное сочетание традиционного и вместе с тем индивидуалистического поведения. Тогда он и стал приводить реальный мир в соответствие со своей индивидуалистической моделью, в центре которой стоял он сам. Он начал накладывать свой личностно-психологический образ мира на политическую реальность. Для этого же он использовал жесткие, средневековые, террористические методы.

Это имело серьезные последствия. Среди причин продолжения ирано-иракской войны, например, немалую роль сыграли притязания Хомейни на роль единственного законного выразителя воли Аллаха для всего исламского мира. Если, по его мнению, суннитское правительство Ирака не признает это (а суннитские каноны не признают необходимость обязательной персонификации Аллаха в лице имама на земле, и суннитское духовенство не было уверено в личных «божественных связях» Хокейни), то горе правительству Ирака. Сюда добавляется и высылка Хомейни из Ирака - в свое время тамошнее правительство сочло его «неугодной персоной» (как и Судан, впоследствии выдворивший У. бен-Ладена - эмигранта из Саудовской Аравии). Была и еще одна сугубо личная и психологически очень важная причина, о роли которой не следует забывать, - смерть сына Хомейни, убитого в Ираке. Так индивидуально-психологические моменты влияли на «картину мира» Хомейни, искажая реальность в угоду личностной значимости тех или иных событий для него. И это определяло проводимую им террористическую государственную политику.

Поскольку его устами «говорит Аллах» и его руками он действует, то похоже, что Хомейни психологически действительно был убежден в абсолютной истинности своей индивидуальной картины мира. Тут он и начал «играть» с реальностью, противопоставляя себя внешнему миру. Это представляет собой важнейший момент, поскольку именно эта «игра» была связана с использованием откровенно террористических методов теперь уже не только во внутренней, но и внешней политике - то есть с международным терроризмом.

«Захватив в заложники работников американского посольства и членов их семей, Хомейни пошел, с точки зрения западной цивилизации, на тягчайшее преступление. Для Ирана это выглядело несколько по-другому. С одной стороны, персы никогда не воспринимали дипломатическую неприкосновенность по-европейски обостренно. Свидетельство этого - убийство главы российской дипломатической миссии, писателя А. С. Грибоедова еще в XIX веке. С другой стороны, посланники Великого Сатаны и не вправе были рассчитывать на неприкосновенность - такова логика ортодоксального ислама. Наконец, лично для Хомейни это был вполне приемлемый, хотя и террористический, способ показать свою силу как внешнему миру, так и своим почитателям внутри мира исламского. Разумеется, он показал этим, что жизнь и здоровье неверных не представляют для него никакой особой ценности - но ничего удивительного или даже нового в этом не было. Уверовав в свою миссию, возомнив себя «мечом Аллаха», он считал террористические приемы вполне оправданными средствами борьбы. Конечно, не всякий может применять такие методы - не всякому даже му- сульманину дано стать «мечом Аллаха». Хомейни был уверен в том, что он - «воин Аллаха» и «шахэд» в самом истинном смысле этих слов. При случае он был вполне готов к тому, чтобы превратить в шахэдов всех жителей Ирана - если бы страну постигло возмездие. Ему хотелось поразить Запад, применяя к нему те методы, которые считались вполне естественными внутри исламского мира, - и это ему вполне удалось»[265].

История с захватом американских заложников по своей психологической подоплеке может рассматриваться как попытка индивидуально-личностного противостояния Хомейни всей мощи Америки, своего рода пробой сил для него[266]. Девизом его действий стало кредо исламских теоретиков-фундаменталистов: «Теперь наша очередь вводить новшества, проводить модернизацию, не порывая с нашей культурной индивидуальностью, извлекать пользу из уроков, полученных от Запада, привлекая положительное, отвергая отрицательное, и обогащать человеческое существование нашим собственным, новым вкладом»[267].

То, что акция с заложниками была индивидуальной акцией Хомейни, подтверждается тем, что его действия противостояли не только западному, но и мусульманскому миру. Более того, индивидуализм Хомейни дошел до противостояния Корану. Аятолла Шариат-Мадари (второе лицо в иерархии иранского духовенства) в то время категорически считал, что захват заложников есть «злоупотребление исламом». Сам же он «никогда в жизни не был более разгневан... из-за искажения подлинного образа ислама»[268]. По его мнению, ислам с уважением относится к иностранцам-немусульманам, а ограничение физической свободы человека запрещено Кораном, за исключением только тех случаев, когда человек лично виновен в преступлении. Заложники и пленные, по версии аятоллы Шариат-Мадари, могут выкупаться или обмениваться даже во время военных действий. Согласно мнению многих исламских теоретиков, удержание заложников было простым похищением, то есть преступлением, с которым ислам не имеет ничего общего. Своими явно террористическими действиями Хомейни усилил ту оппозицию, которая складывалась в отношении его единовластия в теологических кругах. Однако это его мало тревожило - за счет подобных акций популярность лидера росла среди рядовых приверженцев ислама. Что еще раз подтверждает: откровенно антизападный террористический ислам был личной версией Хомейни. Тем самым, именно он стал духовным отцом-прародителем воинствующего ислама для современного мира.

Хомейни вступил в противоречие пусть не с Кораном, но - и это даже существеннее - с традиционными представлениями об исламе и функциях личности традиционного исламского лидера. Индивидуализм Хомейни был настолько противопоставлен в этот момент образу традиционного лидера, что многие влиятельные и высокопоставленные единоверцы как в Иране, так и за его пределами считали, будто он находится «не в своем уме». Так высказывался, в частности, влиятельный индонезийский теолог Абдель Керим Малик Амрулла.

Между тем Хомейни был всего лишь, если можно так сказать, «не в их», традиционно-исламском уме, а как раз в «своем», индивидуалистическом уме. Он действовал по правилам, но это были правила совершенно другой, нетрадиционной игры. Это был чистой воды вестерн, действия мафиози-террориста американского или западноевропейского образца. Просто постулаты Корана не устояли перед тем самым принципом основателя ордена иезуитов И. Лайолы: «Цель оправдывает средства». Цель - шахские авуары в американских банках - явно стоила такой игры. О том, что Хомейни отнюдь не бессребреник, говорит такой факт: по сведениям шахского правительства, только за 1978 год лично Хомейни получил в виде даров 25 миллионов долларов[269]. А позиция харизматического лидера уже давала такую возможность. Опять, как и в отношении к Ираку, против которого была начата война, действовала индивидуалистическая логика - если действия Хомейни не соответствуют Корану, тем хуже для Корана.

Корни личных мотивов в действиях Хомейни в истории с заложниками можно проследить еще дальше. Вспомним: шах - личный враг для него. Ясно, что 15 лет на чужбине не могли не стать годами мучительных переживаний для Хомейни - ведь изгнавший его шах преуспевал. И вот появилась возможность добить поверженного противника, отняв у него накопленные средства к существованию, довести до пусть относительной, но все же «нищеты», заодно еще раз противопоставив себя и шаху, и Америке. Утвердить свою личность в глазах всего мира, да еще и продемонстрировать свое право на персональную трактовку и Корана, и всего ислама, - такой комплекс индивидуалистических мотивов представляется вполне вероятным в решениях и действиях Хомейни.

Отметим еще одну деталь, которая не могла не отражаться на его решениях и действиях. И западная, и иракская пропаганда против Ирана носили в то время отчетливо личностный характер, направленный прежде всего лично против Хомейни. Началось это с действий шаха и его окружения, которые не стеснялись в средствах в борьбе против аятоллы. Приведем только один пример: 7 января 1978 года официальная тегеранская правительственная газета вдруг объявила, что Хомейни «вовсе не иранец, а подкупленный англичанами гомосексуалист»[270]. Это было весьма чувствительным личным оскорблением. Похоже, что инди<

⇐ Предыдущая9101112131415161718Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: