 |
Песнь о любви между пресветлым рыцарем и прекрасной дамой
|
|
|
|
Библейские прения на пути из Святой Земли
Автор: Франц Вертфоллен
Средиземное море, 13 век
Интродукция
БОЦМАН: Экий нервный
у вас ландмайстер.
КАРЛ: Бывает.
Тащи вино.
БОЦМАН: Не осерчает?
КАРЛ: Да все одно –
нервен,
ты хоть тут, как стекло,
будь чист –
стеклышко
у сам о й Пречистой
в руке –
сорвется,
что пес с цепи,
лучше пусть будет за что
нести
наказание,
чем за просто так.
БОЦМАН: Мудро мыслишь –
тебе в стакан,
или сразу –
по миске?
КАРЛ: Господь велит
нам стремиться
к большему.
БОЦМАН: А что нервен-то –
как влюблен?
КАРЛ: Да куда уж –
духовен.
С духовными оно завсегда-то
жопа.
БОЦМАН: Платит хоть?
КАРЛ: Да пинками только.
БОЦМАН: А чё служишь?
КАРЛ: А как им, духовным,
и не служить?
БОЦМАН: Ну, будь здрав!
КАРЛ: Здрав буду,
за кровь Христа!
Чтоб послал Господь,
язычников побогаче.
БОЦМАН: А чё так?
КАРЛ: За нищими чё гоняться?
Из них и рабы –
херовы:
тупы,
безвольны –
только дерьмо коровье
в сарай таскать,
на перегное
Герда-то аппетиты
не успокоишь.
БОЦМАН: Идет.
КАРЛ: Вот блять!
ГЕРХАРД: Карл, свинья, опять?
КАРЛ: Я? Как можно! Конечно, нет!
Я со Святой Землей, майстер,
прощаюсь,
кровь спасителя каплями
в печень вливаю -
горечь отъезда нашего
заглушить.
А вы, сердечный,
вы ж спать ушли.
ГЕРХАРД: Не спится.
КАРЛ: Жаль.
Тоска?
ГЕРХАРД: Глупость.
КАРЛ: А от церквушки
вам б отлегло?
ГЕРХАРД: От мессы?
КАРЛ: От нее
или Мадонны…
ГЕРХАРД: Ну, от Мадонны…
КАРЛ: Так я за нее.
Облегчите душу.
Майстер мой Герхард,
послушайте,
|
|
|
если вот вам херово –
так нам – в море
прыгай,
вешайся,
четвертуйся –
там все одно.
Ну, облегчите душу,
не мучайте,
что вам вино
печали
или как еще писака ваш
там его обзывает,
то мне – блядский-наиблядушный ад,
что бляди ни одной
даже в портах
не снился.
Господь, смилуйся –
я за Мадонну,
я выслушаю.
ГЕРХАРД: А это – кому?
КАРЛ: Да вам.
ГЕРХАРД: В миску?
Ты, Карл, вообще охерел –
я тебе кто –
что, свинья из черни,
как ты и боцман?
КАРЛ: Что вы, майстер,
звезды светлей.
Да стакан – щербатый.
ГЕРХАРД: Не наливай
вообще.
КАРЛ: А причастие?
Плавание
кто начинает
не причащась к Христу?
Ну, зубы хоть обмакнуть,
а то я смотрю и вижу –
это у вас –
тоска.
На борту-то кого рубать?
Значит,
крестный ход – нам
с боцманом.
Дай,
думаю,
обезболюсь.
И глотает ведь!
И глаза – жёлты.
ГЕРХАРД: Карл!
Барабаны у них из кожи?
КАРЛ: А как же.
ГЕРХАРД: Волынщиков поднимай тоже.
Бойцов с матросов.
КАРЛ: Наши получше.
ГЕРХАРД: Негоже послушникам.
КАРЛ: Наши лучше
рожи
друг другу бьют,
майстер!
С интригой.
Пущай разминаются,
нече жопой на корабле сидеть.
ГЕРХАРД: Зови, давай,
и вспомни мне песнь,
где змей
убивался.
Песнь, где змей убивался
Как в тростниках
лежал Сатана,
пьяный как Марта,
гулящая в марте,
лежал Сатана.
Ой да не пил он
вина.
Как в тростниках
рыдал Сатана,
маленький, черный
и лысый,
когтистый,
несчастный,
Ой, да не пил он
вина.
В рубахе из шелка,
трусах из холста,
алый и желтый –
чисто весна -
«куда же вы,
падлы,
куда подевали
Христа?»
Ой, как рыдал Сатана
в рубахе из шелка,
в трусах из холста,
полосатых,
пьян от несчастья и зла.
«Ты ж мой сердечный,
ребристый,
терновый,
ты же мой ладанный,
мой сосновый,
куда тебя без меня?»
Ой, как рыдал Сатана,
|
|
|
в алых трусах
из холста.
«Как же ты, болезный,
с этим отребьем.
Как же мой белый,
мой светлый,
безгрешный,
как же ты без меня?»
Ой, да не пил он
вина.
«Как же ты справишься
с этим уродом
двуруким,
двуногим
и одноротым,
что ты поднимешь со дна?
Кто из болота
тягёт бегемота
не облачившись сперва?»
Ой, как рыдал Сатана.
«Куда же вы, падлы,
куда
подевали Христа?»
И речка бежала,
и дятлы стучали,
и горько рыдал Сатана.
И вот он явился –
препотный,
прелипкий,
пречерный,
уксус в усах.
«Вот я – говорит,
проткнут
и избит,
то ли бог,
то ли стыд.
Вот я, смотри,
то ли шип,
то ли мысль
не отпускает виска.
Что же нам делать
с тем бегемотом –
двуруким,
двуногим,
и одноротым,
что же нам делать,
ну что же нам делать-то
с ним?
Уж как ласкали,
а как пинали,
как поднимали
по роже,
по жопе –
и глазом не движет,
и ухом не слышит,
и зубом не пышет,
ну что же нам делать,
брат,
что же нам делать-то с ним?»
И речка бежала,
и дятлы стучали,
и летом сипел тростник.
«А на хер!
Подпалим.
Зажарим.
До корочки
хрусткой,
до корочки
вкусной
зажарим
и не съедим.
Оставим в огне,
оставим печали,
и будем плясать
добротно
ногами,
и будем жужжать
святыми
крылами,
и томно на арфах,
так томно на арфах
тренчать.
И будет нам лето,
и будет нам слава,
и будет нам
рам-пам-пам
жарко
и яро
сквозь дырочки
в белых запястьях,
гвоздичные дырочки
в хрупких запястьях,
дырки от гвоздиков
в тонких запястьях
мир
новоявлять.
А как догорит
до тла
и до пепла,
до тростника,
без остатка –
до снега
растаявшего,
до снега
как догорит –
зальем по болоту,
положим
одноголовых
туда бегемотов
и просто положим,
ну просто положим…
и станем субботой –
венком и венцом,
последним,
первейшим днем
Бога.
Вино,
тростник
и суббота.
И вместе –
И это – всё.
Как в тростниках,
в сизых трусах –
пьяно, что Марта,
гулящая в марте –
чисто весна,
ангелы пляшут,
ой, да не пили вина.
Ай как не пили,
магистр,
не пили,
от счастья рыдал
Сатана.
Песнь о любви между пресветлым рыцарем и прекрасной дамой
|
|
|
Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem –
сказал ей пресветлый
рыцарь.
In unum Dominum, Deum de Deo, Lumen de lumine –
отвечала дева
и думала:
«Апокалипсис – щас,
страшный суд – на хер,
охренительна
на тебе
была бы сутана,
котта
с кольчугой –
да! –
еще круче,
добраться б до кубиков,
что под ней».
БАРОНЕССА: Ja, ja, fantastisch, святой отец, что там с Иисусом?
«Да она-то блядь,
но вы,
с вашим вкусом
как
на кузину мою
польстились?
Где были
глаза,
господин мой рыцарь?
Перстень каков!
Тут не камень –
сердце,
и много ль девок
у вас,
милейший
служитель
Девы?
Апокалипсис – щас,
а геенну - на хер,
вам, уважаемый,
ужинать
с нами –
мной и святейшим духом.
БАРОНЕССА: Ja, ja, fantastisch, нужен! Так нужен духовник.
А говорят, что кто-то
очень любит
любить
под псалмы.
Раздобудьте кастрата
или хотя бы
мальчиков -
сладость
любви
под Credo.
Да! О господь наш Йесус!»
Но рыцарь
к мыслям
её
оставался
хлад.
Отсюда мораль –
нече
пресветлым
шататься по Акре
и особливо жрать
без оруженосца.
Ave Maria, gratia plena –
сказал он
и, может быть,
встал на колени
не то перед
нею,
не то перед небом
закатным
на башне –
как их там –
минарете.
ГЕРД: Sancta Maria, mater Dei,
Ora pro nobis, peccatoribus,
nunc et in hora mortis nostrae...
трижды святая,
благослови.
Дева -
пальцами онемелыми
не сложить креста –
когда даже кишкам,
даже бабьим –
трепетно –
ишь как умеют,
светлые –
куда
до них нам?
Итак,
дева
думала –
«Да!
О да!
Всю меня,
господин мой рыцарь,
так,
как угодно вам –
хоть верхом,
хоть раком,
пока солнце еще играет
в сарацинской
п ы ли.
И чтоб муэдзины выли,
И боже, господь наш Иесус,
чтоб длился,
и ткался,
и пелся
этот
наибелейший,
рейнский этот -
ах, яблонь цвет –
сон
его».
Но кто жарит-то богородиц
на минаретах?
Бедная девочка.
Отсюда мораль –
опасно играть
с воображением
светлых.
Непредсказуемо.
“Да ты ж, сука!
Что ж ты по пальцам,
совсем ослеп?» -
|
|
|
вопрошал наш рыцарь
старательнейшего из
учителей.
ГЕРД: Только пьющего.
КАРЛ: Что вы, магистр,
волнующегося –
а то ученик
и копье-то держал как…
ГЕРД: Карл! Ты, кажется, песню пел.
КАРЛ: «Так что ж ты, сука, по пальцам бьешь?».
И скинул рыцарь
котту,
камису –
жара
и пот -
тренировки,
дворик
в замке добрейшего
из сеньоров.
«Хорош!
Вот чёрт!
Неужели ж
мимо?
Святой отец,
неужели ж вы
и склонны к
мужчинам?
Это ж блять просто,
а не потеря».
Жара – обедена.
Дама спустилась со стен
во дворик.
Колодец,
бочки,
вода
и двое
только,
за вычетом пресвятого духа,
и море
близко,
ласкает слух.
Юность
тела
горячего
боем,
разгоряченного
водой
колодезной,
Небо – не боле
песка
в ногах.
Атлас
синий
в груди ей
жал.
Ах ты ведьма,
зрачки-опалы,
наклоняйся,
сжимай камень
и зубы
тоже.
Подолом
я займусь
сам.
И обедня.
И колокола звонят –
сзывают.
Облом,
парни.
Кyrie Eleison, Deus,
Kyrie Eleison.
И всё.
И дальше
святейший брат наш
к ней оставался хлад.
Мораль –
если по пальцам,
то терпят,
а не матерят.
Так оно,
может,
плезиру
больше.
ГЕРД: Ты под палками о том порассуждать не хочешь?
КАРЛ: Магистр,
ну то же – песня,
чего встревать?
А ведьма та,
бестия…
ГЕРД: Дама.
КАРЛ: Она.
Не сдалась,
сказала,
расстроенная –
нужен,
значится,
мне конвой –
имею желание
таскаться
под самой жарой
по всем пустыням,
чтоб ордена затрахались
провожать.
ГЕРД: Что так и сказала?
КАРЛ: Подумала так.
И снова сошлись.
Чайханщик,
ковры
и мухи –
на запах баранины.
Солнце
удила плавит.
ГЕРД: Отдыхайте,
поставим вам ширмы,
внесут тазы,
искупайтесь.
БАРОНЕССА: Отец мой,
а вы?
ГЕРД: А мне – помощь,
защита и исцеленье,
в служебное время
ванные
не по сану.
БАРОНЕССА: Вина?
ГЕРД: Осанна. Раздевайтесь и спите спокойно вдвоем …
БАРОНЕССА: Вдвоем, отец мой?
ГЕРД: С честью и духом господним,
пребывающим с каждым,
осененным крестом
веры
истинной.
«Сволочь!
С крестом?
Да гашиш
вонючих
арабов
кружит,
укачивает
меньше,
чем тело моё!
Вино так не сладко
последним
из падших,
как запах
на ребрах
моих,
ты!
Собакой
я за тобой
побиралась,
ты,
сволочь!
Да хоть мужиков люби!»
БАРОНЕССА: Мне надо идти.
ГЕРД: Там лошади мрут.
БАРОНЕССА: Я не лошадь.
Что спорно.
ГЕРД: Дитя мое, не мучайте ордена.
|
|
|
БАРОНЕССА: А вы отдыхайте
от праведных
ваших
трудов,
мне там зачем
конвой.
Конвой там – не нужен.
Так.
ГЕРД: Что это за дело?
БАРОНЕССА: Отдохнуть духом.
ГЕРД: С честью?
БАРОНЕССА: Брат мой, а разве бывает иначе?
ГЕРД: Не брат, а отец, вы не в ордене, дама.
БАРОНЕССА: Благородный наш, спите.
ГЕРД: Nisi Dominus aedificaverit domum in vanum laboraverunt qui aedificant eam.
сказал ей пресветлый рыцарь.
БАРОНЕССА: Nisi Dominus custodierit civitatem frustra vigilavit qui custodit
отвечала дева.
И светлый думал:
«Какова шлюха!
Вокруг меня
и вот так –
к арабу?
Дрянь!
Попробуй только,
Собака!»
ГЕРД: Хорошо, пошли.
Людей поднимать не будем.
Я, вы и господь
наш Иесус.
Марево,
и стена,
и, боже,
если она поплывет
негоже
тело бросать,
хоть поди и шлюха,
дай мне сил
дотащить
кольчугу,
её и себя обратно.
А вообще,
мне уже и не жарко –
это ль повод
для беспокойства?
БАРОНЕССА: Змея!
Да. Их тут развелось,
на святой земле.
ГЕРД: Баронесса,
даже змеи
благоразумней
нас.
БАРОНЕССА: Да змея же право!
ГЕРД: Перешагните, ей слишком жарко.
БАРОНЕССА: Подойдите сейчас же! Она разевает пасть!
Да твою ж мать!
ГЕРД: Где?
БАРОНЕССА: Уползла. Вон туда, к купели.
Развалины сизые
церкви.
Ах ты ж, с-
хватить как куль,
через плечо
и на алтарь,
алтарь – далек,
хер с ним,
трава сойдет.
Господь,
блядская ты моя
кольчуга
и –
ужас,
синейший ужас
солнца
в ящеркиных
зрачках.
Смотри,
ящерка,
наблюдай,
как травы
и ангелы,
пень
и кипь
вбирают
благость
и бархатность
с рук моих.
Как умираю
желанием
вместить
ужас
белейший
сияния
святой земли,
ярость всю
солнца.
Так говорил рыцарь духу господню,
звонко
впечатывая ладонь
в ягодицы
елея
мягче.
Мораль:
свистят евреи,
что зло – в кудряшках,
у девиц
юрки особенно –
полупопия,
их
и надобно
избегать.
Сum angelis –
Cum angelis et pueris –
звенели
стены,
свечи.
Cum angelis fideles –
И ветер свеж,
И свеже
тело
её
на алтаре твоем.
Святой ты мой Петр,
Дева,
Вот я –
Triumphatori morti –
вот слезы мои –
не счастья,
не горести,
любви,
господи.
Сохрани
стены эти,
и волны,
и тело её
на алтаре,
и меня в ней,
как песнь
монахов
в аббатствах
на скалах,
где взгляды
святых
сообщают
о радости
«Осанны»,
звучащей
в правильный самый
момент.
Вот слезы мои –
не счастья,
не горести –
знания,
господи.
Сохраню в памяти,
Сведу в точку –
буду знать,
знаю,
господи,
как не наполнять небо твое
возгласами
синичьими
просьб.
Да будет оно чистым
и звонким,
как колокол
над распушенными
волосами
её.
Hosanna,
Hosanna
in excelsis.
Тут уже без морали –
на колени, братья,
и Amen.
Laudate pueri Dominum,
и сына,
я так скажу – не того,
но нынешнего
сына
его.
Конклюзия
Ну, здравствуй,
боже.
Пил?
Устал?
А у нас тут – буря
собирается,
вроде как.
Магистра,
слава тебе,
развлекли,
боже,
миленький,
пусть
вернет мне долги
за бои,
а то – оштрафует,
а я честно
ставил,
ну я-то лучше
знаю,
кто кому морду набьет,
а он –
но ты его сохрани,
господь.
Пойдем ко мне,
посиди,
послушай –
волны чавкают,
хорошо,
хоть кружево
из них,
да чаек
плети,
пойдем,
отведи
мне душу,
наслушался?
А еще парус у нас
порвался.
А он грызется:
недоебался
с девкой своей,
понимай –
любовь.
Сам и сбежал.
Не приведи,
господь,
чтоб я однажды
и стал духовным.
Лучше пошли мне домик какой,
ну и бабу порозовощекей,
чтоб не бранчлива,
чтоб дичь,
чтобы стелила,
ну, согревала,
пойду я монахом,
как помрет –
буду сказание
о нем писать.
Верно,
господи,
что нам с тобой-то,
скамья, кровать –
еще немного
и в нашем возрасте
почивать
на прошлом.
Хоть и не хочется.
Хочется – большего.
Люблю я, боже,
мурашек
на жопе,
когда перерезаешь врагам-то
горло –
ну или там,
предположим,
копьем,
кинжалом,
а лучше – щитом,
чтоб мозги через ноздри.
Так их,
псов,
обезьян,
бегемотов,
но ты понимаешь –
с себя
лепил,
вот, господи,
и не приведи
к бездействию.
Грехи какие –
прости,
но тут разве с ним
нагрешишь?
А то и нужно ведь
пару раз -
каяться лучше,
резвей,
да разве отпустит,
нет –
магистру нашему
подавай
честь.
А так – молодец,
не то что кремень –
сталь Дамаска.
Хорошо б,
Господи,
чтоб
задержался
подольше
среди людей,
не забирай к себе –
дай помлеть
на твое совершенство.
А то иначе – вино и ведьмы,
и где, спрашивается,
отблески рая?
Не спал ты, боже,
устал, бедняга?
Ну, пойдем,
я ему в ноги,
а ты - на кровать
и спи.
Смотри не разбуди
только
сына.
Хорошо
перед бурей
невинным.
Сон наш
будет
и полн,
и слад.
Ты дай ему веры,
Боже,
а мне,
мне – шмат
какой
пожирнее
сала.
Да не покинет мягкость
бытия
истинного
в раю
ни меня,
ни Герда,
пребудет пусть
успокоение
вечных
в сердце,
зрачках,
запястьях.
А бегемотов
тягать
не надо.
Зажарим до корочки хрусткой
и не съедим –
забудем,
а, может,
о чудо –
сдуем
извечным
дыханием
твоим.
Ну что, боже,
славный,
аминь?
Ай,
как на циновке из тростника
засыпая –
циновочка
тверда и свежа –
ай,
как от счастья,
глубинного счастья
ох
как храпел Сатана.
Трам-пам-па!
Конец
ВСЕНЕПРЕМЕННЫЙ ПАБЛИК: https://vk.com/franz_fww
Видео с чтением стиха от автора: https://youtu.be/WEQQJk1mWIU
|
|
|
