А. Тарковский. Слово об Апокалипсисе

Ниже приводится речь, которую А. Тарковский произнес в Лондоне, в Сент-Джеймском соборе, в 1984 году. Не во всем можно согласиться с его оценкой книги Карлоса Кастанеды, но, тем не менее, размышление великого русского кинорежиссера об Апокалипсисе представляется сегодня крайне актуальным.

Я не слишком привык к выступлениям, подобное которым отваживаюсь сделать сам, тем более к выступлениям в таком месте, как церковь. Я несколько робею, так как осознаю, что хочу выразить концепции мирского человека. Но поскольку я не собираюсь делать никаких специальных докладов, а просто попытаюсь размышлять по поводу того, что означает Апокалипсис для меня как для художника, то, думаю, это как-то спасет положение и объяснит, почему я на это решаюсь здесь.

Сам факт моего участия в этом фестивале носит, на мой взгляд, характер вполне апокалиптический - в том смысле, что если бы мне несколько месяцев назад сказали, что это возможно, я не поверил бы. Однако последнее время сама моя жизнь приобрела оттенок апокалиптичности, следовательно, и этот шаг вполне естественный и логический.

Пожалуй, Апокалипсис - самое великое поэтическое произведение, созданное на Земле. Это феномен, который, по существу, выражает все законы, сформулированные человеку свыше. Мы знаем, что в течение очень многого времени идут споры по поводу разночтения тех или других отрывков из Откровения святого апостола Иоанна. Мы привыкли к тому, что Откровение истолковывают. Это как раз то, что, на мой взгляд, делать не следует, потому что Апокалипсис истолковать невозможно. В Апокалипсисе нет символов. Это образ.

Если символ можно интерпретировать, то образ - нельзя. Символ можно расшифровать, извлечь из него определенный смысл, отчеканить его в формулу, тогда как образ невозможно понять, его можно ощутить и принять, ибо он имеет сколь угодно много возможностей для толкования. Он как бы выражает неисчислимое количество связей с миром, с Абсолютным, с Бесконечным.

Апокалипсис является последним звеном в цепи образов, запечатленных в Евангелии, последним звеном, завершающим человеческую эпопею - в духовном смысле слова. Мы живем в очень тяжелое время, и сложности его возрастают с каждым годом. Зная историю, мы можем вспомнить, что в ней уже не раз говорилось о приближении апокалиптических времен. Сказано: «Блажен читающий и слушающий слова пророчества сего и соблюдающий написанное в нем; ибо время близко». Тем не менее условность понятия времени здесь очевидна, ведь мы не можем с точностью определить, когда настанет то, о чем пишет Иоанн. Это может случиться завтра, это может случиться через тысячелетие. И в этом смысл этих строк: духовное состояние человека должно быть таковым, что он постоянно должен ощущать ответственность за свою жизнь. Невозможно представить себе, что Откровение написано тогда, когда время уже закончилось. И нельзя делать никаких определенных выводов из текста как такового.

Вы, наверное, заметили, что в Апокалипсисе очень много точных чисел, дат. Например, сообщается число жертв и число праведников. Но, с моей точки зрения, это вовсе ничего не значит, это образная система, которая рассчитана на эмоциональное восприятие. Цифры... Конечно, какие-то моменты в человеческой судьбе зафиксированы, предугадываются в будущем. Я в детстве очень любил книгу «Робинзон Крузо»: в ней мне всегда очень нравилось подробное перечисление того, что было выброшено на берег, и того, что являлось добычей Крузо.

Мы существуем в материальном пространстве и времени. Это значит, что мы живем благодаря наличию этого феномена (или двух феноменов) и очень чувствительны к ним, прежде всего, потому что они ограничивают наши физические возможности. Но ведь, кроме того, человек создан «по образу и подобию Божию», значит, обладает свободой выбора, способностью к творчеству. В последнее время (и не просто в последнее, а уже довольно давно) мы задаем себе вопрос: а не греховно ли вообще творчество? Почему же возникает такой вопрос, если мы заведомо знаем, что творчество напоминает нам о том, что мы и сами сотворены, что у нас один Отец? Почему возникает такая, я бы сказал, кощунственная мысль? Потому что кризис культуры последнего столетия привел к тому, что сегодня художник может обходиться без каких-либо духовных концепций. Что это значит? Это значит, что творчество для него является проявлением какого-то инстинкта, что ли. Ведь мы знаем, что некоторые животные тоже обладают примитивным эстетическим чувством и могут создавать нечто завершенное в формальном, натуральном смысле. Ну, скажем, соты, которые пчелы создают для того, чтобы класть туда мед. Нечто подобное происходит в искусстве и сейчас: художник стал относиться к таланту, который ему дан свыше, как к своей собственности. Он стал считать, что талант ни к чему не обязывает. Этим объясняется та бездуховность, которая царит в современном искусстве. Оно превращается или в какой-то формальный поиск, или в товар для продажи. Вам не стоит объяснять, что кинематограф находится в крайней точке такого состояния, ведь, как известно, он родился в конце прошлого века на ярмарке с целью получения чистой прибыли.
Я недавно был в музее Ватикана. Там огромное количество залов, где размещена современная, так называемая «религиозная» живопись. Конечно, надо видеть, насколько это ужасно. И я не понимаю, почему эти, с позволения сказать, произведения располагаются в стенах такого музея. Как такое может удовлетворять эстетический вкус верующих людей и, в частности, католическую церковную администрацию? Это просто поразительно.

О современном кризисе. Мы живем в изуродованном мире. Но ведь человек рожден свободным и бесстрашным. А вся история наша свидетельствует о желании спрятаться, защититься от природы, которая все больше и больше заставляет нас скучиваться. Мы и общаемся-то не потому, что нам нравится общаться, не для того, чтобы получать наслаждение от общения, а чтобы не было так страшно. Если наши отношения строятся на таком принципе, то цивилизация наша идет ошибочным путем. Вся технология, весь «технический прогресс», который сопровождает историю, по существу, создает протезы: он удлиняет наши руки, обостряет зрение, позволяет нам передвигаться очень быстро. И это имеет принципиальное значение. Да, сейчас мы передвигаемся в несколько раз быстрее, чем в прошлом веке, но мы не стали от этого счастливее. Наша личность, наша душа вступила в конфликт с обществом. Мы не развиваемся гармонично, наше духовное развитие настолько отстало, что мы уже являемся жертвами лавинного процесса технологического роста. Мы не можем вынырнуть из этого потока, даже если бы и хоте ли. В результате, когда у человечества появилась потребность в новой энергии, когда оно открыло эту энергию, то нравственно оно оказалось не готово, чтобы использовать ее во благо. Мы как дикари, которые не знают, что делать с электронным микроскопом. Может быть, им забивать гвозди, разрушать стены? Во всяком случае, становится ясно, что мы рабы этой системы, этой машины, ход которой остановить уже не возможно.

Далее. В плане исторического развития мы настолько перестали доверять друг другу, надеяться, что можем помочь друг другу (хотя прежде все делалось, чтобы сообща выжить), что мы сами, каждый из нас персонально, в сущности, не участвуем в общественной жизни. Личность теперь не имеет никакого значения. Проще говоря, мы теряем то, что нам было дано с самого начала, - свободу выбора. Вот почему я считаю путь, по которому пошла наша цивилизация, ошибочным. Русский философ Николай Бердяев очень тонко заметил, что в истории цивилизации существуют два этапа. Первый - это период расцвета истории культуры, когда развитие человека более или менее гармонично и зиждется на духовной основе, и второй, когда начинается цепная реакция, не подчиненная воле человека, когда динамика выходит из-под контроля, когда общество теряет культуру.

Что такое Апокалипсис? Как я уже сказал, па мой взгляд, это образ человеческой души, наделенной чувством ответственности и обязанностями. Каждый человек переживает то, что явилось темой Откровения святого Иоанна, то есть не может не переживать. И, в конечном счете, поэтому, именно поэтому мы можем говорить, что смерть и страдание, по существу, равнозначны, особенно если страдает и умирает личность или если заканчивается цикл истории и страдают и умирают миллионы. Человек способен перешагнуть только тот болевой порог, который ему доступен.

О нашем конформизме. В Откровении Иоанна сказано: «Знаю твои дела; ты не холоден и не горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих». Это значит, что равнодушие, безучастие приравнивается к греху, к преступлению перед Творцом. С другой стороны: «Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак, будь ревностен и покайся». Ощущение человека кающегося - это в общем-то начало духовного пути. Такие ощущения приходят к разным людям по-разному и в разное время. Скажем, Достоевский. Существует мнение, что это религиозный православный писатель, который рассказал об особенностях своей веры. Мне кажется, это не со всем так. Достоевский сделал свои великие открытия только потому, что был первым из тех, кто ощутил и выразил проблемы бездуховности. Его герои страдают оттого, что не могут верить. Они хотят, но они утеряли этот орган, которым верят. Атрофировалась совесть. С каждым годом Достоевский становится как-то все более понятным, даже модным. Именно потому, что проблема неверия разрастается все шире и шире; потому, что самое трудное - верить; потому, что надеяться только на одну благодать в общем-то невозможно. Конечно, счастлив человек, которого посетило это состояние. Но далеко не каждый может этим похвастаться. Главное, для того, чтобы ощутить себя свободным и счастливым, нужно бесстрашие.

Каким-то чудесным образом все эти проблемы запечатлены в Апокалипсисе. Апокалипсис - это, в конечном счете, рассказ о судьбе. О судьбе человека, который неразрывен между собою как личностью и обществом. Когда природа спасает вид от вымирания, то животные не ощущают драмы существования. Поскольку человек сам намечает свой путь благодаря свободе выбора, он не может спасти всех, но может спасти только себя. Именно поэтому он может спасти других.

Мы не знаем, что такое любовь, мы с чудовищным пренебрежением относимся к себе. Мы не понимаем, что значит «возлюбить самого себя», даже стесняемся этого, потому что думаем, что любить себя - значит быть эгоистом. Это ошибка. Любовь - это жертва, но человек не осознает ее; жертвенность может заметить кто-то третий, стороннее лицо. И вы, конечно, помните и другую заповедь: «возлюби ближнего своего, как самого себя». Любить самого себя - это основа всех чувств, мерило человеческих ценностей. И не только потому, что человек осознал сам себя и смысл своей жизни, но и потому также, что во всем начинать всегда следует с самого себя.

Я не могу похвастаться, что пре успел в том, о чем сейчас говорю. И, естественно, я далек от того, чтобы выставлять себя в качестве примера. Наоборот, я считаю, что все мои несчастья проистекают именно из-за того, что не следую себе. Наша беда часто заключается в том, что и обстоятельства нам ясны, и результат, к которому приведет нас ошибочный взгляд на вещи, но мы продолжаем жить вопреки себе.

Пожалуй, неверно было бы думать, что Апокалипсис несет в себе только идею наказания. Может быть, главное, что он дает, - это надежду. Несмотря на то, что «время близко» (а для каждого из нас в отдельности оно действительно очень близко), для всех вместе оно «далеко», и никогда не поздно спастись. Апокалипсис страшен каждому в отдельности, но для всех вместе он оставляет надежду. И в этом смысл Откровения. В конечном счете, его антиномия, выраженная образно, для художника является таким мощным инспирирующим, вдохновляющим началом, что поневоле удивляешься, сколько можно найти в нем точек опоры для любого состояния души.

Что касается вопроса о гибели пространства и времени, перехода их в новое состояние, то об этом сказано поразительно. По поводу исчезновения пространства: «И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои. И небо свилось, свившись как свиток; всякая гора и остров двинулись с мест своих».

Небо, которое скрылось, свившись, как свиток... Я не читал ничего прекраснее, чем этот отрывок. А вот еще о том, что произошло после снятия седьмой печати. Разве может художник слова найти способ, которым это выражено! Как удивительно можно выразить не только возникшее напряжение, но и этот порог небытия! «И когда Он (то есть Агнец) снял седьмую печать, сделалось безмолвие на небе как бы на полчаса». Как сказал мой друг, здесь слова излишни. Снята седьмая печать - и что? Ничего. Наступает тишина. Это невероятно! Отсутствие образа в данном случае является самым сильным образом, который только можно себе представить. Какое-то чудо!

Есть книга, в которой автор, Кастанеда, написал историю журналиста, по сути, свою историю о том, как он учился у одного мексиканского колдуна. Это потрясающе интересная книга. Но дело даже не в этом. Возникла легенда, что никакого колдуна не было, что это никакие не дневниковые записи, а все выдумано Кастанедой: и способ собственного обучения, при помощи которого он хочет изменить мир, и сам колдун, и его метод. Но это нисколько не упрощает сути дела, наоборот, усложняет ее. То есть если все это придумано одним человеком, то это еще большее чудо, чем то, которое бы случилось на самом деле. Короче говоря, моя мысль сводится к тому, что художественный образ, в конечном счете, всегда является чудом.

Вот еще кусочек из десятой главы. По поводу времени сказано тоже очень красиво: «И Ангел, которого я видел стоящим на море и на земле, поднял руку свою к небу и клялся Живущим во веки веков, Который сотворил небо и все, что на нем, землю, и все, что на ней, и море, и все, что в нем, что времени уже не будет». Это выглядит как обещание, как надежда. И, тем не менее, остается тайна.

Дело в том, что в Апокалипсисе есть одно место, которое выглядит очень странно для Откровения: «И когда семь громов проговорили голосами своими, я хотел было писать; но услышал голос с неба, говорящий мне: скрой, что говорили семь громов, и не пиши сего». Интересно, что Иоанн скрыл от нас? И почему он сказал, что что-то скрыл? К чему эта странная интермедия, ремарка? Эти тонкости взаимоотношений ангела и Иоанна Богослова? Что это было, чего не надо знать человеку? Ведь смысл Откровения заключается как раз в том, чтобы человеку открылось знание. Может быть, знание делает нас несчастными? Вы помните: «И знание умножает скорбь»? Почему? Или надо скрывать от нас нашу судьбу? Какой-то момент судьбы? Я бы, например, совершенно не мог жить, если бы знал пророчество о собственной судьбе. Видимо, жизнь теряет всякий смысл, если я знаю, как она кончится. Конечно, я имею в виду свою личную жизнь. В этой сокрытости есть какое-то невероятное, совершенно нечеловеческое благородство, перед которым чувствуешь себя беззащитным младенцем и одновременно охраняемым кем-то. Наше знание потому неполно, чтобы не осквернить Бесконечность, чтобы оставить надежду. В незнании человеческом есть надежда. Незнание - благородно. Знание - вульгарно. Поэтому такая забота о человеке, которая выражена в Апокалипсисе, во многом вселяет в меня надежду, нежели оставляет наедине с чувством страха.

И теперь я задаю себе вопрос: что я должен делать, если я прочел Откровение? Совершенно ясно, что я уже не могу быть прежним не про сто потому, что изменился, а потому, что мне было сказано: зная то, что я узнал, я обязан измениться.

Я хочу поблагодарить тех, кто пригласил меня на сегодняшнюю встречу. Я не собирался вам ничего открывать нового. Я хотел (и получил то, что хотел), размышляя в вашем присутствии, почувствовать важность этого момента. Вы мне дали возможность прийти к каким-то выводам и вернуться к каким-то своим мыслям, потому что думать об этом в одиночестве невозможно. Собираясь снимать свою новую кар тину, собираясь делать новый шаг в этом направлении, мне совершенно ясно, что я должен относиться к своей работе не как к свободному творчеству, а как к поступку, как к вынужденному акту, когда уже работа не может приносить удовлетворение, а является каким-то тяжелым и даже гнетущим долгом. Честно говоря, я никогда не понимал, как художник может быть счастлив в процессе своего творчества. Или слово это неточное? Счастлив? Нет, никогда. Человек живет не для того, чтобы быть счастливым. Есть вещи гораздо более важные, чем счастье.

Спасибо большое.

Сент-Джеймский собор, 1984 г.