Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Антиутопия: здравствуй, дивный новый мир




Развитие антиутопической направленности в научной фантастике неразрывно связано с жанром утопии. Собственно, если бы не существовало такого жанра, как утопия, антиутопии наверняка бы не возникло. Антиутопия по своей сути ведет диалог, а скорее даже спорит с утопией, с основной её идеей, опровергая возможность создания гипотетического идеального государства/общества, причем весьма успешно. Её успех обусловлен даже не природной человеческой склонностью к чрезмерному скептицизму, а скорее более вероятной возможностью воплощения концепции антиутопии в жизнь. Почти всегда в антиутопических романах изображены гиперболизированные недостатки реально существующих людей, их идей и пороков, а также обществ, в которых они существуют. Стоит заметить, что антиутопические романы скорее сосредоточены на судьбах отдельных личностей, чего нельзя сказать об утопиях, повествующих об обществе, как о едином целом. Жанр антиутопии нельзя назвать «приземленным», он скорее более «реален» (точнее, его легче экстраполировать на действительность), и направлен на критику существующего положения дел. Антиутопии оторваны от времени, и единственное, что можно сказать о временном интервале в антиутопии – действо происходит после смерти утопии. Дистопический строй – расплата за некогда существовавшую «утопию», переросшую в абсолютную себе противоположность из-за фатальных ошибок, исправить которые не представлялось возможным. Классическая антиутопия суть жесткий тоталитарный режим с абсолютным контролем над всеми сферами жизни общества, и, чаще всего, тотальная индоктринация населения, подавление индивидуальности и абсолютное угнетение всего человеческого, в результате чего человек превращается в бездумную оболочку, неспособную к каким-либо противодействиям системе. Главное чувство человека в такой обстановке – страх, причем страх не инстинктивный, не страх в ожидании опасности, а страх иррациональный, преследующий постоянно и неотрывно, создающий атмосферу, присущую только лишь антиутопическим государствам.

Часто в дистопиях все люди оказываются уравнены в своих правах и возможностях, за исключением правящей верхушки и их приспешников – казалось бы, абсолютно утопическая идея. Однако, в пресловутой атмосфере страха и ропота перед великой Системой такой контакт между людьми приводит к весьма печальным последствиям, стоит лишь вспомнить самое значимое для жанра антиутопии произведение, «Мы» Евгения Ивановича Замятина, в котором ясно отражены последствия такого фамильярного всеобъемлющего панибратства: каждый житель Единого Государства считает своим священным долгом донести о проступке или девиации в поведении своего «брата» в Бюро Хранителей; еще один яркий пример – организация Сыщиков в не менее значимом романе, «1984», Джорджа Оруэлла, где все зашло намного дальше, и детей с самого раннего возраста натаскивают на донос о любом неправомерном действии со стороны даже самых близких родственников; по этой причине в тюрьме оказывается Парсонс, на которого донес собственный сын. Тотальная слежка превращается из паранойи во вполне объективную действительность: чего стоят одни стеклянные стены и мониторы слежения в произведениях вышеупомянутых авторов. Человеку отныне не предоставлено личное пространство, взамен ему предоставляется крохотный кусочек пространства общего, государственного.

Возможно, по этой же причине в антиутопиях многие люди тяготеют к низменным удовольствиям –Уинстон, главный герой «1984», боготворит моменты близости с Джулией, ровно как и Д-503 («Мы») ищет моментов близости сперва с привычной ему О-90, а затем с I-330. Со слов Бориса Ланина, в антиутопиях «телесное является возбудителем духовного», и при жестком и систематизированном подавлении всего возвышенного в человеке это не является удивительным. Однако, в рамках системы половой инстинкт терял всю свою прелесть, и либо был под абсолютным запретом (все тот же оруэлловский «1984», в котором главная функция брака – репродуктивная), либо введен в состояние настолько обыденного и привычного, что проходил по расписанию, лишенным всяческого удовольствия (очевидные примеры - «Этот идеальный день» Айры Левина и все тот же «Мы» Замятина).

Еще одно существенное различие утопии и антиутопии как литературных жанров – присутствие главного героя-эксцентрика (в некоторых случаях этой персоной может являться и не главный герой, однако присутствие такого индивида необходимо для структурного завершения антиутопического произведения), ставящего себя против порядков, установленных Системой. В то время как житель дистопии действует систематизировано и упорядоченно, преследуя некий заданный ранее паттерн, герой-бунтарь отказывается от привычных каждому занятий, предпочитая собственный путь; порой главного героя стоит только подтолкнуть в сторону начала изменений.

«Мы» Евгения Ивановича Замятина: матрица антиутопии
Итак, приступая к разбору антиутопических произведений, стоит начать с романа, который я уже упоминал, послужившего шаблоном для всех последующих антиутопических произведений – «Мы» Евгения Замятина. Произведение Евгения Ивановича суть карикатура на советское общество «грядущего» и на братоубийственную Гражданскую войну. Мир его романа – упорядоченный, отшлифованный куб из холодного стекла, идеальный и равный во всех отношениях. Это мир Единого Государства, государства, в котором «у каждого есть право на каждого», государства, в котором из людей извлечено все человеческое, отобрано все: свобода, индивидуальность, приватность, имена, вместо которых выступают «нумера»; в конечном счете изъята даже фантазия. В Едином Государстве все подчинено математическим законам и уравнениям, подсчитано и заковано в сухие рамки логики.

Да, Государство избавило Человека от голода благодаря искусственной, «нефтяной» пище; оно сделало его независимым от природы благодаря Зеленой Стене и Куполу, но можно ли назвать человека по-настоящему живым в таких условиях? Нумерам незачем беспокоиться о будущем – они лишены и этой возможности благодаря Единой Часовой Скрижали, регламентирующей все их действия; а ведь цикличность действий отвергает всяческое развитие, более ненужное Государству, и, следовательно, ведет к стагнации. За нумерами неотрывно следят Хранители, пресекающие все противозаконные проявления личности и индивидуальности; более того, каждый нумер может сообщить о неправомерном поведении другого, в полной блаженной уверенности, что спасает его. Впрочем, у Хранителей редко появлялась работа до бунта, устроенного главным героем, Д-503, математиком и главным инженером «Интеграла», вместе с I-330, ведь люди абсолютно не тяготеют к этим «преступлениям», и ничто их не подстрекает – они не хотят быть личностями.

Д-503, на первый взгляд всего лишь очередной винтик в механизме Единого Государства; сам стиль повествования в форме дневника несколько оторван от конкретной личности Д-503, кажется, что такой конспект может написать любой нумер. Однако, у Д-503 есть то, чего нет у других – искра необычности, заключенная в его стремлению к прекрасному и поэтическому, в иррациональной для любого другого нумера тяге к выражению отголосков эмоционального: «Скрижаль... Вот сейчас, со стены у меня в комнате, сурово и нежно в глаза мне глядят ее пурпурные на золотом поле цифры. Невольно вспоминается то, что у древних называлось «иконой», и мне хочется слагать стихи или молитвы (что одно и то же). Ах, зачем я не поэт, чтобы достойно воспеть тебя, о, Скрижаль, о, сердце и пульс Единого Государства». После событий в Старом Доме, музее древности, когда Д-503 узнал о революционерах, он был поражен и испуган настолько, что принял решение обратиться к врачу. Сам диагноз был достаточно курьезен – у него образовалась «душа», которую так старательно пыталось вытравить Государство. Уже тогда Д-503 понял, что влюбился в I-330, с тех пор все в его жизни перестало входить в рамки строгих формул – влюбленность, явное «мысленное преступление» (если можно использовать здесь термин Оруэлла), перерастает в систематическое нарушение законов Государства и в открытую борьбу с его идеальным строем в союзе с «Мефи». Вслед за взрывом Зеленой Стены, который гипотетически должен был принести революционерам победу, следует контрмера Единого Государства – вышеупомянутая Великая Операция, удаляющая «Центр фантазии», которой подвергается и сам главный герой, успев записать свои мысли в последний раз перед этой ужасающей процедурой. Эта операция не оставляет Д-503 выбора, и он сообщает все сведения о революционерах Благодетелю. Государство победило человеческую мысль и свободу, «…потому что разум должен победить».

 

«О дивный новый мир» Олдоса Леонарда Хаксли
Следующее хронологически произведение, внесшее гигантский вклад в развитие антиутопического жанра – написанный в 1932 году роман Олдоса Хаксли «О дивный новый мир». Мировое Государство эры Форда во многом похоже как на замятинское Единое, так и на Утопию Уэллса; однако, с последней она скорее спорит, и не воспевает торжество технологии и науки, а проливает свет на последствия культа технократии и его влияние на человеческую личность. Торжество технологии, как и во множестве дистопий, достигло определенного уровня и замерло, зажатое в узде регламентов правительства. Человечество репродуцируется искусственно, и уже в стадии зародыша закладывается принадлежность к касте, от высших «альф» до низших «эпсилонов»: все паттерны поведения, которые могут понадобиться человеку в жизни, закладываются гипнотически в самом раннем детстве, а предрасположенность к интеллектуальным и физическим способностям развивается согласно принадлежности к касте. К примеру, тяга к прекрасному у «эпсилонов» вытравливается электрошоком. Проблемы, если они вообще возникают, решаются наркотиком, «сомой».

Как и у Замятина, в Мировом Государстве «каждый принадлежит всем остальным», однако, личности в большинстве своем не полностью деперсонализованы (исключая низшие касты), но лишены таких достижений человечества, как искусство и прогрессивная наука – их заменили дешевые развлечения и всеобщее изобилие, приводящее, как упоминалось выше, к деградации. Скультировано успешное общество потребления – те человеческие желания, которые могут быть удовлетворены – исполнены в полной мере, а остальные выжжены, в буквальном смысле, в зародыше.

Можно сказать, что девиз Мирового Государства Хаксли – «Идентичность суть Стабильность», причем идентичность вплоть до мыслей и действий людей.

Классический герой, противопоставляемый этой системе – Джон, Дикарь из резервации людей, отказавшихся от благ цивилизации, потомок людей из Заоградного мира. Потомок в до-фордовском понимании этого слова, биологический сын Линды, не пожелавшей возвращаться обратно в Дивный Новый Мир из-за беременности; необыкновенно развитый для дикаря Джон отражает мысли Хаксли, противопоставляя ценности Шекспира ценностям цивилизации. Дикаря поражает распущенность Ленайны, в которую он влюблен, ведь единственная любовь, о которой он знает – возвышенная любовь Ромео и Джульетты. После смерти матери в больнице, он решает бросить отчаянный вызов Государству, пытаясь сорвать раздачу сомы и поделиться с низшими «дельтами» знанием о свободе, любви и смерти; автор показывает, насколько бессмысленным и смешным актом была эта попытка «освободить» людей из хватки Государства – паника легко прекращается распылением наркотика с воздуха.

Параллельно Джону в романе присутствуют два не совсем обыкновенных «альфы», Бернард Маркс (человек, вытащивший Дикаря из резервации) и Гельмгольц Уотсон, которые никогда бы не смогли вписаться в общество Дивного Мира – они считаются неблагонадежными и представляют фактическую угрозу Мировому Государству. Именно по причине их «непохожести» и «опасного» знания о том, что они – личности, один из Главноуправителей, Мустафа Монд, предлагает им переселение на «остров для тех, у кого самосознание развито до такой степени, что они стали непригодными для жизни в обществе», которое вызвало у Бернарда истерику; также Монд объясняет Дикарю о вреде запрета таких важных аспектов человеческого существования, как наука, искусство и религия, де-факто выражая мысли автора, его собственный взгляд на политику Мирового Государства – Главноуправитель критикует ее, открыто сомневаясь в правильности такой политики; Мустафа признается в том, что ему, бывшему одаренному ученому, также был предложен выбор между ссылкой на остров и его нынешней должностью, и выбор его был обусловлен желанием сохранить стабильность, несмотря на понимание, какой же химере он служит.
Джон же сам просит о ссылке на остров людей с самостоятельными взглядами, но получает отказ; и он самостоятельно отказывается от цивилизации и селится отшельником на заброшенном маяке, постепенно сходя с ума. Однажды, репортер, проезжавший мимо маяка, обнаруживает Дикаря бичующим себя, и делает из этого всеобщее развлечение: так Джон становится посмешищем уже дважды. Среди толпы зевак, глазеющих на странное существо, истязающее себя, находится и Ленайна. Увидев ее, Дикарь окончательно сходит с ума и бросается на свою бывшую любовь с бичом. На следующий день Джона-Дикаря находят повесившимся; так заканчивается очередная антиутопия, торжествующая над свободной и независимой во взглядах личностью, взращенной на классической английской литературе, пропитанной духом свободы и справедливости. Однако, самое страшное в этой ситуации то, что не государство и его гнет подтолкнуло Джона на этот поступок, а ликующая толпа, накачанная наркотиками, счастливая и глупая, жаждущая «хлеба и зрелищ».

 

«1984» Джорджа Оруэлла: novus ordo seclorum
Через 17 лет после выхода «Дивного нового мира» выпускается самый известный дистопический роман, «1984», за авторством Джорджа Оруэлла. Этот роман – обращение к читателю с предостережением, гласящим «Смотрите, что станется с вами, если вы откажетесь меняться!».
Мир, нарисованный Оруэллом, имеет мало сходств со стройными государствами, построенными Замятиным и Хаксли, ведь вместо мирного, унифицированного государства на Земле его реальности идет нескончаемая и бессмысленная война, которая никогда не принесет победу. Мир Оруэлла – гротескный и мрачный, покрытый серой грязью, как улицы Лондона, что в Военно-Воздушной Зоне #1.

Находится эта зона в Океании, тоталитарном государстве, идеология которого – Английский Социализм, «Ангсоц» на новоязе, новом языке, созданном Партией, вопрос которого позже будет поднят отдельно.

Сосуществуют с Океанией еще две державы – Евразия и Остазия, которые не имеют между собой существенных различий, согласно оруэлловским описаниям, и являющихся, по сути, калькой друг с друга, разделяющих идеи культа вождя (полумифического Большого Брата в Океании, олицетворения власти и всеведения партии), и экономических и социальных культур, пронизанных жесточайшим контролем, над всеми сферами деятельности человека (полиция мысли в Океании, созданная для предотвращения «мыслепреступлений» - противоречащих партийной идеологии мыслей) и ориентированностью производства на военные нужды, призванной намеренно уничтожать все результаты и плоды деятельности населения, поддерживая тем самым иерархию и власть, удерживая рабочих в нищете, голоде и неведении, подкрепляя результаты войны пропагандой и идеологией.
Личность человека вытравливается в интересах дистопической машины по перемалыванию человеческих судеб; власть над людьми лишь растет, продуцируя еще больше бессмысленной ненависти и отупляющего страха.
Об идеологии Океании хочется сказать отдельно – два принципа Партии, «двоемыслие» и «новояз», вкупе с разнообразными организациями, такими как «Молодежный Антиполовой Союз», прививающий ненависть к совокуплению, и организация Скаутов, в которой в детях с раннего возраста культивируется беспрекословное подчинение партийной идеологии и желание помочь ее делу путем доносов, пусть даже на собственных родителей (как и случилось с Парсонсом).

Двоемыслие является способностью верить во взаимоисключающее, и по указу партии мгновенно менять мнение, согласно её нынешней идеологии; этому делу помогает и полное стирание истории и/или переписывание её под партийную диктовку, согласно ее интересам. Так, на бумаге Партия, Океания и Большой Брат существовали всегда, и будут существовать всегда, а Океания, вчера воюющая с Остазией, сегодня воюет с Евразией, причем так было всегда, и так всегда будет. Более того, стереть можно не только историю, но и человека, личность, стереть так, что любая память о нем исчезнет – так Уинстон уничтожает Уизерса, редактируя статью о нем в газете.

Возвращаясь к вопросу новояза, языка Ангсоца: в приложении к своей книге, «Принципы Новояза», Оруэлл пишет: ««Цель новояза не только в том, чтобы последователи Ангсоца имели необходимое средство для выражения своих мировоззренческих и духовных пристрастий, но и в том, чтобы сделать невозможными все иные способы мышления».

Новояз строился на переработанном английском, отвечающем всем требованиям партии; новояз исключал «ненужные» слова, ибо это помогало сократить мыслительный круг человека, который более не задумывался бы над тем, что говорит; это весьма похоже на сокращения длинных названий во времена Советского Союза, таких как «нацизм», «Коминтерн», «СМЕРШ» и прочие. В новоязе все слова, которые не были удалены, были подвергнуты жесткой регламентации, как, например, слово «свободный», которое более было неприменимо к человеку и его свободе, а употребляемо лишь в значении «собака свободна от блох». Грамматика также была предельно упрощена, были убраны антонимы, которые заменили приставки (так, слово «сытый» было заменено на «неголодный», а «очень голодный» на «плюсплюс голодный»).

Главный герой романа, Уинстон Смит работает с использованием новояза, редактируя прессу согласно интересам Партии. Уинстон сам является членом Внешней партии и на первый взгляд кажется вполне приверженным ее идеям, но сокрыто их ненавидит. Возможно, эта ненависть и толкнула его на «мыслепреступление», ведение дневника в старой тетради; только в ней он мог писать правду, что нашло выражение в его словах, «Свобода — это возможность сказать, что дважды два — четыре», противоречащее партийному промыванию мозгов и пресловутому двоемыслию. Впрочем, «мыслепреступлением» являлось не сколько само ведение этого дневника, а даже мысль его ведении, так что Уинстону приходилось писать, сидя в небольшом закутке своей квартиры, вдали от телекрана, через который за ним, и за всей Океанией, следила Полиция Мыслей и Большой Брат.

Впоследствии Смит встречает девушку, которую сперва ненавидит и считает агентом Полиции, но затем влюбляется в нее после встречи в районе пролов (беспартийных и бесконтрольных жителей Океании, таких же нищих, как и члены Внешней Партии). Взаимное вожделение Уинстона и Джулии, талантливо притворяющейся самой рьяной сторонницей чистоты, на деле являющейся нарушительницей законов и устоев Ангсоца, перерастает в частые встречи в толпе, лесу, и, наконец, на чердаке лавки Старьевщика (той лавки, в которой Уинстон купил стеклянный шар, повинуясь тяге к прекрасному и необычному), где, с его слов, нет телекрана. Однако, любит ли Уинстон Джулию по-настоящему, либо его тяга к ней обусловлена лишь смесью страха, вины и вожделения – остается большим вопросом. Обобщая, в Океании, да и по всему земному шару не могло остаться чистых чувств и эмоций, абсолютно все смешано со страхом и ненавитью.
Позже Уинстон и Джулия решаются найти организацию, противостоящую Ангсоцу, возглавляемую «предателем» Гольдштейном, и их желание выполняет О’Брайен, человек с работы Уинстона, член Внутренней Партии, которого Уинстон подозревал в связях с повстанцами. О’Брайен исполняет их мечту, вручая им книгу, написанную самим Гольдштейном, и взяв с них клятву, что они будут готовы на все – на кражу, обман, убийство и предательство.

После этого, в новом доме на чердаке Уинстона и Джулию настигает Полиция Мыслей – старьевщик оказывается ее агентом, и скрывает телекран за картиной. Уинстона доставляют в Министерство Любви, где пытками, побоями и истязаниями сламывают сначала его тело, затем его волю, и, наконец, заставляют предать любовь к Джулии, в комнате 101, где всякого ждало «самое худшее, что могло ожидать человека» - жестокая, неприкрытая правда о самом себе, испепеляющая все то, что осталось от человека.

Уинстона освобождают и отпускают на волю. Теперь никому нет до него дела, телекран более не следит за ним, а будни свои он проводит в кафе «Под Каштаном», потягивая джин с гвоздикой. Встретившись с Джулией, изменившейся так же сильно, как и он сам, они обмениваются лишь короткими фразами: «Я предал тебя»; «Я предала тебя». В них осталась лишь любовь к Большому Брату.

 

«Утопия 14, или Механическое пианино» Курта Воннегута: луддизм нашего времени
Карьера Курта Воннегута как писателя началась в 1952 году с произведения «Утопия 14, или Механическое пианино», антиутопического романа, в очередной раз предупреждающего об опасности застоя, которую ведет за собой неконтролируемое техническое развитие без развития нравственного, продолжая дискурс, открытый Замятиным и Хаксли в романах, оговоренных ранее.

В 1973 году Воннегут в одном из своих интервью прямо признается в том, что «беззаботно украл сюжет у «Дивного нового мира», чей сюжет, в свою очередь, был беспечно содран с «Мы» Евгения Замятина»[1].

В этом же интервью писатель рассказывает, какие события вдохновили его на написание этого романа: «В то время я работал в Дженерал Электрик, сразу после Второй Мировой; я увидел фрезеровочную машину, вырезающую пропеллеры для самолетов и авиатурбин. Поручить механику вырезать лопасти, словно Бранкузи, было слишком затратно, поэтому они купили фрезеровочную машину для вырезки, управляемую компьютером, и я был ошеломлен этим. Все происходило в 1949 году, и ребята, работавшие на этой машине, предвкушали появление разнообразных станков и машин, управляемых маленькими коробочками и перфокартами. «Механическое пианино» было моим ответом предложениям о том, чтобы все управлялось маленькими коробочками. Видите ли, в самой этой идее есть смысл, смысл идеальный. Желание иметь маленькую щелкающую коробочку, принимающую все решения, не было таким уж порочным. Но оно было слишком неугодным для человека, черпающего собственное достоинство из своей работы»[2].

Америка в произведении Воннегута сумела успешно пережить Третью Мировую Войну на которой сражалась бóльшая часть американцев; перед инженерами и менеджерами заводов встала задача о поддержании производства в условиях нехватки рабочих, и они нашли решение, почти полностью механизировав производство. Итак, после событий войны прошло десять лет, а социальное разделение все еще в силе. Страна и народ, на примере Илиума, поделены на две половины: на менеджеров с инженерами, и на всех остальных. Людям, которые не принадлежат к привилегированным классам, приходится либо вступать в армию, либо в Корпус Ремонта и Реставрации (КРРах), которых шах Братпура, проезжающий через Усадьбу, поначалу принимает за рабов.
Особняком стояло некоторое количество людей, не замененных машинами, таких как шоферы, пожарные и спортсмены, относившихся к «кррахам» с налетом пренебрежения, ставящих себя на одну ногу с «людьми, по ту сторону реки». Собственно, река является аллюзией на пропасть между управляющим классом и классом подчиняющимся – господствующей идеологией капиталистической Америки. Собственно, работа кррахов и военных по большей части бесполезна, и создана лишь ради того, чтобы создать иллюзию занятости у большой массы людей;

несмотря на это, люди все равно чувствуют себя ненужными.

Литература подвержена цензуре. Так, книга мужа девушки, встреченной Шахом Братпура на улице, посвященная антимеханической теме, не проходит по высокому стандарту Читательских Клубов, объявляясь саботажнической. Словом «террорист» заменяется на «саботажник»; саботажник, уличенный в преступлении и представший перед судом никогда не найдет оправдания, ведь судья лишь ЭВМ, анализирующая прецеденты правонарушений и штампующая вердикты. Одним из таких саботажников становится Пол Протеус, успешный управляющий Заводами Айлиума, Штат Нью-Йорк. Полу тридцать пять лет, он умен и во многом похож на своего ныне покойного отца, Джона Протеуса-старшего, директора Промышленности, Коммерции, Коммуникаций, Продовольственных товаров и Ресурсов, второго по влиятельности человека в США после президента, и Полу пророчат ту же должность. Однако, Пол не разделяет многих «излишне практичных» взглядов своих коллег, так, например, он отказывается сносить старое здание, часть старой фабрики Эдисона, и предпочитает оставить его как память.

Он с нежностью относится к старой ферромагнитной ленте, повторяющей действия Руди Гертца, лучшего работника фабрики того времени, когда сам Пол и его друзья, Финнерти и Шеферд только начинали свое дело во имя механизации.

Это романтическое отношение к прошлому, вкупе с ночью в баре, что по ту сторону реки, вместе с Финнерти, внезапно ворвавшимся в его жизнь, и Лэшером, высказывающим революционные идеи, толкает его на мысль об уходе с работы и покупке старой фермы, лишенной прелестей цивилизации. Однако он встречает отпор со стороны своей жены, Аниты, которая убеждает его пока отложить мысль об увольнении.

Протеус отправляется на Лужок, рекреационный курорт для менеджеров и инженеров, где на секретном собрании узнает об «Обществе Заколдованных Рубашек», являющемся серьезной угрозой их жизненному укладу. По странной иронии судьбы, Пола фиктивно увольняют и заставляют вступить в Общество под прикрытием, для разрушения их планов.

Итак, Пола Протеуса нарекают «саботажником», самым оскорбительным титулом, и выдворяют с Лужка; и Пол действительно становится членом Общества, которое, на его удивление, возглавляют Финнерти, Лэшер, и Людвиг фон Нойманн, бывший профессор политических наук, а немногим позже и он сам. Пола ведут на собрание, которое срывает полицейский рейд, Пола схватывают и подвергают суду, на котором он высказывает все, что думает о нынешнем положении Дел в Америке, называя механизированную экономику «беззаконием», и призывая американцев ограничить сферу влияния машин: «Машины, организация труда и стремление к более высокой производительности, точно грабители, лишили американский народ свободы и стремления к счастью», говорит Пол.

Роман заканчивается массовым восстанием народных масс и разрушением множества машин и станков в Айлиуме; однако, бунты выходят их под контроля, и люди в импульсивном и тревожном порыве начинают восстанавливать машины, которые только недавно разрушили. Город окружает армия, и Общество Заколдованных Рубашек, во главе с Полом Протеусом, сдается властям. История вновь подтверждает свою цикличность – все возвращается на круги своя.

В подтверждение этому фон Нойманн говорит Полу, что «это далеко не конец, даже если и настанет Судный день».

«451° по Фаренгейту» Рея Дугласа Бредбери: возрождение человеческого разума

Через год после выхода «Механического пианино» тему цензуры и практически тотального запрета литературы, вскользь упомянутого Воннегутом, продолжает один из самых почитаемых фантастов Америки, Рей Дуглас Бредбери, в своем антиутопическом романе «451° по Фаренгейту». Данная проблема стоит у Бредбери во главе угла, сопровождая новый политический и социально-экономический строй гипотетической Америки XXI века. Впрочем, США Бредбери не так уж и отличаются от США его времени, 1950х годов – это доведенное до абсурда нынешнее общество потребления, погрязшее в бессмысленных телешоу и «мыльных операх», предпочитающих легкодоступные и отупляющие развлечения взамен литературным бриллиантам, которые, впрочем, в скором времени сгинут с лица земли. Величайшие произведения переписываются и сокращаются, из них извлекается эссенция, а красивая оболочка отправляется в огонь, созданный струей керосина из брандспойта пожарника, отныне не борца с огнем, а «борца огня», гордого инквизитора в золотом шлеме с цифрами «451», вершащего аутодафе над книжной крамолой; люди, хранящие у себя книги, объявляются преступниками.

Человек в таком обществе изначально мертв душой – от него осталась лишь оболочка, спешащая то на работу, то домой, и так до бесконечности. В минуты отдыха единственная пища, которую получает давно иссохший мозг – серая, пресная каша из сериалов и бессмысленной, почти автоматической болтовни с другими такими же «болванчиками», оторванными от всего, что можно себе вообразить: от интеллектуального наследия своих предков, от природы, и даже от самых близких им людей; а человек, любующийся красотой природы, или предпочитающий пешую прогулку поездке на автомобиле, считается сумасшедшим.

До такого состояния общество довел пресловутый рост технологического развития, так часто находящий отражение в антиутопических романах. Бредбери показал миру то, чего боялись и Замятин, и Хаксли, и Воннегут – прогресс облегчил жизнь человека настолько, что он перестал думать. Что, впрочем, выгодно для государства, ведь соприкосновение человека с культурой, несущей гигантские потоки информации, может «пробудить» его, заставить его волноваться и беспокоиться, отклониться от доктрины общества потребления, и, чего хуже, начать свободно мыслить и отличаться от других, а такой человек определенно не является жителем дистопии.

Таким человеком стал и Гай Монтэг, главный герой романа, пожарник по профессии, после встречи с Клариссой Макеллан, очередной «сумасшедшей», гуляющей по улицам, и рассуждающей о необычных для Монтэга вещах – об утренней росе на траве, о счастье и своей жизни; такое поведение неприемлемо в Америке, описанной Бредбери. Неосознанная попытка самоубийства его жены, Милдред, пожалуй, стала первым актом бессознательного сопротивления человеческого организма навязанной, принудительной технологической сингулярности, из-за которой он стал бесполезной грудой костей и сухожилий, не способной чувствовать. Для жителя Америки Бредбери синтетические ощущения, дарованные оглушающей музыкой и телевизионными стенами - «достойная замена» реальным эмоциям и переживаниям.

Олицетворением этого государства является Брандмейстер Битти, начальник Монтэга, ведущий с ним беседу о законах общества, на защите которого они стоят. Битти называет читающих книги «опасными интеллектуалами», выделяющимися из массы людей, которые должны стать одинаковыми ради собственного счастья; он говорит об опасности свободомыслия, и вытекающего из него недовольства народных масс в существующем гигантском обществе, приходя к выводу, что не только книги должны быть упразднены, но и любая умственная и творческая деятельность иже с ними. Уныние и печаль более не существуют, атмосфера вечного веселья и безмятежности превалирует над ними; все в точности по Замятину:

«улыбка есть нормальное состояние нормального человека».

Декламация стихов Монтэгом вызывает ранее неведанную реакцию одной из подруг Милдред: она рыдает, услышав строки «Берега Дувра» - этим Рей Бредбери показывает мощь искусства, способного пробудить любые чувства в человеке.

Будущая миссия Монтэга, заучившего несколько отрывков из Библии, и других людей из подполья, «живых книг» - воскрешать любовь и трепет перед искусством, с надеждой, что, возможно, когда-нибудь люди научатся не сжигать себя в огне безнравственности и бездуховности.


Итак,

утопические и дистопические произведения всегда интересовали читающие массы, выделяясь из других жанров научной фантастики тем свойством, что казались воплотимыми в жизнь либо своим авторам, либо наивным читателям. Какие бы чувства не вызывало утопическое, или антиутопическое произведение – оно неизменно рисует в наших головах иные миры, идеальные и отвратительные, желанные и пугающие; но реальные!
Утопические романы нашли широкий общественный резонанс по причине желания человека лучшего, светлого будущего, в то время как дистопии привнесли в мышление человечества критическую рефлексию по отношению к утопическим государствам, показывая, чем же однажды может обернуться наивная мечта об идеальном обществе.
Погружаясь в сюжет романа-утопии человек симпатизирует созданному обществу, и презирает тех, кто деструктивно на него влияет; входя в мир романа-антиутопии, читатель чувствует себя одним из угнетенных, сопереживая протагонистам. Оба жанра заставляют человека задуматься над собственной жизнью, над тем, что происходит вокруг, толкают к действию. Умственная деятельность, старающаяся тщательно проанализировать каждый аспект утопии или дистопии, экстраполирует их на мир реальный, находя истину в сравнении.

Однако сложно не заметить тенденцию большей популярности антиутопических произведений, нежели утопических. Обусловлено это избирательностью писательского искусства ко злу. Конечно, в реальности человек (по крайней мере, большинство) стремится навстречу добру – это так. Но в литературе, особенно в фантастической, все меняется: интересными становятся война, трагедия, катастрофа, ужас, несправедливость, и как следствие, противоборство, бунтарство и революция. И не поэтому ли антиутопия так популярна – из-за содержания в себе вечной идеи борьбы за благую цель, за свободу и справедливость, из-за торжества добра над злом?; над злом, которое должно остаться лишь на страницах книг, поверженное и бездыханное.

 


[1] Оригинальный текст: «I cheerfully ripped off the plot of the Brave New World, whose plot has been ripped cheerfully ripped off from Eugene Zamiatin’s We», Allen R. W., «Conversations with Kurt Vonnegut»

 

[2] Оригинальный текст: «I was working for General Electric at the time, right after World War II, and I saw a milling machine for cutting the rotors on jet engines, gas turbines. This was a very expensive thing for a machinist to do, to cut what is essentially one of those Brancusi forms. So they had a computer-operated milling machine built to cut the blades, and I was fascinated by that. This was in 1949 and the guys who were working on it were foreseeing all sorts of machines being run by little boxes and punched cards. Player Piano was my response to the implications of having everything run by little boxes. The idea of doing that, you know, made sense, perfect sense. To have a little clicking box make all the decisions wasn't a vicious thing to do. But it was too bad for the human beings who got their dignity from their jobs»

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...