Издержки познания, или Безлюдная история

Прощание с читателем

Нет, автор не собирается в первых же строках раскланяться со своими читателями. Речь не о нем, а об исторической науке

С древнейших времен повествования историков входили в круг обязательного чтения образованного человека. В XVIII веке английский публицист Генри Сент-Джон, виконт Болингброк (тот самый, которого Скриб сделал главным персонажем пьесы «Стакан воды»), писал: «Ребенок учится читать и пожирает с жадностью невероятные легенды и рассказы; в более зрелом возрасте он усердно занимается историей или тем, что он принимает за историю, – официальным вымыслом; и даже в старости желание узнать, что произошло с другими людьми, уступает лишь желанию узнать, что произошло с нами самими».

Сейчас ничего похожего, как правило, не происходит, и не потому, что люди утратили интерес к прошлому, – изменилось само понятие «история». Томас Карлейль (английский писатель, историк, философ XIX века) считал, что «история мира – это биография великих людей». Он же назвал историю «квинтэссенцией сплетни». В словаре В. Даля, изданном в 1860-х годах, читаем: «История – слово, принятое от древних почти во все европейские языки, вообще в значении того, что было или есть, в противоположность сказке, басне; в тесном значении бытописание, дееписание, бытословие, описание происшествий, повесть о событиях, быте и жизни народов».

Но начиная с XVII–XVIII веков ученых Европы перестало удовлетворять простое изучение фактов. Все чаще делались попытки свести их в систему, понять глубинные причины событий. Центр тяжести в исследованиях сместился в сторону экономики и социологии. Историю стали рассматривать как «закономерное, поступательное развитие действительности, мира», «науку о развитии человеческого общества». Правда, закономерности, обнаруженные в «поступательном развитии» разными учеными, оказались мало похожими одна на другую. А часть историков считают, что ввиду принципиального отличия истории от естественных наук поиск общих законов в ней не имеет смысла. Тем не менее нас уже приучили, что историю надо не читать, а изучать. Вместо того чтобы сообщать нам факты, историк предлагает свое понимание смысла этих фактов. Нам же остается покорно глотать пережеванную пищу в искренней уверенности, что познаем жизнь ушедших эпох.

Чтобы избавиться от этого заблуждения, зададим себе вопрос: смогут ли далекие потомки, пользуясь плодами тех же методов, понять нашу жизнь и нашу эпоху? В поисках ответа на вопрос представим себе некий гипотетический курс – «Всеобщая история», – изданный, например, в 2506 году и представляющий собой совместный труд некоего Института Центральной Евразии АН Евразийского союза и, предположим, кафедры истории Урюпинского университета. В сей-то труд и предстоит заглянуть нашим потомкам, стремящимся узнать о сегодняшней жизни.

Итак, представим: как может выглядеть в нем раздел «Московия в XVIII–XX вв.»? (Пусть вас не удивляет, что авторы именуют Россию Московией. Мы ведь называем Византией государство, считавшее себя Римской империей, а слово «китайцы» вообще не имеет отношения к народу хань).

«Вторая половина II тысячелетия х. э. стала для Московской державы эпохой больших потрясений. Об этом свидетельствует и частая смена названий: Третий Рим, Российская империя, Советский Союз, Российская Федерация.

Горные, железоделательные, ткацкие и стеклодувные мануфактуры, заводимые под государственным патронажем в начале XVIII столетия, положили начало росту московитской экономики. Тем не менее даже в начале XIX века Московия была аграрной страной. К концу XIX века картина изменилась. Начавшаяся ускоренная индустриализация получила новый импульс в 20-60-х годах следующего столетия. Были построены такие промышленные и энергетические гиганты, как Днепрогэс, Путиловский завод, Братская ГЭС, АвтоВАЗ, АМО, Челябинский тракторный, «Магнитка» и АЗЛК. Успехи российской индустрии увенчались полетами в космос, осуществленными на базе собственного ракетостроения. Космонавты Гагарин, Гуррагча и др. рассматривались как национальные герои.

Производство товаров широкого потребления развивалось на фирмах «Красный Октябрь», «Сиу», «Дом Зайцева», «Скороход», «Трехгорная мануфактура», «Том Клайн» и «Большевичка». О развитии розничной торговли свидетельствует наличие таких крупных торговых центров, как ГУМ, Пассаж, «Мюр и Мерилиз», «Детский мир».

Развитие железнодорожной сети способствовало реальному сплочению разрозненных земель, собираемых под властью московских государей в течение предшествующих веков. Начиная с постройки Николаевской железной дороги в стране развернулось бурное железнодорожное строительство, сопровождавшееся финансовыми махинациями на самом высшем уровне. Тем не менее прокладка КВЖД (Китайско-Восточной железной дороги) и БАМа (Байкало-Амурской магистрали) приблизила Дальний Восток к органам центрального управления. Московские власти могли теперь более оперативно влиять на состояние окраин, поставленных под контроль генерал-губернаторов или представителей президента.

Подтягивание отсталой страны до уровня мировой державы ложилось тяжким бременем на плечи народных масс. Ответом стали мощные восстания крестьян, ремесленников и интеллигенции под руководством Емельяна Пугачева, Владимира Ульянова-Ленина и Бориса Ельцина. События, получившие название «Великая Октябрьская социалистическая революция», привели к установлению однопартийного режима, который, впрочем, вскоре рухнул под грузом экономических неурядиц и идейного кризиса. Пытаясь ослабить сопротивление малоимущих классов, российское правительство отменило крепостное право и предоставило населению некоторые политические права (манифест 17 октября 1905 г., конституции 1936 и 1993 гг.).

Внешнеполитические позиции Московии в описываемый период претерпели значительные изменения. В начале и особенно в конце XVIII в. она представляла собой мощную военную державу, стремительно набирающую силы и активно расширяющую свою территорию. Но многочисленные длительные войны - сначала со Швецией и с Турцией, затем с Францией, позже с Германией, Австро-Венгрией и Японией – обескровили страну. К концу XX в., несмотря на обладание ядерным оружием, международный авторитет Московской державы стремительно падает. Потеря таких важных колоний, как богатый нефтью Азербайджан и Украина с ее плодородными землями, значительно подорвала ее экономический и стратегический потенциал.

Зато для русскоязычной культуры это был период расцвета. В середине XIX и даже в начале XX в. три четверти населения оставались неграмотными. К середине XX в. благодаря широкой сети церковно-приходских училищ и школ рабочей молодежи почти все взрослое население было охвачено всеобщим десятилетним образованием (аналог современных школ первой ступени). С появлением Интернета и введением единого государственного экзамена Московия на время входит в число наиболее образованных стран. В. Пелевин, И. Тургенев, А. Чехов, Е. Гайдар, Ф. Достоевский, М. Шолохов и целый клан Толстых обеспечили русскоязычной прозе прочное место в мировой литературе, а имена А. Пушкина, Б. Окуджавы, С. Есенина, И. Бродского, В. Мудрецова, М. Цветаевой, В. Павловой, Ю. Лермонтова составили поистине золотой корпус русскоязычной поэзии».

Если приведенный текст и отличается от уже изданных аналогов, то лишь одним: из-за краткости в нем не отразились все специфические особенности современных курсов общей истории. Попробуем разобраться, каким образом возникают подобные работы.

Издержки познания, или Безлюдная история

Что остается за гранью истории, из которой практически изгнано повествование о событиях и их участниках? Как ни странно, не так уж и мало. Прежде всего - образ жизни и мышление людей разных стран и эпох. Разве не удивительно, что люди, биологически мало отличающиеся друг от друга, умудрились выработать такое множество несхожих обычаев, политических и хозяйственных систем, моральных норм и мировоззрений. Изучая это многоцветие, легко понять, в чем человек способен меняться, а что в нем задано природой и изменениям не подлежит. Если бы, к примеру, большевистские вожди осознавали, что человек, даже являясь общественным животным, наделен от природы неодолимой тягой к собственности, Россия избежала бы многих неприятностей.

А еще за пределами повествовательной истории остается то, что называют «философией истории» или «исторической социологией». В нашей стране на протяжении большей части XX столетия безраздельно господствовала одна ее разновидность – исторический материализм. Экономическое развитие было объявлено базисом, все остальные сферы общественной жизни – надстройкой, а суть исторического процесса сведена к классовой борьбе. Н. К. Крупская (жена и соратница Ленина) вспоминала, как еще до большевистской революции на одном из партийных мероприятий молодой делегат допытывался у Ленина и у нее, какие изменения в технике привели к расколу российской социал-демократии на большевиков и меньшевиков. «Мы с Ильичем посмеялись его наивности, – пишет Крупская. – Нам никогда не доводилось встречаться с таким примитивным пониманием базиса и надстройки, мы не думали даже, что оно может существовать».

Между тем смеяться совсем не стоило. От того наивного парня и вела свое начало советская историческая наука, в которой даже трудящиеся слои населения, объявленные «творцами истории», превратились в безликую массу, а различия между нациями и цивилизациями практически исчезли.

Представьте себе, что вы расспрашиваете о прошлом отца, мать, деда, бабушку. О чем вам более всего хочется услышать? О том, как протекало их детство, как они знакомились, женились, как пережили войну, что ели и носили, что танцевали и какую музыку слушали, наконец, как родились вы и каким были в детстве, - словом, о событиях и образе жизни. Вообразите теперь, что вместо всего этого они сообщат вам, на каких предприятиях работали, какую продукцию выпускали и как менялись объемы ее выпуска (в процентах к предыдущему периоду). А именно так по сию пору выглядят некоторые исторические труды.

Осколки разбитого зеркала

Древнегреческий ученый Полибий, создавая историю известного ему мира, писал о времени 140-й Олимпиады (221–218 годы до Р. Х.): «Раньше события на земле совершались как бы разрозненно, ибо каждое из них имело свое особое место, особые цели и конец. Начиная же с этого времени история становится как бы одним целым, события в Италии и Ливии переплетаются с азиатскими и эллинскими, и все сводятся к одному концу… По какой-нибудь части можно получить представление о целом, но невозможно точно осознать целое и постигнуть его. Отсюда необходимо заключить, что история по частям дает лишь очень мало для точного уразумения целого; достигнуть этого можно не иначе, как посредством сцепления и сопоставления всех частей, то сходных между собою, то различных, только тогда и возможно узреть целое, а вместе с тем воспользоваться уроками истории и насладиться ею».

С тех пор прошло две с лишним тысячи лет. Мир невероятно разросся и усложнился, но единой его истории так и не существует. На необходимость ее создания указывал применительно к Средневековью советский востоковед академик Н. Конрад: «Вполне возможна, например, история в Средние века народов Восточной Азии… история народов Индии, Средней Азии, Ближнего Востока, история славянских народов, история народов Западной Европы и т. п. Но не менее важна и столь же необходима и общая история Средних веков. Возможна она по той причине, что историческая жизнь народов Старого Света тесно связана была с общей; необходима же такая история потому, что лишь в таких общих рамках перед нами в подлинном свете и полном масштабе предстанут многие процессы истории отдельных народов и целых групп народов».

Что мешает создать единую историю? Специализация, характерная для научных знаний XIX–XX веков. В СССР она приняла особенно тяжелую форму, поскольку создавалась по образцу промышленности: исторические исследования были распределены между «предприятиями» точно так же, как производство телевизоров или прокатных станов. Внутриинститутская специализация довершила дело: прошлое человечества оказалось поделенным на множество наделов, сданных в бессрочную аренду коллективам и отдельным специалистам. И чем талантливее и старательнее каждый из них возделывал свой участок, тем в большей степени история - как нечто целое - делалась почти невидимой не только для широких масс, но и для большинства специалистов-историков.

В этих условиях курс общей истории можно было создать только одним способом – механическим склеиванием осколков. И хотя авторский коллектив обычно возглавляет маститый ученый (а чаще несколько таких ученых), который по идее должен придать продукту некую целостность, эффект такого руководства оказывается незначительным. Главной жертвой обычно становится последовательность изложения. События разных столетий часто соседствуют на одной странице и даже в одном абзаце, а сведения, относящиеся к одному временнoму отрезку (веку, десятилетию, году), могут быть отделены друг от друга сотнями страниц.

Допустим, вы решили поглубже познакомиться с историей Средневековья и с этой целью обратились к многотомному труду «История Европы» (издательство «Наука»). Первый том этого издания вышел в 1988 году тиражом 100 тысяч экземпляров, то есть предназначалось оно для массового читателя (правда, тиражи последующих томов становились все меньше, но это вызвано общими изменениями в организации книгоиздательства и книготорговли в 1990-х годах).

Том «Средневековая Европа» охватывает огромный период – с V по XV век. Логично предположить, что начинается он с описания ситуации V века. Однако во вводной части авторы, сообщив свои соображения по поводу типов феодализации, авансом вываливают на читателя массу информации общего характера разом за все тысячелетие. Допустим, природа континента за это время не сильно изменилась, но народонаселение, сельское хозяйство, технический прогресс… И все это надо усвоить до знакомства с другими сторонами средневековой жизни, то есть без какой-либо связи с ними.

Основной материал сосредоточен в первой и второй частях, посвященных соответственно «раннему Средневековью» и «развитому феодализму» – материал обеих частей разбит по регионам. Слово «раннее» вроде бы предполагает хронологическую границу с «поздним», но термин «развитой» указывает на стадии развития, а не на периоды. И в самом деле, очерки первой части о Юго-Западной Европе, франкском и кочевых государствах завершаются X веком, о Центральной и Северо-Западной Европе – XI, о Германии, Византии и Славяно-Балканском регионе – XII, а о Древнерусском государстве – аж XIII веком.

Что означает такая структура для читателя? Во-первых, каждый регион Европы отделен от других, не говоря уж о связях с Азией или Африкой. Во-вторых, очерк по каждому региону охватывает около пяти веков (значительно больше, чем наш гипотетический опус о Московии), что само по себе способно создать сумятицу в головах. В-третьих, такие неотъемлемые элементы исторического развития, как эволюция государства, классовая и социальная борьба, развитие культуры, христианство, международные отношения в Европе и отношения со странами Востока, вытеснены за обочину даже этой скромной попытки последовательно изложить события – они отодвинуты в третью и четвертую части. Жалкие остатки единой истории Европы представлены хронологической таблицей. Нанизать на данные этой таблицы сведения, разбросанные по всем шестистам страницам, не по силам даже очень внимательному читателю

Неудивительно, что нынешнему поколению россиян совершенно незнакомо своеобразие каждой исторической эпохи – все они слились в однородное месиво. Школьники путают Гитлера с Наполеоном, а взрослый дядя академик А. Фоменко – папу Григория VII с Иисусом Христом. Автор пишет, а читатель читает, что название «Монголия» происходит от греческого слова «мегалион», означающего «великий»: «До сих пор Восточная Русь называется Велико-Россией (Великороссией). Поэтому «Монгольская империя» – это «Великая империя», т. е. средневековая Русь». Наличие спроса на эту бредятину означает, что читатели, как и автор, понятия не имеют о многочисленных нитях, связывающих каждую личность или страну с конкретным периодом истории.

Здесь вы вправе сказать: «Да, да, все это, видимо, соответствует действительности. Но как написать курс всемирной истории, лишенный этих недостатков? Допустим, удастся вернуть в историю события и их участников. А как быть со специализацией? Вы ведь признаете, что это объективное явление. И, наконец, самое важное – форма изложения. Можно ли в принципе написать историю человечества так, чтобы она не рассыпaлась на куски?»

На самом деле специализация выглядит непреодолимой лишь при сложившейся структуре научных учреждений. Человек вполне способен охватить события и явления, происходившие в разных концах мира, и понять их общий смысл, тем более, если над этим уже многие века трудилось множество светлых голов. А выбрать правильный способ подачи материала – это задача посложнее.

Возможна ли правдивая история?*

В современной России в качестве одной из разновидностей цинизма процветает исторический нигилизм – явление очень древнее, но для нас сегодня выглядящее новым. Его сторонники отрицают само понятие исторической истины. Рассмотрим вкратце их доводы.

История, утверждают они, ближе к беллетристике, чем к науке. Естественные науки изучают повторяющиеся и воспроизводимые явления, двигаясь от частного к общему. История же движется от общего к частному и имеет дело с неповторимыми событиями.

На самом деле естественные науки друг от друга отличаются не меньше, чем от истории. Физики и химики действительно формулируют теории, исходя из результатов повторяющихся опытов. А вот метеорологи наблюдают события лишь в момент их протекания, не имея возможности воспроизвести их по своему желанию. Математики же вообще обходятся без экспериментов: они берут несколько аксиом и путем логического вывода выстраивают систему правил своей науки.

Объект исторической науки – прошлое человечества – в самом деле невоспроизводим. Но точно так же невоспроизводимы события, изучаемые геологией или астрофизикой. Более того, «наблюдать» и анализировать события истории проще, поскольку геологические и астрофизические процессы протекают слишком медленно по отношению к человеческой жизни.

Общая черта всех наук – реальное существование изучаемого объекта, неважно, в прошлом или настоящем. То, что Цезарь в свое время перешел Рубикон, – такой же факт, как движение электронов через проводник, разложение воды на водород и кислород или равенство между квадратом гипотенузы и суммой квадратов катетов.

Свидетели исторических событий, говорят скептики, излагают по-разному даже то, что видели своими глазами. Летописцы обычно либо не все знают, либо выражают интересы какой-либо одной стороны в политической борьбе.

На это ответ дал еще Болингброк: «Поистине слеп должен быть тот, кто принимает за правду историю какой бы то ни было религии или народа, а в еще большей мере – историю какой-либо секты или партии, не имея возможности сопоставить ее с другой исторической версией. Здравомыслящий человек не будет так слеп. Не на единственном свидетельстве, а на совпадении свидетельств станет он утверждать историческую истину… Когда исторических хроник вполне достаточно, то даже те, что ложны, способствуют обнаружению истины. Вдохновляемые разными страстями и задуманные во имя противоположных целей, они противоречат друг другу, а противореча –выносят друг другу обвинительный приговор… Если этого можно достичь благодаря историческим сочинениям, авторы которых сознательно стремились к обману, то насколько легче и эффективнее сделать это с помощью тех, кто с большим уважением относился к истине?»

И такие примеры известны. Некоторые составители официальных китайских летописей жертвовали жизнью ради того, чтобы вписать в анналы факт нарушения морали правящим государем. Византиец Прокопий Кесарийский, создавая хвалебные сочинения в честь Юстиниана и Феодоры, втайне фиксировал и все пакости, которые приписывались этой царственной чете. Главным обвинителем испанских конкистадоров XVI века стал их современник и соотечественник Бартоломео де Лас Касас. Когда официальные советские историки из кусков правды и лжи кроили насквозь фальшивые истории СССР и КПСС, Солженицын писал «Архипелаг ГУЛАГ».

Свидетельства современников важны прежде всего тем, что сохраняют аромат былого, тот «запах очага и дыма», который со временем так сильно выдыхается. Их заблуждения и их пристрастность нисколько не мешают нам понимать прошлое. Более того – они сами часть этого прошлого. Замечательный писатель Н.С. Лесков, записывая предания недавней старины (а таковой для него были первые десятилетия XIX века), отмечал: «Все они представляют нам события не в том сухом, хотя и точном, виде, в каком их представляют исследования и документы, а мы видим их тут такими, какими они казались современникам, составлявшим себе о них представления под живыми впечатлениями и дополнявшим их собственными соображениями, вымыслами и догадками… В том, что они сочиняли о людях под влиянием своих склонностей и представлений, можно почерпнуть довольно верное понятие о вкусе и направлении мысли самих сочинителей, а это, без сомнения, характеризует дух времени».

Именно с таких позиций следует рассматривать, например, летописное сообщение о том, что в 6600 году от сотворения мира (1092 год от Р. Х.) в Полоцке «ночью стоял топот, что-то стонало на улицах, рыскали бесы, как люди». Летописец в бесов верил, – и это характеризует его время не меньше, чем описываемые события. Верить ли в бесов нам, – это уже решаем мы сами.

Историкам, говорят нам, не пристало выступать в роли глашатаев истины, они пристрастны не меньше, чем современники событий. Объективность нарушается уже при отборе событий – ведь число их безгранично, поэтому отбор неизбежно произволен.

Отвечаем. Пристрастность сама по себе – отнюдь не помеха. В небольших дозах она даже полезна. Увлеченность изучаемой эпохой, страной или личностью (если она не выходит за определенные рамки) передается читателю и делает повествование более интересным.

Да, историки ничем не лучше остальных смертных. Монтескье сравнил Вольтера с монахом, которой пишет не ради темы, а во славу своего монастыря. Для «своих монастырей» и поныне пишут очень многие. Берясь за перо или садясь за клавиатуру компьютера, нельзя просто отложить в сторону то, что составляет часть твоей личности. Тот, кто верует в Христа как Сына Божия, больше доверяет евангельским чудесам, чем мусульманин, иудей и тем более человек неверующий. Патриот идеализирует прошлое своего отечества, приверженец марксизма преувеличивает значение классовой борьбы, экономист-либерал убежден, что вмешательство государства в хозяйственную жизнь везде и всюду приносило только вред. Правые склонны игнорировать мерзости повседневного угнетения, левые – ужасы революций.

Помимо политических, национальных и религиозных пристрастий у каждого историка есть свой характер и даже (хотя об этом не принято говорить вслух) свой уровень интеллекта. «Если человек слизняк, он будет писать о слизняках даже тогда, когда воображает, будто пишет о жаворонках» – это замечание английского романиста Олдоса Хаксли, безусловно, относится не только к беллетристам.

Чтобы разобраться в прошлом, постарайтесь понять чувства и мысли людей разных стран и эпох. В принципе это возможно – вопреки утверждениям скептиков, поскольку природа человека (да и вообще высших млекопитающих) едина. Другое дело, что не каждый способен понять и разделить чужие переживания. Поэт А.С. Пушкин в силу многогранности натуры был еще и превосходным историком, о чем свидетельствует его «История Пугачева». А вот профессиональный историк Л.Н. Гумилев проявляется в своих сочинениях скорее как поэт, более того – акмеист. Все народы он изначально делит на две категории. Одни, по его мнению, принимают мир таким, каков он есть, – позиция, близкая поэзии его отца Н.С. Гумилева:

Убивая и воскрешая,

Набухать вселенской душой,

В этом сила земли святая,

Непонятная ей самой.

Такие народы Л.Н. Гумилев превозносит и восхищается ими. Зато он готов повесить всех собак на тех, кто, с его точки зрения, видит мир «неправильно», в трагическом свете, то есть по Н.А. Заболоцкому:

И понял он… и под вечерним садом

Ему открылась тысяча смертей!

Природа, обернувшаяся адом,

Свои дела вершила без затей.

Червь ел траву, червя клевала птица,

Хорек пил мозг из птичьей головы,

И страшно перекошенные лица

Ночных существ торчали из травы.

Таким образом, от целого ряда недостатков историку избавиться не суждено. Но есть вещи, которые, я убежден, ему вполне по силам. Нельзя выдавать чьи бы то ни было мнения и предположения за доказанную истину, или, увлекшись ролью обвинителя, умолчать, что обвинение основано на слухах. С другой стороны, в истории легко отыскать примеры любых подлостей и зверств, и нет ничего проще, чем использовать их для оправдания других подлостей и зверств. Нельзя умалчивать и о фактах или интерпретациях, которые не вписываются в наработанную концепцию. Глупо скрывать факты или высказывания из опасения, что они могут кого-то обидеть. Человечество прошло длинный путь, в ходе которого народы постоянно воевали между собой, проявляя самую отвратительную жестокость. Попытки переделать задним числом историю, приукрасить прошлое, убрав его низости, никуда не ведут. Бесполезно добиваться, чтобы все друг друга любили. И мы все еще учимся уважать права «чужих», даже если они не похожи на нас и сами мы не собираемся становиться похожими на них.

Итак, беспристрастным историк быть не может, но жажда узнать, «как было на самом деле», должна в нем превозмогать все остальные желания. Стремление знать правду - одна из самых прочных основ человеческой природы; без нее, ослепленные самообманом, мы вымерли бы еще на заре истории.

Что касается отбора материала, то здесь тоже не все плачевно. Современники исторических событий запомнили и описали не так уж много, причем, вероятно, большинство их свидетельств до нас не дошли. Более того, некоторые эпохи буквально погружены во тьму, мы не знаем о них почти ничего. Конечно, если бы всю совокупность известных событий довелось впервые собирать одному человеку, количество их могло бы показаться чрезмерным. Но на протяжении веков множество людей профессионально занимались изучением прошлого. Сохранившиеся сведения неплохо изучены, все версии событий рассмотрены и подвергнуты критике с самых разных позиций. Важно лишь не забывать про первоисточники и следить за тем, чтобы многочисленные и часто противоречащие друг другу интерпретации не заслонили человеческую жизнь.

Время и место

Перекинуть мост от прошлого к настоящему нелегко. Если, рассказывая о прошлом, злоупотреблять старинными выражениями, можно поставить в тупик читателя. Современные же слова приходится использовать с оговорками. Любая чужая культура, тем более культура исчезнувшая, – это Зазеркалье, где привычные понятия и термины вывертываются наизнанку и начинают играть с нами в жмурки. В нашем родном языке несколько столетий назад «добрый» означало высокое качество, добротность; «честь» – почет, почести; «продажа» – штраф, позже убыток, а слово «благородный» указывало лишь на знатность происхождения.

Работа над историческим повествованием сродни труду переводчика: приходится искать слова, хотя бы отчасти передающие смысл чуждых понятий. Здесь очень легко попасть впросак. Например, английское state или испанское estado обозначают прежде всего общество (изначально – сословие), наделенное определенными неотъемлемыми правами. Мы же переводим их русским словом «государство» (производное от «государь», «верховный господин»), означающим власть государя. Понимание государственной власти как чего-то совершенно отдельного от общества сохранилось у нас и сегодня

Если же говорить о государстве как о строго очерченной территории под единой властью, то к большинству народов на протяжении тысячелетий это слово вообще неприменимо. Когда какой-нибудь древний или средневековый правитель становился вассалом более могущественного монарха, последний считал вассальное владение своим. Но если правитель по каким-то причинам приносил клятву верности другому монарху, то и владение его меняло подданство. Существовали правители, дававшие клятву несколькими государям, и тогда определить «государственную принадлежность» их владений совершенно невозможно. Подчиненные народы сохраняли свой образ жизни, свою систему власти, и лишь налагаемое на них дополнительное бремя свидетельствовало об их связи с господствующим народом.

Современные географические понятия также нельзя проецировать на древность. Термин Запад и его противоположности – Восток, затем Восток Ближний, Средний, Дальний обретают смысл лишь с появлением этого самого Запада, то есть западнохристианской цивилизации. Для более ранних эпох, когда Европа была варварской периферией, они совершенно непригодны.

Учтя эти сложности «перевода», перейдем к содержанию исторического повествования. Первое правило его построения, по сути, уже сформулировано: основу должны составлять события и факты.

Жизнь народов и государств, как и отдельного человека, развивается во времени - день за днем, год за годом, век за веком. Отсюда правило второе: чтобы воссоздать прошлое в его подлинном виде, надо следовать за хронологией событий.

Речь не идет о возврате к донаучной истории. Информация общего характера (обычаи, нравы, религия, культура, технология, экономика) никуда не денется, она лишь займет подобающее вспомогательное место в виде вставок, в которых временнaя последовательность заменяется логической. Однако хронологическая канва всегда должна прослеживаться. Перемешивая события ради собственного удобства, автор волей-неволей их извращает. Надуманные концепции часто рушатся сами собой, если рассматривать последовательный ход истории. Конечно, для III–II тысячелетий до Р. Х., где датировка возможна с точностью до столетия, хронологический порядок означает не то же самое, что для XV–XX веков, в которых последовательность событий иной раз восстанавливается по месяцам и дням.

Бесспорно, очередность можно довести до абсурда, превратив повествование в хронологическую таблицу. Этого не случится, если соблюдать правило третье : при описании событий учитывать связи между ними.

Даже в наше время спутникового телевидения и Интернета переплетенность исторической жизни народов не является всеобъемлющей. В III тысячелетии до Р. Х. такие близкие регионы, как Египет и Месопотамия, развивались совершенно независимо друг от друга. Да и в XVIII веке Болингброк еще советовал лорду Корнбери, изучая историю, делать упор на «те нации, которые имеют и всегда должны иметь отношение к арене действий, на которой выступает и ваша собственная нация», - он имел в виду Францию, Испанию и Германию. Италия, с его точки зрения, могла представлять интерес для английского государственного деятеля лишь постольку, поскольку ее история вплетается иногда в историю Франции, иногда – Германии. Что касается истории поляков, московитов или турок, она для англичанина имеет случайное либо второстепенное значение.

Часто прошлое пытаются упорядочить, исходя из современной политической географии. В советское время выходили удивительные по географическому охвату курсы «История СССР», где судьбы разнородных территорий сводились под одну обложку только потому, что в XX столетии им довелось оказаться в рамках одного государства. Прибалтика соседствовала с Узбекистаном, при этом Литва была представлена без Польши (входившей длительное время в состав Российской империи), Молдавия без Румынии, а Таджикистан без Ирана. Существовал отдельный курс по истории зарубежной Азии – но зарубежной по отношению к СССР.

В наши дни положение постепенно меняется. Упомянутая выше «История Европы» включает как Русь, так и Византию, часть которой располагалась в Азии. В выходящей «Истории Востока» наряду с арабскими странами, Ираном, Китаем и Индией присутствуют Средняя Азия, Закавказье и даже Африка. Но вполне закономерно появляются и истории отдельных республик, получивших независимость после распада СССР.

Между тем история развивалась без оглядок на географию. Конечно, некоторые регионы были изолированы от остальных полностью (Америка, Австралия) или частично (Китай). Однако на большей части Старого Света возникали самые разнообразные культурно-географические зоны, некоторые из которых сохранялись в течение тысячелетий. Например, жизнь Северной Африки, в отличие от Африки тропической, тесно связана с общей историей Средиземноморья. Специфика Западной Европы во многом обусловлена тем, что складывалась она на территории бывшей Римской империи. Малая Азия и Балканский полуостров с близлежащими островами издревле образовывали особый «Эгейский мир». Позже здесь находилось ядро византийской цивилизации. И даже в наши дни этот регион занимает промежуточное положение: менталитет греков отличается от западноевропейского, а Турция уже стучится в двери Евросоюза.

Но большинство подобных зон существовало недолго. Так, благодаря Александру Македонскому азиатские земли вплоть до Индии на короткое время были втянуты в эллинский мир. Заглянув в VI - первую половину VII века, мы обнаружим там связанных кровным родством тюркских ханов, действовавших на пространстве от Амура до Причерноморья. Одни из них конфликтовали с Китаем, другие участвовали в борьбе Византии и Ирана. По этой причине история большей части Евразии сплелась тогда в единое целое. За ее пределами осталась лишь варившаяся в собственном соку Западная Европа.

Однако тюркская держава довольно быстро распалась, сошли на нет связи между востоком и западом Евразии. Но во второй половине VII века арабские племена, выплеснувшись за пределы Аравийского полуострова, растекаются на огромных территориях от Египта до Закавказья и от Китая до Марокко, Испании и Гаскони. Так Европа втягивается в общий ход событий. А в IX веке появляются скандинавские викинги. Их ареной деятельности становится не только все Средиземноморье, но и глухой европейский восток, где на «пути из варяг в греки» возникает новгородско-киевская Русь.

Таким же образом «плавают» связи на уровне отдельных стран. В IX–XI веках обитатели Англии постоянно взаимодействуют (проще говоря, дерутся) с датчанами и скандинавами, а на короткое время даже образуют с ними единое королевство. Но затем норманны перестают досаждать англичанам, и северные связи постепенно заменяются французскими: английские короли, говорящие по-французски и почти французы по крови, владеют половиной Франции.

Россия за тысячу с лишним лет своей истории также не раз меняла партнеров. Киевская Русь складывалась на стыке хазарского и скандинавского влияния, а развивалась в контакте с Византией, Литвой, Польшей и Венгрией. Московская же Русь XIII–XVII веков формировалась в окружении татар и Литвы. Позже, уже в виде Российской империи и СССР, она устанавливает контакты с западным миром.

Все это позволяет сформулировать правило четвертое: при изложении всемирной истории следует отказаться от строгого деления на регионы и следовать не постулатам современной географии, а ходу исторических событий.

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: