Мир техники и Лес на «Лесном пути» Эрнста Юнгера.

А. Мишура

«Лесной путь» ― эссе немецкого писателя Эрнста Юнгера, опубликованное в 1951 году. В этом докладе я постараюсь раскрыть основные черты отношения между образами «техники» и «Леса», которые описаны в «Лесном пути». Чтобы это сделать необходимо прояснить связь между тремя ключевыми фигурами эссе Юнгера: лесом (Wald), лесным путником (Waldgänger) и лесным путем (Waldgang), а также понять смысл этих образов.

1. Лесной путь

Первым из этой триады в эссе появляется «лесной путь».

Фрагмент 1 (начало главки 1)

«Лесной путь» — за этим названием кроется отнюдь не идиллия. Скорее читатель должен приготовиться к рискованному походу, который уведет не только с проторенных троп, но и за границы наблюдения.»

«Der Waldgang — es ist keine Idylle, die sich hinter dem Titel verbirgt. Der Leser muß sich vielmehr auf einen bedenklichen Ausflug gefaßt machen, der nicht nur über vorgebahnte Pfade, sondern auch über die Grenzen der Betrachtung hinausführen wird.»

Это первое, негативное понимание «лесного пути», данное в противопоставлении идиллии и подчеркивающее рискованность предприятия. Здесь стоит заметить, что уже во втором предложении эссе проявляется то, что можно, на мой взгляд, назвать двусмысленностью выражения “Waldgang”. Это место или это действие? В частности возможны два базовых понимания:
1) Топологическое понимание: лесной путь – лесная тропа, я перевожу «лесной путь».
2) Перформативное понимание: лесной путь – поход, действие, решение, я перевожу «вступление на лесной путь».

Уже во втором упоминании “Waldgang” Юнгер связывает оба этих смысла, чтобы понять эту связь стоит кратко сказать о том, с чего начинается «Лесной путь».

Первая часть эссе живописует пространство, которое композиционно создает контраст лесу, лесному пути и лесному путнику. Это пространство тоталитарного государства, в котором любой ход единичного человека засчитывается в пользу системе. В частности, это пространство «оркестрованных» выборов, где никакого выбора нет, поскольку любой выбор предусмотрен машиной тотального контроля. Печальная участь единичного человека в таком государстве не снижает моральной ценности его поступков, однако ставит вопрос о возможности выхода за пределы технологически навязанных тотальным государством порядков.

Фрагмент 2 (конец главки 8)

«Вступление на лесной путь создает внутри этого порядка движение, которое отделяет его от зоологических образований. Это не либеральный и не романтический акт, а пространство действия маленьких элит, которые знают не только требования времени, но и нечто еще.»

«Der Waldgang schafft innerhalb dieser Ordnung die Bewegung, die sie von den zoologischen Gebilden trennt. Er ist weder ein liberaler noch ein romantischer Akt, sondern der Spielraum kleiner Eliten, die sowohl wissen, was die Zeit verlangt, als auch noch etwas mehr.»

Этот пассаж, на мой взгляд, позволяет понять связь между топологическим и перформативным пониманием “Waldgang”. Буквально сказано, что “Waldgang” создает движение. Я понимаю это следующим образом: Осуществление Waldgang, как совершение некоторого действия, – вступления на лесной путь, создает особое пространство – Spielraum, которое собственно и возникает в результате этого действия (Waldgang).

Причем слово “Spielraum” поддерживает это прочтение, т.к. означает пространство, которое неотделимо от некоторого действия, существующего только в связи с определенной деятельностью.[1] Метафорически это можно представить следующим образом: человек находится на расчерченной кем-то доске, все поля на этой доске созданы расчертившим её Левиафаном. Совершая Waldgang, действие, человек производит пространство для деятельности, которое не подчинено логике тотального государства, Waldgang позволяет действовать не по «клеточкам», которые начертил Левиафан. Важно, что это пространство не существует помимо действия.

Здесь стоит отметить также противопоставление либеральному и романтическому актам ухода. Во-первых, я понимаю это как косвенное указание на то, что Waldgang является актом, хотя и особым. Во-вторых, я понимаю это противопоставление именно через связь перформативного и топологического понимания: Waldgang означает не бегство в некое уже имеющееся пространство, но – создание нового. В рамках такого противопоставления, либеральный и романтический акты носят «точечный характер» - бегство от цивилизации или уход в сферу приватного как единичный акт. Вступление на лесной путь, напротив, создает новое пространство для жизни, открывает новые возможности действия, а не уводят куда-то.

Чтобы лучше разобраться с тем, каков статус этого пространства, как оно связано с лесом, и что знают те самые элиты, надо внимательнее рассмотреть сам «лес».

2. Лес

В отличии от лесного путника (Waldgänger) и лесного пути (Waldgang), которые появляются в эссе с первых страниц, лес (Wald) впервые упоминается ближе к середине работы:

Фрагмент 3 (13 главка второй абзац)

Единичный человек больше не находится в обществе словно дерево в лесу, теперь он подобен пассажиру быстро движущегося транспорта, который может быть назван как «Титаником», так и «Левиафаном». Пока погода хороша, а виды приятны, он едва ли обратит внимание на состояние пониженной свободы, в котором оказался.

Der Einzelne steht nicht mehr in der Gesellschaft wie ein Baum im Walde, sondern er gleicht dem Passagier in einem sich schnell bewegenden Fahrzeug, das»Titanic«oder das auch Leviathan heißen kann. Solange das Wetter gut ist und die Aussicht angenehm, wird er den Zustand minderer Freiheit kaum gewahren, in den ergeraten ist.

В этом первом упоминании любопытно то, что лес сравнивается с обществом, а единичный человек с деревом в нем. Это сравнение, на мой взгляд, хорошо показывает, что, образ леса у Юнгера не несет в себе какой-то принципиально асоциальной смысловой нагрузки: лес — это не убежище от общества. Вопрос о том, какое общество по духу соответствует фигуре лесного путника, относится ко второй части эссе и выходит за пределы моего сегодняшнего доклада. Можно поговорить об этом в другой раз, в связи с понятием собственности и права в «Лесном пути».

Во-вторых, в этом пассаже может быть усмотрена иная оппозиция: лес против техники, быстродвижущегося транспорта. Таким образом, первое же упоминание леса соседствует с упоминанием техники. Причем соседствует как контраст. Отметив это стоит, однако, попридержать выводы о смысле этого контраста.

Принципиальный смысл «леса» раскрывается во втором упоминании этого образа в тексте эссе. Ему предшествует краткая зарисовка противоположного лесу порядка, о котором было сказано выше, и описанием которого Юнгер и занимается в течении первых главок эссе:

Фрагмент 3 (14 главка середина)

Выборный процесс, каким мы его видели, стал автоматизированным концертом, который определяется организатором. Единичный человек может быть и будет принужден к участию в нем. Он, однако, должен понимать, что все позиции, которые ему можно занять на этом поле, равно недействительны. Без разницы, в какую именно сторону побежит зверь, он в любом случае наткнется на ловца.

Der Wahlvorgang, wie wir ihn sahen, ist zum automatischen Konzert geworden, das der Veranstalter bestimmt. Der Einzelne kann und wird gezwungen werden, sich an ihm zu beteiligen. Er muß nur wissen, daß alle Positionen gleich nichtig sind, die er innerhalb dieses Feldes beziehen kann. Es ist kein Unterschied, ob das Wild sich an dieser oder jener Stelle zwischen den Lappen bewegt.

Итак, есть некоторый порядок, где все пространство размечено таким образом, что единичному человеку приходится туго. Лес собственно и призван дать альтернативу этому порядку:

Фрагмент 4 (14 главка середина)

Место свободы совершенно отлично от пустой оппозиции, а также от того, что может дать бегство. Мы называли это место лесом.

Der Ort der Freiheit ist ein ganz anderer als bloße Opposition, ein anderer auch, als ihn die Flucht gewähren kann. Wir nannten ihn den Wald.

Отмечу, что здесь Юнгер опять подчеркивает, что какой-либо единичный акт бегства, не связывает человека с лесом и не выводит его на лесной путь. Лес — это место свободы. Убежать в лес невозможно.

Также любопытно прошедшее время глагола “nennen”. Однако у меня нет ясных идей о том, почему здесь употреблено именно прошедшее время. Возможно, это связано с пониманием леса как мифического. Самое простое истолкование - лес уже упоминался произведении. Однако в прошлом упоминании лес используется только как часть метафоры (см. фрагмент 3).

Подробнее смысл леса и его отношение к порядку «Титаника» и «Левиафана» раскрывается в следующем пассаже:

Фрагмент 5 (главка 15 середина)

Что касается исторического мира, в котором мы находимся, то он подобен быстро двигающемуся транспорту, который показывает порой комфортные, а порой жуткие свои стороны. Иногда это «Титаник», а иногда Левиафан. Поскольку все движущееся завораживает глаз, для большей части команды остается сокрытым, что они одновременно пребывают в другом царстве, где царит совершенный покой. Второе царство обладает таким превосходством, что словно бы содержит внутри первое подобно игрушке, подобно одной из тех манифестаций, коих у него гигантское множество. Второе царство — это гавань, это родина, это мир и безопасность, которые каждый носит в себе. Мы называем его лесом.

Was die historische Welt angeht, in der wir uns befinden, so gleicht sie einem schnell sich bewegenden Gefährt, das bald Komfort-, bald Schreckenszüge zeigt. Bald ist es»Titanic«und bald Leviathan. Weil das Bewegte die Augen ködert, bleibt den meisten der Schiffsgäste verborgen, daß sie zugleich in einem anderen Reiche weilen, in dem vollkommene Ruhe herrscht. Das zweite dieser Reiche ist so überlegen, als würde es das erste gleich einem Spielzeug in sich enthalten, als eine jener Manifestationen, die es in ungeheurer Anzahl gibt. Das zweite Reich ist Hafen, ist Heimat, ist Friede und Sicherheit, die jeder in sich trägt. Wir nennen es den Wald.

Таким образом, лес осмысляется Юнгером как вневременное, вечное царство, которое является условием существования царства временного, в том числе техники, как я понимаю. Здесь принципиально подчеркнуть, что лес не зависит от лесного пути или лесных путников. Он не нуждается в том, чтобы в него входили. Скорее все остальные образы, которые использует Юнгер иерархически подчинены лесу, находятся в нем.

Итак, лес — это место свободы, лес — это вечность, которая проявляет себя во временном, лес — это покой. Лес и лесной путь – не одно и то же. Сказать, что лесной путь находится в лесу – ничего не сказать, т.к. все находится в лесу.

Для дальнейшего прояснения связи между лесом и лесным путем нам необходимо обратиться к фигуре лесного путника (Waldgänger).

3. Лесной путник

Юнгер выделяет два ключевых качества лесного путника.

Фрагмент 6 (главка 16 третий абзац)

Итак, в лесном путнике предполагаются два качества. Он не позволяет какой-либо превосходящей силе диктовать себе закон, ни посредством пропаганды, ни посредством насилия. Кроме того, он намерен защищать себя, не только используя средства и идеи времени, но также поддерживая доступ к силам, которые превосходят силы временные и никогда не могут быть рассеяны движением. В этом случае можно отважиться на путь.

Zwei Eigenschaften werden also beim Waldgänger vorausgesetzt. Er läßt sich durch keine Übermacht das Gesetz vorschreiben, weder propagandistisch noch durch Gewalt. Und er gedenkt sich zu verteidigen, indem er nicht nur Mittel und Ideen der Zeit verwendet, sondern zugleich den Zugang offen hält zu Mächten, die den zeitlichen überlegen und niemals rein in Bewegung aufzulösen sind. Dann kann der Gang gewagt werden.

Первое качество выводит лесного путника из-под власти того, что я выше сравнил с расчерченной доской, из-под законов «Левиафана» и «Титаника», власти времени. Это можно условно назвать «интеллектуальным», или духовным условием – лесной путник не позволяет себе быть захваченным порядком альтернатив и возможных действий, которые формируются тотальным государством. Иначе говоря, он не думает в навязанной временем логике, ему дана перспектива, взгляд «из леса».

Второе условие – условие источника, лесной путник намерен черпать силы для борьбы не только в наличном «на корабле», во времени. Иначе говоря, он обращается к лесу. Интересным в описании второго качества мне представляется указание на движение. Движение здесь осмысляется как свойство временного. Борьба с временным посредством временного означает борьбу движения с движением. Лес же, напротив, дает ту силу, которая вообще не является движением и не поддается движению. Можно было бы обозначить её как покой (см. фрагмент 5 выше). Лес также является источником временного, т.е. движения. Между тем, движение в этой схеме вообще не может затронуть покой, не может рассеять его. В метафорическом ряду изменчиво движение, временное, а не лес, который это движение производит.

Это понимание подтверждается и следующим пассажем:

Фрагмент 7 (главка 17 начало)

На самом деле все, что сегодня проявляется в качестве технической мощи, суть лишь мимолетный отблеск сокровищниц бытия. Если человеку удастся хотя бы на незримое мгновение вступить в них, он обретет безопасность: временное не только перестанет быть угрозой, но и станет для него осмысленным.

In Wahrheit ist alles, was sich heute an technischer Macht entfaltet, ein flüchtiger Schimmer aus den Schatzkammern des Seins. Gelingt es dem Menschen, auch nur für unmeßbare Augenblicke in sie einzutreten, so wird er Sicherheit gewinnen: das Zeitliche wird nicht nur das Drohende verlieren, sondern ihn sinnvoll anmuten.

В этом пассаже мне представляется существенным подчеркнуть характер связи между временным и вневременным. Было бы ошибочно утверждать, что мир техники противостоит лесу. Скорее он тематизируется Юнгером как одна из манифестаций леса (также см. выше фрагмент 5), манифестация осмысленная, если только видеть её из перспективы леса.

Бессмысленность технического, в таком случае, напротив возникает из перспективы захваченности техническим, т.е. в случае отсутствия первого из качеств лесного путника (см. фрагмент 6). Бытие, о котором идет речь во фрагменте 6 собственно и является лесом. Проблема с техническим возникает из утраты доступа к надвременному бытию.

Лесной путь это собственно обращение к вневременному, встреча с вечным лесом:

Фрагмент 8 (главка 17 второй абзац)

Мы будем называть это обращение «вступлением на лесной путь», а людей, которые его осуществляют — «лесными путниками». Слово «лесной путник», как и слово «рабочий», означает некоторую шкалу, поскольку оно характеризует не только разные формы и поприща, но также и ступени отношения.

Wir wollen diese Zuwendung den Waldgang nennen und den Menschen, der sie vollzieht, den Waldgänger. Ähnlich wie das Wort Arbeiter bezeichnet auch dieses eine Skala, indem es nicht nur die verschiedensten Formen und Felder, sondern auch Stufen eines Verhaltens kennzeichnet.

В этом пассаже возникает третье понимание Waldgang (помимо топологического и перформативного): Waldgang это отношение человека к лесу. Это отношение может иметь разные ступени. Замечу, что это понимание не противоречит, а дополняет два вышеуказанных, и может быть понято в связи с ними: Waldgang как 1) «вступление на лесной путь» открывает 2) пространство для действия малых элит – «лесной путь» – благодаря наличию у них 3) специфического отношения – доступа – к надвременному бытию – лесного пути. «Путь» в этом смысле «лесного пути», на мой взгляд, схож с со смыслом слова путь в «путь самурая» или «путь воина».[2] «Путь самурая» возможен в связи с определенным отношением к смерти, лесной путь возможен в связи с определенным отношением к бытию, к лесу (и к смерти). Waldgang и есть такое отношение, такая перспектива.

Вопрос о переходе от движения, временного, ускоряющегося, технического к вечному, к покою, к лесу раскрывается в следующем пассаже:

Фрагмент 9 (главка 17 середина)

Лесной путь нельзя понимать как направленную против мира машин форму анархизма, хотя искушение к этому и велико, особенно если одновременно стремятся создать связь с мифом. Мифическое несомненно придет и уже на подступах. Оно вообще всегда на месте и в добрый час словно сокровище восходит на поверхность. Однако мифическое отталкивается именно от высочайшего, вознесшегося движения как иной по отношению к нему принцип. Движение в этом смысле является лишь механизмом, криком рождения. К мифическому не возвращаются, с ним вновь встречаются, когда время колеблется в своих устоях, а человек находится в области величайшей опасности. Кроме того, неверно говорить: «виноградная лоза или…», но верно говорить: «виноградная лоза и корабль». Растет число тех, кто хочет покинуть корабль, среди них есть ясные головы, и добрые души. По сути это означает сойти с корабля в открытое море. За этим последует голод, каннибализм и акулы, короче говоря, все страхи, известные нам по плоту «Медузы». Потому в любом случае благоразумно оставаться на борту, даже ценою опасности взлететь с ним на воздух.

Der Waldgang soll nicht verstanden werden als eine gegen die Maschinenwelt gerichtete Form des Anarchismus, obwohl die Versuchung dazu nahe liegt, besonders wenn das Bestreben zugleich auf eine Verknüpfung mit dem Mythos gerichtet ist. Mythisches wirdohne Zweifel kommen und ist bereits im Anzüge. Es ist ja immer vorhanden und steigt zur guten Stunde wie ein Schatz zur Oberfläche empor. Doch wird es gerade der höchsten, gesteigerten Bewegung entspringen als anderes Prinzip.Bewegung in diesem Sinne ist nur der Mechanismus, der Schrei der Geburt. Zum Mythischen kehrt man nicht zurück, man begegnet ihm wieder, wenn die Zeit in ihrem Gefüge wankt, und im Bannkreis der höchsten Gefahr. Auch heißt es nicht, der Weinstock oder — sondern es heißt: der Weinstock und das Schiff. Es wächst die Zahl derjenigen, die das Schiff verlassen wollen und unter denen auch scharfe Köpfe und gute Geister sind. Im Grunde heißt das, auf hoher See aussteigen. Dann kommen der Hunger, der Kannibalismus und die Haifische, kurz, alle Schrecken, die uns vom Floße der»Medusa«berichtet sind. Es ist daher auf alle Fälle rätlich, an Bord und auf Deck zu bleiben, selbst auf die Gefahr hin, daß man mit in die Luft fliegen wird.

Мир временного, высочайшее, вознёсшееся движение я толкую здесь как критические угрозы, великие опасности, которые возникают в техническом мире – катастрофы. Однако эти же угрохы позволяют человеку вновь встретиться с лесом, вступить на лесной путь. Идея о том, чтобы сбежать от временного, от техники, бросить мир движения опознается Юнгером как безумие, далекое от лесного пути. Напротив, встреча с лесом происходит по пути ускорения, нарастания движения, т.е. сил временного, а не путем снижения оборотов, ухода от временного. Короче говоря, Юнгер не предлагает сельскую утопию под лейблом «Лесной путь». Скорее к лесному пути ведет усиление тенденций временного, в том числе возрастающая мощь техники.

Однако речь также и не о том, чтобы раствориться в техническом встроиться в него, напротив:

Фрагмент 10 (20 главка последний абзац)

Человек слишком сильно встроился в конструкции, он становится слишком посредственен и теряет основу. Это ставит его на грань катастрофы, великих опасностей и боли. Они теснят его в непроторенное, ведут его к уничтожению. Диковинно, однако, что именно там он, презираемый, осужденный, спасающийся бегством встречает себя в своей нераздельной и нерушимой субстанции. Тем самым он проникает сквозь зеркальные отражения и познает себя в своей силе.

Der Mensch ist zu stark in die Konstruktionen eingetreten, er wird zu billig und verliert den Grund. Das bringt ihn den Katastrophen nahe, den großen Gefahren und dem Schmerz. Sie drängen ihn in das Ungebahnte, führen ihn der Vernichtung zu. Doch seltsam ist es, daß er gerade dort, geächtet, verurteilt, flüchtend, sichselbst begegnet in seiner unaufgeteilten und unzerstörbaren Substanz. Damit durchdringt er die Spiegelbilder und erkennt sich in seiner Macht.

Захваченность «конструкциями», собственно техника, ставит человек на грань катастрофы, однако эти угрозы имеют не только деструктивный смысл. Хотя само по себе господство технического над человеком осмысляется как нечто негативное, делающее человека посредственным, через катастрофы человек получает возможность вернуться к настоящему себе. Существенно, однако, что это возвращение сопряжено со страданием, болью и опасностью. Причиной которого собственно и является забвение леса, как источника временных сил. Иначе говоря, включаясь в конструкции человек еще не идет в лес, он скорее толкает себя к такой катастрофе, которая могла бы поставить перед ним некоторый выбор.

С этим выбором, к которому теснит человека временное вообще и техника в частности связан и еще один смысл, точнее двусмысленность «леса»:

Фрагмент 11 (21 главка начало)

Лес потаёнен. Это одно из тех слов в нашем языке, в которых скрывается их собственная противоположность. Потаённое это уютное, хорошо укрытое домашнее, оплот безопасности. В не меньшей степени это сокрытое-потаенное, и в этом смысле оно приближается к зловещему. Там, где мы сталкиваемся с подобными корнями, можно быть уверенным, что в них звучит великая противоположность и еще более великое уравнение жизни и смерти, решением которого занимаются мистерии.

Der Wald ist heimlich. Das Wort gehört zu jenen unserer Sprache, in denen sich zugleichihr Gegensatz verbirgt. Das Heimliche ist das Trauliche, das wohlgeborgene Zuhause, der Hort der Sicherheit. Es ist nicht minder das Verborgen- Heimliche und rückt in diesem Sinne an das Unheimliche heran. Wo wir auf solche Stämme stoßen, dürfen wir gewiß sein, daß in ihnen der große Gegensatz und die noch größere Gleichung Leben und Tod anklingen, mit deren Lösung sich die Mysterien beschäftigen.

Зловещий ореол, который здесь получает лес, на мой взгляд, связан с перспективой «из временного», к зловещему лесу человек выталкивается временем с его катастрофами. Лес страшен для того, кто забыл, что он в лесу и смотрит на него «с корабля», т.е. из временного. Зловещим лес выглядит если он забыт как источник бытия.

Некоторые интересные особенности этой перспективы из временного даны в следующем пассаже:

Фрагмент 12 (21 главка второй абзац)

В этом свете лес — великий дом смерти, обитель гибельной опасности. Задача проводника душ — за руку направлять туда ведомого, чтобы тот утратил страх. Он дает ему символически умереть и воскреснуть. Триумф находится у границ гибели. Знание этого возвышает над насилием временного. Человек узнает, что оно в сущности не может ему навредить, и предназначено лишь для того, чтобы утвердить его в высочайшем ранге. Вокруг человека расставлен готовый проглотить его арсенал страхов. Эта картина не нова. «Новые» миры — это всегда лишь отпечатки одного и того же мира. Гностикам, пустынникам, Святым Отцам и истинным богословам он был известен издавна. Они знали слово, способное повергнуть видение. Ядовитая змея оборачивается посохом, скипетром в руках посвященного.

In diesem Lichte ist der Wald das große Todeshaus, der Sitz vernichtender Gefahr. Es ist die Aufgabe des Seelenführers, den von ihm Geführten an der Hand dorthin zu leiten, damit er die Furcht verliert. Er läßt ihn symbolisch sterben und auferstehen. Hart an der Vernichtung liegt der Triumph. Aus diesem Wissen ergibt sich die Erhöhung über die zeitliche Gewalt. Der Mensch erfährt, daß sie ihm im Grunde nichts anhaben kann, ja nur dazubestimmt ist, ihn im höchsten Range zu bestätigen. Das Schreckensarsenal, bereit, ihn zu verschlingen, ist um den Menschen aufgestellt. Das ist kein neues Bild. Die»neuen«Welten sind immer nur Abzüge ein und derselben Welt. Sie war den Gnostikern bekannt, den Einsiedlern der Wüste, den Vätern und wahren Theologen seit Anbeginn. Sie kanntendas Wort, das die Erscheinung fällen kann. Die Todesschlange wird zum Stab, zum Szepter dem Wissenden, der sie ergreift.

Лес как место гибели это собственно предельно заостренный взгляд на лес с точки зрения поглощенности временным. Временное толкает человека к «зловещему лесу», месту гибельной опасности. В этом абзаце описан переход от зловещего леса к лесу уютному. Я не буду подробнее останавливаться на фигуре душеводителя, об этом Юнгер подробнее пишет во второй части. Важно то, что переход от зловещего леса к лесу уютному происходит через символическую смерть, через преодоление главного страха. Эта символическая смерть, с моей точки зрения, и является Waldgang, вступлением на лесной путь.

Подлинный смысл всех страхов временного, зловещего вида, – утверждение человека в его высшем ранге. Иначе говоря, наличие страха позволяет человеку преодолеть страх. Это утверждение собственно и происходит в случае вступления на лесной путь и техника, вызывающая страх, в этом случае также утрачивает свой зловещий вид.

Главный и единственный страх – страх смерти. Вступление на лесной путь превозмогает этот страх:

Фрагмент 13 (21 главка середина)

Преодоление страха смерти, таким образом, является одновременно преодолением всякого другого страха; все они имеют значение только в отношении этого основного вопроса. Потому лесной путь это в первую очередь смертный путь. Он подводит к вплотную к границе смерти, и, если так надо, сквозь неё. Лес как оплот жизни раскрывается в своей сверхъестественной полноте, если удалось перешагнуть эту линию. Здесь покоится изобилие мира.

Die Überwindung der Todesfurcht ist also zugleich die Überwindung jedes anderen Schreckens; sie alle haben nur Bedeutung hinsichtlich dieser Grundfrage. Der Waldgang ist daher in erster Linie Todesgang. Er führt hart an den Tod heran — ja, wenn es sein muß,durch ihn hindurch. Der Wald als Lebenshort erschließt sich inseiner überwirklichen Fülle, wenn die Überschreitung der Linie gelungen ist. Hier ruht der Überfluß der Welt.

Ключевое значение здесь имеет «основной вопрос». Смысл этого вопроса хорошо передает следующий фрагмент:

Фрагмент 14 (23 главка второй абзац)

Как же звучит тот страшный вопрос, который ничто ставит перед человеком? Это старая загадка сфинкса Эдипу. Человека спрашивают о нем самом — знает ли он имя странного существа, идущего сквозь время? В зависимости от данного ответа его съедят или коронуют. Ничто хочет знать: дорос ли человек до него? есть ли в нем стихия, которую не уничтожит никакое время? В этом смысле ничто и время идентичны; и верно, что с умножением власти ничто время становится особенно ценно, даже в мельчайших своих долях. Вместе с тем умножается число аппаратуры, то есть арсенала времени. Этим объясняется ошибка, согласно которой аппаратура, особенно машинная техника, обращает мир в ничто. Имеет место прямо противоположенное: аппаратура безразмерно разрастается и придвигается вплотную к человеку ровно постольку, поскольку он вновь должен ответить на древнейший вопрос. Она является орудием, в котором нуждается время, чтобы явить органам чувств свою превосходящую мощь. Если человек отвечает верно, аппаратура теряет свой магический блеск и ложится к нему в руку. Необходимо это осознать.

Wie lautet nun die furchtbare Frage, die das Nichts dem Menschen stellt? Es ist das alte Rätsel der Sphinx an Ödipus. Der Mensch wird nach sich selbst gefragt — kennt er den Namen des sonderbaren Wesens, das sich durch die Zeit bewegt? Er wird verschlungen oder gekrönt, je nach der Antwort, die er gibt. Das Nichts will wissen, ob ihm der Mensch gewachsen ist, ob Elemente in ihm leben, die keine Zeit zerstört. In diesem Sinne sind Nichts und Zeit identisch; und es ist richtig, daß mit der großen Macht des Nichts die Zeit sehr wertvoll wird, selbst in den kleinsten Bruchteilen. Zugleich vermehren sich die Apparaturen,das heißt: das Arsenal der Zeit. Darauf beruht der Irrtum, daß die Apparaturen, insonderheit die Maschinentechnik, die Welt vernichtigen. Das Gegenteil ist der Fall: die Apparaturen wachsen unermeßlich und rücken ganz nah heran, weil die uralte Frage an den Menschen wieder fällig geworden ist. Sie sind die Zeugen, deren die Zeit bedarf, um ihre Übermacht den Sinnen darzutun. Wenn der Mensch richtig antwortet, verlieren die Apparaturen ihren magischen Glanz und fügen sich seiner Hand. Das muß erkannt werden.

Временное спрашивает человека, относит ли он себя к вечному. Арсенал временного, т.е. инструменты, которые позволяют ставить перед человеком вопрос о его месте в вечном – аппаратура, техника. Однако угрозу аппаратура несет лишь для того, что полностью включено во временное. Лесной путник Юнгера благодаря лесному пути как действию, пространству и отношению имеет место в лесу, потому ни временное, ни техника ему не страшны, а, напротив, позволяют ему утвердить себя в вечном.

Временное — манифестация вечного, которая сама по себе является Ничто. Техника относится к сфере временного, к Ничто, постольку, поскольку она не осмысляется в связи с вечным. Ничто в виде разного рода угроз, в том числе машинной техники, обращается к человеку с вопросом относительно того, есть ли у него связь с бытием, с лесом, с вечным. Вопрос проявляется в страхе смерти, который вызывает Ничто. Весь смысл временного, техники и ничто, с точки зрения вечного, в том, чтобы открыть для человека его связь с вечным, подвести его к преодолению страха смерти, которая как таковая невозможна, если только он имеет действительную связь с этим вечным, лесом. Обнаружение человеком своей связи с вечностью происходит через вступление на лесной путь.

Техника здесь не противостоит лесу, не входит в противоречие с вечным, а ведет человека к (новой) встрече с лесом. Сама же природа страха связана с забвением о лесе. Страх перед техникой – неумение увидеть её подлинную природу из перспективы вечного. С точки зрения лесного путника техника вполне сподручна. Более того, техника сама – проявление леса. В этом смысле корабль, Титаник, находится в лесу.

 

[1] http://woerterbuchnetz.de/DWB/?sigle=DWB&mode=Vernetzung&hitlist=&patternlist=&lemid=GS34778#XGS34778

 

[2] В двух словах: https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A5%D0%B0%D0%B3%D0%B0%D0%BA%D1%83%D1%80%D1%8D

 

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: